Последний выпуск

Наоми Новик, 2021

Пережить выпускной в Шоломанче смогут не все. Лишь немногие покинут стены школы, остальных ждет ужасная участь. Но сейчас у Галадриэль проблемы посерьезнее: кажется, школа решила сделать все, чтобы она и вовсе не дошла до выпускного зала. Иначе как объяснить то, что безумное количество злыдней ополчилось на нее – и только на нее! Что ж, Галадриэль готова принять вызов. Однако чего ей это будет стоить? Ведь согласно пророчеству, она та, кто может уничтожить не только школу, но и весь мир…

Глава 3

Лескиты

— Я в любом случае согласилась бы, — чуть ли не со слезами сказала Хлоя, вручая мне разделитель маны — очевидно, она сомневалась, что я ей поверю. — Честное слово, Эль.

— Знаю, — мрачно ответила я и взяла разделитель, но выражение лица у Хлои оставалось все таким же жалким; видимо, мой голос звучал не слишком ободряюще. Поэтому я добавила:

— Если бы ты отказала мне, он бы не напал.

Я произнесла это с особым выражением, потому что Хлоя могла бы уже и сама догадаться.

На нас напал достаточно умный злыдень, способный тихонько таиться среди подушек, которые она, вероятно, унаследовала от предыдущего ньюйоркца… таиться, может быть, год за годом, экономя энергию и пожирая всех, кому не посчастливилось оказаться в комнате Хлои в одиночку. Члены анклавов регулярно так делают — приглашают приятелей вместе позаниматься после ужина, прекрасно сознавая, что кому-то придется зайти первым и проверить, чисто ли в комнате. Тварь бросилась на нас не потому, что внезапно утратила самообладание. Она сделала это, потому что Хлоя собиралась заручиться моей поддержкой.

Хлоя нахмурилась. Но она была неглупа, и ее только что ткнули носом в проблему. Справившись с базовой обработкой информации, она прикинула все возможные последствия — так быстро, что соответствующие эмоции вереницей промелькнули на ее лице. Она убедилась, что я не выдумывала. Школа действительно объявила мне войну, и злыдни тоже; я действительно была сильна — глаза Хлои перебежали на аккуратный рядок чудовищных ингредиентов. Тот, кто общается со мной, рискует оказаться на линии огня…

Когда она, по моим подсчетам, добралась до этого пункта, я сказала:

— У меня есть запас кристаллов. Я наполню их и верну разделитель.

Хлоя некоторое время молчала, неотрывно глядя на лежавшие на полу останки. Затем она медленно произнесла:

— Ты пользуешься чистой маной. Это… потому что… — она не договорила, но все и так было понятно.

Я уже сказала, что Хлоя не дура. Она взглянула на меня, слегка вздернула подбородок и звонко произнесла — с таким видом, как будто объявляла это всему миру:

— Оставь себе. Тебе, возможно, еще пригодится.

Я — воплощенная неблагодарность — пыталась подавить сильнейшее желание огрызнуться. И тут Хлоя осторожно добавила:

— А… Лю и Аадхье тоже нужно?

Она хотела присоединиться к нашему союзу.

Я не могла бездумно выпалить «нет», потому что нельзя было отвечать, не посоветовавшись с Аадхьей и Лю. Тем временем я успела бы остыть и понять, что очевидный, благоразумный и справедливый ответ — «да».

Я не хотела вступать в союз с Хлоей Расмуссен. Я не хотела быть одним из тех счастливчиков, чьи союзы снисходительно подгребает под крылышко какой-нибудь член анклава, располагающий маной, влиятельными друзьями и полным сундуком полезных вещиц. Разумеется, к этому стремится большинство команд, в которых нет ни одного члена анклава. Даже если Хлоя не имела этого в виду, все именно так и подумают. И будут правы: мы вытащим Хлою, Хлоя вытащит нас, и мы оставим позади тех, у кого нет шансов.

Но Хлоя имела право задать вопрос, раз уж я сама явилась к ней просить помощи; и у нее хватило смелости об этом заговорить, тогда как она могла просто заплатить мне за то, что я спасла ее от нападения… которое произошло лишь потому, что она была готова задаром поделиться со мной маной. Хлоя предлагала нечто большее, чем справедливая цена, пусть даже несправедливой была сама возможность предложить мне это, и если я, невзирая ни на что, намеревалась ей отказать, Аадхья и Лю имели полное право назвать меня идиоткой.

