Трясина

Надежда Фещенко (2024)

Восьмиклассник Тоха готов на многое, чтобы стать лучшим во всём! Он мечтает быть идеальным игроком в «Страйк», мечтает, чтобы одноклассница Янка обратила на него внимание, а мама-учительница не ругала за плохо сделанную домашку. Для неё очень важно, чтобы сын вёл себя идеально. А пока что мама считает Тоху ленивым и бездарным. Как-то майским вечером Тоха и его друг Федя рассказывали друг другу страшные истории о нечистой силе, о том, кто кого встречал или о ком слышал. Тоха уверен, что русалки, лешие и домовые существуют, ведь это выгодно для его планов! Но так ли безобидны потусторонние существа, как он думает? Для среднего и старшего школьного возраста.

© Фещенко Н. Е., 2024

© Богмир Ю., иллюстрации, 2024

© Копченов П. Н., карта на форзаце, 2024

© Оформление серии. АО «Издательство «Детская литература», 2024

Глава первая, в которой друзья рассказывают страшные истории

— Бежим через подпол!

Тоха на правах хозяина поднял дверцу подпола на кухне, и мальчишки спустились в темноту. Федя опустил дверцу над головой и, нечаянно задев густую паутину, вскрикнул.

— Тише ты! — шикнул Тоха откуда-то сбоку. — Иди сюда! Тут есть дверь, через которую я мешки картошки в подпол по осени таскаю.

Федя удивлённо спросил:

— Ты чего сорвался так резко?

— Да мать в окно увидел. Она ругается, не разрешает никого в гости приводить. Говорит, приберись сначала, а потом и води кого хочешь. А я что? Мне вечно не до этого, и ей — с работой-то в школе — тем более.

— А сейчас нам куда?

— Видишь полоску света? Где-то там…

И Тоха с Федей двинулись к стене. Наверху раздался голос:

— Антон! Ты где? Надо воды наносить в баню!

Тишина. Снова шаги, скрип половиц. Забрякала посуда.

Тоха наконец нащупал проём, отодвинул засов, тихонько приоткрыл дверь — не заскрипит ли?

Скрипнула. Тогда Тоха стал открывать медленно, по миллиметру.

— Что это? — послышался голос Тохиной матери. — Опять домовой балует под полом? Говорила я, что у нас кто-то живёт, — никто не верит, ещё и коллеги стыдят, что учительница, а суеверная.

Низкая дверь впустила немного света. Тоха приложил палец к губам и махнул Феде рукой: мол, пошли. Он переступил через высокий порог одной ногой, другой. Подождал, пока выберется Федя, медленно затворил дверь, закрыл снаружи на массивную вертушку.

Мальчишки, согнувшись в три погибели, прошмыгнули в дымчато-зелёные кусты живой изгороди, из кустов — на дорогу, и бежать.

— Куда теперь-то? — немного задыхаясь, спросил Федя.

— Давай на нашу базу на дереве! — предложил Тоха.

Они добежали до небольшого пруда в конце улицы, дальше пошли пешком.

А вот и роща, ещё по-майски прозрачная, с набрызганными светло-зелёной краской листьями и яркими жёлтыми островками мать-и-мачехи. В стороне от тропинки, на одной из старых берёз на высоте метров пяти построена база из старых досок, которые разрешил взять Федин отец, местный деревенский священник. Он с семьёй приехал в село Бурундуки, где жил Тоха, семь лет назад по распределению. Тогда общими силами здесь была построена небольшая церковь. Мужики помогли отстроиться и батюшке, отцу Николаю.

Вот тогда-то соорудили и Федя с Тохой своё собственное стратегическое жилище на дереве. Правда, теперь оно стало мальчишкам уже маловато, но там всё ещё хранились бинокль, старая карта, жестяная банка с монетами, крючками, пуговицами и даже обломком ножа.

В домик можно было забраться только по сучьям. Но хоть и болталось на ветках какое-то подобие верёвочной лестницы, была она скорее для антуража.

Одним словом, девчонкам в это убежище вход был заказан: ни одна из них наверняка не смогла бы залезть в святая святых, даже если бы обнаружила это жилище.

Тоха с Федей привычными ловкими прыжками забрались наверх и расположились на полу: Тоха у двери, Федя — у маленького окна с противоположной стороны.

— Тебе не влетит от матери? — спросил Федя.

— Не-а, — ответил Тоха. — Вечером воды в бочку принесу, и порядок. Что ей за меня переживать? Она вон за своих двоечников переживает — ей хватает. А иногда и за отличников. А я что? Думаю, она рукой на меня махнула…

Федя покачал головой, достал из кармана свёрток и положил на полку со словами:

— Вот, НЗ принёс. «Неприкосновенный запас» значит: свечу, спички и сухари. Пригодятся!

