Перекрёсток, которого не было

Надя Лазарева (2020)

Дороги трёх героинь романа пересекаются в момент трагического происшествия, ставшего началом их общей истории. Варя — начинающий журналист и популярный блогер, Аля — архитектор и собственник строительной компании, Полина — хирург. Три женщины, три дороги, один перекрёсток. Случайны ли случайности, может ли неожиданно появившийся в твоей реальности человек влиять на судьбу, или только ты способна выбрать правильное направление на «перекрёстке» жизни?В конце истории героини ответят себе на эти вопросы.

В ту минуту, когда вы начинаете делать то, что дйствительно хотите делать, начинается совсем другая жизнь.

Ричард Бакминстер Фуллер

Весна

Снегопад, неожиданный и неуместный, свалился на город после обеда. Позабыв, что на календаре весна, природа щедро швыряла с небес миллиарды кружевных снежинок. Кружась в медленном танце как крошечные балерины, они спускались на землю. Покрывали крыши домов, деревья, тротуары и дороги, превращали город в огромный сугроб. Случись такое в ноябре, это непременно вызвало бы оживление и радость. Малыши под гордыми взглядами родителей лепили бы снеговиков; поклонники зимних видов спорта доставали бы снаряжение, мечтая расписать чистые склоны иероглифами следов; автомобилисты-растяпы судорожно искали бы шиномонтаж, где очередь поменьше; а ленты в соцсетях наполнились бы одинаковыми улыбающимися селфи и фото долгожданного снега. Но в самом конце марта снегопад казался наказанием, а не подарком.

Город уже несколько недель ждал яркого солнца, тепла, птичьего щебета, молодой листвы, первых цветов и того особенного запаха, который появляется в воздухе только весной и вызывает неудержимое нетерпение. Как в детстве, когда ты проснулся ранним утром первого января и точно знаешь, что под ёлкой в соседней комнате ждёт гора подарков, а дурацкий тапочек потерялся где-то под кроватью, и ты никак не можешь его найти.

В ожидании весны уже запакованы были пуховики и шарфы, фитнес-центры наполнились желающими срочно похудеть к лету, а скамейки в парках ждали увлечённых друг другом влюблённых, которые не замечают табличку «Осторожно, окрашено!», и пенсионеров, что всегда предусмотрительно подстилают газетку, даже если никаких табличек нет.

И вместо всего этого счастья случился снег. Автобусы и автомобили уныло буксовали в снежной крошке, водители проклинали «чёртову небесную канцелярию». Печально брели через неправдоподобно зимнюю метель пешеходы, изредка стряхивая снег с непокрытых голов и пряча руки поглубже в карманах. Настроение города стремительно падало.

***

Известно, что самые отвратительные события случаются, когда тебе отчаянно хочется самых простых человеческих радостей. К примеру, вот как сейчас, когда Варе хотелось всего лишь кружку кофе. Большую кружку крепкого вареного кофе с молоком. Сесть с этой кружкой в тёплое и сухое место, и ещё взять в руки книжку, только обязательно бумажную, а не эти бездушные электронные, которые пахнут и то не так, как нужно! Варя не была ретроградом, наоборот, вела даже относительно популярный блог, и коллеги, то ли в шутку, то ли завидуя, называли её «наш инфлюенсер». Но книги, считала Варя, должны быть бумажными, и всё тут!

На работу теперь только в понедельник, а сегодня пятница, и не вечер ещё даже, а всего лишь пять часов. Она так удачно сдала редактору все материалы до дедлайна и свалила домой на пару часов раньше, пока начальство не загрузило на выходные! А теперь складывалось впечатление, что половина города тоже успешно разделалась с трудовыми обязанностями, и поплатилась за это бесконечным стоянием в беспросветной пробке.

Варя пощёлкала кнопочками, выбирая радиостанцию, гневно посигналила нахальному автомобилисту, пытающемуся протиснуться в ряд, не включив поворотника, проехала на полшага вперёд и опять остановилась. Ну ничего, сейчас она доедет до своей деревушки, растопит печку, которая при определённом ракурсе почти похожа на камин, кофе себе сварит, сядет в любимое кресло-качалку, в плед завернется, книгу откроет, выложит фотографию про своё «хюгге» в блог, и начнётся законный уикенд!

***

Этот вечер мог не отличаться от других и показаться кому-то бесконечно скучным. Действительно, что интересного в одиноком ужине, приготовленном с соблюдением принципов правильного питания, и потому приносящим насыщение, но не удовольствие; тщательной подготовке к завтрашнему рабочему дню и обязательном массаже лица на ночь? Но вечер проходил иначе.

И, вот незадача, сидя в насквозь прокуренном кабаке, хотя, казалось бы, курить в заведениях общепита запретили ещё несколько лет назад, глядя на весёлые лица коллег, Алька острее ощущала одиночество. Может быть, оттого, что бухгалтер Леночка упоённо рассказывала о проделках сына, а может быть потому, что рядом, не менее упоённо, украдкой, тискались как школьники архитектор Борис, похожий на учителя физкультуры, и офис-менеджер Катя — в обычных условиях дама строгая и неприступная. И каждого из них, даже завхоза Ивана Васильевича, даже стажёра Кирилла, кто-то ждал дома. То и дело раздавались звонки и фразы «Ну, пока сидим ещё, я позже перезвоню!», «Ну да, можно и в клуб, только я попозже подскочу, занят пока!», «Ну чего ты начинаешь, корпоратив у нас два раза в год!».

Альку дома не ждал никто, и от этого ей, находящейся в центре веселья, было невыносимо тоскливо. В такие моменты она даже допускала мысль о том, чтобы завести смешного плюшевого котенка или лопоухого толстопузого щенка. Но, разумеется, это были только мечты: обрекать на одиночество ещё одно существо Алька не могла, равно как и обеспечить ему внимание и заботу. Дома она появлялась редко: те дни, когда была в городе, почти целиком проводила в офисе, а случались и командировки, где она могла находиться по несколько недель. Аля не была трудоголиком, скорее, осознавала ответственность: перед клиентами и перед теми, кто сидел сейчас рядом с ней, празднуя выигранный тендер и справедливо ожидая прибавки к зарплате или премии.

***

Сизое, как нос пьяницы, ленивое облако неотвратимо надвигалось на город. Снег валил, будто на дворе январь, а не март. Полина расстроилась неимоверно: первое многообещающее свидание за тысячу лет, и на тебе! Снег и слякоть! Все усилия по созданию образа холёной надменной красавицы пошли прахом — вместо этого имеем в распоряжении мокрую помойную кошку, причём состоящую в дальнем родстве с колхозной свиньёй, судя по обилию грязи на щегольских брюках, на которые угрохано почти целое состояние! Остатки состояния были отданы за причёску, от которой остались лишь воспоминания.

С одной стороны, Полина понимала, что такую красавицу, как она, невозможно испортить снегопадом. Он бессилен против чёрных кудрей, огромных карих глаз, чувственного рта, и, особенно, против сисек — размер между третьим и четвёртым, — и талии, так круто переходящей в бёдра, продолжающиеся весьма приличными ногами, — что иногда её спрашивали, не удаляла ли она рёбра. «Удаляла, конечно! — обычно отвечала Полина. — А чего бы не удалить, у меня же всё под рукой, пошли в обеденный перерыв с коллегой в операционную, да и отчекрыжили. Делов-то!».

С другой стороны, в возрасте за сорок найти приличного мужика не просто для секса, а для души (и секса тоже), довольно сложно. А именно такой мужик вроде бы поджидал её на противоположной стороне улицы, в маленьком, но сверхмодном концептуальном кафе. Потому Полине хотелось сначала заглянуть в туалет, а уж потом во всей красе явиться кавалеру.

Она встала на светофоре и перевела дыхание, вспоминая, как следует улыбаться мужчинам. И размышляя, не она ли стала причиной сегодняшнего природного апокалипсиса, решившись на встречу с настоящим, в смысле, живым, представителем противоположного пола? В жизни Полины всегда было много работы и хобби, а вот мужчин гораздо меньше. И не сказать, что её, Полину, это сильно расстраивало, но иногда возникало желание рассказать про тяжёлый рабочий день или новую книжку не только бабушке. Это желание и привело сначала к тратам на наряд и парикмахера, а теперь на небольшой перекрёсток в старом центре города, где снегопад ожидаемо собрал пробку на узких дорогах.

***

Как это обычно и бывает, пробка неожиданно кончилась. С одной стороны перекрестка машины еще стояли плотно, а с другой поджидала почти свободная дорога — вырвавшиеся из плена автомобили, радостно фыркая моторами, устремились по ней вдаль.

Варя устало потёрла переносицу и позволила себе снова помечтать о кофе и книжке. И даже осторожно подумала об ужине, хотя стоило бы отдать его врагу, стоило. Вот только врагов у Вари не наблюдалось, а лишние килограммы, которые как раз присутствовали, вполне успеют пропасть до того, как наступит пора снимать зимние одежки и влезать в легкомысленные платьица. Да, пожалуй, тогда и ужин сегодня тоже будет (хотя в блоге об этом рассказывать не стоит). Она встала на светофоре и счастливо улыбнулась от того, как всё хорошо складывается.