— Я с ними поговорю, — неуклюже буркнула я, и, как вы догадываетесь, через три дня мне пришлось вывести имя Хлои на стене рядом с женской душевой, где мы записывали свои союзы.

Лю написала свое имя китайскими иероглифами рядом с моим. Разделитель маны у нее на запястье блестел и переливался. А потом мы все вместе отправились завтракать, и как минимум двадцать тысяч человек поздравили нас — то есть меня, Аадхью и Лю — с приобретением. Мы слышали гораздо меньше поздравлений в конце прошлого семестра, когда записали на стенке свои имена, пусть даже наш союз оказался первым.

И в довершение всего Орион меня даже толком не поздравил — он сказал:

— Здорово, что вы с Хлоей подружились.

Он произнес это с пугающей надеждой в голосе, наводящей на мысль, что ему остался один шаг до окруженной сердечками надписи «приди ко мне, моя любовь».

— Я опаздываю на урок, — сказала я и удалилась в относительно безопасные недра аудитории, отведенной мне под индивидуальные занятия. Там свое внимание на меня мог обратить максимум злыдень-людоед.

Через месяц после начала семестра я перевела четыре дополнительных страницы из сборника сутр Золотого камня. Они содержали единственное заклинание в три строчки на ведическом санскрите, и его смысл я поначалу не поняла. В нем было семь незнакомых слов, которые имели множество значений. Остальные четыре страницы занимал пространный комментарий на средневековом арабском; речь шла о том, почему употреблять это заклинание можно, пусть даже на первый взгляд оно и «харам», поскольку в процессе используется вино. По большей части комментарий не содержал ничего полезного, например объяснений, зачем, собственно, заклинание нужно и каким образом использовать вино. Впрочем, кое-что полезное все-таки было, поэтому пришлось пробираться сквозь риторическую пену ради горстки подробностей.

Тем утром я наконец поняла, какие из девяноста семи возможных значений имеют несомненный смысл, и пришла к выводу, что заклинание нужно, чтобы дотянуться до отдаленного источника воды и очистить его. Эта штука наверняка была крайне необходима людям, живущим в пустыне, однако бесполезна для человека, обитающего в заколдованной школе, которая снабжена вполне рабочим, хоть и устаревшим водопроводом. Я сердито разглядывала завершенный и абсолютно ненужный мне трехстрочный перевод, когда за спиной у меня загремела решетка вентиляции и из отверстия выскочил когтистый клубок шерсти. Что ж, ожидаемо.

Тварь немедленно отскочила от щита, который мне даже не пришлось создавать, поскольку сделанное Аадхьей крепление для щита автоматически взяло из разделителя сколько нужно маны, чтобы предотвратить физический контакт. Лескит отлетел в угол и извернулся, поднимаясь на все двенадцать лап. Не знаю, кто из нас больше удивился, но оправился он быстрее. Злыдень вновь приблизился ко мне, остановился и проверил щит на прочность, выбив из него облако оранжевых искр.

Моей обычной стратегией в такой ситуации было отвлечь тварь и бежать. Но тут из вентиляции донеслись визг и шипение; в мастерской собралась целая стая. Лескиты обычно не охотятся поодиночке. Мой приятель разинул зубастую пасть и испустил громкое «кр-рк, кр-рк, кр-рк», как сердитый страус (я в жизни не слышала, как кричат страусы, но такая уж у меня возникла ассоциация). В вентиляции послышалось царапанье, и из отверстия выглянул еще один лескит. Он спрыгнул на пол, и некоторое время чудища переговаривались, а затем дружно бросились в атаку, царапая щит и оставляя на нем глубокие пламенеющие борозды.

Я посмотрела на них из-за щита и медленно произнесла:

— Exstirpem has pestes ex oculis, ex auribus, e facie mea funditus.

Это было слегка видоизмененное латинское заклинание, предназначенное для уничтожения группы нападающих, которые пытаются до тебя добраться, но их что-то временно удерживает — например, когда толпа разъяренных крестьян осаждает зловещую башню чародея-мучителя. Я сделала широкий жест, словно отгоняя мух, и лескиты стремительно обратились в прах — полагаю, вместе с их приятелями в соседней мастерской, поскольку визг, который доносился до меня через вентиляцию, внезапно сменился молчанием.

Несколько мгновений я смотрела на две маленькие кучки пепла на полу, а потом, за отсутствием других дел, медленно села за парту и принялась за работу. Не было никакого смысла выбегать в коридор, а до конца урока оставалось еще двадцать минут.