Он двинул неосторожно локтем и столкнул жестянку с сокровищами с полки. Жестянка грохнулась, всё рассыпалось.

— Посвети мне! — попросил Федя.

Тоха достал телефон из кармана, включил фонарик, наклонился, подсвечивая тёмный угол. И, пока Федя ползал на коленках, собирая мелкие железяки, спросил ехидно:

— Что, для тебя это до сих пор сокровища? Давай выкинем эту банку! Какой раз падает. Мы уже не малыши, чтоб дорожить всякой дребеденью.

— Нет, — возразил Федя, — это из нашего детства. Представь, будет тебе тридцать лет, откроешь ты эту банку и скажешь: «Эх!» — и пойдёшь совершать подвиги. Например, деньги зарабатывать. Или дом строить. Проснётся в тебе азарт…

— Ха-ха, — перебил его Тоха, — ну ты сочинитель!

— Да ты знаешь, сколько у моего отца таких артефактов?! — не сдавался Федя. Он стал перечислять: — Кораблик деревянный с парусом, самодельный; старинное серебряное кольцо с всадником, распиленное с одной стороны, — так что даже на мой палец как раз будет; АКМ — как настоящий, с прикладом, даже щёлкает!

— «Калаш» — то у него откуда? — удивился Тоха.

— Я допытывался. Говорит, купил, мол, это просто модель… — ответил Федя.

— Всё равно круто. У священника — и кольцо древнее с всадником, и модель АКМ хранится… А ты посмотри, что у нас: монетки какие-то, гайки, крючочки…

— Не какие-то, а старинные. Может, они даже ценные, — возразил Федя.

— Вот у твоего отца сразу понятно, что были приключения и жизнь интересная. А у нас… Скукота! У моего бати ничего из детства не сохранилось — всё сгорело ещё до моего рождения. А теперь у меня и отца-то нет…

— Извини, — тихо сказал Федя.

— Да что, что он дал-то мне? — вздохнул Тоха. — Он не пил только когда я маленьким был. Я даже помню, как он любил меня носить на плечах. Когда в лес ходили или в деревню к бабушке. Помню, страшно было — потому что высоко. А за волосы или за уши папкины ухватишься — здорово! Дух захватывало! Страшно, но ещё хотелось. Я себя супергероем считал, властелином мира!

— Ну ты даёшь! — улыбнулся Федя. — А потом что?

— А потом они с матерью ругаться часто стали. Мне всё время хотелось спрятаться или вообще сбежать куда-нибудь, чтоб ничего не слышать. А потом… отец пить начал. С мамкой они почти не разговаривали уже. Или только переругивались — и отец снова уходил, чтоб новую порцию добавить. Так-то один раз ушёл, а зима была, мороз градусов тридцать. Да и нашли его наутро в сугробе, метрах в ста от дома. То ли домой идти не захотел, то ли не смог уже. Вот и замёрз насмерть, — сказал Тоха.

Мальчишки помолчали. Сокровища были собраны, фонарик на Тохином телефоне ещё горел.

— Зато отец тебе смотри какую фамилию дал! Ка-за-ков, — вдруг сказал Федя. — Благородная фамилия, героическая. Может, твои дальние предки из казаков были. И вообще, если бы не отец, тебя и на свете-то не было бы!

— Да уж! — усмехнулся Тоха.

— Только не фамилия делает человека, а человек фамилию. Это мне отец говорил. Да ты фонарик-то выключи! — вдруг спохватился Федя. — А то нам зарядки на игру не хватит.

— И правда! Что это я? — Тоха быстро выключил фонарик на телефоне.

Сгущались сумерки, в домик через окно проникало всё меньше света.

— Эх, жаль, что мать так рано домой пришла! — вздохнул Тоха. — Уроки не успели сделать. Может, тогда с утра, перед школой сделаем? Если встанем, — усмехнулся Тоха. — Пошли играть!

— Давай!

Мальчишки достали телефоны.

— Сегодня связь хорошая, — отметил Тоха.

— Вообще мы везунчики, — подтвердил Федя. — Ну у кого ещё есть база на дереве, да ещё и на возвышенности? Интернет только тут, наверное, и ловит.

— Угу, — подтвердил Тоха, уткнувшись в телефон. — Слушай, тут новая версия «Страйка» вышла. Только там не боевики, а нечисть всякая — рогатые да хвостатые, оборотни разномастные, лешие…

— Огонь! Давай потестим! — обрадовался Федя.