***

Внезапно Альке захотелось домой. В конце концов, сидят с обеда, правила приличия более чем соблюдены. Она решительно сообщила об этом подчинённым, те предсказуемо загалдели:

— Аль, ну ещё часок и все уже разойдёмся! — завхоз Иван Васильевич попытался приобнять ее на правах старшего и, кажется, не самого трезвого в компании.

— Да вы уже разошлись, — засмеялась Алька и аккуратно убрала руку Ивана Васильевича, — а мне завтра утром на тренировку. Не уговаривайте, ухожу!

— Ну вот, — не отрываясь от коленок офис-менеджера Кати, громко расстроился Борис, — сейчас вы, Алевтина Павловна, уедете, и все сразу же разбегутся.

— Что за глупости? Вечер только начинается. И должен продолжаться. Да и голова у меня что-то болит, не стану портить вам настроение.

Разобравшись с возмущением: времени на это потребовалось немного, — всем же ясно, что без руководства вечер и правда продолжится, да веселее прежнего, — Алька расплатилась с официантом. Застегнула пальто, обнялась с теми, кто желал обняться, — а желали, как назло, все, — и вышла из кафе.

В воздухе, несмотря на снегопад, пахло весной — обещанием праздника, ожиданием радости, флиртом и переменами, теми, что непременно к лучшему. Немного подышав этим сумбурным коктейлем, Алька попробовала найти в сумке очки, не нашла, пожала плечами, пожалела, что не вызвала такси, и решила пройтись, благо до дома было всего пара кварталов.

Через несколько метров стоял светофор. Толпа таких же спешащих домой как раз начала марш-бросок по переходу. Вот и Алька поспешила. Светофор горел зеленым.

Она шагнула на дорогу и вдруг поняла, так явно, будто кто-то нашептал об этом прямо в ухо, что сейчас, именно сейчас, случится что-то, что изменит её жизнь. Изменит навсегда и кардинально, но к лучшему ли?

И прежде чем тело взорвалось болью, прежде чем на неё мягко опустилась абсолютная темнота, она успела подумать о том, как сильно устала, и как давно хотела тишины.

***

Долгожданный зелёный соседи по пробке встретили клаксонами, подгоняя замечтавшихся и замешкавшихся. Поток начал рассеиваться, Варя слегка нажала на газ, пересекла перекресток, и в этот момент на дороге прямо перед ней появилась темная фигурка. Резко ударив по тормозам, Варя еще и руль, вопреки всем правилам дорожного движения, попыталась вывернуть влево, — но ровно через секунду не услышала, почувствовала удар. Почувствовала так отчетливо, физически, будто бы это не её маленькая машина только что сбила человека, а она сама, Варя, сделала это. И уже точно не будет теперь ни кофе, ни книги, ни ужина, ни блога, ни прежней жизни.

***

Репетируя ослепительную улыбку, Полина как-то пропустила момент, когда сменился сигнал светофора, и очнулась слишком поздно: другие пешеходы недовольно толкали её со всех сторон.

«Куда ж тебя несёт-то, милая? Дорогу перейти не в состоянии, а всё туда же — кавалеры, понимаешь, свидания! Сидела бы дома, вязала носки! А ну соберись, тряпка! Сейчас будет следующая попытка, ты справишься!» — мысленно расхохоталась Полина.

Машины с обеих сторон двигались не очень быстро, будто тоже устали за неделю. Полина уставилась на светофор, не желая и на этот раз пропустить зелёный. А секунду спустя увидела, как с противоположной стороны на дорогу вышла девушка в тёмном пальто. Она шла очень медленно, будто задумавшись, игнорируя красный. В ту же минуту послышался визг тормозов, звук удара. Маленькую красную машинку и пешехода швырнуло в разные стороны.

«Мать твою! Твою же ж мать! Вот тебе и свидание!» — невесело подумала хирург Полина Сергеевна и, уворачиваясь от машин и пешеходов, побежала к пострадавшей.

— Разойдитесь, да разойдитесь уже, я врач! И скорую вызовите, операторы недоделанные, у вас телефоны для этого, а не для съёмок!

***

Варе казалось, что она видит сон. Очень плохой сон, который неминуемо закончится, оставив капли ледяного пота на лбу и металлический привкус во рту, но закончится. Вот прямо сейчас она проснётся в своей кровати, в своём доме, потрясёт головой, прогоняя кошмар, сварит кофе покрепче, выпьет его, отправится на работу и там расскажет сон коллеге Юльке. Юлька сначала будет в притворном ужасе отмахиваться от истории руками, потом согласится, что они точно заслужили по эклеру, и объявит «Час безудержного бодипозитива». Так они называли посиделки с десертами в офисном буфете, где заедались любые горести.

Варе казалось, что это не она сидит в разбитой машине, нелепо развернутой поперек пешеходного перехода так, что людям, стреляющим злыми взглядами, приходится огибать её по произвольным траекториям. И не может быть, чтобы лежащее чуть наискось тело было человеком, которого Варя сбила пять минут назад.

Реальность вернулась вместе с холодом и звуками: мир снаружи грубо ворвался в салон, когда кто-то открыл дверь машины. Этот же кто-то начал бесцеремонно ощупывать Варю с ног до головы, приговаривая:

— Ты как, живая тут? Меня видишь? Пальцы видишь? Сколько пальцев? Голову закинь слегка. Есть аптечка? У тебя кровь из носа, надо останавливать. Да ты слышишь меня вообще?

— Она сама, она сама, сама, сама, сама! — неожиданно для себя тоненько взвыла на одной ноте Варя и поняла, что не может остановиться.

Не может и всё: так и будет теперь постоянно повторять это «сама», словно заклинание от зла. Мозг отказывался принимать тот факт, что всё это — не сон, она убила человека. Внезапно ее жизнь превратилась в кубик Рубика, который кто-то покрутил в руках ради забавы, смешав в случайном порядке цветные квадратики, но даже если Варе удастся собрать всё заново, как прежде уже никогда не будет.

— Так, здесь нос сломан, и ребро мне не нравится, но скорее ушиб. И шок, вколоть бы чего, но выживет, а у вас что там, совсем плохо? — куда-то в сторону сказал голос, принадлежащий женщине, которая осматривала Варю.

А потом она убрала руки, завершив осмотр, и Варя, потеряв опору, по-дурацки, как кресло-мешок, вывалилась из салона прямо на грязный весенний асфальт.

***

Полина забыла про свидание, как только увидела аварию, и теперь ее телефон разрывался, забитый пропущенными звонками и сообщениями, в которых смешались недоумение, ярость и щепотка озабоченности потенциального мужчины мечты. Отвечать было некогда, и она решила, что разберётся с этим позже. Может, им вообще лучше встретиться летом, когда снега точно не будет.

Сбитая женщина была без сознания. Полина аккуратно её ощупала, стараясь не смещать. Судя по позе, с бедром дела обстояли плохо, лицо сильно поцарапано, даже возраст сложно определить, но одета дорого, это и Полине с её равнодушным отношением к моде было ясно. Без сотрясения не обошлось, однако дыхание было ровным — едва заметным, но ровным. Строго запретив окружающим приближаться к жертве ДТП, Полина кинулась осматривать водителя.

За рулём обнаружилась совсем молодая деваха — пухлощёкая блондинка. Она плавно раскачивалась вперед-назад и смотрела в одну точку. Пока Полина осматривала её, пытаясь сообразить, чем вытереть кровь из разбитого носа, и определить, есть ли сотрясение, та вдруг заладила, как заведённая: «Она сама, она сама, сама, сама, сама!». Совсем рядом послышалась сирена. Машина «Скорой помощи» подъехала через минуту, медсестра узнала Полину и удивлённо ей кивнула.

— Так, здесь нос сломан, и ребро мне не нравится, но скорее ушиб. И шок, вколоть бы чего, но выживет, а у вас что там, совсем плохо? — крикнула Полина и подошла поближе.

— Да смертельного вроде ничего, грузим, везём. С нами поедете, Полина Сергеевна? — спросила медсестра, направляясь к разбитому автомобилю.

И в этот момент дурёха-водитель кулем вывалилась на дорогу. Полина не успела её поймать, потому что как раз сочиняла сообщение второму участнику несложившегося свидания. Она сунула телефон в карман, так и не нажав «отправить», и с усилием подняла деваху:

— Поехали, что ж теперь. И эту давайте заберём, не оставлять же её здесь.

***

Варя пришла в себя в «скорой», но всё происходящее потом пронеслось, как размытые кадры хоррора, в котором у Вари не могло, не должно было быть главной роли. В больнице ей делали снимки рёбер и чего-то ещё, потом усталый усатый пожилой полицейский долго заполнял документы и терпеливо пояснял: несколько свидетелей дали показания, сообщив, что потерпевшая вышла на запрещающий сигнал светофора, а потому Варе, вероятнее всего, никакая уголовная ответственность не грозит, легко отделалась. Но придётся заплатить штраф и, возможно, потерпевшая взыщет за лечение и моральный ущерб, а, может, и не взыщет, он не знает. Полицейскому хотелось домой, а Варя никак не могла понять, почему никто её не забирает в тюрьму. Полицейский злился и всё время называл ее «гражданочкой». И она снова начала плакать, медсестре пришлось второй раз вколоть успокоительное. Потом она сообразила, что не знает, где машина. Машину, оказывается, увезли на стоянку, и нужно было куда-то звонить и уточнять, но сил на это не было, и Варя всё равно бы ничего не поняла.

