Серебряные коньки

Мэри Мейпс Додж, 1865

Эта история началась в предновогодние дни, когда во всех городках Голландии, даже в самых бедных, святой Николаас оставляет подарки в чулках для всех детей. Удивительная Голландия, где каждый кусочек земли отвоёван у моря благодаря построенным дамбам… Там так много каналов, что по ним можно на коньках зимой или на лодках летом пересечь всю страну. И каждый школьник здесь мечтает о серебряных коньках, которые можно заслужить, победив в настоящих соревнованиях.

Глава X. Что видели и делали мальчики в Амстердаме

— Все здесь? — ликующе крикнул Питер, когда на следующий день вся компания рано утром собралась на канале, снаряжённая для путешествия на коньках. — Посмотрим! Якоб назначил меня капитаном — значит, я обязан сделать перекличку. Карл Схуммель! Ты здесь?

— Йа!

— Якоб Поот!

— Йа!

— Бенджамин Добс!

— Йа-а!

— Ламберт ван Моунен!

— Йа!

— Вот это здорово! Мне не обойтись без тебя: ты один говоришь по-английски… Людвиг ван Хольп!

— Йа!

— Воостенвальберт Схиммельпеннинк!

Ответа нет.

— Ага! Пострелёнка не пустили. Ну, ребята, сейчас ровно восемь часов… Погода великолепная, а лёд на Ае твёрдый, как скала, — через полчаса мы будем в Амстердаме. Раз, два, три, пошли!

Действительно, не прошло и получаса, как они перебрались через прочную каменную плотину и очутились в самом сердце огромного города. Окружённый стеной, он стоял на девяноста пяти островках, соединённых почти двумя сотнями мостов. Хотя Бен со времени своего приезда в Голландию уже был здесь два раза, он и сейчас видел многое такое, что его изумляло. Но его товарищи-голландцы, жившие тут поблизости всю жизнь, считали, что Амстердам — самый обыкновенный город и в нём нет ничего особенного. Бена же здесь интересовало всё: высокие дома с раздвоенными трубами и островерхими фасадами; склады товаров, расположенные высоко под крышами купеческих домов, с длинными, вытянутыми, словно руки, стрелами подъёмных кранов, которые поднимают и опускают товары перед самыми окнами квартир; величественные общественные здания, построенные на деревянных сваях, которые были глубоко забиты в болотистую почву; узкие улицы; каналы, пересекающие город во всех направлениях; мосты; шлюзы; разнообразные костюмы горожан и — самое удивительное — прилепившиеся к церквам лавки и жилые дома с необычайно длинными трубами, высоко поднимающимися вдоль священных стен этих зданий.

Если Бен смотрел вверх, он видел высокие дома, которые, казалось, наклонялись вперёд и пронзали небо своими блестящими крышами. Если он смотрел вниз, перед глазами у него была диковинная улица без мощёных переходов на перекрёстках и без поднятых над её уровнем тротуаров: булыжная мостовая непосредственно переходила в кирпичные дорожки для пешеходов. Если глаза его останавливались на полпути, он видел маленькие, сложной конструкции зеркальца (голландцы называют их «шпионами»), прикреплённые снаружи почти к каждому окну и устроенные так, что люди в доме могут следить за всем происходящим на улице и рассмотреть всякого, кто постучит в дверь, сами оставаясь невидимыми.

Время от времени мимо него проезжала двуколка, нагруженная деревянными изделиями; проходил осёл под вьюком из двух больших корзин, наполненных фаянсовой или стеклянной посудой; по голым булыжникам проезжали сани (полозья которых непрерывно смазывались маслом, капающим с масляной тряпки, а потому легко скользили по мостовой), а за ними следовала пышная неуклюжая семейная карета, запряжённая тёмно-гнедыми фламандскими лошадьми с белоснежными хвостами.

Город облёкся в праздничный наряд. Все магазины были разукрашены в честь святого Николааса. Не раз приходилось капитану Питеру отрывать свою команду от соблазнительных витрин, где были выставлены все игрушки, какие только можно вообразить. Нидерланды славятся этой отраслью промышленности. Всевозможные вещи копируются здесь в миниатюре на радость малышам. Замысловатые механические игрушки, которые голландский ребёнок равнодушно швыряет куда попало, вызвали бы целый переполох в нашем американском Бюро патентов на изобретения. Бен не мог удержаться от смеха при виде игрушечных рыбачьих лодок. Тяжёлые и приземистые, они так походили на те диковинные суда, которые он видел близ Роттердама. А крошечные трексхейты, всего в один-два фута длинной, но полностью оборудованные, прямо-таки не давали ему покоя: очень уж хотелось сейчас же купить такое судёнышко в подарок братишке, оставшемуся в Англии! Но лишних денег у него не было, так как путешественники из свойственной голландцам осторожности решили взять с собой ровно столько денег, сколько требовалось на расходы каждому из мальчиков, и вручили общий кошелёк Питеру. Поэтому Бен решил перенести всю свою энергию на осмотр достопримечательностей и как можно реже думать о своём маленьком братце Робби.

