Крестики и нолики

Мэлори Блэкмен, 2001

В альтернативном мире общество поделено на два класса: темнокожих Крестов и белых нулей. Сеффи и Каллум дружат с детства – и вскоре их дружба перерастает в нечто большее. Вот только они не могут позволить себе проявлять эти чувства. Сеффи – дочь высокопоставленного чиновника из властвующего класса Крестов. Каллум – парень из низшего класса нулей, бывших рабов. В мире, полном предубеждений, недоверия и классовой борьбы, их связь – запретна и рискованна. Особенно когда Каллума начинают подозревать в том, что он связан с Освободительным Ополчением, которое стремится свергнуть правящую верхушку…

Три года спустя

Каллум и Сеффи

Глава 1

× Сеффи

Я пошевелила пальцами на ногах — до чего же приятно щекочется между ними теплый песок, точь-в-точь нежная детская присыпка. Закопалась ногами поглубже в этот песок, сухой, желтовато-белый — и запрокинула голову. Стоял восхитительный августовский денек. В такие дни никогда не случается ничего плохого. А еще приятнее, что мне было с кем это обсудить — увы, я прекрасно знала, какая это редкость и драгоценность. Я повернулась к сидевшему рядом мальчишке и улыбнулась от уха до уха.

— Можно тебя поцеловать?

Улыбка у меня погасла. Я вытаращилась на своего лучшего друга:

— Чего?!

— Можно тебя поцеловать?

— С какой радости?

— Просто узнаем, как это, — ответил Каллум.

Фу! То есть фу-у-у-у! Я невольно наморщила нос. Целоваться?! Почему это Каллуму в голову взбрело заниматься такими… такими глупостями?

— Ты правда хочешь? — уточнила я.

Каллум пожал плечами:

— Ага.

— Ну ладно тогда. — От этой перспективы я снова наморщила нос. — Только побыстрее.

Каллум перекатился на живот и встал на колени рядом со мной. Я повернула к нему голову — мне с каждой секундой было все любопытнее, что он сделает дальше. Наклонила голову влево. Он тоже. Наклонила голову вправо. Каллум сделал то же самое. Он двигал головой, будто мое отражение. Я взяла Каллума за щеки, чтобы не вертелся, нацелила его по центру и сердито спросила:

— Как ты хочешь, чтобы я наклонила голову, влево или вправо?

— Хм… а куда девочки обычно наклоняют голову, когда их целуют? — поинтересовался Каллум.

— Какая разница? И вообще — мне-то откуда знать? — Я обиделась. — Я что, раньше с мальчиками целовалась?

— Тогда влево.

— В мое лево или в твое лево?

— Э-э… в твое.

Я сделала, как попросили, и сказала:

— Давай скорей, а то у меня шею сведет.

Каллум облизал губы, а потом медленно наклонился поближе ко мне.

— Ой, нет, ты что! — Я отпрянула. — Ну-ка вытри губы.

— Почему?

— Ты их только что облизал.

— Ой, ну ладно! — Каллум вытер рот тыльной стороной ладони.

Я подалась вперед и приняла прежнюю позу. Крепко сжав губы, я стала думать, что мне положено ими делать. Надуть, чтобы немного выпятились? Или улыбнуться, чтобы рот стал больше и привлекательнее? До сих пор я тренировалась целоваться только с подушкой. Тогда все было иначе — и так же по-дурацки!

— Ну, скорее! — потребовала я.

Глаза я держала открытыми, чтобы видеть, как Каллум наклоняется ко мне. Серые глаза Каллума тоже были открыты. Я едва не окосела — так старалась смотреть ему прямо в лицо. А потом его губы прикоснулись к моим. Очень странно! Я думала, губы у Каллума сухие, жесткие и чешуйчатые, будто ящеричья кожа. А нет. Они были мягкие. Каллум закрыл глаза. Секунду спустя я тоже закрыла. Наши губы соприкасались. Каллум приоткрыл рот, заставив и меня сделать то же самое. Дыхание Каллума смешалось с моим — сладкое и теплое. А потом он без предупреждения прикоснулся языком к моему языку.

— Фу! — Я тут же отпрянула, высунула язык и вытерла его рукой. — Это еще зачем?

— Не так уж и плохо было, правда?

— Не смей совать язык мне в рот. — Я замотала головой.

— Почему?

— Потому что… — От одной мысли меня передернуло. — Потому что у нас слюни перемешаются.

— Ну и что? Так положено.

Я задумалась.

— Ну?

— Ладно, ладно! — И я сердито добавила: — Чего я только ни делаю ради тебя! Давай еще разок попробуем.

Каллум улыбнулся мне, в глазах блеснули знакомые искорки. Такой уж он, Каллум: смотрит на меня по-особенному, и я сама не знаю, смеется он надо мной или нет. Не успела я передумать, как губы Каллума уже прижались к моим — по-прежнему мягкие и нежные. Его язык снова скользнул ко мне в рот. На миг в голове пронеслось «фу!», а потом я обнаружила, что это совсем не противно. И даже довольно приятно — из серии «подумать мерзко, а делать нормально». Я закрыла глаза и ответила на поцелуй Каллума. Его язык лизнул мой. Он был теплый и влажный, но тошнить меня не потянуло. А потом я лизнула его в ответ. Мне стало как-то странно. Сердце заколотилось неровно, будто его одолела икота, и у меня возникло ощущение, будто я лечу по американским горкам и ничего не могу поделать. Внутри словно узел завязался. Я отодвинулась.

— Хватит.

— Прости. — Каллум сел.

— А чего ты извиняешься? — удивилась я. — Тебе что, не понравилось?

Каллум пожал плечами:

— Нормально.

Мне стало обидно. Я сама не понимала почему, но ничего не могла поделать.

— А ты целовал других девочек, кроме меня?

— Нет.

— Девочек-Крестов?

— Нет.

— Девочек-нулей?

— Я же сказал: нет! — Каллум раздраженно фыркнул.

— Тогда почему ты захотел поцеловать меня?

— Ну, мы же друзья, правда? — Каллум снова пожал плечами.

Я невольно заулыбалась:

— Конечно.

— Кого ж тогда целовать, если не друзей? — ухмыльнулся Каллум.

Я повернулась к морю. Оно сверкало, будто разбитое зеркало, — каждый кусочек ослепительно блестит и отражает свет по-своему. Я не уставала удивляться, какими прекрасными могут быть пляж, и море, и нежный ветерок на лице. Наш частный семейный пляж был тогда моим самым любимым местом на всем белом свете. Километры побережья — и все это наше, и на нем нет ничего, только с обоих концов по табличке, что это частная собственность, и по старому деревянному забору, в котором мы с Каллумом проделали дырки. И я сидела в моем самом любимом месте с моим самым любимым человеком. Я снова посмотрела на Каллума. А он смотрел на меня — с очень странным выражением.

— Ты чего?

— Ничего.

— О чем ты думаешь? — спросила я.

— О нас с тобой.

— И что мы?

Каллум тоже уставился на море:

— Иногда так хочется, чтобы во всем мире остались только мы.

— Да мы бы друг от дружки озверели, — поддразнила я его.

Сначала я решила, что он не ответит.

— Сеффи, ты никогда не мечтала просто взять и… сбежать? Сесть на первый попавшийся корабль или самолет, и пусть он унесет тебя куда глаза глядят. — В голосе Каллума прозвучали тоскливые нотки. — Я вот мечтаю.

— Куда бы ты хотел?

— В этом-то все и дело, — сказал Каллум с неожиданной горечью. — Этот город будто целый мир, а целый мир — будто этот город. Куда же мне податься?

— Здесь не так уж плохо, — тихо заметила я.

— Как посмотреть, — ответил Каллум. — Ты смотришь изнутри, Сеффи. Я — нет.

Я не могла придумать, что ответить, поэтому промолчала. Мы еще немного посидели в тишине.

— Куда бы ты ни подался, я с тобой, — постановила я наконец. — Хотя я тебе быстро надоем.

Каллум вздохнул. Протяжно, прочувствованно — и от этого вздоха у меня сразу возникло ощущение, что я не прошла какую-то проверку, хотя даже не знала, что меня проверяют.

— Ладно, проехали, — проговорил наконец Каллум. — Что будет сегодня на уроке, госпожа учительница?

Меня обдало волной обиды. Только чего я ждала? «Сеффи, ты мне никогда не надоешь, рядом с тобой мне никогда не будет скучно. Ты восхитительная, искрометная, невероятная!» Ага, сейчас! Размечталась, Сеффи!

— Так что у нас на сегодня? — поторопил меня Каллум.

— Да погоди ты! — разозлилась я. Во дает! Солнышко такое теплое, море такое синее — а он про уроки! — Каллум, ты уже сдал вступительный экзамен. Зачем нам дальше заниматься?

— Не хочу давать учителям повод выгнать меня.

— У тебя еще учеба не началась, а ты уже думаешь, что тебя выгонят? — оторопела я. Почему он относится к моей школе с таким предубеждением? — О чем ты беспокоишься? Тебя уже приняли. В школе решили, что ты подходишь.

— Приняли и решили, что я подхожу, — это разные вещи. — Каллум пожал плечами. — Кроме того, я хочу выучить как можно больше, чтобы не выглядеть полным идиотом.

Я вдруг выпрямилась и с жаром воскликнула:

— Мне только что пришло в голову: может, ты попадешь в наш класс? Вот бы и правда… Это же будет здорово!

— Ты серьезно так думаешь?

Я попыталась скрыть обиду — и, похоже, не получилось.

— А ты считаешь, нет?

Каллум посмотрел на меня с улыбкой.

— Нельзя отвечать вопросом на вопрос, — поддел он меня.

— Почему? — Я выдавила ответную улыбку.

Каллум застал меня врасплох и повалил на песок. Я возмущенно вскочила, встала перед ним на коленки.

— Тебе что, не хочется? — Я фыркнула.

— Да нет, наверное. — Каллум усмехнулся.

Мы поглядели друг на друга и расхохотались. Я перестала первая.

— Каллум, тебе разве… тебе правда не хочется попасть в один класс со мной?

Каллум не мог смотреть мне в глаза.

— Это немного… унизительно для нас, нулей, учиться в одном классе с малышами.

— Ты чего? Я не малыш! — Я вскочила на ноги и сердито поглядела на него сверху вниз.

— Ну тебя, Сеффи! Мне пятнадцать, между прочим! А через полгода будет шестнадцать, а меня запихивают к детишкам, которым двенадцать-тринадцать. Тебе самой понравилось бы учиться в одном классе с детьми на год младше? — спросил Каллум.

— Мне? Ну… — Я села обратно.

— Вот именно!

— Мне через три недели будет четырнадцать, — сказала я, решив довести разговор до конца.

— Дело не в этом, сама понимаешь.

— Но в школе же объяснили почему. Вы все отстаете по меньшей мере на год, и…

— А кто виноват? — Каллума вдруг прорвало. — Еще несколько лет назад нам вообще разрешали учиться только до четырнадцати и только в школах для нулей, на которые выделяют в четыре раза меньше денег, чем на ваши!

Ответить мне было нечего.

— Прости. Я не хотел на тебя орать.

— Ты и не орал, — ответила я. — А кто-нибудь из твоей старой школы идет с тобой в Хиткрофт?

— Нет. Никого не приняли, — ответил Каллум. — Я бы тоже не прошел, если бы ты меня не подтягивала.

Это прозвучало будто обвинение. Мне захотелось извиниться, только непонятно за что.

Каллум вздохнул:

— Ладно, давай заниматься.

— Хорошо. — Я повернулась и полезла в сумку за учебниками. — Что сначала — математика или история?

— Математика. Люблю математику.

— Фу! — Я помотала головой.

Какой нормальный человек может любить математику? Я больше всего любила языки, а на втором месте у меня стояли биология человека, социология и химия. Математика с физикой боролись за последнее место.

— Ну и пожалуйста. Математика так математика. — Я наморщила нос. — Я тебе расскажу, что мы повторяли на той неделе, а ты мне все объясни!

Каллум засмеялся:

— Зря ты не жалуешь математику. Это универсальный язык.

— Кто тебе сказал?

— Так все разумные люди говорят. Сама подумай, сколько на планете разных языков. Единственное, что на всех языках одинаково, — это математика. Наверняка и на других планетах так же.

— Чего?!

— Скорее всего, мы именно так и будем разговаривать с пришельцами с других планет, когда они прилетят или когда мы до них доберемся. На языке математики.

Я вытаращилась на Каллума. Иногда говоришь с ним — и разница в семнадцать месяцев превращается в семьдесят лет.

— Не морочь мне голову!

Улыбка Каллума ответом не считалась.

— Прекрати! У меня будет мигрень. — Я нахмурилась. — А можно просто поучить математику, как в учебнике, а про пришельцев поболтать потом?