А потом появилась та женщина, что осматривала её на месте аварии — Варя узнала по голосу. Она положила Варе на лоб прохладную руку и строго сказала:

— Так, ну ты домой-то собираешься?

Варя собиралась домой, но не понимала, как попасть в деревню теперь, когда сама она в больнице, а машина на стоянке и неизвестно даже на ходу ли. Поэтому Варя плакала и плакала. Она плакала, пока Полина уточняла её адрес, пока вызывала такси, сажала её в машину и давала инструкции водителю.

Но ещё сильнее она плакала, когда зашла домой и, не раздеваясь, рухнула в постель. А потом спасительный сон приглушил переживания этого вечера, напрочь лишенного простых человеческих радостей, о которых так мечтала Варя всего несколько часов назад.

***

Алька чувствовала себя странно: звуки и запахи вокруг были непривычными, а веки такими тяжёлыми, что она передумала было открывать глаза, а потом вспомнила. Как ушла из кафе, как решила пройтись пешком, как переходила дорогу. Точно, она попала под машину.

Тогда она медленно моргнула и попыталась осмотреться: это точно была больница, но деталей не разглядеть — всё плыло и не двоилось даже, троилось. Голова кружилась, нечеловечески хотелось пить.

— Здравствуйте, проснулись?

Прямо перед Алькиными глазами возникло усталое, озабоченное лицо очень красивой женщины.

— Пить… — с трудом выдавила Алька и удивилась: голос был похож на карканье вороны, а по горлу будто повозили наждачной бумагой.

— Не могу дать вам попить, извините. Вы попали в ДТП, помните? Вас сбила машина, мы привезли вас в больницу и диагностировали закрытый перелом верхней трети бедренной кости со смещением. Штука не смертельная, но малоприятная. Мы провели операцию, остеосинтез бедренной кости, операция проходит под общим наркозом, и вам пока нельзя пить. Хотите сполоснуть рот? Но, чур, честно выплюнуть воду!

Алька мотнула головой, красивая женщина помогла ей глотнуть из маленькой бутылочки и подождала, пока она сплюнет. От женщины исходила такая уверенность и спокойствие, Альке стало грустно, что сейчас та уйдёт, а сама Алька останется, и она заплакала.

— Так, сырость не разводить, — сказала женщина, — у нас тут в больницах потом то крысы, то тараканы. Шучу. Не переживайте, у вас сотрясение, небольшие гематомы, что и понятно, и перелом, требующий реабилитации, но до свадьбы заживет! Или у вас уже была свадьба? Можем мы кому-то сообщить о вас? Родные, муж?

Алька отрицательно каркнула.

— Тогда я сейчас буквально на несколько минут пущу к вам бравого служителя закона, у него пара вопросов. Не переживайте, я буду рядом. Хорошо?

Полицейский, зашедший в палату, совершенно не выглядел бравым. У него были усталый вид, казенный запах и печально поникшие усы. Он проигнорировал стул и присел на край кровати, неловко втиснувшись рядом с загипсованной Алькиной ногой:

— Гражданочка, здравствуйте! Алевтина Павловна Тарасова, правильно? Давайте мы с вами сейчас заявленьице быстро напишем и будем отдыхать. Да?

— Какое заявленьице? — не поняла Алька.

— Ну как же? Мы установили факт ДТП с пострадавшими. Пострадавшая у нас вы, вы вот в больнице, надо теперь заявление. Мы без вашего заявления не можем дело завести.

— Какое дело? — снова не поняла Алька.

— Ну как какое, гражданочка? Уголовное дело. Вам же ущерб нанесен? Нанесен. Свидетели, правда, есть, что вы на красный свет дорогу переходили, но там пусть суд разбирается. А моя задача простая. Или вы хотите, чтобы виновница штрафом отделалась? Вам того штрафа на лекарства даже не хватит, гражданочка. Так что давайте заявление напишем и отдыхать будем, а виновница пусть отвечает по закону.

— Виновница? — в очередной раз переспросила Алька, чувствуя себя непривычно глупой.

— Виновница, — появилась из темноты Полина, — девчушка, молодая совсем, лет двадцати может. Залила тут слезами приемный покой, да в обмороки все хлопалась. А вы, гражданин начальник, сказали же ей, что она штрафом отделается?

— Так это я сказал, чтобы в бега не подалась. Не с ней мне эти вопросы решать, у нас вон потерпевшая есть.

Полицейский начал всовывать в руку потерпевшей ручку, но Алька брезгливо оттолкнула ее. От возмущения даже голос вернулся:

— Никакое заявление я писать не собираюсь. Я прекрасно помню, что шагнула на красный. Когда шагала, не понимала этого, а когда поняла, было уже поздно. Так что вина здесь только моя. И никакого заявления я писать не стану.

— Но… — начал было полицейский, но тут вмешалась Полина.

— Я, конечно, не в полиции служу, но авария-то не первая на моей практике. У Алевтины Павловны даже повреждения средней тяжести, какое уголовное дело? Вы девчонке жизнь испортить хотите? Вы ее машину видели? Она же старше виновницы раза в два. Что с нее взять? Или реально засадить хотите? Прямо вот на зону, да?

— Я не буду писать заявление, — повторила Алька, — уходите. Я не такая.

— Да как хотите, — возмутился полицейский, медленно собрал бумаги и вышел из палаты.

— А вы прямо такая, как пионер! — тихо засмеялась Полина и поправила Альке одеяло.

— Я не такая, — повторила Алька и закрыла глаза.

— Ну и ладно, ну и хорошо. Тогда вы спать, и я спать поеду. Вам теперь силы восстанавливать, так что не отвлекайтесь, сконцентрируйтесь на этом, и вперёд. Я к вам в понедельник обязательно загляну, слышите? А жалеть себя прекратите, это ж пустяки всё, дело житейское! Вам, можно сказать, даже повезло! Засыпайте!

Дверь тихо закрылась, и Алька осталась в темноте. Только сейчас она поняла, что не одна в палате: сбоку доносился тихий храп, но рассмотреть его источник она не смогла бы при всём желании — малейшее движение головой вызывало сильный приступ тошноты. «Как же это я так?» — удивилась Алька.

Она никогда не расслаблялась: этому не способствовали ни детство, проведённое в детдоме, ни взрослая жизнь, которая, по сути, представляла собой тот же детдом — с правилами и четкой иерархией. Алька всегда рассчитывала только на себя. Ещё совсем маленькой, до того, как пошла в школу, в один из дней она поняла, что у неё никогда не будет мамы и папы. Ей хорошо запомнился этот момент: соседка по комнате расчёсывала ей волосы. Ничего такого, никаких причёсок в детдоме и быть не могло, просто соседке было не всё равно, как она выглядит. Она придирчиво разглядывала в небольшое зеркальце то кусок щеки, то глаз, то рот. Альке было плевать, как она смотрится на фоне других детей, во что одета. Уже тогда ей было ясно, что не в этом счастье. Потому что никакого счастья вообще нет. Иначе никого не возвращали бы обратно из семей, никто не выл бы в подушку по ночам: тихо-тихо, чтобы другие не услышали, не засмеяли наутро.

Ещё Алька понимала, как важно не выделяться. Особенно, если тебе нечем прикрыть тылы. Поэтому она хорошо училась в школе, могла бы на одни «пятёрки», но это грозило проблемами — никто не любит отличниц. А вот в институте — она поступила в архитектурный — «пошла по головам»: была лучше всех, посещала все факультативы, писала курсовые, которым аплодировали преподаватели, максимально проявляла себя на практике, знакомилась со всеми, кто мог ей пригодиться в будущем. Цель у Альки была одна — независимость. От всего и всех. Для этого нужны были деньги и связи.

Алька не была жестокой, она была равнодушной. «Замороженной», как сказал однажды мужчина, с которым она пыталась (правда, пыталась) построить отношения. Отношений она с тех пор больше не строила, а вот с бизнесом всё получилось. Правила бизнеса ей были более понятны, к тому же с возрастом она научилась нравиться людям. Это было не природное качество, а натренированный навык, который она применяла не всегда, а только при необходимости. Её не заботили вопросы морали: она могла переспать с тем, от кого зависело будущее её дела, без угрызений совести переманивала лучшие кадры и заимствовала идеи у более слабых конкурентов. Она много работала и была уверена, что в работе нашла своё счастье.