Дверь, которая успела открыться и захлопнуться буквально за минуту до появления лескитов, вновь приоткрылась — на мой взгляд, с каким-то разочарованием. Даже хлопнула она на сей раз не так громко.

Остаток занятия я провела, набело переписывая оригинал заклинания — как обычно, с дословным переводом на современный санскрит и английский, некоторыми возможными вариациями и оттенками смыслов, анализом арабского комментария и собственными заметками о возможном использовании. Это дурацкое пижонство, на которое тратят время только те, кто стремится к выпуску с отличием или к публикации в научном журнале (это менее конкурентный способ привлечь внимание какого-нибудь анклава после выпуска).

Я в этом не нуждалась. Мне не нужно было особенно трудиться, чтобы наложить заклинание. Честно говоря, я могла воспользоваться им сразу же, как только разобралась с произношением. Правда, если бы я рискнула наложить заклинание, не выяснив сперва, как оно работает, обязательно оказалось бы, что оно крайне смертоносно.

Я занималась этой дурацкой бюрократией, потому что не хотела приступать к новому куску работы. Точнее сказать, не хотела, чтобы у меня осталось время на размышления. Я совсем не жалела, что потратила нью-йоркскую ману на истребление стаи лескитов и заодно спасла собственную шкуру, но не собиралась и радоваться этому. И испытывать благодарность тоже. И привыкать… но нет, я уже безнадежно привыкла. Я расслабилась и регулярно забывала проверить вентиляционную решетку у себя за спиной, как будто это место не было самым опасным в классе.

Когда раздался звон колокола, я вышла в коридор, а из мастерской вывалилась толпа старшеклассников, возбужденно споря о том, что же произошло с лескитами. Один из них сказал, пожав плечами:

— Comment il les a eus comme ça? J’en ai aucune idée. Putain, j’étais sûr qu’il allait crever^[1].

И я отправилась на семинар по валлийскому, кипя от ярости, поскольку поняла, что Орион был в мастерской и мое заклинание, истребившее лескитов, спасло ему жизнь, так что все-таки повод для радости был… но, черт побери, что он делал на чужом уроке?

— Ты что, ходишь за мной по пятам? — поинтересовалась я за обедом, когда мы встали в очередь.

— Нет! — ответил Орион, но не дал никакого убедительного объяснения. — Я просто… просто у меня возникло предчувствие.

Больше ничего не сказав, он отошел в сторонку с таким мрачным и недовольным видом, что мне отчасти захотелось дать ему полную свободу — но это желание было глубоко неправильным, и я удержалась.

— Предчувствие, что твою задницу придется спасать от стаи лескитов? — ласково поинтересовалась я. — Кажется, я довела счет до четырех.

— Не надо было меня спасать! Их было всего восемь, я бы и сам справился, — огрызнулся Орион.

У него хватило наглости произнести это с досадой, и тут уже разозлилась я.

— А я слышала, что тебя чуть не сожрали! Чтоб тебе помогали, ты не хочешь, а аргументировать не можешь, я правильно понимаю?!

Я взяла поднос и зашагала прочь, к столу, который заняла Лю. Орион двинулся за мной и сел рядом. Оба мы продолжали злиться — в школе не отсаживаются за другой стол из-за таких пустяков, как жестокая ссора, — поэтому мы кипели молча до конца обеда. Мы отнесли подносы на место и вышли из столовой, как мне показалось, демонстративно порознь — Орион явно хотел уйти первым, поэтому я слегка притормозила, а выйдя, заметила, что он разговаривает в коридоре с Магнусом. Магнус протянул руку, и я поняла, что Орион просил у него маны.

— Ты, полоумный. Мог бы сказать, что у тебя заканчивается мана, — заявила я, нагнав Ориона в коридоре возле лестницы и отвесив ему подзатыльник. — Между прочим, драться со злыднями, когда мана на исходе, — это еще глупее твоей обычной тактики. Иными словами, такого идиотства свет не видел.

— Что? Нет! Я не… — начал Орион, развернулся, поймал мой суровый взгляд и замолчал. Он смущенно охнул, как будто мера собственной глупости дошла до него только что.

— Да, — сказала я. — Ты имеешь право на долю нью-йоркской маны. На прошлой неделе ты, скорее всего, внес туда гораздо больше своей доли!

— Нет, — коротко ответил Орион. — Я вообще ничего не внес.

Я уставилась на него.

— Как?