— Ты за кого будешь? — спросил Тоха.

— Конечно, против нечисти.

— Я тогда тоже.

— Смотри, их даже М-16 не берёт!

— Чёрт, я ранен!

— Уходим! Вон в тот бункер слева!

— А-а-а… — прорычал Тоха. — Их в бункере ещё больше, чем снаружи!

— Тра-та-та! На тебе, на! А, без толку!

— Вот засада! Всё, я убит.

— И я…

Мальчишки хотели сыграть по новой, но тут Тохин телефон, печально моргнув и жалобно пискнув, умер.

— Всё, зарядка закончилась, — констатировал Тоха и спрятал телефон в карман.

— Эх, это всё из-за фонарика, он много жрёт. — Федя тоже спрятал телефон. — Что будем делать? Домой?

— Да неохота, рано ещё. А давай… — начал было Тоха.

— Страшные истории рассказывать! — подхватил Федя.

— Точно!

Мальчишки даже рассмеялись, оттого что подумали об одном.

— Про нечисть! — предложил Федя. — Ты что-нибудь знаешь?

— А как же! — ответил Тоха. — Вот, например, мне двоюродный брат прошлым летом рассказывал.

Тоха смешно насупил брови, сделал страшные глаза и начал рассказывать жутким голосом:

— В одном большом городе жила-была маленькая девочка. Ну, как маленькая — училась в третьем классе. Она добиралась из школы одна на троллейбусе. Ей надо было проехать всего три остановки. И вот однажды зимой их задержали в школе — то ли класс украшать к Новому году, то ли ещё что. И когда она вышла на остановку, было уже темно. На остановке не было ни одного человека! Стоит она, стоит, мёрзнет уже, а троллейбус не идёт! И вообще — ни автобусов, ничего, только машины — жих! — туда-сюда. А телефонов тогда ещё не было, чтоб маме позвонить.

И вдруг едет троллейбус. Как раз нужный номер. Странный такой — чёрного цвета, и в окнах темно. И людей не видно в троллейбусе. Даже водителя она рассмотреть никак не могла! «Ну, — думает, — это из-за того, что окна тёмные. Вот и не видно никого. Лучше всё равно сяду, чем на остановке замерзать». И села. Еле-еле забралась по высоким ступеням со своим тяжеленным рюкзаком. Села, оглянулась — а и в самом деле троллейбус-то пустой! Она подумала: «Может, выскочить?» Но тут двери заскрипели-заскрипели — и захлопнулись.

Поехал троллейбус, а на других остановках не останавливается! Вот и нужную проехали. Девочка — к дверям, барабанила-барабанила, а троллейбус всё едет! Кое-как прошла она вперёд, к водителю — а водителя-то и нет! Пусто за рулём! Девочка как закричит от ужаса, а троллейбус всё едет и едет. Вот за город выехал, там и троллейбусных проводов-то нет. А троллейбус всё едет и едет.

Видит девочка: к кладбищу подъехали. Двери заскрипели-заскрипели — и открылись. А девочка и не знает, что страшнее: то ли в чёрном троллейбусе без водителя оставаться, то ли на кладбище выходить.

— Ну как, вышла она? — спросил Федя.

— Не знаю, — ответил Тоха. — Только эту девочку с тех пор никто не видел — ни мама, ни папа, и в школе она не появлялась больше. С полицией искали — не нашли. А нашли, говорят, потом весной, когда снег таять начал. Около кладбища.

— Уф, хоть и знаю, что сказочки это, а всё равно теперь стану бояться мимо нашего сельского кладбища ходить.

— А я уже боюсь, — усмехнулся Тоха. — Да всё равно хожу, приходится — живём-то рядом.

— И как там Саввиха в самом крайнем доме живёт? Вот уж ей, наверное, страшно.

— Да что страшно! Говорят, она с нечистой силой дружит, чего ей бояться?

— Да ладно! С чего это ты взял? Вроде бабка как бабка. Ну старенькая, ну сгорбленная. Так это же возраст. А что в церковь не ходит, так воспитание, может, такое. Вон, твоя мать тоже не ходит.

— Да про Саввиху всякое говорят… — неуверенно сказал Тоха. — Я точно-то не знаю…

— А что говорят? — выпытывал Федя.

— Что её травки да ворожба от нечистого. Говорят, умеет она видеть, чего другие не видят. Не бывает это так просто. Так мать рассказывала. А больше я ничего не знаю.

— А хочешь, я тебе правдивую историю расскажу? — вдруг спросил Федя. — Я её от отца слышал. Правда бывает в тысячу раз страшнее сказок, даже самых кровожадных.