С недавних пор её успех в сфере предпринимательства и авторитет её компании, которая занималась архитектурным проектированием, разработкой дизайна интерьеров и ремонтно-строительными работами, стал очевиден: у неё брали интервью, её проекты получали награды, клиенты рекомендовали фирму друзьям. Но Алька не расслаблялась, никогда. Или это ей только казалось? Ведь сейчас она лежит в сомнительной палате и окружена посторонними людьми? Ответа на этот вопрос у неё не было, и сил найти его не хватало. Звуки и запахи внезапно будто стёрлись, и Алька заснула.

***

Полина, удивляясь себе, раз за разом возвращалась мыслями к вчерашнему происшествию, внезапно заменившему свидание. Чем-то тронули её сердце обе жертвы аварии, хотя с точки зрения травм видала она и пострашнее. Но так отчаянно рыдала молодая дурёха-водительница, так одиноко выглядела сбитая женщина, и обе они были такими трогательными в своём несчастье, что Полине стало муторно.

Она промаялась половину субботы, а потом собралась и поехала к бабушке, прихватив бутылку коньяка из обширных запасов: благодарных пациентов было много, но фантазии им отсыпали не то чтобы щедро.

Родителей своих Полина не помнила, да и история была мутная. В детстве она часто расспрашивала бабушку, а та всегда отвечала: «Подрастёшь — расскажу!», — но когда Полина выросла, бабуля сменила тактику: то ей с сердцем становилось плохо, как только звучал вопрос, то память подводила. Со временем Полине стало ясно, что ничего она не добьётся, да и желания уже не было. Она была всецело довольна своей жизнью, на все сто процентов.

Мария Семёновна — так звали бабушку, — была необыкновенной женщиной: многим казалось, что Катерину из «Москва слезам не верит» списали именно с неё. Хотя бабуля была ещё круче: всю жизнь работала на заводе и даже в лихие 90-е придумала какую-то хитрую схему по импорту изделий, благодаря чему завод не только выжил, но и снова стал прибыльным предприятием. На пенсию она ушла по собственному желанию, получила приличные бонусы, на которые смогла купить Полине квартиру. Невысокая и округлая, она всю жизнь занималась спортом, сейчас освоила скандинавскую ходьбу, но при этом курила, почти не переставая, предпочитала крепкий алкоголь и крепкие же выражения. Она до сих пор водила автомобиль, но абсолютно не умела готовить и в шутливых молитвах перед ужином благодарила службы доставки ресторанов. Не разбиралась в косметике и моде, предпочитала брюки и джинсы, при случае умела и одеться эффектно, и кружить головы — когда и кому нужно. Но «в любовь» не заигрывалась и очень расстроилась, когда Полина сообщила, что выходит замуж за однокурсника Мишу.

— Ты беременна?

— Нет, бабусечка, я не беременна, я влюблена и счастлива!

— Так люби и будь счастливой, при чём тут государство? Тебе двадцать один, и ты уже хочешь испортить паспорт? Сейчас штамп о браке, через год о разводе, чего ради?

Мария Семёновна ошиблась почти на пять лет. Полина уже и не помнит, ни почему решилась на брак, ни почему решила развестись — было и было. А тогда страдала. Бабушка не успокаивала, не видела в этом драмы и, возможно, поэтому всё и забылось так легко. Полина даже немного радовалась, что сходила замуж. Так же, как когда-то радовалась сданным зачётам. Как бы не совсем пропащая, кому-то пригодилась, да на приличный срок, отстрелялась и зажила дальше.

В медицинский Полина поступила по зову сердца, но бабушка одобрила и как раз успехам в работе радовалась всегда. Радовалась, поддерживала и даже пыталась готовить еду, но чаще совала денег: «Поесть не забудь, эскулап!». Однажды лишь, когда Полина выбирала специальность, ненавязчиво поинтересовалась: не хочет ли внучка стать педиатром, или там гинекологом. Почему хирургия? Но, когда внучка легкомысленно заметила, что все ординаторы в хирургии — красавцы, как-то расслабилась. А Полина слукавила тогда, единственный, пожалуй, раз, была с бабушкой откровенна не до конца: хирурги ей и правда нравились, но ещё сильнее она хотела спасать людей, прямо видела себя в эпицентре очень трагических событий, и она в белом халате, почти как на белом коне, всех спасает, спасает, спасает. Двадцать лет спустя ей даже вспоминать об этом смешно, а тогда всё именно так и представлялось.

Полина стала хорошим хирургом, но не лучшим: ей не хватало то ли мотивации, то ли жёсткости и собранности. Она считала, что достигла идеального work–life balance, но себя не обманывала и знала — та часть, что life, для неё важнее. Она любила долгие прогулки, ходить в кино, читать книги, научилась, в отличие от Марии Семёновны, хорошо готовить, разбиралась в винах, при первой же возможности (а всего за год их бывало две-три) отправлялась путешествовать. Что ещё нужно для счастья?

К коньяку они заказали гору еды из грузинского ресторанчика неподалеку от дома. Полина рассказывала бабушке про вчерашнее, та внимательно слушала.

— И чего я всё не могу их забыть? — Полина ловко резала ножом шашлык: грузины-повара упали бы в обморок, если бы это видели. — Не понимаю! Подумаешь, ДТП. На прошлой неделе, не помню, рассказывала тебе или нет, мальчонку экстренно оперировала, классика — за мячом побежал. Так у меня и имя его в памяти не отложилось, веришь?

— Откровенно говоря, я думала, ты приехала про кавалера рассказывать, а не побасенки свои рабочие. Но верю, чего ж не верить. Если ты моего мнения хочешь, то я думаю, всё станет ясно со временем. Или забудется, или станет понятно, почему не забылось. Подожди, так что, а мне вон ещё того соуса передай, будь добра! — бабушка лихо хлопнула коньяка.

— Ну раз так, значит, подождём. Соус не дам, он острый. Пожалей ЖКТ, не девочка уже! — Полина отодвинула соусницу от недовольной Марии Семёновны.

Они ещё поспорили по поводу соуса и бабушкиного возраста, потом посмотрели кино, и домой Полина вернулась спокойной. Так бывало всегда после разговоров с бабушкой.

***

Варя не хотела просыпаться. Какое-то время она лежала с закрытыми глазами, надеясь, что случившееся вчера-таки окажется сном. Потом снова заплакала и плакала всё время: пока переодевалась, чистила зубы, ставила чайник. В доме было холодно. Не только потому, что Варя не топила печь больше суток. Нет, он словно понимал, что снова пришла беда.

Этот домик в глухой и далёкой, — как тогда, много лет назад, казалось Вариным родителям, — деревне достался им неожиданно. Дальняя родственница, не то троюродная бабушка, не то двоюродная тетушка, которую толком-то никто и не помнил, неожиданно указала в завещании Вариного отца, как наследника. И даже оказалось, что документы оформлены честь по чести, и они, действительно, стали вдруг владельцами загородной недвижимости. «Фазенды», как говорил отец — вся страна всего несколько лет назад с замиранием сердца следила за экзотической жизнью рабыни по имени Изаура, — и иначе кусок земли с покосившейся избушкой называть тогда и не могли.

Земли было много. Участок располагался на самом краю деревушки, и граничил двумя сторонами со сказочным бором, где летом спела крохотная душистая земляника, а осенью появлялись грибы неописуемой красоты, как с картинки. Еще с одной стороны жила местная достопримечательность — вечно хмурый, очень высокий, лохматый и худой алкоголик Панкрат. Жил он там, по свидетельству местных, последние лет сто, а может быть и двести, а всё потому, что был основательно проспиртован. Панкрат пил не постоянно: часть времени работал столяром, но приходилось и плотником, содержал в порядке дом, огород и многочисленных собак, которых не представлялось возможным сосчитать, поскольку они постоянно менялись: кто-то приходил, кто-то уходил, а некоторые рожали, — и среди толпы собак взрослых всегда по Панкратову двору ковыляли разнокалиберные щенки. А потом Панкрат внезапно уходил в запой: его дом будто темнел, огород зарастал сорняком в человеческий рост, собаки бегали голодные и скулили по ночам.

Деревенские говорили, что пьёт Панкрат от большого горя: похоронил давным-давно любимую жену, что умерла при родах вместе с долгожданным первенцем, — и с тех пор топит горе в самогоне.

А он и правда в жизни любил только одну женщину — горячо, преданно любил — свою жену, Анюту. Он приметил её у магазина: стояла в кругу таких же молодых девчонок — самая красивая. И была она такая ласковая, такая скромная: свидания от неё он добивался месяца три!

Зато потом они уж ни с чем не тянули. Быстро поженились, Панкрат дом начал ставить, как раз когда Анюта, смущаясь, сказала, что у них ребёнок родится. Так и шутили, что у каждого своё дело, а закончат в один срок. Панкрат закончил даже раньше, за месяц до родов. Они потихоньку начали обживать дом. Он и люльку уже вытачивал, и всё шло как надо.

А потом, ночью, Анюте стало плохо. Он метался по деревне, созвал и фельдшера, и даже древнюю бабку-повитуху, к которой никто не обращался уже много лет, но ничего нельзя было сделать. Так ему потом сказали: сам-то он в женских этих делах ничего не понимал. И вместо люльки пришлось Панкрату выстругивать гробик, крошечный. Этот гробик, и отчего-то живая Анюта около него, снились ему каждую ночь. Он боялся ложиться спать, а днями ходил по деревне, как медведь-шатун.