— За целый месяц я не убил ни одного злыдня, — сказал Орион. — Я их в глаза не видел. Кроме тех, кого при мне убивала ты.

Хотите верьте, хотите нет, но в его голосе звучал упрек. Однако, вместо того чтобы обрушиться на Ориона, я просто разинула рот.

— Ты хочешь сказать, что с начала семестра никого не спас? А почему мы не слышим предсмертных криков?

— Потому что злыдней нет! — воскликнул Орион. — Они все затаились. Наверно, мы слишком многих убили в выпускном зале…

(«Слишком многих» в этом контексте прозвучало как-то странно.)

–…А те, что остались, теперь прячутся. Я спрашивал у ребят, но почти никто в последнее время не видел злыдней.

Я не в силах связно описать вам негодование, которое ощутила. Одно дело — если школа имела на меня зуб (полагаю, все мы это чувствуем с момента поступления), и совсем другое — если школа имела зуб на меня одну, а к остальным вдруг стала благосклонней, даже к Ориону, хотя именно он изначально был виноват в том, что Шоломанча изголодалась. Хотя, наверное, школа и ему мстила, не давая драться со злыднями.

— Что у тебя в среду после самоподготовки? — спросила я, когда справилась с трудно контролируемым бешенством.

— Семинар по алхимии.

Четырьмя ярусами ниже библиотеки. Значит, Орион не мог прийти мне на выручку, даже если бы хотел — а он, несомненно, хотел.

— А первые уроки у тебя какие?

— Китайский и математика.

Максимально далеко от мастерской.

— Ненавижу школу, — с чувством произнесла я.

— Если так будет продолжаться, остальные ньюйоркцы начнут возражать, — уныло сказала Хлоя; она сидела, скрестив ноги, на кровати Лю и держала в руке мышку.

Своего фамильяра она назвала Мистофелис, потому что на шейке у него было черное пятнышко, похожее на галстук-бабочку (с тех пор как он достался Хлое, оно все больше напоминало галстук-бабочку). Мистофелис уже начинал ее слушаться — не далее чем вчера он спрыгнул на пол и проворно нырнул в сточное отверстие, а пару минут спустя вернулся и принес Хлое кусочек слегка пожеванной амбры.

Меня это злило: с Моей Прелестью я занималась полтора месяца, подкармливала ее маной, пыталась обучать, а она по-прежнему не делала ничего, только принимала лакомства как должное и любезно позволяла себя гладить.

— Может, ты хотя бы умеешь становиться невидимой? — ворчливо поинтересовалась я, прежде чем посадить мышку обратно в клетку.

Она не обратила на меня никакого внимания.

Аадхья уже забрала свою мышку, по кличке Светик, к себе в комнату насовсем и выстроила ей просторный вольер, полный колес и туннелей. Она его постоянно расширяла и совершенствовала.

— Иногда нужно время, — деликатно сказала мне Лю, но даже она, по мере того как шло время, явно начинала сомневаться.

Разумеется, я все равно не отказалась бы от возможности погладить Мою Прелесть, даже в ущерб рукоделию и отжиманиям. Мышка была живой и настоящей — мягкая шерстка, дыхание, легкое биение сердца… она не принадлежала Шоломанче. Ее создал внешний мир — мир, который, как мне иногда казалось, существовал только во сне. Мы провели в Шоломанче три года, один месяц, две недели и пять дней.

И в течение одного месяца, двух недель и пяти дней никто, кроме меня и тех, кто находился рядом со мной, не страдал от злыдней (насколько нам удалось выяснить, не пробуждая подозрений). Ребята еще не поняли этого лишь потому, что часть нападений затронула мастерскую, которая находилась по соседству с кабинетом для моих индивидуальных занятий, а также потому, что новый учебный год только начался, и каждый в отдельности думал, что ему просто повезло.

— Но ньюйоркцы скоро заметят, что маны в хранилище становится меньше, — сказала Хлоя. — Магнус недавно спросил меня, делала ли я что-то серьезное. Я имею право делиться силой с союзниками, но не отдавать им все.

— Мы вкладываем, сколько можем, — ответила Аадхья. — И у вас семь выпускников-ньюйоркцев. Вы сами наверняка приносите кучу маны. Неужели ущерб так велик?

— Ну… — произнесла Хлоя, внезапно смутившись.

Она бросила взгляд на меня и с трудом выговорила:

— Мы не особо… ну…

— Вы вообще не копите ману, — спокойно отозвалась я из угла, мгновенно сообразив, в чем дело. — Ньюйоркцы не вносили ману в общее хранилище, поскольку Орион трудился за всех.