— Пожалуйста, — произнес Каллум после паузы. — Только, Сеффи, нельзя думать о нас одних, надо мыслить масштабнее. Нужно думать и о других культурах, и о других планетах, и вообще — о будущем, например. Нужно расширять кругозор.

— Вот спасибо! У меня будет масса времени подумать о будущем, когда я совсем состарюсь и никакого будущего у меня не останется. И кругозор у меня и так широкий.

— Правда? — медленно проговорил Каллум. — На нас, нулях, и вас, Крестах, свет клином не сошелся.

Сердце у меня екнуло. Слова Каллума больно укололи меня. Почему?

— Не надо говорить…

— Чего не надо говорить?

— Про нас, Крестов, и вас, нулей, — я замотала головой. — А то получается… получается, что ты в одном месте, я в другом, а между нами высоченная толстая стена.

Каллум поглядел на море:

— Может, мы и правда в разных местах…

— А вот и нет. Если не хотим, значит, и не будем. — Я сосредоточилась, чтобы силой мысли заставить Каллума посмотреть на меня.

— Если бы все было так просто… — сказал он.

— Все именно так просто.

— Может, с твоей точки зрения… — Каллум наконец повернулся ко мне, но взгляд у него был такой, что я мигом проглотила все, что собиралась сказать. А потом лицо его прояснилось, беспечная улыбка вернулась, будто ничего и не было. — Ты еще маленькая, Сеффи.

— Я младше тебя всего на год с небольшим, так что нечего тут посматривать на меня свысока! — вспыхнула я. — Мне этого и дома хватает!

— Ну ладно, ладно, извини. — Каллум примирительно поднял руку. — Так как насчет математики?

Я раскрыла учебник, еще кипя от обиды. Каллум пододвинулся поближе, и у нас соприкоснулись локти. Кожа его была теплая, даже горячая — или это моя? Не разобрать. Я сунула ему учебник и заметила, как его сразу же увлекли картинки с многоугольниками.

Каллум был единственным человеком на свете, кому я могла рассказать все что угодно, не задумываясь. Почему же у меня возникло ощущение, будто… будто мы с ним идем не в ногу? Будто он оставил меня далеко позади? Словно бы он стал гораздо старше меня, и дело не в годах, а во всем, что он знал и пережил. Взгляд у него был совсем не пятнадцатилетний. А у меня в глазах отражался мой настоящий возраст, четырнадцать лет без почти месяца. Ни днем меньше и определенно ни днем больше. Я не хотела, чтобы между нами что-то изменилось, — ни за что. Но в этот миг у меня возникло ощущение, что с тем же успехом я могла бы подбежать к воде и велеть морю замереть навеки.

— Как это вычисляют? — спросил Каллум, указывая на внутренний угол правильного восьмиугольника.

Я тряхнула головой и велела себе не дурить. Между нами с Каллумом никогда не будет никаких преград. Я этого не допущу. И Каллум тоже. Наша дружба нужна ему не меньше, чем мне.

Нужна… Странно я выразилась. Почему мне так подумалось? Про дружбу, которая нужна нам обоим? Чепуха какая-то. У меня и в школе хватает друзей. И вдобавок большая разветвленная семья с двоюродными братьями и сестрами, тетушками и дядюшками и великим множеством всяких пра — и прапра-, которым полагается посылать открытки на Крестовство и день рождения.

Но у нас с Каллумом по-другому. Каллум нетерпеливо вскинул голову. Я ему улыбнулась. Он на миг озадачился, а потом улыбнулся в ответ.

— Смотри, — начала объяснять я, и мы уставились в книжку.

— Пора по домам, а то твоя мама всю полицию в округе отправит тебя искать, — сказал наконец Каллум.

— Похоже, да. — Я подобрала сандалии и встала на ноги. Тут меня осенила блестящая мысль: — А давай пойдем к тебе! Я у тебя сто лет не была, а оттуда можно позвонить маме и…

— Лучше не надо. — Каллум замотал головой. Вообще-то он начал мотать головой, как только с моих губ сорвались первые слова этой фразы. Взял мою сумку и повесил на плечо.

Я покосилась на Каллума:

— Мы же раньше постоянно друг к другу в гости ходили…

— Раньше. Давай сделаем паузу, хорошо?

— Почему ты больше не зовешь меня к себе? Мне что, там не рады?

— Рады, естественно. Но на пляже лучше. — Каллум пожал плечами и зашагал прочь.

— Это из-за Линетт? Если да, мне, честное слово, неважно, что твоя сестра… что она…

Я осеклась при виде яростной гримасы на лице Каллума.

— Что она что? — свирепо спросил он.

— Ничего. — Я вздохнула. — Извини.

— Линетт здесь ни при чем! — рявкнул Каллум.

Я тут же прикусила язык. Что со мной сегодня — обострение бестактности? Мы шли домой молча. По каменным ступеням, за долгие столетия отполированным множеством ног до атласной гладкости, потом вдоль скальной гряды, все дальше и дальше вглубь суши и от моря. Я смотрела на просторный луг, за которым высился дом, служивший главной приметой пейзажа на несколько километров вокруг. Загородная резиденция моих родителей. Семь спален, пять гостиных — на четверых человек. К чему столько? Четыре человека в таком огромном доме, четыре одинокие горошинки катаются в пустой жестянке. До дома оставалось еще довольно далеко, но он высился над нами, словно всевидящий великан. Я притворилась, будто не замечаю, как при виде него ежится Каллум. Нечего удивляться, что царящий в его доме смех я предпочитаю чопорной тишине своего жилища. Мы молча прошагали еще несколько минут, а потом шаги Каллума замедлились и вовсе остановились.

— Что случилось? — спросила я.

— Ну, просто… — Каллум повернулся ко мне лицом. — Неважно. Обними меня.

Почему это Каллума сегодня потянуло на телячьи нежности? Я на миг опешила, а потом решила не спрашивать. Каллум стал какой-то другой. Искорки в его глазах, которые я принимала за постоянную насмешку надо мной, исчезли без следа. Глаза у него стали серые, как грозовые тучи, и такие же беспокойные. Он провел пальцами по коротко остриженным каштановым волосам — словно бы нервничал. Я распахнула объятия и шагнула к Каллуму. Обхватила его руками, положила голову ему на плечо. Он тоже обнял меня и стиснул до того сильно, что я и слова не могла выдавить. Я задержала дыхание, чтобы не было так больно. Едва я решила, что пора вдохнуть или возмутиться, Каллум вдруг выпустил меня.

— Я дальше идти не могу, — сказал он.

— Хотя бы до розария.

— В другой раз. — Каллум отвел взгляд. — Мне пора. — И вернул мне сумку.

— Встретимся завтра после школы, да? На обычном месте?

Каллум дернул плечом. Он уже уходил.

— Каллум, стой! Что слу…

Но Каллум перешел на бег — и бежал все быстрее и быстрее. Мой лучший друг покидал меня, зажав ладонями уши, а я смотрела ему вслед. Да что это с ним такое? Я направилась к дому, понурив голову, и ничего не могла понять.

— ПЕРСЕФОНА! ДОМОЙ! СЕЙЧАС ЖЕ!

Заслышав мамин голос, я невольно вскинулась. Мама спешила ко мне по ступеням, и лицо у нее было кислое и злое, как всегда. Похоже, сегодня она выпила меньше бокалов вина, чем обычно, иначе настроение у нее было бы получше. Я повернулась поглядеть туда, где только что был Каллум, но он уже скрылся из виду — вот и отлично. Мама вцепилась мне в руку костлявыми пальцами, словно щипцами.

— Я тебя уже полчаса зову!

— Надо было звать громче. Я была на берегу.

— Не груби. Я тебе говорила, чтобы ты сегодня далеко не уходила.

Мама поволокла меня вверх по крыльцу.

— Ой! — Я не успела вовремя поднять ногу и больно ударилась щиколоткой о край каменной ступени. Хотела схватиться за ушибленное место, но мама волокла меня дальше.

— Отпусти! Не тащи меня! Я тебе не чемодан какой-нибудь! — Я выдернула руку из маминой хватки.

— Сейчас же в дом!

— У нас что, пожар? — Я исподлобья поглядела на маму, потирая руку.

— До завтра ни шагу за порог.

Мама ворвалась внутрь, и мне тоже пришлось войти в дом.

— Почему?

— Потому что я так сказала.

— Да что…

— И перестань задавать вопросы.

Я ощерилась на маму, но она не обратила внимания, как всегда. Все мои свирепые взгляды были ей как с гуся вода.

Чудесный теплый летний денек остался за порогом, не в силах проникнуть в дом. Мама принадлежала к числу тех «утонченных» дам, которые умеют тихонько закрыть дверь так, словно ей хлопнули. Каждый раз, когда мама смотрела на меня, я прямо чувствовала, как она хочет, чтобы я держалась аристократичнее — наподобие моей старшей сестрицы Минервы. Я называла ее сокращенно Минни, чтобы позлить: она терпеть не могла это имя. И любила этот дом с той же силой, с какой я его ненавидела. Называла его «величественным». А по мне он был словно плохой музей: одни холодные полы, мраморные колонны и каменные рельефы — такое обожают фотографировать для глянцевых журналов, но ни один нормальный человек не захочет среди всего этого жить.

Слава богу, у меня есть Каллум. Я украдкой улыбнулась, радуясь мысли, как славно я провела день.

Каллум поцеловал меня. Ух ты!

Каллум взял и поцеловал меня!

Вот это да! Ур-ра-а!

Улыбка у меня медленно погасла от непрошеной мысли. Сегодняшний день был бы самим совершенством, если бы не одно «но». Если бы нам с Каллумом не приходилось ото всех прятаться.

Если бы Каллум не был нулем.

Глава 2

• Каллум

«Я живу во дворце с золотыми стенами, серебряными башенками и мраморными полами…»

Я открыл глаза и посмотрел на свой дом. Сердце у меня сжалось. Я снова закрыл глаза.

«Я живу в поместье с кучей окон, свинцовыми оконными переплетами, бассейном и конюшнями, а вокруг расстилаются акры наших земель».

Я приоткрыл глаз. Все равно не получилось.

«Я живу в хибарке, где наверху три комнатки, а внизу две, на входной двери замок, а во дворе огородик, где мы выращиваем зелень».

Я открыл оба глаза. Никогда у меня ничего не получалось. Я помялся возле дома, если его можно так назвать. Каждый раз, когда я возвращался от Сеффи, я морщился при виде лачуги, служившей мне домом. Почему моя семья не может жить в таком же доме, как у Сеффи? Почему никто из моих знакомых нулей не живет в доме, как у Сеффи? Я глядел на наше убогое жилье и ощущал внутри знакомое мучительное жжение. Мышцы напряглись, глаза сузились… Так я заставил себя отвести взгляд. Заставил поглядеть в сторону, на дубы, буки и каштаны, высаженные вдоль нашей улицы и воздевавшие ветви к небу. Посмотрел на одинокое облако, медленно проплывавшее над головой, посмотрел, как кружит и парит в небе ласточка, не зная никаких забот.

«Ну давай… у тебя все получится… получится… получится…»

Я закрыл глаза и втянул побольше воздуху. И, стиснув зубы, толкнул дверь и вошел.

— Каллум, где ты был? Я места себе не находила.

Мама бросилась ко мне, не успел я закрыть за собой дверь. В отличие от дома Сеффи, у нас не было ни передней, ни коридора, куда выходили бы комнаты. Открываешь входную дверь — и сразу оказываешься в гостиной, где на полу лежит ветхий нейлоновый ковер, служивший до нас пяти другим семьям, и стоит обитый тканью диван, поживший в семи домах. Единственным сколько-нибудь стоящим предметом обстановки был дубовый стол. Много лет назад папа выпилил все детали, украсил резьбой в виде листьев драцены, собрал и отполировал своими руками. В этот стол было вложено много труда и любви. Мама Сеффи как-то попыталась купить его, но мои родители не захотели с ним расставаться.

— Ну? Каллум, я жду. Где ты был? — повторила мама.

Я сел на свое место за столом и отвернулся от мамы. Папе на меня — да и на все остальное — было наплевать. Он сосредоточенно ел. Мой брат Джуд — ему было семнадцать — многозначительно ухмыльнулся. Вот жаба — так и норовит поддеть. От него я тоже отвернулся.

— Шлялся с своей трефовой подружкой, — процедил Джуд.

Я ощерился на него:

— Какой еще трефовой подружкой? Не знаешь, о чем говоришь, вот и помалкивай.

«Не смей называть так моего лучшего друга! Еще раз скажешь — я тебе всю рожу…»

Джуд догадался, о чем я думаю: усмешка стала шире.

— А как мне тогда ее называть? Твоя трефовая кто?

Он никогда не называл их Крестами. Только трефами.

— Засунь себе в рот оба кулака!