Бабка-повитуха пришла к нему однажды и принесла бутыль настойки на травах, наказала пить понемногу. Он и пил понемногу, сначала. Но скоро сквозь алкогольный туман опять начали прорываться сны, выворачивающие душу наизнанку. И он стал пить больше, потом ещё больше, и ещё. И плевать на деревенские пересуды. Дело своё он знал, по-трезвому работал, а потом уходил в запой — и хоть трава не расти! Одичал, ни с кем не общался, кроме как по работе.

Потом соседка его ближайшая померла, и стали поговаривать, что наследники её — городские. Долгое время никто не приезжал, а потом появились двое, молодые муж и жена. Да до того потешные, ходят, озираются. А уж когда он забор взялся ремонтировать, Панкрат бока от смеха надорвал. Вышел потом, помог по-соседски.

И дальше помогать стал, хотя бы потому, что роднили их сплетни, ходившие по деревне: что они «интеллигенты», что он «пропойца», — обсуждалось с одинаковым рвением. А там Варя родилась, и хоть был Панкрат их семье, что нашему забору двоюродный плетень, чувствовал ответственность за всех них, как за родных. Чем-то неуловимо подрастающая Варька напоминала ему Анюту: та тоже была говорливая, улыбчивая, синеглазая, только волосы потемнее.

Городская интеллигенция в лице Вариных родителей поначалу никаких вопросов Панкрату не задавала, только здоровалась издали. Вот только однажды, в самом начале их «землевладельческого строя», Панкрат вышел на крыльцо, посмотрел на Вариного отца, пытающегося починить покосившийся забор, молча зашёл к себе в сарай, вынес оттуда доски, инструменты, и так же молча незаметным движением плеча отодвинул отца, и забор починил, лишь махнув головой в ответ на благодарности. А вечером неожиданно появился на пороге с гостинцами — молоком, творогом и курицей. От ужина не отказался, рассказал, что следует немедленно починить в доме, где покупать в деревне продукты. Посоветовал им завести собаку для охраны. Так и стал Панкрат другом семьи: помогал по хозяйству, отремонтировал дом и присматривал за ним, показывал правильные места с ягодами и грибами. А затем появилась Варя и, с тех пор, как начала ходить, Панкрат сделался ей нянькой. Не по собственной воле: просто однажды родители отвлеклись, а Варя уверенно прошлёпала к Панкрату во двор. Тогда он принёс её обратно. И ещё раз десять терпеливо возвращал, а потом махнул рукой — и в прямом смысле, и в переносном.

***

После выхода на пенсию родители переехали в деревню насовсем, оставив Варю в городе, который она не любила. А потом случилась беда: по осенней дороге, после первого снега, папа с мамой поехали за продуктами в ближайший городок, где открылся большой супермаркет, и попали в аварию. В их старенькой авто въехал какой-то лихач: не справился с управлением, буквально столкнул машину в кювет — обычная история. Родители погибли мгновенно.

Варя плохо помнила те дни: кто сообщил ей о случившемся, как она приехала на опознание, как прошли похороны. А потом она сидела одна в полутёмном деревенском доме, полном воспоминаний, и было сложно дышать: слёзы стояли комом в горле, но никак не получалось заплакать, потому что не верилось в реальность происходящего. Панкрат пришёл с бутылкой водки, налил полстакана, достал откуда-то пару кусков колбасы и пакет сока, и почти силой заставил Варю выпить:

— Пей, не то клизму тебе сделаю.

Варя выпила, в животе стало жарко, а в голове тихо и пусто, и сразу стало ясно, что всё происходящее — правда. Она уткнулась в грудь Панкрату и зарыдала, а он гладил её по голове, как в детстве, словно она ободрала коленку, или мама не разрешила взять в дом ещё одного щенка. Она рыдала от страха перед будущим, от обиды, от злости и непонимания: как жить дальше?

Со временем стало легче. Болеть не перестало, просто Варя научилась упаковывать в ящичек все воспоминания: и хорошие, и плохие, — эмоции, боль — и прятать его подальше. Она тосковала по родителям, по прежней жизни, по ушедшему, как тогда ей казалось, счастью. И как только получила диплом и первую работу — писать новости в городском онлайн-журнале, — сдала городскую квартиру знакомым знакомых, а сама переехала в деревню. Ей казалось, так она будет ближе к маме с папой и к тому счастливому времени.

Почти сразу же после смерти родителей Варя начала вести блог — чтобы не сойти с ума самой и не свести с ума окружающих. Поначалу в нём были только фото из леса: деревья, цветы, ягоды, грибы, рассветы и закаты, и грустные тексты — о том, как Варя скучает по родным людям. Неожиданно стали появляться подписчики, они хвалили фото, утешали и поддерживали Варю, и незаметно стали той частью Вариной жизни, отказаться от которой она уже не могла. Она не думала о заработке на блоге (хотя и не помешало бы) или славе: просто привыкла, что есть кто-то, с кем можно поделиться. Но вчерашним поделиться с подписчиками она бы не смогла. Зато был Панкрат, к нему она и отправилась.

Панкрат слушал, крутил в больших мозолистых руках пластмассовую зажигалку.

— Ох, Варька, вареников тебе в миску! Ну и натворила ты делов. Ты не рыдай, не рыдай, тут слезами-то не поможешь. Думать надо. Давай-ка, вон, обед сваргань, я рыбки с утра наловил. А я перекурю, подумаю.

Может от того, что Панкрат совсем не стал её ругать, а может от того, что занялась Варя привычным, понятным ей делом, стало спокойнее. Она даже плакать перестала и принялась чистить рыбу. Курил Панкрат долго, уха уже тихонечко булькала на плите, а когда вернулся, какое-то время молчал, поглаживая усы.

— Значит так. Сначала давай с машиной разберёмся. Тащи этот свой мобильник, узнаем, где она и как её можно забрать. А про бабу эту ты чего знаешь? Как зовут, сильно ли пострадала?

Варя этого не знала и снова принялась плакать.

— Тьфу ты! Ну чего ты всё рыдаешь-то? Не знает ничего толком, а всё рыдает! Живы все, и то ладно! Ума палата, а ключ потерян! Иди, говорю, за телефоном! Звонить будем.

Потом они долго звонили: сначала узнали всё про машину, потом Панкрат говорил с разными знакомыми. Знакомых оказалось много. В хорошие дни, когда не пил, Панкрат работал плотником, и руки у него были не золотые даже, а платиновые. В числе других заказчиков Панкрата нашелся и юрист, который с профессиональным интересом выслушал историю и деловито предложил компенсировать потерпевшей неудобства. А когда выяснилось, что денег у Вари нет, кредит на машину, содержание дома и расходы на жизнь сжирали и зарплату, и доходы за аренду городской квартиры, посоветовал сначала узнать, что сама потерпевшая хочет, а потом перезвонить.

Остаток дня заняла дорога в город, потом пришлось решать вопросы с машиной, которая оказалась на ходу, только аккумулятор сел, и ещё какое-то время они возвращали её к жизни.

На обратном пути заехали в больницу, и Варя уговорила дежурную медсестру рассказать ей про состояние пациентки, узнала, что ту прооперировали и что ходить она теперь не сможет два, а то и три месяца. А потом медсестра жалостливым шёпотом рассказала, что ни родственников, ни друзей у той пациентки нет, а вот денег, видать, много, потому что в середине дня её перевели в отдельную палату и занималась всеми вопросами секретарша, а не кто-то из близких.

Всю дорогу Панкрат молчал. Только дома сказал:

— Вот что, Варька, раз деньги у неё есть, а у тебя нет, то и предложить ты ей можешь только то, что есть у тебя. Привози её сюда, на ноги бедолагу ставить будем, ухаживать в четыре руки. Ты, главное, так предложи, чтобы она согласилась.

И Варе немедленно стало легко! Так легко, что плакать она совсем перестала и начала думать, как обустроить свободную комнату в доме, чтобы Алевтине Павловне, — имя ей тоже назвала медсестра, — было удобно. Даже хватило смелости сделать фото разбитой машины и рассказать в блоге, что натворила.

На удивление, никто Варю не ругал, ни подписчики, которые, наоборот, её подбадривали и даже помощь предложили, ни Панкрат, который, вернувшись, обнаружил на плите почти выкипевшую уху.

***

В понедельник Полина приехала на работу и первым делом поинтересовалась состоянием пациентки после пятничного ДТП. Медсестра — с удовольствием опытной сплетницы — затрещала:

— А с ней цирк-то какой, Полина Сергеевна! Она в субботу днём, как пришла немного в себя после наркоза, попросила телефон. Позвонила своей помощнице, та прискакала, в руках пачка денег! Оказывается, непростая пациентка-то дамочка! Перевели мы её в отдельную платную палату, нянечкам перепало, медсёстрам, и про хирурга она всё спрашивала. Вас, получается, искала? А сегодня тут как тропа муравьиная: носят и носят цветы, коробки, корзины — и всё к ней. Олигарх, одним словом, или любовница чья-то? Что интересно, посетителей больше не было. Кроме той, что в субботу приходила. Так и лежит одна, ни с кем не разговаривает, — и протянула Полине медкарту, — совсем одна, представляете?