Хлоя прикусила губу и отвернулась; Аадхья и Лю в шоке уставились на нее. Все в школе копят ману, даже члены анклавов. У них больше времени и лучше условия; окружающие оберегают их, делают за них уроки, подносят маленькие презенты в виде маны, ну и все такое прочее, на что мы, простые смертные, вынуждены тратить силы. У анклавов есть собственные хранилища маны и разделители. К выпускному классу члены анклавов намного обгоняют прочих. Но вообще не собирать ману… не делать приседаний, не возиться с каким-нибудь мерзким рукоделием, просто сидеть на шее у Ориона…

А когда у него самого начала заканчиваться мана, ему пришлось клянчить у сородичей.

Хлоя сидела, опустив голову, вся красная. Мистофелис у нее в ладони издавал тихий тревожный писк. Вероятно, Хлое с младшего класса не приходилось думать о мане. Точно так же, как в последнее время об этом не думала я.

А я-то отчитала Ориона за то, что он попросил помощи. После того как убила лескитов благодаря мане, которую он собирал три года, рискуя жизнью.

— Ну и что? — решительным тоном спросил Орион.

Я не бывала у него с прошлого семестра; в последнее время я вообще старалась не оказываться с ним наедине. Но после разговора с Хлоей я, не сказав ей больше ни слова, посадила Мою Прелесть в клетку, вышла из комнаты Лю и зашагала к Ориону. Орион сидел у себя и успешно проваливал задание по алхимии, судя по абсолютно пустому листку на столе. Он впустил меня с таким волнением, что я почти перестала злиться и задумалась, не уйти ли; но потом, несмотря на Ориона и его тщетные попытки запихнуть куда-нибудь грязное белье и книги, гнев победил. Как всегда.

Впрочем, судя по его реакции на мои слова, я могла бы и не утруждаться.

Мы сердито уставились друг на друга. Мало того что Орион с радостью выручал тупых неудачников; похоже, он вообще не понимал, зачем я сообщаю ему эти бессмысленные сведения.

— Это твоя мана, — произнесла я сквозь зубы. — Все это твоя мана, Лейк, ты что, не понимаешь? Эти паразиты сидят на твоей шее три с лишним года. Они ни минуты не трудились сами…

— Ну и ладно! — перебил Орион. — Маны много. Ее всегда было много, — добавил он, и в его голосе наконец-то прорезались живые человеческие нотки, хоть они и напоминали жалобный скулеж.

— Ты что, соскучился по злыдням? — рыкнула я. — Тебе не хватает развлечений? Спасательных операций пять раз в день? Регулярной дозы обожания?

— Мне не хватает маны! — заорал Орион.

— Ну так забери ее! — сказала я, сорвала с запястья разделитель и сунула ему. — На! Тебе нужна мана, она твоя, вся твоя, им не принадлежит ни капли!

Он посмотрел на разделитель, и на его лице мелькнула ненасытная тоска. Потом Орион мотнул головой, сказал «нет» и запустил обе руки в волосы (правда, они еще не отросли настолько, чтобы жест вышел эффектным).

Он жалобно произнес:

— Я не знаю, что мне делать.

— Я знаю, что тебе делать, — сказала я, имея в виду, что ему нужно дожить до следующей недели, а там, быть может, он опомнится.

Однако у него хватило наглости поинтересоваться: «Да?», причем с вызовом, притворно-вежливым двусмысленным тоном. Впрочем, наглость испарилась, едва это слово сорвалось с его уст; Орион тут же покраснел, смутился, обвел взглядом комнату, где никого, кроме нас, не было, покраснел еще сильнее… а я вылетела в коридор и отправилась обратно к Лю. Откровенно говоря, я сбежала.

Когда я вернулась к Лю, сжимая разделитель в руке, остальные еще сидели там. Хлоя вскинула голову и с тревогой взглянула на меня. Но она и сама могла поговорить с Орионом, если желала знать, что он об этом думает.

— Ну и что теперь? — спросила я, протягивая ей разделитель. — Хочешь выйти из союза?

— Нет! — сказала Хлоя.

Аадхья схватила с постели книгу — толстый том, которым вполне можно было укокошить мелкого злыдня, — и запустила в меня с такой силой, что мне пришлось отпрыгнуть, иначе я заработала бы здоровенный синяк на заднице.

