Ива-иволга

Надежда Волкова, 2020

Трое дворовых друзей-командиров, Лёнчик, Саня и Серый, влюблены в девочку Ленку. Чтобы никому не было обидно, с детства вырабатывают закон: Ленка ничья, и строго его придерживаются. Взрослея, чувства обостряются, а Ленка в первый раз в жизни выпила на Новый год и сказала: «Мальчишки, я вас люблю. Всех. Что делать»? «Вернёмся после армии, тогда и решим», – договариваются друзья и уходят служить.

Саня

Глава восьмая

В военкомате оба написали «Прошу направить меня для прохождения службы в ВДВ». Здоровье показали отменное: ни кривой носовой перегородки, ни скрытой «свинки», зрение орлиное. Выросшие на улице, с малолетства бегали, прыгали, плавали, дрались как дышали и получили высшую категорию А1, заведомо элитные войска: ВДВ, морская пехота. На сборном пункте пока ждали, ещё помахаться успели от нечего делать. Рядом старший лейтенант остановился, сигарету мнёт, лицо загорелое, подбородок с ямочкой, рот змейкой изогнут, глаза некрупные, но тёмные и какие-то шалые. Из-под фуражки кудрями коричневый чуб выпадает. Женщины таких любят, термоядерная смесь мужественности, самоуверенности и смазливости. Саня с Лёнчиком прекратили выпендриваться. Старлей прилепил сигарету в уголок рта, зажигалкой чиркнул и затянулся глубоко, со вкусом. Пыхнул в их сторону клубом дыма и сказал:

— Чего остановились, каратисты? Продолжайте.

— Цирк, что ли? — ухмыльнулся Саня, а Лёнчик добавил: — Не нанимались.

— Фамилия?

— Мальчиш Кибальчиш я, — задорно ответил Лёнчик, мозгов-то не было. Почему-то казалось, если присяги ещё не приняли, то как со школьным военруком разговаривать можно.

— Башкой у меня стены крушить будешь, — не повышая голоса, разлил ядовитый мёд старлей, замкомроты Багульник, и целых полгода гонял как сидоровых коз. Только и ловил момент погнобить повеселее. Как на грех, на глаза ему попадались с завидной регулярностью. Устав и у Сани и у Лёнчика от зубов не просто отскакивал, рикошетил шрапнелью, обменянный на отжимание в положении «на костях» (на кулаках), так эффективнее всего запоминается. Багульник не гнушался и простенькими «вспышками», особенно возле скамейки. Встанет напротив, ноги расставит, бросит твою панаму-афганку и ехидно так:

— Вспышка с фронта!

Скамейка сзади подпирает, ты носом в асфальт, пока вползаешь под лавку, панама упала — всё, не успел. Ядерное оружие массового поражения настигло и поразило, а старлей обязательно скажет: «Торчишь, рядовой Черкасов (Николаев), как геморрой из жопы. Руки-ноги оторвёт — ничего, жить можно, а без головы никак». И так до тех пор, пока рыбкой скользить не будешь и во время не уложишься. «Вспышка! Отставить! Вспышка! Отставить»! Сам кривится глумливо и напевает под нос:

— Где-то багульник на сопках цветёт

Кедры вонзаются в небо….

Радости армейской жизни и цену голубым беретам познали с первых дней. Парень был из Воронежа, его сразу Пыхом прозвали за то, что спал и пыхтел на всю казарму «пых, пых». Помимо того, что сами накосячили на призывном пункте, он ещё и помог попасть в любимчики комвзвода Ковалёву. Пых этот и крепкий вроде, и хвастался, что целенаправленно готовился в десантники, но сдулся быстро. Первые три дня новобранцев не трогали, всё смахивало на пионерлагерь для очень взрослых пацанов. На четвёртый день первый раз утром побежали кросс пять километров, задыхались, но как-то доползли, а он в хвосте, чуть ли не пёхом.

— Спецназ своих не бросает, ещё два.

Пацаны, матерясь сквозь зубы, Пыха в середину затолкали. Лёнчик его пинками да кулаками подгонял, Саня и Мурат из Башкирии подмышками подхватывали, когда мешком оседал. После этого забега у всех язык на плечо, сами в мыле, а Лёньке команда — загрузить щебёнку из большой кучи в вещмешок и три круга по территории (один заход метров шестьсот).

— За что? — он возмутился вслух. Уже знали: лучший рот — закрытый рот, но держать его в таком положении пока не научились.

— Ещё три. Поясняю — за «ЭН-О», неуставные отношения, товарища бить нельзя, — заокал лейтенант Ковалёв, типичный выходец из средней полосы России. Гхэкающий говор, округлые звуки и лицом Иван Иваныч Иванов. — Вопросы есть?

— Никак нет.

— Бехо-омарш! Остальным, вольно! Перекур пятнадцать минут.

Саня ошалел от такого издевательства, тупо смотрел, как Лёнчик с яростью гребёт щебёнку, взваливает на спину вещмешок и бежит по кругу утомлённой савраской.

— Рядовой Николаев, болтаешься как хавно в проруби! Прибавить!

Лёнчик выпрямился и побежал быстрее, что-то беззвучно шепча.

— С-сука! — едва слышно выдавил Саня и тут же голос: — Рядовой Черкасов!

— Я!

— Три круха по тому же маршруту! Бехо-омарш!

— Есть!