— Понятно. Представляю. А где лежит-то, в какой палате? — у Полины рассказ медсестры вызвал отвращение. Она отвела взгляд, пока та не заметила неприязни.

Узнав номер палаты, Полина поправила халат, взяла медкарту и направилась на этаж выше проведать загадочную пациентку. Двери лифта почти закрылись, когда в проёме вдруг появилась дурёха — пятничная горе-водительница, — о которой Полина думала все выходные. Ловко, бочком, залетев в лифт, она радостно выпалила:

— Здравствуйте, Полина Сергеевна! Меня Варя зовут, помните? В смысле, не как меня зовут помните, а вы в пятницу меня спасли, помните? — и стянула шапку, сжала в руках на груди, как крепостной перед барыней.

— Здравствуйте, Варя. Положим, «спасли» — это слишком громко, седативное вкалывали, помню, царапины йодом смазали, а спасли это не про такое.

Варя согласно, но и нетерпеливо замотала головой и перебросила за спину толстенную светлую косу.

— Да, да, да. Это хорошо, что вы меня помните, потому что у меня к вам очень важный вопрос.

Тут двери лифта открылись, и Варя понизила голос, поспешая за Полиной.

— Я хочу помочь Алевтине Павловне пройти реабилитацию. Мне сказали, что ей некоторое время совсем нельзя будет двигаться, а потом с ограничениями, и так целый год — пока пластину не вытащат. У меня нет денег, совсем нет. Но я могу за ней ухаживать! — руку она так и продолжала держать у сердца, будто клятву давала.

Они остановились у палаты Альки, дверь была приоткрыта, и Варя зачастила шепотом:

— Понимаете, мне ещё сказали, что у неё совсем-совсем никого нет. В смысле вот эти цветы и вот это всё, — она махнула рукой на подоконник и стол около него, заставленные букетами, открытками и коробками с дорогими конфетами, — это работники же её прислали и всякие партнёры деловые, а близких людей у неё нет. Вот я и подумала, что должна, нет, просто обязана помочь ей! Но я хочу увезти её из города, в деревню. Здесь недалеко, всего тридцать километров, ну сорок, там и воздух у нас, и лес, и продукты натуральные.

— Рай у вас там, одним словом, правильно? — скептическим шёпотом поинтересовалась у дурёхи Полина, подняв бровь.

— В смысле обстановки не особенно рай, нет. Ни евроремонта, ничего такого. Но удобства в доме, вы не подумайте! Мне бы просто знать, сколько вы бы взяли за посещение, вы же врач, а других врачей я не знаю. А нам точно-точно понадобится медицинский контроль, или как это называется?

— Простите, но я вынуждена поинтересоваться: вы это делаете ради смягчения наказания? Потому что если вы это делаете ради этого, то лучше найдите и дайте просто денег, что ли, — Полина искренне не понимала: зачем взваливать на себя заботу о постороннем человеке? Или деваха ничего делать не будет, а отдуваться придётся родителям? Так, вроде бы, не похожа на мажорку, даже милая, хотя и глупенькая.

— Да нет же! Не надо мне никакого смягчения! Оказалось, что свидетелей очень много и все видели, как она пошла на красный, а у меня скорость была небольшая. И трезвая я была, и штрафов у меня нет просроченных, да никаких нет — я не злостная нарушительница. Я просто помочь хочу, понимаете? Я точно знаю: она там быстро поправится.

«Точно, — разом поверила Полина, — просто хочет помочь. Идеалистка хренова, куда только родители смотрят?»

— Хорошо, а что сама Алевтина Павловна говорит по этому поводу?

И тут Варя резко покраснела. Полина даже испугаться успела (вдруг давление?), опустила синие-синие глаза, наполнившиеся непрошеными слезами, и сообщила:

— Я с ней разговаривать боюсь, я думала, мы вместе поговорим. Она же сердится на меня, наверное, — и руки у неё повисли вдоль туловища.

— Чего? — поразилась Полина и, кажется, немного повысила голос. — Круто вы, конечно, придумали. То есть это я должна сейчас уговорить пациентку уехать к чёрту на рога, когда сама даже этих рогов не видела?

— Но вы же врач! И вы её не сбивали! Кому из нас она поверит?

— А что мне-то с того, что она кому-то из нас поверит?

— Но…

— Вы обе явно никогда не проводили деловых переговоров, — неожиданно донёсся из палаты спокойный и уже почти не хриплый голос. — Во-первых, вас прекрасно слышно и, хотя детали от меня ускользнули, общее представление о предмете разговора я сложила. Во-вторых, если вы планируете единым фронтом выступать против третьей стороны или чего-то от неё добиться, вам следовало сначала достичь согласия между собой, а налицо если не конфликт интересов, то критическое недопонимание точно. Может быть, вы зайдёте, и мы поговорим? Я не кусалась и раньше, а теперь ещё и не хожу, меня можно не бояться.

Полина бросила негодующий взгляд на Варю, Варя ответила ей умоляющим, — и обе они с видом провинившихся школьниц зашли в палату. В палате было прохладно и тихо, сильно пахло цветами. Перемешиваясь с обычными больничными — хлорки и варёной капусты, — запах был невыносимым.

— Здравствуйте, я Варя! Это я вас сбила, простите, пожалуйста, я не специально! — пропищала Варя.

— А я Полина Сергеевна, я хирург и я вас оперировала. Вполне себе специально и осознанно, чтобы вы могли продолжать ходить, — сердито представилась Полина.

Алька подумала, что этой брюнетке, похожей на французскую актрису, имени которой она не могла вспомнить, удивительно подходит её имя.

— Чудесно. Вероятно, вы обе уже в курсе, что меня зовут Алевтина Павловна и мне следует проверить зрение, раз я не в состоянии отличить зелёный сигнал светофора от красного. Так о чём был спор?

— Понимаете, Алевтина Павловна, — Варин энтузиазм таял на глазах, — я бы очень хотела вам помочь. У меня нет денег, но я готова возмещать расходы, вы не подумайте, я могу вам отдавать часть своей зарплаты. Но не в этом дело. Сейчас же весна, и я вас сбила, и так, понимаете, неудачно, реабилитация будет долгая. Вот я и подумала, давайте поедем ко мне в деревню, а то кто за вами будет ухаживать? А я могу, я умею и Панкрат мне поможет, и нам только в радость. А у меня там и воздух…

— И удобства в доме, — подсказала Полина. Сердиться она перестала и с трудом сдерживала смех.

— Да, удобства в доме! И я…

— Варенька, простите, сколько вам лет? — перебила Алька.

— Мне двадцать четыре. Да вы не подумайте, это я просто сильно волнуюсь. Я когда волнуюсь, всё время так говорю, но это же хорошее предложение! Правда, хорошее, вам будет удобно, и Полина Сергеевна нас навещать будет. Правда же, Полина Сергеевна?

— Полина Сергеевна будет вас навещать, — с преувеличенной серьёзностью подтвердила Полина. — Будет, если такая необходимость возникнет, перспективы-то, конечно, прекрасные: и дом с удобствами, и воздух свежий, и лес даже. Я сама не была, но описание заманчивое…

И тут Варя снова заплакала — сразу навзрыд и отчаянно, вытирая слёзы руками и шапкой, — как маленький ребенок.

— Вот вы смеётесь, а мне не смешно. Это же я человека сбила! И это полный отстой! И я, правда, помочь хочу, и места у нас красивые. Что вы смеётесь? Ой, простите, конечно, Алевтина Павловна, вам хуже, я понимаю. Но физически! А мне плохо, знаете, как плохо? У меня душа болит, я ни спать, ни есть не могу. Хотя, если подумать, это мне даже полезно, не есть в смысле.

— Варя, прекратите немедленно. Пожалуйста. — Алька говорила тихо, но и Варя и Полина вытянулись, будто и впрямь были хулиганами, которых отчитывал директор школы. — Я не дам вам сейчас ответа и, поправьте меня, Полина Сергеевна, если это не так, ответ мой сейчас и не нужен: завтра меня не выпишут, время в запасе есть. Я обещаю обдумать ваше предложение и сообщу о своём решении. Вы мне только номер оставьте, пожалуйста.

— Да, да, да. Хорошо. Конечно, Алевтина Павловна. Давайте я вам сейчас запишу, сейчас, только блокнотик найду вот, — Варя с головой нырнула в рюкзак.

— Спасибо, Варя. Полина Сергеевна, можно просьбу? Удобно ли будет предложить девочкам-медсёстрам цветы? Они так сильно пахнут, у меня голова болит.

— Да, думаю, да. Как вы себя чувствуете?

— Спасибо. Сегодня намного лучше. Я так понимаю, что мне колют обезболивающие препараты?

— Пока да, послеоперационный период. У вас какие-то опасения или аллергия? — Полина листала медкарту.

— Вот, я записала, записала на листочке. Выздоравливайте, Алевтина Павловна! Я к вам завтра приду! — Варя выскочила из палаты.