Он ненадолго зашёл в Морское училище и позавидовал учащимся в нём юношам: в их распоряжении имелся полностью оснащённый бриг, а их койки-гамаки покачивались над сундуками и ларями. Потом заглянул в еврейский квартал, где живут богатые гранильщики алмазов и убогие продавцы платья, и так же наскоро осмотрел все четыре главные улицы Амстердама: Принсен-грахт, Кейзерс-грахт, Хейрен-грахт и Сингель. Эти улицы изгибаются полукругом, и первые три достигают более двух миль длины. Посредине каждой из них течёт канал, а по обеим его сторонам тянется превосходная мостовая, окаймлённая величественными зданиями. Ряды обнаженных вязов по берегам канала отбрасывали на лёд сетку теней, и всюду здесь было так ослепительно чисто, что Бен сказал Ламберту:

— Этот город — какая-то окаменелая чистота!

К счастью, погода была такая холодная, что помешала ежедневной обильной поливке улиц и мытью окон. А не то наши юные экскурсанты не раз промокли бы до костей. Голландские хозяйки одержимы страстью к мытью, подметанию, протиранию, и занести грязь в их безукоризненно чистые дома — значит совершить чуть ли не преступление. Повсюду глубокое презрение ждёт тех, кто, переступая порог, поленится натереть до блеска подмётки своей обуви, а в иных местах посетители, входя в дом, обязаны снимать свои тяжёлые башмаки.

Сэр Уильям Темпл в своих воспоминаниях «Что произошло в христианском мире с 1672 года по 1679-й» рассказывает о некоем важном судье, который зашёл навестить одну амстердамскую жительницу. Дюжая молодая голландка открыла ему дверь и единым духом выпалила, что хозяйка — дома, но что башмаки гостя не очень чисты. Не добавив ни слова больше, она обхватила изумлённого гостя обеими руками, взвалила его себе на спину, пронесла через две комнаты, посадила на нижнюю ступеньку лестницы и, схватив туфли, стоявшие поблизости, надела их ему на ноги. И только после этого она сказала, что хозяйка сидит наверху и гость может подняться к ней.

Катясь вместе с друзьями по людным каналам города, Бен смотрел на сонных горожан, которые лениво покуривали свои трубки с таким видом, словно — сбей у них с головы шляпу, они и глазом не моргнут; и ему трудно было поверить, что голландцы когда-то поднимали восстания, не раз происходившие в стране; трудно поверить, что теперешние амстердамцы — потомки тех храбрых, самоотверженных героев, о которых он читал в истории Голландии.

Легко скользя по льду с товарищами, Бен рассказал ван Моунену о «погребальном» бунте, вспыхнувшем здесь, в Амстердаме, в 1696 году, когда женщины и дети вместе с мужчинами вышли на улицы. Шуточные похоронные процессии ходили по всему городу: люди решили показать бургомистру, что они не подчинятся новым правилам погребения умерших. Под конец они совершенно вышли из повиновения и грозили чуть ли не разнести весь город, так что бургомистр поспешил отменить постановление, оскорбившее народ.

— Вот на этом углу, — сказал Якоб, указывая на какие-то крупные строения, — пятнадцать лет назад огромные склады зерна провалились в трясину. Это были прочные здания, построенные на хороших сваях. Но в них ссыпали слишком много зерна — больше семидесяти тысяч центнеров, — и они рухнули.

Якобу трудно было рассказать такую длинную историю, и он остановился передохнуть.

— А ты-то почём знаешь, что туда ссыпали семьдесят тысяч центнеров зерна? — резко спросил Карл. — В то время ты ещё из пелёнок не вышел.

— Мне отец говорил, а он хорошо знает, как всё было, — ответил Якоб. Отдышавшись, он продолжал: — Бен любит живопись. Давайте покажем ему какие-нибудь картины.

— Хорошо, — согласился капитан.

