Бывшие. Вспомни о нас

Мэри Ройс (2024)

— Кто такая? — Жена твоего брата. Теперь уже бывшая. Смотрю на фото молодой женщины. Красивая. Провожу пальцем по ее пухлым губам и тяжело сглатываю. — У нее есть ребенок? — Да. Мальчик. 4 года. Похож на тебя, не находишь? Выйдя из тюрьмы я начал жизнь заново. Я ничего не помню о прошлом, но в настоящем у меня есть невеста. Бизнес. Возможности. Все выходит из-под контроля, когда я встречаю ее. Бывшую жену своего брата. ХЭ

Глава 3

Воспоминание

На последнем месяце беременности мы со Стасом проигрываем очередное судебное разбирательство по сокращению срока заключения Глеба.

И уже целый час я сижу возле здания СИЗО, не в силах собраться с духом, чтобы прийти к Глебу после нашего проигрыша и сообщить о исчерпанных попытках ему помочь.

Я сама еще не могу принять эту реальность, не хочу верить, что у нас больше нет никакого выхода, не хочу… но я должна быть сильной. Ради нашего сына. Ради Глеба.

Я должна поддержать его, дать понять, что дождусь его и мы пройдем через все испытания ВМЕСТЕ, но, как ему это принять?

Сам факт того, что все это время он будет выживать в самом настоящем аду, в одиночку…

Нет, сколько бы я ни пыталась подготовить речь, все пустое, никакие слова не смогут сгладить ситуацию, в которой он оказался.

В последние мои визиты к нему Глеб был настолько подавлен, что мне страшно представить, каким я увижу его сегодня. Глеб потерял надежду еще на предыдущем заседании, но я убедила его побороться и не сдаваться.

А сейчас должна прийти и сообщить, что мы сделали все возможное, но ничего не вышло. Сейчас я должна убить надежду, которую сама же ему вселила.

Господи.

Я втягиваю носом воздух и сглатываю, чтобы смочить горло, которое горит от подступающих слез. Откинув голову на подголовник, устало растираю лицо ладонями.

Я не буду плакать. Я справлюсь. Я буду сильной. Глебу сейчас нужна поддержка, а не мои слезы и боль, которая шипами врезается под кожу. Но в то же время я понимаю, что это полный абсурд.

О какой поддержке идет речь, когда ему предстоит отсидеть восемь чертовых лет?

Целых восемь лет.

А я должна буду прожить все это время с чувством вины, которое колом сидит под ребрами.

Если бы я его не впустила.

Если бы он только не увидел меня в том состоянии.

Сделав еще один тяжелый вдох, я заставляю себя собраться и вылезти из машины. Но повернувшись к высокому забору с колючей проволокой, за которым расположены четыре тюремных корпуса, снова медлю.

Черт возьми, как же тяжело. В груди все сжимается.

Тру пальцами лоб.

Сегодня сама не своя.

Покачав головой, я сжимаю ремешок сумки крепче и направляюсь на КПП, после которого прохожу еще целый лабиринт коридоров и клеток. Здесь тебе не откроют следующую дверь, пока не закроют предыдущую, одно только это уже погружает тебя в упадническое состояние.

За колючей проволокой и толстыми стенами даже дышать сложнее. Особенно тяжело становится, когда начинается досмотр, в ходе которого меня информируют о правилах посещения. Также я сдаю телефон и отдаю сумку с вещами на доскональную проверку, после чего уже показываю паспорт и разрешение на посещение.

У меня уже начинает кружиться голова, низ живота тянет, а на лбу выступают капли пота.

Перед комнатой для свидания я останавливаюсь и даю себе еще пару минут, чтобы немного прийти в себя.

— Вы готовы? — раздается строгий голос охранника, и, выдохнув, я киваю. — У вас час.

Мне открывают дверь, и я переступаю порог комнаты, практически сразу замечая поникшую фигуру Глеба.

Сердце сжимается, точно в него вонзили сотни игл, и мне требуются все усилия, чтобы не потереть то место, где буквально горит от того, какой он напряженный и совершенно не похожий на себя.

Я медленно приближаюсь к нему, но реакции никакой не следует. Разумеется, он уже знает о решении суда. Но в глубине души, уверена, каждый человек греет надежду на что-то светлое, даже когда темнота грозит поглотить тебя.

Я ставлю сумку с вещами на пол, а Глеб по-прежнему не шевелится.

Он сидит за столом. Его плечи размеренно вздымаются. Голова опущена, а руки, скованные наручниками, сложены на столе.