— Каллум, сынок, не надо говорить с братом, будто… — Продолжать папа не стал.

— Каллум, ты опять был с ней? — В глазах матери зажегся бешеный горький огонь.

— Нет, мама. Просто гулял, вот и все.

— Вот и все? Тогда прекрасно. — Мама с размаху поставила на стол кастрюлю.

Паста перевалилась через края на стол. Джуд мгновенным движением собрал с клеенки все, что выпало, и затолкал в рот.

Шли секунды, все ошарашенно таращились на Джуда. Он завладел даже вниманием Линетт, а это достижение. Вывести мою сестру из ее загадочного мира было практически невозможно.

— Удивительно! Когда речь идет о еде, ты как молния на допинге, а обычно тормозишь. — Губы у мамы искривились — что-то среднее между весельем и отвращением.

— Это называется мотивация, мама, — ухмыльнулся Джуд.

Веселье победило. Мама рассмеялась:

— Будет тебе мотивация, зайчик!

В кои-то веки спасибо Джуду: отвлек всех от того, чем я занимался целый день. Я оглядел стол. Линетт снова ушла в себя: голова, как всегда, опущена; взгляд, как всегда, устремлен на колени.

— Привет, Линни, — шепнул я старшей сестре.

Она подняла голову, мимолетно улыбнулась мне — короче некуда — и снова уставилась себе на колени.

Мы с сестрой похожи: у обоих каштановые волосы, глаза одного серого цвета. У Джуда черные волосы и карие глаза, и он похож на маму. Мы с Линни не очень похожи ни на маму, ни на папу. Наверное, отчасти поэтому мы всегда были дружны с ней. Больше, чем с Джудом. Это Линни сидела со мной, когда маме надо было на работу и она не могла взять меня с собой. А теперь с ней самой надо сидеть. С головой у нее плохо. Выглядит на свой возраст — ей двадцать, — но умом как маленькая. Живет в своем волшебном мире, как говорила бабушка. Раньше она была не такая. Три года назад с ней что-то произошло, и она переменилась. Несчастный случай. И моей сестры, которую я знал, просто не стало. Теперь она не выходит из дома, почти не говорит и, по-моему, почти не думает. Просто существует. Вечно витает где-то в облаках. Нам туда не попасть, а ей оттуда не выбраться. Нет, она выбирается, но редко и всегда ненадолго. Наверное, там, куда ее уносит разум, ей хорошо: с ее лица не сходит мирное, безмятежное выражение. Иногда мне думается, что ради подобного душевного покоя стоит слететь с катушек. Иногда я ей завидую.

— Где же ты пропадал все это время? — вернулась мама к прежней теме.

А я-то думал, мне все сошло с рук. Мог бы и сообразить, что маму с толку не собьешь. Если уж решит дознаться…

— Я же говорил — просто гулял.

— Хм-м-м-м… — Мама прищурилась, однако отвернулась и пошла к плите за мясом.

Я перевел дух — вышло громко. Похоже, мама совсем устала, раз решила мне поверить.

Линетт снова украдкой мне улыбнулась. И стала накладывать пасту на тарелку, когда мама вернулась со сковородкой мяса.

— Готов к школе, Каллум? Уже завтра, — ласково напомнил папа: он даже и не заметил напряжения, звеневшего над столом, будто струна.

— Вроде бы да, папа, — проговорил я и налил себе молока из кувшина, чтобы был предлог ни на кого не смотреть.

— Будет трудно, сынок, но по крайней мере это хороший старт. Мой сын идет в Хиткрофт. Подумать только! — Папа улыбнулся мне, глубоко вздохнул и прямо выпятил грудь от гордости.

— Я по-прежнему считаю, что Каллум совершает большую ошибку. — Мама хмыкнула.

— А я нет. — Папина улыбка погасла при взгляде на маму.

— Не надо ему ходить в их школы. Мы, нули, должны добиться, чтобы наши дети получали образование не хуже Крестового в собственных школах, — возразила мама. — А мешаться с Крестами нам не надо.

— А что в этом плохого? — удивился я.

— Ничего никогда не выходит, — тут же ответила мама. — Пока школами руководят Кресты, нас считают людьми второго сорта, низшего разряда, мы для них никто и ничто. Мы должны сами воспитывать и образовывать своих детей, а не ждать, пока это за нас сделают Кресты.

— Раньше ты так не считала, — проговорил папа.

— Раньше я была наивнее, если ты это имеешь в виду, — отозвалась мама.

Я открыл было рот, но не мог подыскать нужных слов. В голове все перепуталось. Если бы такое сказал мне кто-то из Крестов, я бы обвинил его во всех смертных грехах. У нас в прошлом многовековая сегрегация, и из нее тоже не вышло ничего хорошего. Чего добиваются все нули и Кресты, которые думают, как мама? Чтобы у нас были разные страны? Разные планеты? Или им и тогда будет слишком тесно? Почему люди так боятся тех, кто на них непохож?

— Мэгги, если наш мальчик хочет чего-то достигнуть в жизни, ему придется ходить в их школы и учиться играть по их правилам. Ему надо всем этим овладеть — вот и все.

— И все?

— Неужели ты не хочешь лучшей жизни для своего сына? — Папа начал сердиться.

— Как ты смеешь задавать мне подобные вопросы? Если ты думаешь…

— Мама, все будет хорошо, вот увидишь. Не волнуйся, — вмешался я.

Мама поджала губы, явно готовая взорваться. Встала и ушла к холодильнику. По тому, как она выдернула оттуда бутылку воды и захлопнула дверцу, я сразу понял, до чего она зла. Споры вокруг школы были первым случаем на моей памяти, когда родители ссорились. Мама скрутила крышку с бутылки и перевернула ее прямо над желтым расписным глиняным кувшином, который вылепила месяца два назад. Вода перелилась через края кувшина и выплеснулась на столешницу, но мама не убрала бутылку.

— Скоро ты решишь, что и мы для тебя уже нехороши. — Джуд пихнул меня в плечо для наглядности. — Смотри из ботинок не вырасти!

— Нет, не решит. Каллум, ты ведь постараешься примерно вести себя в Хиткрофте? — Папа сиял. — Ты же будешь в школе представителем всех нулей.

С какой стати мне представлять всех нулей? Почему нельзя представлять самого себя?

— Ты должен показать им, что они о нас неправильного мнения. Показать, что мы не хуже их, — продолжал папа.

— Чтобы это показать, ему не обязательно идти в их пижонскую школу. — Мама вернулась к столу и со стуком поставила на клеенку кувшин с водой.

Молоко и вода, вода и молоко — больше ничего мы за обедом не пили. А когда с деньгами была совсем беда — и вовсе пили только воду. Я поднес к губам стакан с молоком и закрыл глаза. На меня прямо повеяло ароматом апельсинового сока, который всегда стоял на обеденном столе в доме Сеффи. Шардоне для мамы, кларет для папы и на выбор минералка, сок, обычно апельсиновый, и шипучий имбирный лимонад для Сеффи и ее сестры Минервы. Сок был ледяной и до чего же сладкий — ох! — и мне даже не хотелось сразу глотать его, и я подолгу держал его во рту, пока он не согревался. Мне хотелось растянуть удовольствие, но все равно не получалось. Когда Сеффи узнала, что я обожаю апельсиновый сок, она стала постоянно таскать мне его. Не понимала, за что я его так люблю. По-моему, и до сих пор не понимает.

Я отпил молока. Нет, очевидно, мой сок сначала пропустили сквозь корову. Наверное, у меня бедное воображение, раз оно не в состоянии превратить молоко в апельсиновый сок.

— Скоро станет таким же пижоном, как они. — Джуд пихнул меня еще раз в прежнее место и покрутил пальцем, чтобы вышло больнее. Я поставил стакан и поглядел на Джуда исподлобья.

— Чего молчишь, а? — прошептал Джуд, чтобы слышал только я.

Я медленно положил руки на колени и переплел пальцы.

— В чем дело? Ты меня стесняешься? — съязвил Джуд.

Пальцы под столом онемели — так сильно я их стиснул. С тех самых пор, как я сдал экзамен и поступил в Хиткрофт, Джуд стал совершенно непереносим. Только и делал, что провоцировал меня, чтобы я на него набросился с кулаками. Пока мне удавалось сопротивляться этому непрерывному искушению, но для этого требовалась вся сила воли, сколько ее у меня было. У меня хватало ума понимать, что, если мы с Джудом подеремся, от меня останется мокрое место. До чего же мне здесь тошно. Только бы сбежать. Сбежать куда подальше. Даже если нельзя встать и выйти из-за стола физически, надо куда-то сбежать, а то… а то я лопну.

Сеффи… Сеффи на песке… и математика… и наш поцелуй. Я улыбнулся, вспомнив, как она потребовала, чтобы я вытер губы перед нашим первым поцелуем. Она меня рассмешила. «Правильно, Каллум. Отвлекись. Прочь из дома… вернись на пляж… вернись к Сеффи…»

Она меня рассмешила…

— Да ты совсем меня не слушаешь! — Мамин окрик развеял мои фантазии.

— Я все слышал! — возразил я.

— Ну и что я сказала?

— Новая форма висит на стуле, мне нужно встать пораньше и помыться, прежде чем надевать ее. Тетради в школьной сумке под кроватью, — повторил я.

— Слышать ты слышал, но не слушал! — не сдавалась мама.

— В чем разница? — усмехнулся я.

— В том, что мне обидно! — тут же ответила мама. И села, все-таки не сдержав улыбки.

Обстановка за столом по-прежнему была не идеальной, но все же улучшилась, а пятью минутами ранее могла обернуться невесть чем.

— Мой сын идет в школу Хиткрофт. — Папа покачал головой, не донеся ложку до рта. — Подумать только!

— Болван! Молчи и ешь! — рявкнула мама.

Папа поглядел на нее и расхохотался. Все присоединились к нему — кроме Линетт.

Я сунул в рот ложку пасты с мясной подливкой и принялся с удовольствием жевать. По правде говоря, я не мог дождаться завтрашнего дня. Наконец-то я пойду в среднюю школу. Смогу чего-то добиться, сделать что-то со своей жизнью. Если я получу хорошее образование, никто не сможет презрительно бросить мне: ты, мол, недостаточно умен и недостаточно хорош. Никто. Я ступил на путь к успеху! И еще, если я получу хорошее образование, ничто не встанет между мной и Сеффи. Ничто на свете.

Глава 3

× Сеффи

Я передвинула курсор на «ЗАВЕРШЕНИЕ РАБОТЫ», щелкнула мышкой, зевнула и стала ждать, когда компьютер выключится. Сегодня у него на это ушла целая вечность. Наконец послышался щелчок, и экран погас. Я отсоединила монитор и колонки. Теперь попить что-нибудь и спать. Завтра первый день в школе.

При этой мысли я застонала. Школа! Снова увижу подружек, у нас начнутся обычные разговоры — кто где побывал, кто что посмотрел, кто на каких вечеринках блистал, — и скоро возникнет ощущение, что никаких каникул и не было. Прежние лица, прежние учителя, прежнее все! Но ведь на самом деле завтра будет немного иначе. По крайней мере завтрашний день будет не совсем такой, как обычно после каникул. В нашу школу придут четыре нуля, в том числе Каллум. Может, он даже попадет в мой класс. И даже если нет, у нас обязательно будут совместные уроки, хотя бы иногда. Мой лучший друг пойдет со мной в одну школу. Этой мысли хватило, чтобы я расплылась в идиотской улыбке.

— Боже, прошу тебя, сделай так, чтобы Каллум попал ко мне в класс, — прошептала я. Вышла из комнаты и направилась к лестнице.

Каллум в моем классе! Как это было бы здорово! Мне не терпелось показать ему спортивные площадки и бассейн, гимнастический зал и комнаты для музыкальных занятий, столовую и лаборатории. И познакомить его со всеми своими друзьями. Стоит им увидеть его, и они сразу поймут, что с ним так же круто, как со мной. Вот будет чудесно!

Я тихонько спустилась по лестнице. Пить хотелось ужасно, но совсем не улыбалось столкнуться с мамой. Она была несчастна. Я не понимала, в чем дело. Ведь я помнила, как она была сплошной смех, шутки и объятия, — но теперь это осталось где-то далеко-далеко, в прошлом. Это было три года назад. После этого она стала на себя не похожа. Ее чувство юмора преждевременно постарело и скончалось, и губы у нее скривились в вечной унылой гримасе, словно врезавшейся в кожу.