— Какая… энергичная девушка, — с непонятной интонацией заметила Аля.

— Боевая! — засмеялась Полина. — Кстати, если хотите моё профессиональное мнение по поводу её предложения…

— Нет, спасибо. Не думаю, что стоит об этом думать, откровенно говоря. У меня достаточно средств, я могу позволить себе квалифицированную сиделку. Домработница у меня уже есть, водитель тоже. Просто расстраивать девочку так сразу не хотелось.

— Да, понимаю вас. Ну, что же, раз вопросов и жалоб нет, я тоже пойду. Про цветы помню, к вам зайдут, заберут. Выздоравливайте!

— Спасибо, — Алька закрыла глаза и мгновенно провалилась в сон.

Полина тихо прикрыла дверь.

***

Альке снился вечер. Будто бы она отпустила и водителя, и домработницу Лидию, и сиделку, лица которой не видела, а имени не знала.

Она была дома, в своей квартире: той, что побывала на обложках минимум пяти журналов только за последний год. Ремонт в квартире Алька делала примерно раз в три месяца. Как только появлялся новый тренд в дизайне интерьеров, или выпускали интересное покрытие для пола или стен, а сама Алька уезжала в командировку — в квартире начинался ремонт. Поэтому общей концепции не было: так, условная эклектика. Зато можно было демонстрировать заказчикам разные решения.

Квартира была просторная, объединённая из двух, поэтому с двумя санузлами и большой гардеробной — нарядов было много. Алька воспринимала одежду, как сценические костюмы. Поскольку роли ей приходилось играть разные, то в гардеробной можно было найти и косуху, которой позавидовал бы любой байкер, и манто, в котором прилично было появиться на приёме у английской королевы. Деловые «пары» — с юбками и брюками, — вечерние платья, игривые сарафаны, джинсы и спортивные костюмы. А еще обувь, сумки, ремни и коллекция тёмных очков. Словом, любой, кто решил бы встретить Альку по одёжке, признал бы, что одета она всегда уместно. Благо, сидело всё это на ней, — высокой и практически плоской, — отменно.

Она знала, что некрасива: к мальчишеской фигуре прилагалась мальчишеская же стрижка, волосы самого обычного пепельного оттенка, совершенно незапоминающееся лицо. Особенно если над ним не поколдовали визажисты, услугами которых она непременно пользовалась перед презентациями, благотворительными вечерами и прочими публичными мероприятиями. Однако на внешность Алька не жаловалась.

Во сне она была не в гардеробной, а в спальне: лежала в кровати. Рядом с кроватью появился стол, на нём стояла вода, разноцветные соки в бутылочках, лекарства, тут же был ноутбук. На огромной плазменной панели, висящей напротив кровати, мелькали кадры фильма. Почему-то чёрно-белого, хотя в жизни она предпочитала цветные, простые и понятные, без лишнего пафоса и смысла, — ради развлечения. Не различала актёров, не запоминала имена, хотя с некоторыми её знакомили всё на тех же мероприятиях. Алька хотела переключить канал, но не могла найти пульт. Поискала глазами, пошарила вокруг себя и на столе, аккуратно приподнимаясь, насколько это было возможно. Пульта не было. И вообще не хотелось никакого кино.

Квартира внезапно показалась душной. Стены — три одного цвета и одна, как полагается, акцентная, в крупных тропических цветах, — давили. Свет от дизайнерского светильника, привезённого из Франции, резал глаза. Вновь навалилось то чувство, от которого она сбежала — тогда, с корпоратива. Чувство безграничного одиночества и беспомощности.

— Алевтина Павловна, проснитесь! Проснитесь же! — молодая медсестричка встревоженно трясла её за плечо. — Вы кричали. У вас всё в порядке? Болит что-то, врача позвать? Да вы вся мокрая, подождите, я вам промокну лицо.

— Нет, простите. Ничего не болит. А который час?

— Так обед уж скоро, вы давно спите, хотя вам и полезно. Попить?

— Да, спасибо. И дайте мне, пожалуйста, телефон и вон тот листочек, на столе, там номер записан.

***

Провалила Варя задание! Вот и как теперь Панкрату объяснить, что она сделала всё, что могла, но ни врач, ни Алевтина Павловна её стараний и их с Панкратом предложения не оценили, и даже посмеялись над ней. А ведь и правда — хорошее предложение!

Да, у неё, конечно, не роскошный особняк, вроде тех, что начали появляться в деревне лет десять-пятнадцать назад: из кирпича, с красивыми ухоженными лужайками и продуманным ландшафтным дизайном, который едва можно было рассмотреть за высоченными заборами. Но Варин дом был уютным, светлым и пах деревом. Панкрат так хитро его перекроил и перестроил, что из покосившейся избушки получились три, пусть и не особенно большие, комнаты и просторная кухня, совмещённая со столовой, — с настоящей русской печью.

Больше всего Варя любила террасу, тоже деревянную, широкую, с видом на лес. Пол на ней был застелен разноцветными вязаными половичками — она сама вязала; — на внушительном деревянном столе, — тоже Панкратовых рук дело, — весной и летом всегда стоял кувшинчик с полевыми цветами. С одной стороны стола расставлены тяжеленные резные стулья, с другой — удобная скамья со спинкой, заваленная пёстрыми подушками.

Главной достопримечательностью террасы было кресло-качалка. Панкрат подарил его Вариной маме на день рождения. Когда мама погибла, Варя долго не могла садиться в него, а однажды, пересилив себя, села — и почувствовала, что, как в детстве, сидит у мамы на коленях. С тех пор это её самое любимое место. На зиму кресло заносили в дом и ставили у печки. Кресло часто появлялось на фото в Варином блоге и собирало лайков чуть ли не больше, чем селфи самой Вари. Оно и понятно: не «Икея» штампованная, а ручная работа, да какая искусная!

На участке никакого ландшафтного дизайна не было, зато росли раскидистые старые деревья: яблони, вишни, сливы и груши. Был и малинник: малина поспевала крупная, сладкая, так и таяла на языке. Малину нужно было есть со сметаной, которую все знающие в деревне покупали у бабы Светы. Очень уж вкусная сметана (и сливки к кофе, и творог) получалась из молока коровы Зорьки.

А ещё было много сирени, по весне она лезла в дом и пахла так, что аромат можно было консервировать на зиму. А уж сколько желаний загадывалось на цветах с пятью лепестками!

Дорога до Панкрата предстояла долгая, потому что Варя не смогла утром заставить себя сесть за руль и сейчас тряслась в автобусе. Пожалуй, она успеет полистать ленту — аж с пятницы в Интернет не заходила! Телефон нашёлся в закутке на дне огромного рюкзака и внезапно зазвонил. От неожиданности Варя вздрогнула, телефон снова провалился в нутро, и оттуда продолжал голосить, пока она не нащупала его вновь. Номер был неизвестный, Варя ответила и, перекрикивая кряхтение дряхлого автобуса, прокричала:

— Алло? Слушаю! Я вас слушаю, только говорите громче, у меня плохая связь!

— Варя? Здравствуйте ещё раз. Это Алевтина Павловна. Послушайте, Варя, я обдумала ваше предложение и готова на него согласиться. Но есть условия, которые мы обсудим при личной встрече. Когда вы сможете подъехать?

Пара бабушек, сидящих по соседству, подскочили и перекрестились после Вариных «Уииииии! Обалдеть!» и торжествующих жестов, но ей было всё равно, и она прокричала:

— А когда, когда нужно, Алевтина Павловна? Я недалеко совсем уехала, я могу вернуться сейчас! Вернуться? Я могу!

— Нет, Варя, — голос Алевтины Павловны был спокоен, но парадоксальным образом чётко слышен, словно она и помехами управляла. — Давайте встретимся в пятницу, думаю, к этому моменту будут ясны сроки моей выписки.

— Да, да, да! Конечно! Я тогда в пятницу приеду!

— Всего хорошего, Варя.

— До свидания, Алевтина Павловна!

Никогда ещё Варе так сильно не хотелось побыстрее оказаться дома. От остановки не шла даже, бежала, игнорируя весенние лужицы и распугивая купающихся там воробьёв. И, едва свернула на свою улицу, закричала:

— Панкрат! Панкрат! Выходи скорее!

Панкрат показался на пороге дома, поспешил во двор, вид у него был встревоженный:

— Чего орешь-то, тундра ты не электрифицированная! Всех собак мне перепугала!

Это была неправда: собаки скакали вокруг приплясывающей Вари и радостно лаяли, а сама она кинулась обнимать Панкрата, хотя сделать это было непросто — ростом Варя была ему хорошо если по грудь.

— Она согласилась, согласилась! Она сначала отказала, а потом я в автобусе была, а она звонит и соглашается! Панкрат! Прикинь, да?

— Ну дела! Ты давай тут оперу свою сворачивай, готовиться будем. Пандус нужен, и в доме посмотреть надо: что заменить, что подделать, то да сё. Времени-то у нас сколько есть? — лицо у Панкрата сделалось серьёзное и озабоченное: в уме он уже прикидывал, сколько материала потребуется для работы.