Из-за большого живота я сажусь на стул как можно осторожней и с трудом тянусь к его рукам своими, но он сжимает кулаки, и я немного колеблюсь, прежде чем накрываю их ладонями.

— Глеб, — горло сковывает болью, и я запинаюсь, не знаю, что сказать, потому что любой мой вопрос будет очевидно глупым. — Мы справимся, — мой голос искажает предательский скрип, и я закусываю нижнюю губу.

Глеб по-прежнему сидит с опущенной головой. Его волосы стали длиннее, и острая челка агрессивно висит на глазах. Он мрачная тень от когда-то вечно улыбающегося Глеба, и от этого мне хочется разрыдаться прямо здесь и сейчас.

— Пришла попрощаться? — гремит его тяжелый голос, и внутри все переворачивается.

Я крепче сжимаю его большие кулаки, костяшки которых снова синие и покрыты ссадинами. Он злится. Не на меня. В общем. И я не сужу его за это. С каждым моим визитом он все больше и больше закрывается, будто нарочно хочет отдалиться от меня. Но я не допущу это.

— Никаких прощаний. — Я ласкаю его грубую кожу большими пальцами. — Я…

— Не нужно больше приходить, — перебивает он меня грубо и резко отстраняется, лишая меня возможности касаться его.

Пустота. Все, что остается в моих ладонях, я медленно кладу их на стол и, опираясь на них, поднимаюсь из-за стола.

— Что ты такое говоришь, Глеб? Как я могу не приходить к тебе?

Его желваки играют на напряженных скулах, и он по-прежнему избегает встречаться со мной взглядом.

— Я говорю, чтобы ты исчезла из моей жизни, Лена. — Я замираю на полушаге, будто мне только что прилетела пощечина. — Это мое решение, и ты примешь его. Я больше не могу цепляться за ложные надежды. — Он сжимает кулаки, и я прослеживаю, как они дрожат. — Ты приходишь, ворошишь все внутри меня и уходишь, а я остаюсь здесь! Один! А теперь ты будешь приходить еще реже. А гнить мне еще за решеткой восемь лет! — едва ли не рычит он и глухо бьет кулаками по столу.

Мне больно. Больно видеть его таким. Но еще больнее, что я понимаю: Глеб нарочно отталкивает меня, потому что ему тяжело после каждой нашей встречи. Но как я могу оставить его? Под моим сердцем маленькая жизнь. Наша маленькая жизнь.

Я делаю медленный вдох и незаметно выдыхаю, но пока не приближаюсь к нему. Он сплошное напряжение. Кажется, если я его коснусь еще раз, он взорвется.

— Мы что-нибудь придумаем, мы обязательно вытащим тебя… мы не остановимся, Глеб…

Он мотает головой, и, кажется, я слышу скрежет его зубов.

— Нет, Лена. Хватит, — мрачный голос Глеба рикошетит от пустых стен. — Ничего не выйдет, ты же и сама это понимаешь. — Наконец он встречается со мной взглядом, его глаза черные будто потеряли смысл к свету. — Зачем ты продолжаешь бередить нам обоим душу? Оставь это.

Сердце делает кульбит в груди, причиняя мне боль, но не настолько сильную, как слова Глеба. Вот только я не собираюсь сдаваться. Глеб злится. Он эмоционально истощен. Ему страшно, и он не контролирует себя из-за отчаяния и беспомощной ярости. И если потребуется, я буду бороться за нас двоих. Троих.

— И что? — я шумно выдыхаю и провожу ладонями по волосам. — Что ты предлагаешь?! Думаешь, я действительно могу взять и уйти? Бросить тебя? Нет! Этого не будет, Глеб! Не будет, слышешь?! — я повышаю голос, но тут же жалею и смягчаюсь. — Я не собираюсь никуда уходить. Я буду рядом, может не физически… но… я что-нибудь придумаю. Я не перестану бороться! И ты тоже! Я ношу твоего сына, и ты должен бороться ради него! У тебя есть ради чего жить, Глеб! Ты…

Но меня останавливает громкий хлопок по столу и грохот наручников. Охранник порывается к Глебу, но я останавливаю его:

— Он не сделает мне ничего плохого. — Я выставляю ладонь. — Пожалуйста!

Мужчина переводит взгляд с Глеба, который принимается растирать лицо ладонями, на меня, но все-таки возвращается на свое место.

Я подхожу и запускаю пальцы в его густые волосы, на мгновение Глеб прикрывает глаза и с гортанным стоном отзывается на мою ласку, но потом перехватывает запястье и убирает от себя мою руку.