— Будь у нас время, Бенджамин, — сказал Ламберт ван Моунен по-английски, — я повёл бы тебя в Стадхёйс, дом городского управления. Вот там сваи так сваи! Здание построено на четырнадцати тысячах свай, и они забиты в землю на глубину семидесяти футов. Но что я хочу тебе показать — так это большую картину, на которой изображено, как ван Спейк взрывает свой корабль… Замечательная картина!

— Ван кто? — переспросил Бен.

— Ван Спейк. Неужели не помнишь? Битва с бельгийцами была в самом разгаре, и, когда он понял, что они его одолеют и захватят в плен корабль, он взорвал и его и себя вместе с ним, чтобы не сдаться врагу.

— А разве не ван Тромп взорвал корабль?

— Вовсе нет. Но ван Тромп тоже был храбрецом. Ему поставили памятник в Дельфт-хавне — там, где пилигримы^[19] сели на корабль, чтобы отправиться в Америку.

— Так. А что совершил ван Тромп? Ведь он был знаменитым голландским адмиралом, да?

— Да, он участвовал в тридцати с лишним морских сражениях. Он победил испанский флот и английский, а потом привязал швабру к верхушке мачты, объявляя этим, что он вымел англичан — очистил от них море. Голландцы умеют побеждать, братец ты мой!

— Замолчи! — вскричал Бен. — Привязал он швабру или нет, а всё-таки англичане победили его в конце концов! Теперь я всё вспомнил. Его убили где-то на нидерландском побережье в битве, которую выиграл британский флот. Обидно, а? — лукаво добавил он.

— Хм! Куда это мы попали? — воскликнул Ламберт, чтобы переменить разговор. — Слушай, все нас опередили… все, кроме Якоба. Ой, до чего он толстый! Мы и полпути не пройдём, как он раскиснет.

Бену, конечно, было приятно бежать на коньках рядом с Ламбертом, который хоть и был чистокровным голландцем, но воспитывался неподалёку от Лондона и по-английски говорил так же свободно, как по-голландски. И всё же Бен не огорчился, когда капитан ван Хольп крикнул:

— Коньки долой! Вот и музей.

Музей был открыт, и в тот день вход в него был бесплатный. Путешественники вошли, шаркая ногами, по обыкновению всех мальчишек, которые, кажется, никогда не упускают этой возможности — так им нравится слышать шорох своих подошв, скользящих по натёртому полу.

Музей в Амстердаме — это просто картинная галерея, в которой можно увидеть лучшие произведения голландских мастеров и, кроме того, около двухсот папок с редкими гравюрами.

Бен тотчас же заметил, что некоторые картины здесь висят на щитах, прикреплённых к стене шарнирами. Их можно поворачивать, как оконные ставни, и рассматривать при наиболее благоприятном освещении. Это приспособление очень помогло мальчикам, когда они любовались «Вечерней школой», маленькой жанровой картиной Герарда Доу, так как оно позволило им оценить её блестящую технику: казалось, что картина освещена тем светом, что проникает в изображённые на ней окна. Питер отметил также красоты другой картины Доу, «Отшельник», и рассказал мальчикам несколько интересных анекдотов об этом художнике, родившемся в Лейдене в 1613 году.

— Целых три дня писать ручку швабры! — удивлённо воскликнул Карл, отзываясь на слова капитана, который рассказывал о том, как необычайно медленно писал Доу.

— Да, брат, три дня. И, говорят, он потратил целых пять дней, отделывая руку на одном женском портрете. Видишь, как удивительно ярки и до мелочей выписаны все детали этой картины. Каждый день после работы он тщательно закрывал свои неоконченные произведения, а краски и кисти прятал в непроницаемые для воздуха ящики. Судя по всем рассказам, сама его мастерская была закупорена, как шляпная картонка. Художник всегда входил в неё на цыпочках и, кроме того, прежде чем начать работу, сидел неподвижно, пока не оседала лёгкая пыль, поднявшаяся, когда он вошёл. Я где-то читал, что его картины кажутся ещё лучше, если рассматривать их в увеличительное стекло. Он так напрягал глаза, обрабатывая мелкие детали, что уже в тридцать лет был вынужден носить очки. В сорок он видел совсем плохо и едва мог писать. Ему нигде не удавалось найти такие очки, которые помогли бы ему видеть яснее. Наконец одна бедная старая немка предложила ему попробовать её очки. Они пришлись ему как раз по глазам и помогли писать так же хорошо, как раньше.

— Хм! — негодующе воскликнул Людвиг. — Вот это мне нравится! А как же эта старушка обходилась без очков, спрашивается?