— Прекрати! — велела Аадхья. — Ты, кажется, уже в третий раз просишь тебя бросить. Ты — как та колючая рыба, которая надувается, стоит ее тронуть, — она надула щеки, изображая рыбу. — Если что, мы тебе сами скажем, договорились?

Я более или менее неохотно надела разделитель — честно говоря, все-таки охотно — и села на пол, обхватив колени руками.

Лю произнесла:

— Значит, дело не в том, что ты используешь ману, а в том, что Орион перестал ее добывать.

— Да, и нам нужно найти действенный способ приманить к нему злыдня-другого, — буркнула я. — Вот бы собрать в одном месте кучку вкусных подростков… ах, подождите.

— Я сейчас снова в тебя чем-нибудь брошу, — пригрозила Аадхья, многозначительно помахивая еще одной толстенной книгой (на обложке у нее темнели подозрительные пятна).

— Может, подложим приманку? — спросила Хлоя.

— Приманку? — переспросила Аадхья, и Хлоя посмотрела на нас с Лю, как будто ожидала, что мы-то поймем.

— Ну, приманку, — повторила она. — Как бы описать… Когда волшебники затевают какой-нибудь крупный проект и собираются долго над ним работать, нельзя ведь, чтоб к ним явились злыдни и помешали, правда? Значит, нужно выманить всех окрестных злыдней и перебить их, как во время очищения. У нас делали такую штуку пару лет назад, когда расширяли портал.

Звучало и впрямь неплохо… даже как-то слишком.

— Если вы умеете выманивать злыдней в специальные места, почему вы не делаете этого постоянно? — спросила я. — Просто поставьте ловушку с приманкой, и никаких гадов в округе не будет.

— Но ведь потом от них надо как-то избавляться! — возразила Хлоя. — Никакая ловушка не удержит тысячу гигантских злыдней. Нам пришлось нанять бригаду из трехсот охранников.

Вот это уже походило на правду. И тут Хлоя добавила:

— И потом, нельзя постоянно держать приманку рабочей, это слишком дорого.

Мы все уставились на нее. Она взглянула на нас.

— Это слишком дорого, — многозначительно повторила я. — Для Нью-Йорка.

Я видела, как Орион полными пригоршнями, как соду, бросал насыщенную маной алмазную пыль в алхимические зелья. Он даже не удосужился смести остатки со стола после занятия.

Хлоя прикусила губу. Лю поинтересовалась:

— Неужели так трудно приманить злыдней? Они и сами не прочь до нас добраться. Нужно лишь усилить их желание.

— Кстати, — перебила Аадхья. — А как далеко распространяется эффект?

— Мы накрыли полностью Грамерси-парк и по одному кварталу со всех сторон по периметру, — сказала Хлоя.

Я ничего не поняла, но Аадхья кивнула.

— Так. Хорошо. Любой артефакт обойдется слишком дорого, если распространить его действие на шесть городских кварталов. Но нам-то не нужно собирать всех злыдней в школе.

Да уж. Честно говоря, мы инстинктивно поежились, услышав это.

— Нам нужно лишь несколько штук для Ориона, — договорила Аадхья.

Она встала, подошла к столу и достала чертеж; мастерам часто приходится делать детальные зарисовки школьных механизмов.

— Вот, — она ткнула в какое-то место на первом этаже. — Здесь большая труба, которая проходит сквозь стену мастерской. Если мы установим приманку рядом с ближайшим стоком и будем управлять ей оттуда, наверняка нам удастся наловить Ориону кучу злыдней, даже если мы покроем радиус всего в пару метров.

— Великолепно, — сказала я. — Ну, как работает эта ваша приманка?

Мы все вновь посмотрели на Хлою.

— Нужна емкость… в нее кладут наживку, потом мастер развеивает запах… — она замолчала и неопределенно пожала плечами. — Ну, как-то так. Я знаю про это только потому, что маме пришлось сделать презентацию, когда она составляла официальный запрос…

— Запрос, — повторила я еще многозначительней.

То, что ньюйоркцам пришлось добывать через запрос, наверняка было не только дорогим, но и безумно сложным.

Но Аадхья отмахнулась.

— Этого вполне достаточно. Лю права, вряд ли все так сложно. Надо приготовить приманку, которая будет пахнуть, как подросток-маг, ну а я что-нибудь придумаю, чтобы распространить запах.

Хлоя кивнула.

— Ты быстро это сделаешь? — с волнением спросила она.

Аадхья пожала плечами.

— Понятия не имею.