Я тряхнула головой. Если так взрослеют, то я не хочу взрослеть. Хорошо хоть с папой по-прежнему весело, когда он здесь, а это бывает нечасто. Все взрослые при первом же знакомстве начинают мне рассказывать, какой папа замечательный, какой он умный, забавный, красивый — и что ему суждено добраться на самый верх. Тот вонючий потный дядька с липкими руками, который приходил к маме с папой на последний званый обед, все время говорил со мной только об одном — что папа рано или поздно станет премьер-министром и я должна им гордиться. Да он, этот дядька, получил бы золотую медаль на международном турнире за звание самого скучного человека на свете! Даже если папа станет премьер-министром, какая мне с того радость? Я и так его почти не вижу. Если он станет премьер-министром, мне придется смотреть телевизор, чтобы вспомнить, как он выглядит.

— Эти мягкотелые либералишки из Пангейского экономического сообщества — меня от них тошнит! Сказали, мы должны пускать нулей в свои школы — ладно, мы согласились. Сказали, мы должны пускать нулей в свою армию и полицию — ладно, мы согласились. А им все мало. И еще Освободительное Ополчение — я думал, если мы примем кое-кого из пустышек в свои школы, это заткнет им рот…

Я услышала папин голос, полный злобы и горечи, и замерла на нижней ступеньке.

— Но оказалось недостаточно. Освободительное Ополчение увидело, что их требование выполнили, и решило, если так, выдвинуть еще несколько. А потом будет еще несколько. — Другой голос: у папы гость.

— Только через мой хладный труп! Так я и знал, что уступать требованиям Пангейского экономического сообщества хотя бы раз — большая ошибка. Боже, храни нас от либералов и пустышек!

В папином голосе было столько яда, что я поморщилась. И мне еще не доводилось слышать, чтобы он называл нулей пустышками. Пустышки… Что за ужасное слово! Гнусное. Мой друг Каллум — не пустышка. Он не…

— Освободительное Ополчение недовольно темпами перемен в нашей стране. Они требуют…

— А кто, собственно, такие «они»? — свирепо спросил папа. — Кто возглавляет Освободительное Ополчение?

— Не знаю, сэр. Пробраться до самого верха — дело небыстрое, а Освободительное Ополчение ведет себя донельзя бдительно. Каждое боевое подразделение состоит из разных ячеек, а для связи с другими ячейками у них множество разных явок. Выяснить, кто у них главный, крайне сложно.

— Оправдания мне не нужны. Займитесь делом. Я вам за это плачу. Не хочу потерять место в правительстве из-за каких-то смутьянов-террористов.

— Они называют себя бойцами за свободу, — заявил папин гость.

— Да пусть кем угодно себя называют, хоть потомками ангела Шаки — мне все равно: они подонки, и я хочу, чтобы их уничтожили. Всех до единого.

Молчание. Потом:

— Я буду работать над этим.

Единственным ответом было папино презрительное хмыканье.

— Сэр, насчет наших встреч… С каждым разом риск все больше. Надо найти какой-то более безопасный способ связи.

— Я по-прежнему настаиваю на личных встречах не реже раза в месяц.

— Но это опасно, — возразил папин собеседник. — Я каждый раз рискую жизнью…

— Не желаю слушать. Можете звонить мне и писать имейлы в любой момент, но я хочу видеть вас по меньшей мере раз в месяц. Это понятно? — рявкнул папа.

Его собеседник молчал так долго, что я уж подумала, он никогда не ответит. Но потом он выдавил:

— Да, сэр.

Я прокралась поближе к гостиной. С кем это папа разговаривает? Я только слышала голоса.

— Пустышки пойдут в школу, где учится моя дочь… — Я прямо слышала, как папа раздувает ноздри. — Если мой план не осуществится, переизбраться через год я смогу разве что чудом. Меня распнут.

— В Хиткрофт идут всего трое или четверо, верно? — спросил его гость.

— Это на три-четыре больше, чем должны были сдать вступительный экзамен по моим расчетам, — с отвращением ответил папа. — Если бы я считал, что у кого-то из них есть вероятность попасть в Хиткрофт, я бы вообще не стал вносить поправки в закон об образовании.

Каждое его слово было будто отравленный кинжал. У меня мурашки побежали по коже, сердце было готово разорваться. Мне было так… так обидно. Папа, мой папа…

— По всей стране в школы для Крестов пойдет десятка два нулей, не больше. Не так уж и много, — заметил гость.

— Когда мне захочется узнать ваше мнение, я за него заплачу, — отмахнулся папа.

Знает ли он, что один из нулей, которые пойдут в мою школу, — Каллум? Он это учитывает? Вряд ли. Я сделала еще один робкий шажок вперед. Заглянула в переднюю. В продолговатом зеркале напротив входа в гостиную было ясно видно папу. Папин гость отражался только сзади, поскольку сидел спиной к двери, но я прямо-таки оторопела: он был нулем. У него были светлые волосы, стянутые в хвостик, и он был одет в вытертую дубленку и высокие коричневые ботинки с серебристыми цепочками над каблуками. Я даже и не помнила, когда в последний раз видела нулей у нас дома — кроме разве что помощников на кухне или уборщиц. Что он здесь делает? Кто это? Ерунда какая-то. И все, что они говорили, тоже какая-то ерунда.

Я сделала еще шаг вперед, не сводя глаз с зеркала напротив гостиной, — и это оказалось ошибкой. Я споткнулась о телефонный провод, и телефон на столе чуть-чуть сдвинулся. Шорох был тихий, но ощутимый. Папа обернулся и увидел меня в зеркале — как я видела его. Его гость тоже обернулся.

— Сеффи, в постель, сейчас же!

Папа не стал дожидаться, когда я уйду, и захлопнул дверь в гостиную. Не успела я собраться с разбежавшимися мыслями, как дверь снова распахнулась, на пороге появился папа — один — и накрепко закрыл ее за собой.

— Что ты видела? — грозно спросил он, шагая ко мне.

— Ч-что?

— Что ты видела? — Папа схватил меня за плечи. Изо рта у него вылетела капелька слюны и попала мне на щеку, но я ее не вытерла.

— Н-ничего.

— Что ты слышала?

— Ничего, папа. Я просто спустилась попить воды. Пить хочу.

Папа в ярости уставился на меня, глаза его сверкнули. Он будто бы хотел меня ударить.

— Я ничего не видела и не слышала. Честно.

Прошло несколько долгих секунд, прежде чем папина хватка на моих плечах ослабла, а искаженное лицо смягчилось.

— М-можно я возьму себе воды?

— Ладно, иди. Только быстро.

Я двинулась в кухню, хотя пить мне расхотелось. Сердце больно колотилось, кровь гремела в ушах. Я спиной чувствовала, как папа смотрит мне вслед. В кухне я налила себе стакан воды и направилась обратно в спальню. Папа не мог видеть меня в кухне, но я все равно шла «нормально», будто он следил за мной сквозь стены. Я вышла из кухни и начала подниматься к себе со стаканом в руке.

— Постой, принцесса, — окликнул меня папа.

Я повернула голову.

— Прости, что нашумел на тебя. — Отец выдавил улыбку и поднялся на несколько ступенек за мной. — Я сегодня весь день какой-то… нервный.

— Ничего страшного, — прошептала я.

— Ты же все равно моя принцесса, верно? — Папа обнял меня.

Я кивнула, стараясь проглотить ком в горле.

Стараясь не разлить воду.

— Ну, беги спать.

Я стала подниматься дальше продуманно-беспечной походкой. А папа стоял в передней и следил за каждым моим движением.

Глава 4

• Каллум

Я в сотый раз вывалил все из школьной сумки на кровать — кровать у нас была двухъярусная, и я спал внизу. Линейка, пенал, ручки, карандаши, тетради, калькулятор. Перечитал список, который прислали маме с папой из школы Хиткрофт. У меня было все, что там требовалось, но меня упорно не покидало чувство, будто этого мало, будто я что-то забыл. Я взял уголок простыни и снова протер калькулятор. Сколько ни полируй, этот динозавр среди калькуляторов новым не покажется. Глаза у меня слипались, я прикрыл их рукой.

Нельзя быть таким неблагодарным. Скажи спасибо, что калькулятор у тебя есть.

Почаще повторяй это себе, Каллум.

Я медленно и тщательно убрал все обратно в сумку.

Мне везет, мне везет, мне везет… Я иду в школу.

Я проигрывал эту мысль в голове снова и снова, боялся прогнать ее — мало ли что случится.

Кто-то постучал в дверь. Или мама, или Линетт. Джуд не стучится, а просто врывается, а папа никогда к нам не заходит. Если ему надо поговорить со мной, он просит выйти на лестницу. Я понадеялся, что это Линетт.

В дверь просунулась мамина голова.

— Можно к тебе?

Я пожал плечами и положил в сумку последнее, что осталось, — калькулятор. Мама вошла, осторожно закрыла за собой дверь. Я догадывался, что сейчас будет. Она села на постель, взяла сумку и тут же вывалила мои школьные принадлежности на покрывало. Потом очень тщательно начала складывать все обратно.

Заговорила она не сразу.

— Я просто хотела сказать, что неважно, что будет завтра: ты молодец, что поступил в Хиткрофт.

Такого я не ожидал. И уставился на нее.

— В каком смысле неважно, что произойдет завтра?!

— Да так. — Губы у мамы задрожали, и улыбка погасла. — Понимаешь… Понимаешь, я хочу, чтобы ты был счастлив.

— Я счастлив, — нахмурился я.

— Я не хочу, чтобы ты… расстраивался. Не хочу, чтобы тебе было больно.

Да что она имеет в виду?!

— Мама, я всего-навсего иду в школу. Не в армию же.

Мама предприняла новую попытку улыбнуться.

— Конечно. Но вы с отцом, по-моему, недооцениваете, насколько будет… сложно. Я не хочу, чтобы ты расстраивался. Кроме того… понимаешь, до нас дошли слухи…

— Какие еще слухи?

— Некоторые Кресты недовольны, что нули будут ходить в их школы. До нас дошли слухи, что кое-кто из них собирается устроить беспорядки. Поэтому, что бы ни произошло, не поддавайся на провокации. Не давай повода исключить тебя.

— Тебя только это беспокоит?

Мама не ответила.

— Не волнуйся, — сказал я ей. — Я поступил в Хиткрофт, и теперь меня оттуда не выгнать ничем, даже динамитом.

— Вот и умница. — Мама погладила меня по щеке.

Я оттолкнул ее руку. Еще чего!

— Ты уже большой мальчик, да? — поддела меня мама.

— Совсем большой, — отозвался я.

— Такой большой, что и на ночь поцеловать нельзя?

Я собирался честно и откровенно высказать маме все, что я об этом думаю, но тут увидел выражение ее лица и прикусил язык. Я понял, что поцелуй — не для меня, а для нее.

— Валяй, раз приспичило, — буркнул я и подставил щеку.

Молчание. Я повернулся посмотреть, почему ненавистный поцелуй задерживается, но стоило мне взглянуть на маму, как она расхохоталась.

— Что смешного?! — возмутился я.

— Ты, дорогой. — Мама стиснула меня в объятиях и поцеловала в щеку, да так, словно хотела зарыться в нее губами. Ну дела! — Проверь будильник, чтобы утром хватило времени помыться перед школой. — Мама встала и направилась к двери.

— Я еще не ложусь, мама. Сейчас спущусь немного посмотреть телик.

— Только недолго. Тебе завтра в школу. — Мама погрозила пальцем. Потом уронила руку и улыбнулась. — «Тебе завтра в школу»… До чего же приятно звучит!

— Ага!

Мама начала спускаться, я за ней. На полпути она внезапно остановилась — я едва не врезался в нее.

— Каллум…

— Что, мама?

— Ты… ты только не думай, будто я тобой не горжусь. Я горжусь.

— Я знаю, мама, — сказал я.

Мама стала спускаться дальше. Я обдумал ее слова. Самое странное, что, пока она этого не сказала, я не думал, что она мной гордится. Более того, в глубине души я подозревал, что мама предпочла бы, чтобы я провалил вступительный экзамен в Хиткрофт. А я его сдал. И поступил. И этого у меня никто не отнимет. Я поступил.

Мы спустились в гостиную. Линетт с папой сидели на диване. Джуд за обеденным столом рассматривал что-то вроде карты, в общем, что-то скучное. Мама села рядом с папой, я — рядом с Линетт. Диван просел, но просел уютно.

Я посмотрел на сестру.

— Ты как, нормально?

Линетт кивнула. Потом вдруг медленно, постепенно помрачнела. И взгляд опять сделался… такой. Сердце у меня ушло в пятки, потом вернулось на место.

Линетт, не надо, пожалуйста. Особенно сегодня, особенно сейчас…

— Линни, а помнишь, как мне исполнилось семь? — в отчаянии затараторил я. — Ты в первый раз повела меня в кино. Мы были вдвоем, и ты сердилась на меня, потому что я не мог отвести глаз от экрана ни на секунду. Помнишь, ты сказала мне, что можно моргать, потому что экран никуда не исчезнет. Линни!

— Почему я здесь? — Беспокойные серые глаза сестры сузились. — Мне здесь быть нельзя. Я не такая, как вы. Я Крест.