— Ну, — рассмеялся Питер, — возможно, у неё были другие. Во всяком случае, она уговорила художника взять её очки. Он был так благодарен, что изобразил на картине эти очки вместе с футляром и подарил ей. А старушка отдала эту картину бургомистру, за что получила пожизненную пенсию и до конца своих дней прожила безбедно.

— Ребята, — громким шёпотом позвал Ламберт, — пойдёмте посмотрим «Медвежью облаву»!

Это была прекрасная картина работы Пауля Поттера, голландского художника XVII века, писавшего замечательные произведения ещё до того, как ему исполнилось шестнадцать лет. Мальчиков она привела в восхищение, так как им понравился её сюжет. Они равнодушно прошли мимо выдающихся произведений Рембрандта и ван дер Хельста, но восторгались одной плохой картиной ван дер Венне, изображающей морской бой между голландцами и англичанами. Потом они, совершенно очарованные, стояли перед портретом двух маленьких мальчуганов, один из которых хлебал суп, а другой ел яйцо. По мнению наших путешественников, главное достоинство этой картины заключалось в том, что мальчишка, который ел яйцо, вымазал себе рожицу желтком, к величайшему удовольствию зрителей.

Следующей картиной, удостоившейся их внимания, было прекрасное изображение праздника святого Николааса.

— Смотри, ван Моунен, — сказал Бен Ламберту, — до чего хорошо написано лицо этого малыша! Он как будто знает, что заслужил трёпку, но надеется, что святой Николаас ещё не вывел его на свежую воду. Вот такие картины мне нравятся: они как будто рассказывают целую историю.

— Идёмте, ребята! — крикнул капитан. — Уже десять часов, пора в путь!

Они поспешили на канал.

— Коньки на ноги!.. Готовы? Раз, два… Эй! Где же Поот?

И правда, где же был Поот?

В десяти ярдах от них во льду только что была прорублена квадратная прорубь. Питер заметил её и, не говоря ни слова, быстро покатил к ней.

Остальные, конечно, последовали за ним.

Питер заглянул в прорубь. И все заглянули в неё, потом в тревоге уставились друг на друга.

— Поот! — крикнул Питер, снова заглядывая в прорубь.

Полная тишина. Чёрная вода застыла недвижно; её поверхность уже затягивалась ледяной плёнкой.

Ван Моунен вернулся к Бену с таинственным видом:

— Кажется, у него когда-то был припадок?

— О господи! Был, — ответил перепуганный Бен.

— Ну, значит, с ним, очевидно, снова случился припадок в музее.

Они поспешили на канал.

— Коньки на ноги!.. Готовы? Раз, два… Эй! Где же Поот?

Мальчики сразу догадались, что нужно сделать, и вмиг сняли коньки. У Питера хватило присутствия духа зачерпнуть своей шапкой воды из проруби, и все помчались в музей.

Они действительно нашли бедного Якоба в припадке… но это был припадок сонливости. Мальчик лежал в укромном уголке галереи и храпел, как утомлённый солдат. Громкий хохот, вызванный этим открытием, привлёк сердитого сто-рожа.

— Что тут происходит? — крикнул он. — Прекратите бесчинство! Эй ты, пивной бочонок, проснись! — И он весьма бесцеремонно растолкал Якоба.

Как только Питер понял, что здоровью Якоба не угрожает опасность, он поспешил на улицу — вылить воду из своей бедной шапки.

Пока он расстилал в ней носовой платок, чтобы уже обледеневшая подкладка не прикасалась к его голове, остальные мальчики спустились по лестнице, таща за собой ошалевшего спросонья и возмущённого Якоба.

Снова был отдан приказ отправляться в путь. Якоб наконец совсем проснулся. Лёд здесь был немного шероховатый и с трещинами, но мальчики не унывали.

— По каналу побежим или по реке? — спросил Питер.

— Разумеется, по реке, — отозвался Карл, — Вот хорошо-то будет! Говорят, лёд на ней отличный всю дорогу. Только по реке гораздо дальше.

Якоб Поот тотчас же заинтересовался этими словами.

— А я стою за канал! — крикнул он.

— Ну что ж, побежим по каналу, — решил капитан, — если только все согласны.

— Согласны! — крикнули мальчики довольно разочарованными голосами.

И капитан Питер помчался вперёд, бросив:

— Отлично… За мной! Через час будем в Хаарлеме!

Примечания

19

Пилигримы — в данном случае первые голландские переселенцы в Америку.