— А ньюйоркцы тем временем пусть начнут собирать ману, — подхватила Лю. — Если Орион перестал добывать ману, и никто из вас тоже этого не делает, рано или поздно запас начнет иссякать. Вы же не хотите остаться без маны через три месяца, когда начнется забег с препятствиями?

— Но если я всем скажу, что надо собирать ману, потому что Орион этого больше не может, Магнус первым делом пожелает проверить наши разделители, чтобы выяснить, кто сколько тратит, — сказала Хлоя. — Тогда они поймут, отчего запас истощается.

— Он не будет настаивать на проверке, — произнесла Лю, взглянув на меня. — Главное, сообщить об этом правильно.

— А как правильно? — подозрительно спросила я.

Вот как. Хлоя шепотом рассказала всем ньюйоркцам, что девушка Ориона не позволяет ему охотиться на злыдней, поскольку опасается за его жизнь, и теперь интересуется, отчего запас маны внезапно стал истощаться.

Члены нью-йоркского анклава не больше Хлои желали оповещать меня об истинном источнике своей маны, а потому тихонько начали пополнять запас (оказалось, они могут это делать в изрядном объеме, причем далеко не на пределе сил). Конечно, они не умолкая ворчали по поводу усилий, которые приходилось прикладывать. Признаюсь, я с восторгом наблюдала за Магнусом, который заходил в душ во главе своей свиты, весь потный и красный — похоже, ему от души пришлось потрудиться, собирая ману при помощи малоприятных физических упражнений.

Но через месяц нестерпимых страданий ньюйоркцы начали упрекать друг друга в нерациональном использовании маны, а изготовление ловушки меж тем застопорилось. Аадхья сделала специальную курильницу — несколько вложенных друг в друга цилиндров из разного металла, и в каждом были аккуратно проделаны отверстия, направляющие струйки дыма в стороны. Хлоя смешала десяток зелий, насыщенных маной, и оставила их вокруг сточного отверстия в одной из алхимических лабораторий. После ужина мы осторожно зашли туда и забрали тот образец, в который, судя по признакам, тыкали разнообразными частями тела. В частности, морда нюхача оставила зловещий отпечаток, напоминающий семя лотоса.

— Отлично, пошли, — немедленно сказал Орион.

Он схватил было цилиндр со стола и устремился к двери, но Аадхья остановила его силой.

— Можно мы не будем испытывать эту штуку рядом с большой трубой, которая ведет прямо в выпускной зал? — спросила она.

Остальные охотно согласились. Диаметр школьных труб способен варьироваться, и если мы собирались намеренно приманивать злыдней, наше желание могло облегчить им попадание в школу.

Орион сидел, с явным нетерпением перебрасывая курильницу из руки в руку, в то время как остальные обсуждали подходящее место для испытания. Наконец мы решили оставить ловушку в лаборатории, раз уж приманка полежала здесь некоторое время; никому не хотелось нести ее по коридорам, рискуя собрать за собой целый шлейф злыдней.

Аадхья положила приманку в курильницу, немного повозилась с расположением цилиндров и наконец сказала:

— Ладно, давайте попробуем.

Мы все попятились к двери, а Орион чиркнул спичкой и поджег приманку. Он обжегся и ойкнул — похоже, это встревожило его больше, чем потенциальная толпа злыдней. Орион сунул приманку в курильницу, поставил ее на лабораторный табурет и придвинул его к сточному отверстию.

Первые завитки дыма показались в воздухе и зависли над стоком, прежде чем развеяться. Орион выжидающе маячил над отверстием, но никто не вылез из трубы. Мы подождали еще пять минут. Дым пошел сильнее, превратившись в тонкую струйку, которая окружила сток и скользнула вниз. По-прежнему ничего.

В лаборатории было несколько мелких агглов, которые воровали остатки — мы не обращали на них внимания, потому что они довольно полезны, когда вырастают, и при этом абсолютно безопасны. У нас на глазах они добрались до отверстия и спустились в трубу, не обращая на дым никакого внимания.

Орион посмотрел на нас.

— Разве на них не должно действовать? Они ведь тоже злыдни.

— Да, наверное, — сказала Хлоя — немного гнусаво.

Приманка, несомненно, удалась; даже у двери чувствовался характерный запах мужского туалета.

Аадхья нахмурилась и осторожно шагнула к курильнице.

— Может быть, надо… — начала она, и тут Светик высунула голову из переноски и издала громкий взволнованный писк.