Внутри у меня все сжалось, будто я был в лифте и он за пять секунд пролетел вниз с полсотни этажей. Стоит мне убедить себя, что Линетт стало лучше, как у нее опять делается это лицо… Она смотрит на нас, словно не узнаёт, и настаивает, что она одна из них.

— Не говори глупостей. Ты нуль, — презрительно бросил Джуд. — Посмотри на свои руки. Ты такая же белая, как все мы. Даже белее.

— Нет, я не такая.

— Джуд, хватит, — сказал папа.

— Нет, не хватит. Я сыт этим по горло. Мы держим Линетт дома, чтобы она не позорила нас своими заявлениями, что она Крест. Она чокнутая, и все тут. И Каллум не лучше. Думает, мы для него нехороши, думает, мы ровня Крестам, даже если не говорит.

— Сам не знаешь, что несешь, — прошипел я.

— Не знаю? Я заметил, как ты смотришь на наш дом, когда возвращаешься от своей трефовой подружки. Ты же его ненавидишь — и всех нас ненавидишь, и себя самого, потому что не родился одним из них! — Джуда прорвало. — Из нас троих только я понимаю, кто я такой, и мирюсь с этим.

— Слушай, ты, безмозглый…

Джуд вскочил со стула — и я вслед за ним.

— Ну, давай, раз ты считаешь, что у тебя пороху хватит, — вызывающе процедил Джуд.

Я шагнул вперед, но не успел даже кулаки сжать: между нами встал папа.

— Вот видите? — Тоненький растерянный голосок Линетт прозвенел, словно колокольчик. — Я так себя не веду. Конечно же, я не нуль. Это невозможно.

Боевой задор у меня разом угас. Я медленно сел обратно.

— Линетт, послушай… — начала было мама.

— Только посмотрите на мою кожу, — продолжала Линетт, будто мама ничего не сказала. — Восхитительный оттенок. Такой темный, насыщенный, просто чудо. Мне очень повезло. Я Крест, я ближе к Богу… — Линетт обвела нас взглядом и улыбнулась. Улыбка ее была широкой, сияющей, неподдельно счастливой — она осветила каждую черточку, каждую складочку ее лица и пронзила мне сердце.

— Вот дура, — пробурчал Джуд.

— Хватит! — крикнул на него папа.

Джуд сел — надутый, мрачный. Линетт посмотрела на свои руки, погладила одной другую. Я тоже посмотрел. И не увидел ничего, кроме бледных белых рук с голубыми венами, проступавшими из-под полупрозрачной кожи. Линетт поглядела на меня и просияла. Я улыбнулся в ответ. Вышло натянуто, но я старался.

— Как ты считаешь, Каллум, я красивая? — прошептала Линетт.

— Да, — искренне ответил я. — Очень.

Глава 5

× Сеффи

Я смотрела из окна машины на проплывающие мимо деревья, поля и небо, размазанные от скорости. Первый день после каникул. Я выпрямилась и расплылась в самой счастливой улыбке на свете. Каллум… От одного его присутствия первый школьный день станет новым, интересным, ни на что не похожим.

— Как вы там, сзади, мисс Сеффи? Все хорошо?

— Нормально, спасибо, Гарри. — Я перенаправила улыбку на нашего шофера-нуля. Он смотрел на меня в зеркало заднего вида.

— Волнуетесь?

Я рассмеялась:

— Шутите?!

— В общем-то, нет, — печально отозвался Гарри.

— Гарри, а можете высадить меня…

— За углом школы, — договорил за меня Гарри.

— Если можно.

— Придется, куда же я денусь. — Гарри покачал головой. — Но если ваша мама узнает…

— Не узнает.

— Все же я не понимаю…

Я вздохнула. В будние дни подобные разговоры у нас с Гарри случались как минимум трижды в неделю.

— Гарри, вы же знаете, друзья меня дразнят за то, что вы меня возите. Постоянно говорят, что ноги у меня слишком дорогие, чтобы касаться земли, или спрашивают, когда мне приделают крылья, и все такое. Я сейчас не в том настроении, чтобы терпеть насмешки, все-таки первый день после каникул.

— Я понимаю, но…

— Гарри, прошу вас!

— Ох, ну ладно.

— Спасибо, Гарри.

— Если мне влетит…

— Не влетит. Честное слово! — Я просияла.

Гарри свернул на Черри-Вуд-Гроув в двух улицах от Хиткрофта, моей школы. Я выскочила из машины, схватила школьную сумку с белого кожаного сиденья.

— До встречи.

— Да, мисс Сеффи.

Я дождалась, когда Гарри уедет и скроется из виду, и только тогда зашагала к своему корпусу. Он меня уже дурил: притворялся, будто уехал, а потом возвращался, стоило мне повернуться спиной. Ближе к школе я услышала какой-то странный рокот, будто кто-то включил радио на полную громкость, но далеко, так что слов не разобрать. Когда я очутилась на углу, вопли накатили на меня яростной волной. Однако и это не заставило меня задуматься, чего следует ожидать. Я свернула за угол и…

И…

В дальнем конце улицы, у школы, собралась огромная толпа. Все кричали и что-то скандировали. Я на миг застыла, потом направилась в ту сторону. Перешла на бег. Что же там стряслось?! Долго дожидаться ответа не потребовалось.

— Нет пустышкам в нашей школе! Нет пустышкам в нашей школе! — ритмично выкрикивали в толпе снова и снова.

Каллума и трех других нулей окружили полицейские, пытавшиеся протолкаться сквозь толпу ко входу. Другие полицейские, взявшись за руки, встали в цепи, чтобы разделить толпу Крестов на две упорядоченные группы и оттеснить в стороны. Я прибавила ходу, но чем ближе подбиралась, тем меньше было видно. Я ввинтилась в толпу, работая локтями.

— Каллум! КАЛЛУМ!

— Нет пустышкам в нашей школе!..

Полицейские пытались пробиться сквозь толпу взрослых и учеников Хиткрофта, а те явно решили ни за что их не пропускать.

— Бей пустышек!

Я пробилась на крыльцо, к школьным дверям, в первые ряды толпы и полицейских, и смотрела, как полиция старается оттеснить толпу, смотрела, как Каллум и остальные пытаются не коситься ни вправо, ни влево, и глядят прямо перед собой, даже не мигая.

— Нет пустышкам в нашей школе!..

Я заметила в толпе Джулиану, Адама, Эзру — моих лучших друзей. Хуже того, я заметила в толпе мою сестру Минни. И она кричала с тем же пылом, что и все вокруг:

— Нет пустышкам в нашей школе!..

В голове у меня зазвенело громче, чем снаружи. Я очутилась в эпицентре хаоса. Каллум и другие нули попытались подняться на школьное крыльцо к дверям. Толпа рванулась вперед, ярость была прямо осязаемой, меня словно ударило. Вдруг послышался вскрик. Голова Каллума провалилась куда-то вниз, будто он присел, а потом пригнулись и полицейские, так что я перестала видеть их.

— Один ранен!

Каллум! Это ведь не Каллум, нет?

— Пустышку ранили!

Новость разлетелась по толпе, будто зараза.

— УР-РА-А-А! — загремели ликующие крики.

Полицейских смели, повалили, толпа ринулась вперед, будто воздух в вакуум. Я стояла на верхней ступеньке и смотрела на все это сверху вниз. Никогда еще я не ощущала такой ярости — от нее сжимались кулаки, скрежетали зубы. Женщина-полицейская отодвинулась в сторону, и я увидела Каллума: он присел на корточки рядом с девушкой-нулем, которой явно крепко досталось. Лоб у нее был в крови, глаза закрыты.

За спиной у меня возник мистер Корса, наш директор. Он весь посерел и потрясенно смотрел на толпу, которая бурлила, нет, бесновалась перед ним.

— Мистер Корса, надо помочь этой девушке! — Я показала на нее. — Она ранена!

Мистер Корса не сдвинулся с места, даже когда я повторила свои слова. Обезумевшая толпа визжала, вокруг словно бушевал ураган, я испугалась, что у меня вот-вот лопнет голова.

— Прекратите! Да прекратите же!

Без толку.

— ПРЕКРАТИТЕ! ВЫ ВЕДЕТЕ СЕБЯ КАК ЗВЕРИ! — заорала я с такой силой, что тут же заболело горло. — ВЫ ДАЖЕ ХУЖЕ ЗВЕРЕЙ, ВЫ КАК ПУСТЫШКИ!

Крики в толпе постепенно стихли.

— На кого вы похожи? — продолжала я. — Прекратите!

Я посмотрела вниз, на Каллума. Лицо у него стало очень странное.

«Каллум, не смотри на меня так. Я не тебя имела в виду. Ты тут точно ни при чем. Я обращалась к другим, хотела их остановить, хотела, чтобы они помогли вам. Я не тебя имела в виду…»

Глава 6

• Каллум

Не может быть, чтобы она так сказала. Это не она. Сеффи такого не говорит. Я сейчас проснусь. Проснусь, и окажется, что весь этот хаос — просто страшный сон. Проснусь и посмеюсь над тем, какие шутки шутит мой мозг. Или взвою. Нет, она этого не говорила.

Нет, сказала.

Я не пустышка. Я, может, и нуль, но не пустое место. Я не пустышка. Пустышка — тот, кто недостоин занимать время и пространство. Полное ничтожество. Я не пустышка. Я НЕ ПУСТЫШКА.

Сеффи…

Глава 7

× Сеффи

Волны лизали берег. Стоял чудесный осенний вечер, прекрасное окончание мерзкого дня. Я, наверное, в жизни не чувствовала себя настолько несчастной и никчемной.

Каллум сидел рядом со мной, но с тем же успехом мог бы сидеть на Луне.

— Ты мне ничего не хочешь сказать?

Поначалу я подумала, что он не ответит.

— Что ты хочешь от меня услышать?

— Я же попросила прощения. — Новая попытка примирения.

— Да, попросила.

Я смотрела на профиль Каллума, непроницаемый и неумолимый. Сама виновата. Это я понимала — хотя не до конца осознавала, что, собственно, натворила.

— Подумаешь, просто слово, Каллум.

— Просто слово… — медленно повторил Каллум.

— Слово не воробей… Но, Каллум, это же только слово и больше ничего! — взмолилась я.

— Сеффи, если бы ты ударила меня кулаком или даже ножом, рано или поздно болеть бы перестало. Рано или поздно. Но я никогда не забуду, как ты меня назвала, Сеффи. Никогда. Даже если проживу пятьсот лет.

Я вытерла щеки, но слезы все текли и текли.

— Я не имела этого в виду. Я не имела в виду тебя. Я только… я хотела помочь.

Тут Каллум посмотрел на меня, и от выражения его глаз слезы полились еще пуще.

— Сеффи…

— Пожалуйста, прости меня!

Я с ужасом ждала, что он теперь скажет.

— Сеффи, нам, наверное, лучше видеться пореже.

— Каллум, не надо! Я же попросила прощения!

— Думаешь, это все исправило, да?

— Нет. Даже близко. Но не надо так со мной! Ты мой лучший друг. Я не знаю, что бы я без тебя делала!

Каллум отвернулся. Я перестала дышать.

— Поклянись, — тихо проговорил он.

— Поклянусь в чем хочешь.

— Поклянись мне, что больше никогда, никогда в жизни не произнесешь это слово.

Почему он не понимает, что я вообще не про него говорила? Подумаешь, слово. Папа же использует его, и ничего. Но от этого слова стало больно моему лучшему другу. А теперь от него больно мне — и еще как. Раньше я и представить себе не могла, какая это сила — слова. Вот уж правда: слово — не воробей, вылетит — не поймаешь, не отменишь, хоть убейся.

— Поклянись! — потребовал Каллум.

— Клянусь.

Мы оба уставились на море. Я понимала, что мне пора домой. Опоздала к ужину — да настолько, что скоро уже завтракать пора. Мама мне голову оторвет. Но первой я отсюда не уйду. И не хочу вставать на ноги. Вот и не встану. Я поежилась, хотя было ничуть не холодно.

Каллум снял куртку и набросил мне на плечи. Она пахла мылом, чипсами — и Каллумом. Я поплотнее завернулась в нее и спросила:

— А ты?

— А что я? — отозвался он.

— Ты же замерзнешь.

— Ничего страшного.

Я пододвинулась поближе и положила голову ему на плечо. Он весь напрягся, и на миг я испугалась, что он отстранится, но потом он расслабился — и, хотя не стал меня обнимать, как обычно, но и не оттолкнул. Одно-единственное слово — весь этот кошмар у нас случился из-за одного-единственного слова. Проживи я теперь хоть пятьсот миллионов лет, я никогда, ни за что больше не произнесу это ужасное слово. Никогда. Солнце склонилось к горизонту, пламенеющее небо окрасилось в розовый и оранжевый. Мы сидели и молча наблюдали за ним.