На меня снова не смотрит. Он пытается казаться грубым, но его пальцы… со мной они не умеют быть грубыми, поэтому Глеб просто отпускает меня и говорит глухо, смотря перед собой:

— Начни жизнь с чистого листа. Без меня. — Он переводит взгляд на мой живот и тяжело сглатывает. — Так будет лучше. Сама посуди, — горько усмехается он, — каким я буду отцом? Какой я могу подать ему пример, когда выйду из тюрьмы? Захочет ли он знать меня?

Я теряю терпение и повышаю тон, взмахивая руками:

— Ты не имеешь права сдаваться! Я не сдаюсь, твой ребенок не сдается! И ты не будешь сдаваться!

Глеб отворачивается и цедит сквозь зубы:

— Забудь меня.

У меня перехватывает дыхание.

— Забыть?! — шокировано повторяю я. — Господи, как я могу забыть тебя? — Разворачиваюсь и прижимаю ладонь ко лбу, прикрывая глаза и задыхаясь от слез. — Господи, какой же ты упрямый, — шепчу я, а потом разворачиваюсь и подхожу к нему, обнимая его уже колючее лицо ладонями: — Я не хочу забывать тебя, — мой голос дрожит, и я глажу покрытые щетиной скулы Глеба большими пальцами. — Я хочу помнить, Глеб. Каждый момент с тобой. Я хочу помнить нас.

Проглатывая слезы, я беру его руку и кладу себе на живот.

— Мы хотим. Ты не один. — В этот момент наш сын пинает своего отца в ладонь, и на лице Глеба появляется болезненная гримаса, после чего он резко выдергивает свою руку и отшатывается на два шага назад.

— Хватит, — скрипит он сдавленно. — Хватит, Лена. — Начинает мотать головой, а потом под сдавленное рычание запрокидывает голову и прижимает основание ладоней к глазам. — Хватит давать мне надежду. Хватит. Хватит. Хватит!

Он отрывает руки от лица и несколько раз бьет кулаком в стену, прижимаясь к той лбом и зажмуриваясь так, будто внутри него ломаются кости.

Боже… Я делаю шаг и протягиваю к нему руку, но в самый последний момент замираю и не касаюсь его напряженных и ходящих ходуном плеч.

Я накрываю рот ладонью и едва сдерживаю горечь слез, которая душит меня. Господи, как мне ему помочь? Как…

— Глеб, я понимаю, как тебе тяжело…

Он резко оборачивается и впивается в меня красными от слез глазами.

— Нет! Ты не понимаешь! Никто не понимает! Если бы ты меня понимала, то прекратила бы рвать мою душу на ошметки! — Он запускает пальцы в волосы, начиная пятиться назад: — Просто… Просто оставь, Лена! Уходи! Убирайся и больше не приходи! — Он стучит по внутренней двери. — Уведите меня!

Я стою открыв рот и не могу сделать вдох от слез, которые иглами впились в горло. Я полностью дезориентирована эмоциями, которые заводят мое сердце до предела.

Охранник открывает дверь и пропускает Глеба вперед, но прежде, чем скрыться из поля моего зрения, Глеб оборачивается и бросает то, что разламывает мое сердце на уродливые куски:

— Все кончено, Лен. А моему сыну… ему лучше не знать о таком отце, как я.

Дверь захлопывается, и вместе с этим внутри меня что-то обрывается. Я еще несколько минут стою на месте в присутствии молчаливого охранника, а потом вокруг меня будто лопается пузырь с кислородом, и я открываю рот, не в силах сделать глоток воздуха.

Медленно разворачиваюсь и на ватных ногах выхожу из комнаты для свиданий, слыша, как за спиной лязгает дверной замок. Перед глазами все становится мутным. Колени подкашиваются, и я едва успеваю схватиться за стену.

Голова кружится, и я хватаю ртом воздух, но лучше не становится. В груди давит огнем. Дышать невозможно. Что-то не так. Но я не могу понять что…

Вокруг меня скапливаются работники сизо, но я не слышу, что они говорят.

Ноги не держат, но что-то помогает мне остаться в вертикальном положении. Ненадолго. С чьей-то помощью я присаживаюсь на стул и в этот момент понимаю, что мои брюки влажные. Шея такая слабая, но опять же с чьей-то помощью моя голова не заваливается. Дрожащей рукой провожу по внутренней стороне бедра, а когда поднимаю дрожащие пальцы, они почему-то красные, будто испачканы кровью…

Я пытаюсь спросить, почему у меня кровь, но внезапный болезненный спазм пронзает живот, язык заплетается, а глаза закатываются, погружая меня в темноту.

Этой ночью я родила сына, но еще не знала, что больше не увижу его отца…