Саня сразу не сообразил и рванул вперёд, но сзади окрик:

— Куда? Грузись сначала, куча слева.

Он заталкивал щебёнку в вещмешок и сыпал отборные маты по-русски и по-узбекски. Потом бежал следом за Лёнчиком как вьючный верблюд, горячий пот струился по лицу, солёно затекал в рот, нестерпимо жгло от пояса до лопаток. Подошвы об асфальт ухают, в глазах круги синие-пресиние, щебёнка за спиной грохочет, вонзается острыми углами. Ворочал ногами и думал: «Мля-я-а…. Куда попали»?!

В этот же вечер и узнали куда. Перед отбоем спины друг у друга глянули — одуреть! Пацаны вокруг стоят, присвистывают, матерятся — кожа в лоскуты. Кто-то спросил:

— А почему спецназ? ВДВ вроде?

— Потому, — отрезал сержант Жумагулов, командир отделения казах. — Глупый вопрос не задавать!

После отбоя Саня дотянулся через проход между кроватями до Лёнчика, оба внизу спали, и зашептал:

— Понял, Круглый? Мы в секретных войсках.

— Да понял я, понял. Ссышь?

— Не-а, а ты?

Лёнчик хмыкнул:

— Дурак, что ли.

— Пацаны, я с вами, если что, — сверху голова свесилась, Мурат — Башкир. Он и стал третьим до самого конца.

Саня отвалился на кровать. На спине лежать не мог, только на боку, но с гордостью огладил грудь с первой порослью, почувствовал упругость мышц. Уже герой — видела бы Ленка! Тешил себя воображением: он идёт по махалле в парадной форме, белым ремнём перетянутый, голубой берет лихо набок заломлен, полоски клинышком разбегаются в разные стороны, справа и слева рядами ордена и медали от самого пуза. На руке Ленка висит счастливая, дождалась! А Серый с Лёнчиком где? Да фиг его знает! С этим и уснул.

После присяги их проинформировали и проинструктировали: действительно, от ВДВ только форма, они избранные, элита из элит. Это не только честь, которую ещё заслужить надо, но и каторжный труд. А дальше начались запреты: ни говорить об этом, ни в письмах писать нельзя, упоминать фамилии сослуживцев тоже, о видах вооружения тем более. Рот зашить всем. Фотографироваться в спецобмундировании, а также на фоне спецтехники, запрещено. Письма от близких хранить не более двух дней, затем или сжигать, или назад отправлять обратным письмом.

Дорога из Чирчика прямая «за речку». Ташкентские это знали, как и знали родные Чимганские горы, так близко и бело поднимающиеся сразу за частью. Туда закинут, обратно все ли вернутся? Могучий вопрос.

Всем взводом от Пыха интуитивно отстранились, но на кроссах предусмотрительно засовывали в середину. Каждый считал своим долгом незаметно предупредить без слов, играя желваками — только попробуй! Он гнилой оказался, здоровый, а вата ватой, ещё и на стрельбах хуже всех себя показывал. Косой как Краморов, зато расплачивались всей ротой, то бег со щёбенкой, то под счёт отжимались до потери сознания, то «джампики» прыгали или гусиным шагом шаркали километр вприсядочку. А это и хорошо, мускулы качаются и качаются.

Когда в третий раз из-за него спины содрали, Саня не выдержал, навтыкал ему втихаря и пригрозил:

— Только вякни где-нибудь!

Отдать должное лейтенанту, он и Пыху спуску не давал. Загонит на турник, тот раз пять подтянется и висит бурдюком.

— Не можешь — научим, не хочешь — заставим! Упор лёжа при-инять!

В тот раз по Чимгану скакали в полном обмундировании, с камнями за спиной и сухпаем. Сначала марш-бросок на десять километров, потом в вертушку погрузили и в горы. Попрыгали метров с полутора на плато и вверх, как архары. Архаровцами и кликал взводный.

— Ну, что, архаровцы, сдохли? Курдюки подобрали и вперёд!

А какой, нафиг, вперёд? За спиной уже с десяток км по ущелью да по вертикальному склону, по нему только ползком и можно. И ползли под расплавленным солнцем как налипшие на занавеску мухи. Пекло за сорок, на зубах пыль скрипит, рот не закрывается, в носу жар печной. И пить, пить, пить…. Всё время пить охота, а уже нечего. Не жрали и не лезло, так сухой паёк назад и притащили. Тренировки дома с «грушей» теперь казались детскими танцами. А Пых вырубился и встать не мог. Кому тащить первыми? Конечно, Лёнчику и Сане, любимчики же. Усталость смертная, сами еле ноги передвигали, ремнями дохлого Пыха к себе прицепили и тянули в гору. Тут команда «Замаскироваться»! Попадали за валун, непослушными руками нагребали камни, выкладывали заградительное сооружение в целях ввести возможного наблюдателя в заблуждение и обезопасить себя, а Пых трупом лежит. Лёнчик пнул его, тот голову поднял, глазами хлопает.

— Чё уставился? Маскируйся или тут похороню.

Пых судорожно кивнул и торопливо начал камни собирать.

— Понимает иногда, — сказал Саня, измученно лёг на бок и подложил руку под голову. Так валялся бы и валялся целый год. Смотрел на пламенеющее закатное небо, слушал чвиканье редких птиц и ничего больше не надо, даже повыделываться перед Ленкой охота пропала.

Конец ознакомительного фрагмента.