— Не знаю, я в пятницу к ней поеду, разговаривать будем. Как же я рада, Панкрат!

— Ты раньше времени-то не радуйся, это ж не щенка приблудного приютить, она живой человек, а какой — мы и знать пока не знаем.

— А мне кажется, всё у нас будет замечательно! Не паникуй, Панкрат! — прокричала Варя и убежала к себе. Собаки затихли и разбрелись по своим делам, а сам Панкрат ещё некоторое время курил, а потом пошёл за рулеткой.

***

В пятницу Варя проснулась чуть свет и отправилась в больницу. На автобусе, потому что заставить себя сесть за руль она снова не смогла. Ей было страшно, так страшно, что она даже в ремонт не отгоняла машину, да и не было денег на непредвиденные расходы. Работу на сегодня она сделала заранее, а ещё предупредила, что ей в ближайшее время потребуется отпуск. Начальство, вопреки ожиданиям, проявило понимание и пообещало отпуск дать. Так что всё и впрямь пока складывалось по оптимистичному Вариному сценарию.

Перед тем как зайти в палату, она отдышалась, стащила шапку, постучала и просунула голову в дверь:

— Доброе утро, Алевтина Павловна! Можно?

— Да, конечно, Варя. Заходите.

Алька нещадно ругала себя за принятое решение. Что за дикая идея? Променять комфортное жильё в городе, привычный уклад — на что? Но потом вспоминала недавний сон и прекращала ругать.

— Вы хотели поговорить? — прервала затянувшееся молчание Варя.

— Да, да. Обсудить наши с вами… «Каникулы в Простоквашино». Люди мы взрослые, со своими привычками, давайте договоримся так: возьмём испытательный срок, скажем, пару недель. Если к тому моменту у каждой из нас ещё сохранится желание продолжать это, оставим как есть. Если нет, расходимся и не держим друг на друга зла. Что скажете?

— Конечно! Если вам не понравится, то я вас держать не буду. Но вам понравится! Живу я одна, мешать вам никто не будет, — Варя улыбнулась, а Алька в очередной раз удивилась её оптимизму и уверенности, потому что сама она сомневалась в затеянной авантюре.

— Ещё я хотела уточнить, есть ли в доме интернет? И ещё мне потребуется какое-то место, комната для переговоров и совещаний. Часть я, безусловно, перенесу в онлайн, но это не всегда удобно.

— Да, интернет у нас есть, очень даже быстрый, я и прямые эфиры веду без проблем, и сериалы смотрю. Вы, кстати, сериалы любите? А комнату мы найдём, можно в столовой организовать!

— Хорошо. Ещё момент: я придерживаюсь правильного питания. Поэтому я, разумеется, буду выделять какую-то сумму на продукты, но подходит мне не всё. Надеюсь, с этим не будет проблем?

Варя чуть не захлопала в ладоши:

— Классно! Мне тоже не помешает, будем вместе на ПП! А я ещё и рецепты буду постить!

Альке Варя напоминала мультяшных принцесс, но не диснеевских, а российских. Был какой-то со смешным конём — её приглашали на презентацию. Героиню звали Забава — вылитая Варя. Среднего роста, чуть пухловата, коса светлая, глаза васильковые, нос с веснушками. И говорила, как Варя, — быстро-быстро.

— Хорошо. Тогда я попрошу домработницу собрать вещи. За ними нужно будет заехать, получится?

— Да, конечно! Я вот только… — Варя замялась, — из ремонта машину заберу, и заеду!

— Давайте лучше так: я попрошу водителя, его зовут Сергей, и он всё привезёт. Договорились?

— Да, только у меня вопрос: а как мы вас повезём? Нужно лёжа, а машина у меня не очень большая…

— Не волнуйтесь, этот вопрос мы с Полиной Сергеевной обсудим. Пока выписывать меня собираются в среду, ближе к обеду можно будет поехать. Успеете подготовиться?

— Конечно! Мы уже с Панкратом, это мой сосед, я вам говорила, готовимся. Он всё оборудует, будет круто-круто!

— Вот и договорились. Спасибо, Варя, это было неожиданное предложение, но я его ценю. Посмотрим, что из этого получится.

— Ой, я так рада, так рада! Точно вам говорю — огонь идея! Я пойду тогда, Алевтина Павловна! Выздоравливайте!

— Спасибо, Варя.

И уже когда дверь за Варей почти закрылась, в спину ей донеслось:

— «Острые козырьки».

— Чего? — удивлённая Варя обернулась.

— Вы спросили, люблю ли я сериалы. Я люблю «Острые козырьки».

— О, да мы с вами подружимся! Это же из-за Томаса Шелби? Горячий пирожок! — подмигнула Варя.

— Посмотрим, — ответила Алька и впервые за последние дни улыбнулась.

***

Новость Полина узнала на следующий день. Одна из медсестёр передала ей просьбу Альки: та просила заглянуть. После приветствий и обсуждения самочувствия пациентка сказала:

— Полина Сергеевна, я решила согласиться на предложение Варвары. Никогда не была даже в деревне: пора постигать новое. А когда, если не сейчас, пока я в таком… неформатном состоянии. Вы, кажется, тогда хотели высказать своё профессиональное мнение, а я вас перебила.

— Ёжкин кот! Вот это новость! Знаете, а я считаю, что это правильно. Я вам как хирург могу сказать: на восемьдесят процентов успех реабилитации зависит от эмоционального состояния пациента. Варвара мне кажется девицей милой и позитивной, как уж у вас там всё сложится, сказать трудно, но идея неплохая. А, может быть, даже отличная!

— Я рада, что вы так считаете. Мне кажется, что я поддалась эмоциям, хотя обычно так не поступаю. Ваш взгляд со стороны мне помог, спасибо. Тогда мне бы хотелось обсудить, как можно заказать услугу транспортировки. И ещё. Знаю, Варя вас спрашивала: сможете ли вы посещать меня? Разумеется, я заплачу, а возить вас может мой водитель.

— Давайте так: с транспортировкой вопрос решим, это не проблема. И по второму вопросу проблем тоже не будет, у меня не лапки, работы не боюсь. Только мне нужно понять, как, когда и сколько раз это делать. Вы же понимаете, большую часть времени вам придётся делать упражнения самой, это очень важно!

— Да, конечно. Но мне будет спокойнее, если вы будете дополнительно приезжать.

— Вот и договорились. Набирайтесь сил, я завтра с новостями загляну!

Вечером Полина позвонила Марии Семёновне и рассказала про неожиданный поворот.

— Ну! И стоило трагически заламывать руки под коньяк? Говорила же, время всё расставит по своим местам!

— Бабусь, ну ты-то у меня философ, а я? Я женщина нервическая, но рада я за них, прямо ух как рада!

— И опять спешишь же, Поля! Поживём — увидим.

— Нет уж, пусть подольше вся эта история продлится, мне к отпуску деньги не помешают!

— И эта девочка когда-то была пионером!

— Пионеркой! Сейчас правильно говорить пионеркой, если хочешь выглядеть прогрессивно!

— Пожалуй, и пионеркам, и пенсионеркам пора спать. Звони, Поль, мне же интересно теперь, как всё пройдёт!

***

А прошло всё отлично. К среде Полина помогла Альке приобрести кресло-коляску — современное и лёгкое, — договорилась о перевозке. Варя уже звонила, отчиталась, что вещи водитель Сергей привёз и спросила, не напоить ли его чаем? Чаем Алька поить запретила и сообщила, что они выезжают вместе с Полиной Сергеевной, вот их можно будет и чаем напоить, и накормить даже.

Панкрат с Варей ждали машину ещё на повороте и сильно нервничали. Но Альку переместили в постель профессионально и быстро.

В дом, даже не разглядев его толком, она влюбилась немедленно и крепко. Той любовью, которой только архитектор и дизайнер может полюбить идеальное место. Его невозможно создать из модных материалов, с использованием новых технологий. У этого места была душа. Ей понравился запущенный сад, небрежно разбросанные по вместительной террасе половички, перекликающиеся цветом с подушками на скамье у гигантского стола. Роскошное кресло-качалка, тёмно-синий шерстяной плед, перекинутый через подлокотник. Светлая столовая, где основным акцентом служила исполинских размеров печь, — привела в восхищение. Комната, в которой ей предстояло жить, была маленькой, но уютной и опрятной. Здесь пахло деревом, свежестью и неизвестными Альке травами. Полы рассмотреть она не успела, стены же были аккуратно обшиты деревянными светлыми панелями и увешаны фотографиями в рамках. Огромное окно с деревянной рамой открывалось на две стороны и выходило в сад. Обстановка была скромной: слева от входа, у стены стояла кровать, рядом с ней — небольшой комод, он же прикроватная тумба. С другой стороны стоял огромный шкаф, упираясь в потолок и занимая по ширине всю стену. На окне висели шторы с мелким цветочным рисунком, из такого же материала было сшито покрывало на кровати. Кресло как раз встало у окна, и Алька подумала, что оттуда что-то предусмотрительно убрали.

Конец ознакомительного фрагмента.