Теория струн
За девять с половиной часов до того, как Нора решила умереть, она опоздала на свою вечернюю смену в «Теорию струн».
— Извини, — сказала она Нилу в неряшливой комнатушке без окон, служившей ему кабинетом. — У меня кот умер. Вчера вечером. Нужно было его похоронить. Ну, вообще-то мне помогли. Но потом я осталась одна в квартире и долго не могла заснуть, и забыла поставить будильник, и проснулась только в середине дня, так что пришлось спешить.
Все это было правдой, и она воображала, что ее внешний вид — лицо без макияжа, небрежный хвостик и зеленое вельветовое платье-сарафан из секонд-хенда, которое она носила на работу всю неделю, — вместе с общим настроением усталого отчаяния ее прикроет.
Нил оторвался от компьютера и откинулся в кресле. Сцепил руки и поднял вверх большие пальцы, подставив их под подбородок, словно был Конфуцием, размышляющим над глубокой философской истиной о вселенной, а не хозяином магазинчика музыкальных инструментов, разбирающимся с опоздавшей сотрудницей. За его спиной висел огромный постер Fleetwood Mac[4], правый верхний угол которого отклеился и загнулся, как щенячье ухо.
— Послушай, Нора, ты мне нравишься, — Нил был безобидным. Пятьдесят с чем-то лет за плечами, страстный поклонник гитарной музыки, он любил несмешные шутки и сносно играл в магазине старые песни Дилана[5]. — И я знаю, что у тебя проблемы с психикой.
— У всех проблемы с психикой.
— Ты понимаешь, о чем я.
— Мне уже гораздо лучше, в целом, — соврала она. — Это неклиническое. Врач говорит, это ситуационная депрессия. Просто происходят новые… ситуации. Но я же не беру больничный из-за этого. Только когда моя мама… Да. Только в тот раз.
Нил вздохнул. Когда он это делал, из носа у него раздавался свист. Зловещий си-бемоль.
— Нора, как давно ты тут работаешь?
— Двенадцать лет и… — она слишком хорошо это знала. — Одиннадцать месяцев и три дня. Нерегулярно.
— Это долго. Мне кажется, ты создана для большего. Тебе уже под сорок.
— Мне тридцать пять.
— Ты на многое способна. Ты учишь людей играть на пианино…
— Одного человека.
Он смахнул крошку со свитера.
— Ты действительно представляла себе, как застрянешь в родном городе, работая в магазине? Ну, когда тебе было четырнадцать? Ты мечтала об этом?
— В четырнадцать? Я была пловчихой, — она была самой быстрой четырнадцатилетней девочкой в стране по брассу и второй — вольным стилем.
Она вспомнила, как стояла на пьедестале почета на Национальном чемпионате по плаванию.
— И что случилось?
Она выдала короткую версию:
— Слишком много трудностей.
— Трудности нас формируют. Начинаешь уг-лем, а под давлением становишься алмазом.
Она не стала его исправлять. Не сказала, что, хотя и уголь, и алмаз — разные формы углерода, в угле слишком много примесей, чтобы стать алмазом, как на него ни дави. По науке, ты начинаешь углем и углем заканчиваешь. Может, в этом и заключался урок настоящей жизни.
Она пригладила непослушную прядь своих угольно-черных волос.
— К чему ты это, Нил?
— Никогда не поздно исполнить мечту.
— Уверена, что эту — уже слишком поздно.
— Ты очень образованный человек, Нора. Ты закончила философский…
Нора уставилась на родинку на своей левой руке. Эта родинка была с ней во всех передрягах. И оставалась на месте, что бы ни случалось. Просто родинка.
— Не слишком-то велик спрос на философов в Бедфорде, если честно, Нил.
— Ты училась в университете, год жила в Лондоне, а затем вернулась.
— Выбора особенно не было.
Нора не хотела говорить о своей покойной маме. Или даже о Дэне. Ведь Нил считал, будто тот факт, что Нора отменила свадьбу за два дня до торжества, делал ее историю любви самой захватывающей со времен Курта и Кортни[6].
— У всех есть выбор, Нора. Есть такая штука, как свобода воли.
— Ну, ее нет, если придерживаться детерминистского взгляда на вселенную.
— Но почему ты здесь?
— Либо здесь, либо в приюте для животных. Тут платят больше. К тому же музыка, сам понимаешь.
— Ты играла в группе. С братом.
— Играла. Мы назывались «Лабиринты». И никуда не двигались.
— Твой брат говорит иначе.
Это удивило Нору.
— Джо? Откуда ты…
— Он купил усилитель. Marshall DSL.
— Когда?
— В пятницу.
— Он был в Бедфорде?
— Или это была голограмма. Как Тупак[7].
«Наверно, навещал Рави», — подумала Нора. Рави был лучшим другом ее брата. Джо забросил гитару и переехал в Лондон ради дурацкой работы айтишником, которую он ненавидел, а Рави застрял в Бедфорде. Он играл в кавер-группе Slaughterhouse Four[8], подвизаясь в пабах города.
— Ясно. Любопытненько.
Нора была уверена, что брат знал: пятница — ее выходной. От этого больно кольнуло внутри.
— Я здесь счастлива.
— Ничего подобного.
Он был прав. Внутри нее зрела душевная тошнота. Разум выворачивало наизнанку. Она улыбнулась еще шире.
— В смысле, мне нравится работа. То есть я всем довольна. Нил, мне нужна эта работа.
— Ты хороший человек. Ты беспокоишься о мире. О бездомных, об экологии.
— Мне нужна работа.
Он вернулся в позу Конфуция.
— Тебе нужна свобода.
— Я не хочу свободы.
— Здесь не благотворительная организация. Хотя, должен признать, магазин быстро становится таковой.
— Слушай, Нил, все из-за того, что я сказала на прошлой неделе? Что тебе нужно идти в ногу со временем? У меня есть идеи, как привлечь молодежь…
— Нет, — ответил он обиженно. — Здесь продаются только гитары. «Теория струн», понимаешь? Я разнообразил ассортимент. Все работало. Но когда дела не идут в гору, я не могу платить тебе за то, чтобы ты отваживала покупателей таким выражением лица, будто на дворе вечная непогода.
— Что?
— К сожалению, Нора, — он замолчал ненадолго, и этого времени хватило бы, чтобы занести над головой топор, — мне придется тебя отпустить.