— Сам-то не струсишь? — усмехнулся Тоха. — Ну давай, люблю я такое: чтоб внутри всё обрывалось.

— Мне батя рассказывал, — начал Федя. — Ему лет восемь тогда было. Все его по-простому Колькой звали. Однажды послал отец его в лес бересту драть с маленьким топориком. Роща недалеко была — всего километра два до неё. Туда-сюда сходить да бересты надрать — не больше, чем на полдня. А был как раз Духов день, большой праздник. Вот идёт отец-то мой, к роще уж берёзовой подходит, видит: старичок сидит с длинной бородой. Но что-то странное в нём, а что — понять не может. Старичок спрашивает так запросто:

— Хочешь, Коля, новые кроссовки?

А батя думает: «Ничего себе, кроссовки уж в лесу предлагают!» А самому-то хочется, он и говорит:

— Хочу, дедушка! А что за них возьмёте?

— Да ничего ценного, — говорит. — А только приходи сюда, вот к этой берёзе, каждый день, как темнеть начнёт. Зарубку тут сделай, словно сок хочешь взять. Вот тебе берестяной туесок-непроливайка для сока. Да смотри, не пропускай ни одного дня, месяц ходи. Пропустишь — худо будет. И не говори никому об этом! А кроссовки на — прямо сейчас бери. Что увидишь — не удивляйся. И каждый день на коре этой берёзы новую зарубку делай, как бы отмечайся.

Лохматый старик достал из мешочка кроссовки — белые с красным, совсем новые, неношеные, с надписью «Адидас» — мечта любого мальчишки! Они ж тогда редкостью были. Впору пришлись!

Батя ботинки старые тут же под берёзой скинул, кроссы надел, зарубку первую сделал, туесок под неё подставил. Пока бересту драл — старичок исчез, а береста в тот раз хорошо сходила со ствола — ровно, крупными кусками.

Вот вернулся он домой, его похвалили за хорошую работу, спрашивают, откуда обувка такая модная. А батя мой и отвечает:

— Да в лесу на ветке висели. Ничейные, значит.

— Нехорошее это дело, — говорит его отец, — не для тебя они висели. Отнеси завтра на место.

Но батя заартачился, говорит:

— И ботинки свои уж наверняка не найду, да и вон какие хорошие кроссовки.

Ну отец его и сдался — разрешил оставить.

На следующий день ближе к вечеру батя собирается снова в рощу.

— Зачем? — спрашивает отец.

— Да я зарубку сделал, может, сок натечёт. Витамины всё же.

— Какой сок? Июнь месяц на дворе, сок-то ранней весной собирают!

А всё равно батя пришёл и трёхлитровую банку принёс.

Дома стали пить этот сок — и отец вообще перестал не то что ругать Колю, а даже замечания делать. И мать во всём с ним соглашается. Ну, батя-то и стал этим пользоваться — всё с друзьями в футбол гоняет, по дому дел не делает, книги все в туалет отнёс — и ничего ему за это нет от родителей. Только видит батя: мать что-то смеяться перестала, сама как кукла механическая — ходит по дому, делает что-то, а ни поговорить с ней по душам, ни слова ласкового не услышать. Отец спать почти перестал — сидит до полночи, потом ляжет, а всё ему не спится. За месяц так усох — аж скулы торчат, кожа серая, взгляд тусклый.

Видит батя: что-то неладное творится. И сам он злой какой-то стал, на родителей даже огрызаться начал. С друзьями перессорился. А ничего поделать с собой не может. «Ну, — думает, — что-то неладное с этими кроссовками. Не пойду-ка в рощу сегодня». Взял да и не пошёл. Но темнеть стало — и ноги сами туда потянули. Голоса страшные в голове слышались: «Иди, не то худо будет! Обещание держи, а то накажем! Кроссовки взял — расплачивайся». Так боролся батя несколько дней, но всё равно ходил к берёзе — принуждали. Только сок стал выливать в поле.

Отец его через несколько дней спать по одному-два часа начал. Тогда батя однажды пошёл, снял кроссовки, связал их шнурками и закинул на ветку берёзы. А сам ботинки свои искать стал. Искал-искал, нашёл в траве, уж жуки-червяки в них поселились. Выкинул он их всех, надел на ноги свои старые ботинки: «Что моё — то моё! А чужого мне и даром не надо!»

Откуда ни возьмись, старичок опять перед ним. Говорит:

— Носил? Носил! Теперь три срока, что носил, расплачиваться будешь. Проценты за отказ большие! Тебе безопаснее было бы обратно их взять.