— Я тут подумал и… в общем, мы можем видеться после школы, но я считаю, что в школе тебе не надо заговаривать со мной, — сказал Каллум.

Я, мягко говоря, оторопела:

— Ты чего? Почему?!

— Не хочу, чтобы ты из-за меня лишилась друзей. Я знаю, как они тебе дороги.

— Ты тоже мой друг.

— Нет. Когда мы с тобой в школе — нет, — отрезал Каллум.

— Глупости.

— Правда?

Я открыла рот, потом закрыла, будто рыба на берегу, но что тут возразишь?

Каллум поднялся.

— Мне пора домой. Идешь?

Я мотнула головой.

— Тебе от мамы так влетит, что спутники с неба посыплются!

— Понедельник. Мама в гостях, — ответила я.

— А папа?

— Сам знаешь, в будни он сюда не ездит. Остается в городском доме.

— А Минерва?

— Не знаю. Может, гуляет со своим парнем. Каллум, за меня не беспокойся. Я еще немного тут посижу.

— Только не слишком долго, ладно?

— Ладно. — Я вернула ему куртку.

Он взял ее с явной неохотой. И ушел. Я смотрела ему вслед, мечтала, чтобы он обернулся, чтобы вернулся ко мне. Но нет. Ощущение было такое, словно я гляжу на нас с ним со стороны. В последнее время я все чаще и чаще смотрела на свою жизнь будто из зрительного зала. Надо принять решение. Надо определить, каким именно другом станет для меня Каллум. Вот уж не ожидала, что об этом вообще придется думать. Дожили!

Глава 8

• Каллум

— Ты хоть знаешь, который час? — напустилась на меня мама, едва я ступил на порог. На другие темы мы с ней почти что и не разговаривали.

— Извини, — буркнул я.

— Ужин в духовке — наверняка уже засох, так что и не разгрызть.

— Ничего страшного, мама.

— И где тебя носило до десяти вечера? — внезапно спросил папа.

Я удивился: обычно он не читает мне нотаций, когда я поздно возвращаюсь. Это мамина епархия.

— Эй! — поторопил меня папа, когда я не ответил.

Чего он хочет от меня? «Понимаешь, я попрощался с Сеффи на берегу почти два часа назад, а потом, прячась в тени, шел за ней до самого дома, чтобы знать, что с ней ничего не случится. А оттуда до нас еще час пешком». Ага, сейчас! Такая правдивость до добра не доведет.

— Просто решил пройтись. Надо было о многом подумать.

По крайней мере, тут я не соврал.

— Сынок, у тебя все хорошо? — спросил папа. — Я побежал в Хиткрофт, как только услышал о беспорядках, но полиция меня не пропустила.

— Почему?!

— У меня не было официальных оснований находиться на территории — конец цитаты. — Папа не сумел скрыть горечи в голосе.

— Ах они тухлые вонючие…

— Джуд, нельзя ругаться за обеденным столом, — оборвала его мама.

Я взглянул на Джуда и увидел, что запаса злобы у него хватит на всех. Он щерился на меня, будто я был среди тех, кто не пустил папу в школу.

— Как все прошло, сынок? Как уроки? — тихо спросил папа.

Что мне ответить? Правду или чтобы всем понравилось?

— Хорошо, — соврал я. — После того как мы попали в здание, все было отлично.

Не считая того, что учителя смотрели сквозь нас, а Кресты при каждом удобном случае толкались, пихались, выбивали из рук учебники — и даже нули в столовой сначала старательно обслужили всех Крестов в очереди, а потом уже нас.

— Нормально все прошло.

— Каллум, тебя приняли в школу. Не поддавайся на провокации всяких трефовых свиней, понимаешь?

— Понимаю.

— Прошу прощения. — Мама развернулась к папе. — Когда я говорю, что не желаю, чтобы за столом ругались, это касается всех, тебя в том числе.

— Извини, милая. — Папа понурился и заговорщически подмигнул нам.

— Тебя по ящику показали, — сообщил Джуд. — И твою «подружку». Весь мир слышал, что она сказала.

— Она нечаянно.

Я ляпнул это, не подумав. Большая ошибка.

— Нечаянно?! — оскалился Джуд. — Ты спятил? Такое нечаянно не говорят. Она именно это и имела в виду.

— У них вся семейка такая. — Мама фыркнула. — Вижу, мисс Сеффи пошла в матушку.

Мне пришлось прикусить губу. Сейчас лучше не спорить.

— Хорошо, что ты там больше не работаешь, — многозначительно сказал папа маме.

— Можешь мне этого не повторять, — кивнула мама. — Деньги никогда не лишние, но туда я ни за какие сокровища не вернулась бы. Я не святая, чтобы ладить с этой надутой курицей миссис Хэдли.

— Когда-то вы дружили, — напомнил я ей и сунул в рот ложку ссохшегося картофельного пюре.

— Дружили? Да никогда, — отмахнулась мама. — Она мне покровительствовала, а я с этим мирилась, поскольку мне была нужна работа. Вот и все.

А мне помнилось иначе. Несколько лет назад — целую вечность — мама с миссис Хэдли были настоящими подругами. Мама была няней сначала Минервы, потом Сеффи — и с самого рождения Минервы помогала миссис Хэдли по дому. А Сеффи была мне самым близким человеком на свете, ближе даже Линетт, моего лучшего друга в этом доме. Помню, я был совсем кроха, а Сеффи только родилась — я помогал купать ее и менять ей подгузники. А когда она подросла, мы играли в прятки и в пятнашки в саду семьи Хэдли, и мама за нами присматривала, а иногда к ней присоединялась миссис Хэдли, и тогда они болтали и смеялись. До сих пор не знаю, из-за чего все переменилось. Вот только что миссис Хэдли с мамой были не разлей вода — и вдруг нас перестали и близко подпускать к их дому. Прошло уже больше трех лет.

Я до сих пор иногда задумывался, как миссис Хэдли себе это представляла: мы с Сеффи были лучшие друзья, а теперь вообще перестанем видеться? Сеффи сказала ей, что так не получится. Я сказал маме то же самое. Обе отказались нас слушать. Но это не играло ни малейшей роли. Мы с Сеффи по-прежнему виделись не реже чем через день — и не собирались расставаться. Мы дали друг другу слово. Поклялись самой священной клятвой, на крови. Просто теперь нам нельзя было никому об этом рассказывать — и только-то. У нас был собственный мир, наше тайное убежище на берегу, куда никто не заглядывает и где нас никто никогда не найдет, если не будет знать, где искать. Не то чтобы огромный мир, на самом деле крохотный, зато наш.

— Тише, тише. Новости передают. — Папа прижал палец к губам. Я затаил дыхание.

Хорошо хоть беспорядки в Хиткрофте не стали событием дня. Первыми шли новости об Освободительном Ополчении.

— Сегодня министр внутренних дел Камаль Хэдли выступил с заявлением, согласно которому нулям, по своему заблуждению примкнувшим к Освободительному Ополчению, будет негде продолжать прятаться, у них не останется прибежища.

Ведущий исчез, начался видеорепортаж: папа Сеффи на площади у Парламента. Наплыв камеры — и его лицо заняло весь экран.

— Мистер Хэдли, верно ли, что решение допустить некоторых нулей в наши школы, принятое вашим кабинетом, стало прямым результатом давления со стороны Освободительного Ополчения?

— Отнюдь нет, — не задумываясь возразил папа Сеффи. — Наш кабинет не позволит себя шантажировать никаким незаконным террористическим группировкам. Мы действовали согласно директиве Пангейского экономического сообщества, которую наш кабинет намеревался исполнить в любом случае.

Мой папа только поморщился.

— Наше решение допустить лучших из лучших юных нулей в свои образовательные учреждения имеет прочную социально-экономическую основу. В цивилизованном обществе равное право на образование для нулей, обладающих соответствующими способностями…

Тут я перестал слушать. Папа Сеффи ничуть не изменился с тех пор, как мы с ним в последний раз разговаривали — сто лет назад: там, где можно было ограничиться одним снисходительным словом, он неизменно вставлял двадцать. Мне он никогда особенно не нравился. Точнее, я считал его напыщенным пустозвоном. Да нет же, он мне вообще не нравился. В семье Сеффи мне не нравился никто. Все они одинаковые. Минерва — та еще воображала. Ее мамаша — злюка, папаша — скотина. И все поглядывают на нас, нулей, сверху вниз.

— Освободительное Ополчение — это террористы, руководствующиеся ошибочными мотивами, и мы не оставим от этой организации камня на камне и добьемся правосудия…

Папа Сеффи все разливался соловьем. Я хотел было снова отключиться, но тут Джуд отмочил такое, что я мигом вернулся с небес на землю.

— Да здравствует Освободительное Ополчение! — Мой брат вскинул кулак в воздух, сжав пальцы с такой силой, что у меня мелькнула мысль: больно, наверное, будет разжимать.

— И то верно, сынок.

Папа с Джудом обменялись понимающими взглядами и снова уставились в телик. Я удивленно посмотрел на них, потом на маму. Она тут же отвернулась. Я снова посмотрел на папу с Джудом. Происходило что-то непонятное. Что-то связанное с Освободительным Ополчением, моим отцом и моим братом. Ну и пожалуйста, я не против. Я против того, что меня в это не посвятили.

— Появились неподтвержденные сведения, что бомба, заложенная в машине у Всемирного торгового центра месяц назад, — дело рук Освободительного Ополчения, — продолжал репортер. — Какие меры предпринимаются для поисков виновных?

— Могу сообщить вам, что обнаружить виновных и добиться скорейшего беспощадного суда над ними — наш главный приоритет. Политический терроризм, приводящий к гибели или тяжелому ранению даже одного-единственного Креста, всегда карался смертной казнью. Виновные будут присуждены к смерти, здесь двух мнений быть не может…

И та-та-та, и бу-бу-бу. Папа Сеффи бубнил еще минуту, не меньше, не давая журналисту и слово вставить — в его гладкую речь было нипочем не вклиниться. Я снова отключился — только ждал, когда он договорит, и надеялся, что говорить он будет еще долго.

Глава 9

× Сеффи

— Сеффи, папу по телевизору показывают. — Чтобы сообщить об этом, мама распахнула дверь в мою комнату.

Тоже мне событие! Мама, наверное, думает, что мне по-прежнему пять и я при виде папочки в телевизоре запрыгаю от восторга.

— Сеффи!

— Да, мама. Я уже смотрю.

Я нажала кнопку на пульте и включила ящик. Ради мира в семье я готова на все! И с первого раза попала на нужный канал. Повезло!

–…по меньшей мере заблуждаются. — Вид у папы был не слишком-то довольный. — Министр Пеланго еще очень молод и не отдает себе отчета, что перемены в нашем обществе должны быть медленными, постепенными…

— Еще медленнее — и мы назад покатимся, — вставил министр Пеланго.

От этого вид у папы стал еще более недовольный, а я улыбнулась.

— Мы называем себя цивилизованной страной, однако в других странах ПЭС у нулей больше прав, — продолжал Пеланго.

— А во многих других странах — значительно меньше, — резко возразил папа.

— Можно подумать, из этого следует, что наш образ действий идеален!

— Если политика правящей партии не соответствует представлениям мистера Пеланго, вероятно, он поступит, как подобает благородному человеку, и подаст в отставку, — процедил папа.

— Не дождетесь! — последовал немедленный ответ. — В нашем правительстве многовато людей, живущих в прошлом. Мой долг — вытащить их в настоящее, иначе ни у кого из нас не будет достойного будущего — ни у Крестов, ни у нулей.

Мама вышла. Как только дверь за ней закрылась, щелкнув ручкой, я нажала кнопку на пульте, переключаясь на другой канал. Что смотреть, мне было все равно. Любой канал подойдет. Меня с детства пичкали политикой, политикой, политикой. И теперь она меня совершенно не интересовала — ни в каком виде, ни под каким соусом. Неужели мама не в состоянии этого понять?

Глава 10

• Каллум

В конце концов Камаль Хэдли перестал долдонить, и на экране появилась школа Хиткрофт. Естественно, в новостях решили не показывать, что полиция, которой полагалось нас охранять, подпустила толпу к нам и закрыла глаза на то, что нас пихали, дергали, били. Почему-то камера никак не могла оказаться в нужном месте, чтобы показать, что мой пиджак сзади был оплеван Крестами. Еще бы! На все это в новостях не было ни намека.

— Нули, принятые в школу Хиткрофт, сегодня были встречены несколько враждебно, — начала ведущая.

Несколько враждебно? Должно быть, второе имя этой корреспондентки было Эффи, сокращенно от Эвфемизм!

— Возникли опасения, что нули-экстремисты могут воспользоваться напряженностью, поэтому к месту событий были стянуты силы полиции, — продолжала диктор.

Джуд что-то пробормотал вполголоса, и я, честно говоря, его понимал. Даже мне было мерзко смотреть на все это, а я гораздо терпеливее брата. Линетт взяла меня за руку. Улыбнулась — и я почувствовал, как злость стихает. Так могли только Линетт и Сеффи — вмиг развеивать ярость, которая временами копилась у меня внутри и грозила вырваться наружу. Но иногда… иногда я злился так, что самому становилось страшно.

На экране возникла сначала лежащая на земле Шанайя, а потом — Сеффи, кричащая на толпу. Послышался закадровый голос репортера:

— Важную роль в подавлении беспорядков сыграла Персефона Хэдли, дочь Камаля Хэдли…

— Пойду к себе. Мне много задали. — Я вскочил на ноги.

Поздно. Я не успел выйти за дверь — те слова прогремели из телевизора мне в спину. Я знал, чего ждать, что она скажет, и все равно вжал голову в плечи. И вышел, пока никто ничего не сказал мне, но знал, что вся семья смотрит мне вслед. Тщательно закрыв за собой дверь, я прислонился к ней спиной и глубоко вздохнул.

Сеффи…

— Все они одинаковы, — услышал я презрительный голос Джуда. — Кресты и нули никогда не смогут жить мирно, не то что дружить, а Каллум просто сам себя обманывает, если считает, что этой девчонке из Крестов не наплевать на него с высокой вишни. Стоит надавить, и она пошлет его куда подальше, да с такой скоростью, что он сгорит в атмосфере!

— Мы с тобой это понимаем, а он нет, — сказал папа к моему удивлению.

— Ну, чем раньше он это усвоит, тем лучше, — вздохнула мама.

— Это ты возьмешь на себя задачу все ему рассказать? — спросил папа. — Я пас.

— Никому из этих Крестов доверять нельзя, — объявил Джуд.

Никто не возразил.

— Кто-то должен открыть Каллуму глаза. Иначе ему будет плохо, — продолжал Джуд.

— Ты что, сам вызываешься? — спросил папа.

— Скажу, если надо, — отозвался Джуд.

— Нет! Нет, я сама, — сказала мама. — Я это сделаю.

— Когда?

— Как только представится случай. А вы посидите тихо! — велела мама.

Больше я слушать не мог. Двинулся наверх, ссутулившись и повесив голову. Впервые в жизни я подумал, что, может быть, мои родные правы, а я — нет.

Глава 11

× Сеффи

Следующим уроком была история. Ненавижу историю. Пустая трата времени. Но сегодня у истории было одно преимущество. Каллуму тоже полагалось на нее ходить. Рядом со мной села моя подруга Клэр.

— Э-э… Клэр, не могла бы ты сегодня посидеть где-нибудь в другом месте? Тут занято, я жду кое-кого.

— Кого?

— Кое-кого.

Клэр оскорбленно поглядела на меня:

— Как хочешь.

И она упорхнула, даже не обернувшись. Я вздохнула и взволнованно уставилась на дверь. Каллум с другими нулями вошли последними. Остальные оттолкнули их и пролезли вперед, Каллум им и слова не сказал. Я бы так не смогла.

Я улыбнулась Каллуму и показала на место рядом с собой. Каллум посмотрел на меня, отвел глаза и сел с другим нулем. Весь класс посмотрел на меня, на него, потом снова на меня. Щеки у меня запылали от унижения. Как он мог выставить меня на посмешище? Как он мог? Я помнила, что он сказал вчера вечером, но хотела показать ему, что мне все равно: пусть все знают, что мы друзья. Меня это ни капельки не беспокоит. Так почему Каллум взял и отвернулся от меня?

Вошел мистер Джейсон и начал урок, не успев даже дверь за собой закрыть. И за две минуты стало ясно, что настроение у него отвратительное, даже хуже обычного. Никто не мог ему угодить, особенно нули.

— Кто знает, какое историческое событие произошло в сто сорок шестом году до нашей эры? — отчеканил мистер Джейсон.

Сто сорок шестой год до нашей эры?! Да кому это интересно?! Я решила затаиться и поспать с открытыми глазами до конца урока. Каллум нагнулся достать что-то из сумки. С моего места не было видно, что именно. Хрясть! Мистер Джейсон ударил по столу Каллума тяжелым толстым учебником по истории.

— На уроке надо слушать, юноша! — рявкнул мистер Джейсон. — Неужели ваши родители так бедны, что даже на капельку мозгов для вас не смогли скинуться?

Каллум не ответил. Многие в классе захихикали. Кое-кто промолчал. Мистер Джейсон повел себя по-свински, и, когда он проходил мимо меня, я поглядела на него исподлобья, чтобы знал, что я думаю о его поведении. Это еще пуще разозлило его. На меня накричали дважды за полчаса. Но я не огорчилась. Ну его, мистера Джейсона. У меня были заботы поважнее — например, доказать Каллуму, что меня и в самом деле не тревожит, если все узнают, что он мой друг. Более того, я этим горжусь. Но как это сделать? И тут меня осенило! Эврика! Идеальное решение. Только бы этот урок поскорее кончился, нечего тут тянуться. Я думала только об одном — о школьной столовой. Мне нужно обязательно попасть туда одной из первых. Когда наконец прозвенел звонок, я тут же вскочила. И в спешке оттолкнула учителя.

— Эй, вы что себе позволяете?

— Простите, сэр. — Я хотела было протиснуться мимо него в коридор. Большая ошибка.

— Поскольку вы куда-то очень спешите, можете подождать, пока все остальные не выйдут.

— Но, сэр…

Мистер Джейсон поднял ладонь.

— Станете спорить — считайте, что вам повезет, если вообще успеете поесть.

Я прикусила язык. Мистер Джейсон был самый настоящий поганец — несдержанный и невоспитанный. Причем всю жизнь старательно оттачивал свои поганские качества. Поэтому я ждала, пока все остальные шагали мимо с самодовольными улыбочками. Я опоздала в столовую — именно сегодня, когда мне было жизненно необходимо быть одной из первых. Каллум и остальные нули уже взяли еду и сели, когда я вошла в двери столовой. Все нули сидели за отдельным столом, как и вчера.

Я встала в очередь за едой. Ничего особенного я делать не собиралась, почему же у меня так странно колотится сердце? Взяла пирог с курицей и грибами с обычным гарниром из разваренных овощей, песочное пирожное с вареньем и переслащенным заварным кремом, пакетик молока и, набрав в грудь побольше воздуху, направилась к столу, где сидел Каллум. Каллум и остальные нули подняли головы, когда я подошла, но тут же отвели глаза.

— Можно сесть к вам?

У всех у них сделался до того потрясенный вид, что даже не смешно. Остальные нули так и сидели ошарашенные, но выражение лица Каллума изменилось. Я села, не дав ему времени сказать «нет», а себе — струсить и удрать.

— Что ты делаешь? — процедил он.

— Собираюсь поесть, — ответила я и отрезала кусочек пирога. Попыталась улыбнуться остальным трем нулям, но они тут же уставились к себе в тарелки.

— Привет. Меня зовут Сеффи Хэдли. — Я сунула руку для пожатия прямо под нос девушке-нулю, сидевшей рядом со мной. У нее на лбу был темно-коричневый пластырь, очень заметный на бледной белой коже. — Добро пожаловать в Хиткрофт.

Девушка поглядела на мою руку, словно боялась, что она ее укусит. Вытерла ладонь о блузку, пожала мою руку и медленно покачала.

— Я Шанайя, — тихо проговорила она.

— Красивое имя. А что оно значит? — спросила я.

Шанайя напряглась:

— Ничего.

— Мама говорила, что мое имя означает «тихая ночь». — Я засмеялась. — Но Каллум подтвердит, что тихой меня уж точно не назовешь!

Шанайя улыбнулась мне. Робко и коротко, но хотя бы искренне — на сколько уж хватило.

— Как твоя голова? — спросила я, показав на пластырь.

— Ничего. Лоб у меня крепкий, так просто об ступеньку не разобьешь.

Я улыбнулась:

— Пластырь довольно заметный.

— Розовых в аптеках не продают, только темно-коричневые. — Шанайя пожала плечами.

Я только глаза вытаращила. Мне ничего подобного и в голову не приходило — но ведь она права. Никогда в жизни не видела розовых пластырей. Пластыри делают нашего цвета, цвета Крестов, а не цвета нулей.

— Сеффи! Что это вы здесь делаете? — Рядом словно из ниоткуда возникла завуч миссис Боуден и сердито уставилась на меня.

— Прошу прощения?..

— Что вы делаете?

— Сижу и ем, — удивилась я.

— Не паясничайте.

— Я и не паясничаю. Я сижу и ем.

— Вернитесь за свой стол. Сию же минуту. — Вид у миссис Боуден сделался такой, словно она вот-вот извергнет тонны лавы.

Я огляделась. На меня были уставлены все взгляды — а именно этого мне хотелось меньше всего.

— Но я уже тут сижу, — выдавила я.

— Вернитесь за свой стол. Немедленно!

Куда мне идти-то? У меня нет личного стола. Тут наконец до меня дошло, что имела в виду миссис Боуден. Она имела в виду не какой-то мой стол, а стол, за которым сидят такие, как я. Я снова огляделась. Каллум и прочие на меня не смотрели. Все остальные смотрели. А эти нет.

— Я сижу со своим другом Каллумом, — прошептала я.

Мне самой не было слышно собственный голос, поэтому я не знала, слышит ли меня миссис Боуден, но она услышала. Она схватила меня за плечо и сдернула со стула. Я не успела выпустить поднос, и еда полетела в разные стороны.

— Персефона Хэдли, идите за мной. — Миссис Боуден оттянула меня от стола и потащила через всю столовую.

Я пыталась вырваться, но хватка у нее была будто у питона, обожравшегося стероидов. Я покрутила головой. Неужели никто не вмешается? Похоже, нет. Потом я вывернула шею, чтобы увидеть Каллума. Он смотрел мне вслед, но отвернулся, едва я перехватила его взгляд. И тогда я перестала вырываться. Выпрямила спину и отправилась следом за миссис Боуден в кабинет директора. Каллум отвернулся от меня. Остальное было неважно, но это — важно. Он от меня отвернулся…

Да, до меня доходило медленно, но теперь наконец дошло. Боже милостивый, наконец дошло.

Глава 12

• Каллум

Я понял, что не могу здесь оставаться. Оставил недоеденный обед и вышел из столовой, ни слова не сказав остальным.

«Я не могу здесь оставаться».

Я вышел из столовой, из корпуса, из школьных ворот, шагая все быстрее, все лихорадочнее — и, выскочив за ворота, пустился бежать. И бежал, бежал — у меня уже ныла спина, болели ноги, сердце грозило выпрыгнуть из груди, а я все бежал. Добежал до окраины, потом до самого пляжа. Рухнул ничком на холодный песок, обливаясь потом. Врезал по песку кулаком. И еще, и еще. И вот уже замолотил по нему обоими кулаками. И вот уже ободрал костяшки, показалась кровь. А больше всего на свете мне хотелось, чтобы вместо песка под моими кулаками оказалось лицо Сеффи.

Глава 13

× Сеффи

Мерседес стоял на обычном месте, у главного корпуса школы. Когда я подбежала к нему, оттуда вышел незнакомец и открыл передо мной заднюю дверь. У него были мышиного цвета жидкие волосы, будто приклеенные к голове, и ледяные, словно у призрака, голубые глаза.

— Кто вы такой?

— Карл, ваш новый шофер.

— А где Гарри? — спросила я, забираясь на сиденье.

— Он нашел другую работу.

— И мне не сказал?

Карл пожал плечами и захлопнул дверь. Я смотрела, как он усаживается за руль и заводит машину, и все сильнее хмурилась.

— Где он теперь работает?

— Не знаю, мисс.

— Почему решил уволиться?

— Этого я тоже не знаю.

— Где Гарри живет?

— Почему вы спрашиваете, мисс Сеффи?

— Я бы хотела послать ему открытку с пожеланиями удачи.

— Если вы отдадите ее мне, мисс, я непременно доставлю ее.

Наши с Карлом глаза встретились в зеркале заднего вида.

— Ладно, — проговорила я наконец. А что еще тут скажешь?

Гарри ни за что не бросил бы меня, тем более не попрощавшись. Я это точно знала, так же точно, как собственное имя. Тут мне в голову пришла ужасная мысль.

— Вы… вы правда мой новый шофер, да?

— Разумеется, мисс Сеффи. Ваша мама наняла меня сегодня утром. Могу показать вам удостоверение личности, если хотите. — По лицу Карла пробежала мимолетная улыбка.

— Нет, не нужно. — Я откинулась на сиденье и пристегнулась.