Батя вдруг понял, что было странного в этом старичке — глаза зелёные-зелёные, как ряска в пруду, у людей таких не бывает. И прямо в глаза не смотрит. Испугался мальчишка ещё больше, перекрестился, да и дёру из леса! А позади — смех громогласный:

— Ха-ха-ха! У-х а-ха-ха!

И правда, ещё несколько месяцев промучились они все из-за этих кроссовок. А бате всё голоса слышались: «Возьми верёвку да ступай к берёзе. Там знаешь, что делать». Или ещё: «Не спи, не спи, а то придём за тобой, земля под берёзой твоим домом станет». Батя говорит, ой что они тогда пережили.

А спасла его знахарка. Отпоила зверобоем, полынью да ещё какой-то травой.

— Что за трава? — спросил Тоха.

— Да я названия не помню. А знахарка говорила, что такая напасть случилась, потому что мальчишку в великий праздник работать отправили.

Когда отец с матерью стали снова воспитывать батю — иногда и ругать да наказывать, если по делу, — ему счастьем это было! Ну и ласка, конечно, появилась в доме. Тепло стало снова, по-человечески. Вот из-за этого всего батя-то мой и стал священником, когда вырос.

— А что, он ведь мог, наверное, у старичка того что-нибудь и ещё попросить, кроме кроссовок? Что кроссовки? Тьфу, ерунда! Вот если бы я повстречал такого волшебника, я бы уж не прогадал! Я бы поторговался с ним!

— Да как ты не понимаешь, что это никакой не волшебник был?! — возмутился Федя.

— А кто же, если волшебство творит?

— Может, леший это был, может, ещё кто. Нечистая сила, в общем. Они все ловят человеческие души на приманку!

— Я бы много отдал, чтобы мать на меня не кричала! — размечтался вдруг Тоха. — Уж я бы не прогадал…

— Дурак ты, Тоха!

— Сам дурак. Ничего ты не понимаешь! Я домой, — Тоха резко встал.

Они молча выбрались из убежища на дереве, молча пошли по тропке в село, держась в отдалении друг от друга. Спорить о жизни больше не хотелось. Каждый, не прощаясь, направился к своему дому.

Тоха зашёл в избу. Мать сидела в стареньком кресле без накидки и перечитывала Толстого. У Тамары Георгиевны — так звали его мать — в этом учебном году были старшие классы, с восьмого по одиннадцатый. И мало того, что в ближайшем будущем им предстояло сдавать выпускные экзамены по русскому, так две девочки выбрали ещё и экзамен по литературе.

— Мам, а что поесть? — спросил Тоха, поднимая крышки пустых кастрюль на плите.

— Картошка вчерашняя в холодильнике, — отозвалась мать. — А если не хочешь, то лапшу себе завари.

Тохе картошка уже надоела. Он включил чайник, пока вода закипала, разломал лапшу в глубокую миску, добавил масло и специи из пакетиков. Залил кипятком.

Через пять минут ужин был готов. Вооружившись ложкой и вилкой для воды и для густой лапши, — Тоха любил именно так — он принялся поглощать свою нехитрую еду. Тепло разлилось по телу, мальчишка улыбнулся, серое облако недавней ссоры с другом рассеялось. Тоха с удовольствием пошёл носить воду в баню.

— Ты сделал уроки? — крикнула ему вслед мать.

— Сделал! — без зазрения совести соврал Тоха.

«Эх, как сейчас с уроками быть? — с сожалением подумал Тоха. — Восьмой класс, задают всё больше и больше. Вдвоём-то легче учиться». У друзей было своеобразное разделение труда: Тоха делал точные предметы и английский, а Федя — остальные. А потом они друг у друга переписывали, немного изменяя домашку для вида. Процесс учёбы был отлажен, чтобы она занимала минимум времени. А теперь из-за этой дурацкой ссоры всё рушилось.

«Ладно, чего там, помиримся, — решил Тоха, — ну подумаешь, не сошлись в чём-то, удобство в учёбе важнее». И он подошёл к колодцу. «Жаль, что отец не успел сделать водопровод», — подумал Тоха.

Громыхая вёдрами, иногда по пути расплёскивая воду, Тоха постепенно заполнил бачок для горячей воды в бане, потом две ванночки. Заодно наносил дров, чтоб завтра этим не заниматься. А в голове у него роились мысли — и все вокруг истории, рассказанной Федей.

«А ведь если всё это правда, — думал он, — от скольких проблем можно было бы сразу избавиться! А что если пойти к Саввихе? Разговорить её, повыспрашивать. Может, она что-нибудь сделает?»