Мы отъехали. Я увидела кое-кого из соучеников — когда машина проехала мимо, они стали тыкать в меня пальцами, зашептались и захихикали, кто во что горазд. Слухи о том, что я села за стол к нулям, распространились по школе, будто грипп в разгар эпидемии. И я понимала, что все только начинается. Мистер Корса пригрозил, что напишет письмо маме и имейл папе. Этак, разумеется, скоро и до королевы дойдет. Но мне все было бы нипочем, если бы от меня не отвернулся Каллум. А он отвернулся. И я этого никогда не забуду. Он отвернулся от меня, словно… словно мы были незнакомы. Словно я пустое место. Наверное, мама все-таки права. Наверное, Кресты с нулями не могут дружить. Наверное, мы слишком разные.

Неужели я и правда так думаю?

Теперь я и сама не знала, как я думаю.

Глава 14

• Каллум

Не знаю, сколько я там просидел, глядя на закатное солнце, поджигавшее небо, на ночную мглу, все настойчивее скрывавшую свои тайны. Почему моя жизнь вдруг настолько осложнилась? Вот уже целый год я мог думать и даже мечтать только об одном — о поступлении в школу. В школу Сеффи. Я настолько сосредоточился на том, чтобы пройти в Хиткрофт, что не слишком задумывался, что же я буду делать, когда туда попаду. Я не задумывался, каково это — чувствовать себя настолько… незваным гостем. Да и зачем было стараться? Даже после Хиткрофта никто не примет меня на достойную работу. Ни один Крест никогда не поручит мне ничего, кроме самой унылой, самой черной работы, — к чему тогда все это? Но я хотел учиться. Ненасытная бездна внутри меня требовала, чтобы ее заполнили словами, мыслями, идеями, фактами и домыслами. Но если я получу образование, чем мне занять остаток жизни? Кем мне стать? Смогу ли я быть по-настоящему счастливым, зная, что мог бы сделать гораздо больше — стать кем-то гораздо значительнее, — только вот мне не разрешили?

Я изо всех сил пытался понять, как и почему возникло нынешнее мироустройство. Считается, что Кресты ближе к Богу. Так сказано в «Книге Добра». Сын Божий был темнокожим, как они, у него были такие же глаза и волосы. Так сказано в «Книге Добра». Но ведь в «Книге Добра» сказано много всякого. Например, «возлюби ближнего своего» и «поступайте с другими так, как хотите, чтобы они поступали с вами». Если вдуматься, в «Книге Добра» в целом говорится, что надо жить и давать жить другим. Тогда почему Кресты называют себя «богоизбранными» — и при этом обращаются с нами по-прежнему? Ладно, положим, мы больше не рабы, но папа говорит, что изменилось только название. Папа не верит в «Книгу Добра». Мама тоже. Они говорят, ее написали и перевели Кресты, поэтому, естественно, все в ней подано с их точки зрения. Но ведь истина есть истина! Нули… Само слово — и то обидное. Нуль. Ничто. Пустое место. Явно мы не сами придумали так себя называть. Это название нам дали другие. Но за что?

— Я не понимаю!

Крик вырвался у меня сам собой — от ярости и бешенства — и разнесся до самого неба и выше.

Я просидел там сам не знаю сколько, злобные мысли кружились, будто трупные мухи, голова трещала, грудь болела. И вдруг я разом стряхнул все это с себя. На меня кто-то смотрел. Я резко обернулся — и все мое тело вздрогнуло, будто от удара током.

Поодаль на песке стояла Сеффи — стояла совершенно неподвижно на самом ветру, от которого ее юбка и пиджак раздувались, словно паруса. Нас разделяло метров семь — или семь миллионов световых лет, это как посмотреть.

Потом Сеффи отвернулась и двинулась прочь.

— Сеффи, подожди!

Я вскочил на ноги и бросился за ней.

Она не замедлила шаг.

— Сеффи, пожалуйста, подожди!

Я догнал ее и развернул лицом к себе. Она вырвалась из моих рук, будто я был заразный.

— Чего тебе?

— Не надо так! — взмолился я.

— Как — так?

Я свирепо уставился на нее:

— Ты разве не собиралась тут посидеть?

— Вроде бы нет.

— Почему?

Сначала я решил, что она отмолчится.

— Я не сижу там, где меня не желают видеть.

Сеффи снова отвернулась. Я забежал вперед и преградил ей путь.

— Я это сделал ради тебя же!

Лицо ее на миг исказилось.

— Правда? Ради тебя или ради себя? Мы о чем сейчас говорим?

— Возможно, и то и другое, — признался я.

— Возможно, много одного и ничего другого, — возразила Сеффи.

— Ладно. Извини меня, пожалуйста. Довольна?

— И ты меня извини. До свидания, Каллум.

Сеффи снова попыталась обойти меня, но я стоял у нее прямо на дороге. Я был сам не свой от ужаса. Если она сейчас уйдет — конец всему. Вот странно: несколько часов назад я только об этом и мечтал.

— Сеффи, подожди!

— Чего мне ждать?

— Д-давай мы с тобой в субботу съездим в Праздничный лес. Устроим пикник.

Глаза у Сеффи вспыхнули, хотя она изо всех сил постаралась это скрыть. Я украдкой вздохнул с облегчением, хотя попытался этого не показать.

— В Праздничный лес…

— Ну да. Вдвоем.

— Тебе точно не будет стыдно, если тебя увидят со мной? — уточнила Сеффи.

— Не говори глупостей.

Сеффи смерила меня взглядом.

— Во сколько встречаемся? — спросила она, помолчав.

— Давай в пол-одиннадцатого на станции. Буду ждать тебя на платформе.

— Ладно. — Сеффи отвернулась.

— Ты куда? — спросил я.

— Домой.

— Не хочешь посидеть тут немного?

— Не хочу тебе мешать.

— Сеффи, хватит! — рявкнул я.

— Чего хватит? Каллум, ты сноб! А я только сегодня это поняла! — рявкнула в ответ Сеффи, разозлившись не меньше моего. — Я думала, ты лучше, выше всей этой чепухи. А ты такой же, как все! «Кресты и нули не должны общаться. Кресты и нули не должны дружить. Кресты и нули не должны жить на одной планете!»

— Чушь собачья! — взвился я. — Я так не считаю, и ты прекрасно это знаешь!

— Да? — Сеффи наклонила голову набок, продолжая буравить меня взглядом. — Ну, если ты не сноб, тогда лицемер, а это еще хуже. «Я готов с тобой разговаривать, но при условии, что нас никто не увидит и никто ни о чем не узнает».

— Не смей со мной так говорить!

— Почему? Правда глаза колет? — спросила Сеффи. — Так что на самом деле? Ты сноб или лицемер, а, Каллум?

— Да пошла ты, Сеффи!

— С удовольствием.

На этот раз, когда Сеффи зашагала прочь, я не попытался остановить ее. Только смотрел ей вслед.

Глава 15

× Сеффи

Недаром говорят: «Будь осторожнее в своих желаниях, потому что они могут сбыться!» До сегодняшнего дня я и не понимала, что это значит. Я ведь месяцами помогала Каллуму с учебой, чтобы он сдал экзамен в Хиткрофт. Ночами высматривала падающие звезды, чтобы загадать: только бы Каллум поступил и мы учились в одной школе, может быть, даже в одном классе. Вот все и сбылось.

И получился полный ужас. Все, что можно, пошло наперекосяк. Я вздохнула, потом вздохнула еще раз. Нельзя же вечно прятаться в кабинке в туалете. Да и от кого я тут прячусь? От всех тех, кто показывал на меня пальцами и шушукался, когда я проходила по школьному коридору, но в основном от Каллума. После всего, что случилось накануне вечером, я боялась столкнуться с ним. Ужасно боялась, что он теперь перестанет дружить со мной. Поэтому, если я его не увижу, можно будет и дальше убеждать себя, будто между нами все по-прежнему. Но нельзя же вечно сидеть тут на крышке унитаза. Прозвенел звонок на урок. Я встала, глубоко вздохнула и прошептала:

— Ладно. Твой выход.

Отодвинула щеколду, открыла дверь кабинки. И едва шагнула наружу, как тут все и случилось. Лола, Джоанна и Дионна из класса миссис Уотсон — на год старше — впихнули меня обратно в кабинку и втиснулись внутрь сами.

— Нам надо кое о чем с тобой поговорить, — начала Лола.

— А что, обязательно здесь? — спросила я.

Джоанна толкнула меня с такой силой, что мне пришлось схватиться за стенку, чтобы не упасть.

— Мы слышали, что ты вчера устроила, — сказала Джоанна.

— Я вчера много чего устроила. — Сердце у меня упало, но я не собиралась доставлять этой троице удовольствие и показывать, что испугалась.

— В столовой, — продолжала Джоанна. — Ты села за стол к пустышкам.

— А тебе-то что? — спросила я.

Лола ударила меня по лицу. Я потрясенно прижала руку к пылающей щеке. Не то чтобы она ударила меня сильно — просто меня раньше никто никогда не бил. Даже моя сестра Минерва.

— Мне начхать, кто твой папаша, да хоть сам Господь Бог, — сказала Лола. — Держись поближе к своим. Если снова сядешь к пустышкам, все в школе будут считать тебя одной из них.

— Очнись и подумай, на чьей ты стороне, — добавила Джоанна.

— Зачем тебе вообще с ними водиться? — встряла Дионна. — От них воняет, они едят всякую дрянь, и все знают, что никто из них не дружит с мылом и водой.

— Да что за чушь ты городишь?! — Слова сами сорвались у меня языка. — Каллум моется каждый день, от него ничем не пахнет. И от них от всех.

Дионна, Джо и Лола переглянулись.

Лола толкнула меня, я плюхнулась на крышку унитаза и была вынуждена смотреть на них снизу вверх.

«Вот-вот дверь откроется, и кто-нибудь войдет… Придет Каллум и разгонит их. Вытащит их отсюда и покажет, где раки зимуют. Вот-вот…»

Я хотела встать, но Лола пихнула меня обратно и вцепилась мне в плечо — ногти больно впились в кожу.

— Мы предупреждаем в первый и последний раз, — ледяным тоном процедила Лола. — Друзей надо выбирать очень тщательно. Если не будешь держаться подальше от пустышек, скоро увидишь, что у тебя во всей школе не осталось ни одного друга.

— За что вы их так ненавидите? — в недоумении спросила я. — Готова спорить, никто из вас раньше с нулями и словом не перемолвился.

— Почему же, — проговорила Джоанна. — Я сто раз разговаривала с нулями — когда они обслуживают нас в магазинах и ресторанах…

— И у нас в столовой работают нули…

— Ну да, точно. Кроме того, нам не надо с ними разговаривать. Мы через день видим их в новостях. Всем известно, что нули поголовно состоят в Освободительном Ополчении и постоянно устраивают беспорядки, нарушают закон и вообще…

Я оторопело уставилась на них. Не может быть, чтобы они это серьезно, пронеслось у меня в голове. Очевидно, мои мысли ясно читались на лице.

— В новостях не врут, — надменно сообщила мне Лола.

— В новостях постоянно врут. Там говорят только то, что мы, по их мнению, хотим услышать, — сказала я.

Мне так говорил Каллум, и я тогда не до конца понимала, что он имеет в виду. Но теперь мне стало ясно.

— Кто тебе сказал? — Джоанна сощурилась. — Отец?

— Наверняка кто-нибудь из ее приятелей-пустышек, — презрительно скривилась Лола. — Не зря их зовут пустышками: они от природы пустышки.

— О чем ты? — спросила я.

— У них лица белые, без капли цвета — как пустое место. У них мозги, не способные породить ни единой оригинальной мысли, — пустота вместо мозгов. Пустышки, пустышки, пустышки! — пропела Лола. — Вот почему они нам служат, а не наоборот.

— Да тебе надо основать международную корпорацию по торговле этим дерьмом, — протянула я. — Высококачественное удобрение. Разбогатеешь! — Я вскочила на ноги. — Нули — тоже люди, такие же, как мы. Это вы тут тупые, невежественные и…

Лола опять ударила меня по лицу, но на сей раз я была готова. Неважно, кто победит в этой битве — им тоже крепко достанется. Я сжала кулак, размахнулась хорошенько и врезала Лоле в живот. Она согнулась пополам с громким «Уф!». А потом я принялась молотить куда попало кулаками, локтями, ногами — лишь бы успеть нанести побольше ударов, прежде чем противницы опомнятся. Мне удалось застать их врасплох, но ненадолго. Джоанна с Лолой перехватили мои руки, как я ни отбивалась, а Дионна выпрямилась и злобно уставилась на меня. Дионна дралась лучше всех в своей параллели, и все это знали. Только пусть не ждет, что я буду плакать и молить о прощении: не дождется. Она медленно улыбнулась от удовольствия.

— Любительница пустышек. Давно напрашивалась, — негромко проронила она.

После чего уже не сдерживалась.