Аадхья сделала нам всем по переноске, похожей на стаканчик с прикрепленным к нему плечевым ремнем, чтобы можно было носить мышь с собой в течение дня. Лю хотела, чтобы мы почаще общались с фамильярами. Прежде чем Аадхья успела вмешаться, Светик выпрыгнула из стаканчика, подбежала к табурету, вскарабкалась по ножке, как белая молния, сиганула на курильницу и сшибла ее на пол. Мы ахнули; между тем Мистофелис и Сяо Цинь тоже вылезли из переносок и бросились к товарке.

Приманка уж точно заинтересовала их. Вместе они целых полчаса в безумном восторге катали цилиндр по лаборатории, загоняя его под шкафы и ловко выскальзывая из нашей хватки. Оказывается, магические мыши здорово умеют удирать. Мы ругались, кричали, стукались локтями, обдирали колени и чуть не спятили, прежде чем наконец отобрали у мышей цилиндр и погасили приманку. Тогда мыши утомленно повалились на пол, поджав лапки, с остекленевшими глазами и выражением полного блаженства на мордочках.

Хлоя несколькими жирными линиями перечеркнула рецепт приманки в тетради, а Аадхья с отвращением выбросила цилиндры в мусорное ведро. Когда первый эксперимент настолько не соответствует ожиданиям, продолжать не стоит. Это значит, что допущена серьезная ошибка — и мы понятия не имели какая. Если предпринять вторую попытку без коренной переработки, что-нибудь обязательно пойдет не так, причем самым эффектным и, вероятно, болезненным образом.

Единственным плюсом было то, что Моя Прелесть впервые выказала признаки фамильяра. Она не присоединилась к общему буйству; наоборот, когда Светик прыгнула к курильнице, Моя Прелесть, взбежав по моему плечу, забралась на высокую полку, накрылась большой пробиркой и стала неодобрительно наблюдать за остальными мышами, зажав нос передними лапками. После того как мы потушили курильницу, она вернулась в переноску, закрыла за собой крышечку и ясно дала понять, что не желает сидеть в общей клетке в комнате Лю вместе с этими укурками.

Это меня порадовало, но работа над ловушкой вернулась на исходную.

Тем временем члены нью-йоркского анклава были не единственной моей проблемой. Остальные тоже начали задумываться над тем, кого и почему атакуют злыдни. Мы все проводим уйму времени, размышляя о злыднях и их намерениях. Почти половина уроков в младшем и среднем классах посвящена изучению злыдней — их типам, привычкам, а главное — способам их убить. Когда злыдни начинают вести себя непредсказуемо, это плохо. Даже если непредсказуемость заключается в том, что они перестали нападать. Как правило, это означает, что они просто ждут подходящего момента.

В следующую среду, под конец нашего неизменно бодрого семинара в библиотеке, Сударат подождала, когда остальные ребята начнут собираться, и негромко сказала мне:

— Одна девочка из Шанхая спрашивала — правда, что на наш класс снова напали?

Мы приближались к середине семестра, и с начала года погибли общим счетом двадцать три человека. Больше половины из них были младшеклассники, которые взорвались в мастерской или отравились в алхимической лаборатории (что по обычным школьным меркам почти не считалось гибелью). Остальные, за исключением одного, пали жертвой ошибок в столовой. И даже это было заметно меньше обычного, поскольку почти все пользовались нюхательными заклинаниями и противоядиями.

Покойник номер двадцать три, единственный из всех, не принадлежал к новичкам — это был ученик среднего класса по имени Прасонг, член бывшего бангкокского анклава. В один злополучный день он обнаружил, что больше не является членом анклава; до тех пор Прасонг вел себя так несносно, что, угодив в беду, обнаружил разительную нехватку друзей и сочувствия. Поскольку он желал сохранить прежние блага — или хотя бы приблизительно гарантировать себе жизнь, — Прасонг принял решение стать малефицером. Естественно, лучшим и надежнейшим способом получить большую порцию маны — столько, чтобы пережить выпуск, — было высосать ее из компании ничего не подозревающих наивных новичков.

Если вам это кажется адским злом, следует заметить, что мы тут рассуждаем иначе. Как правило, в школе бывает от четырех до восьми малефицеров, а поскольку большинство из них не планируют этого заранее и не приносят с собой мелких млекопитающих, нападения на младших учеников — обычное дело. Руководство для новичков предупреждает об этом самым прозаическим образом и велит остерегаться старших учеников — и успешных однокашников, — которые выказывают слишком много интереса к чужим делам. Одному из таких субъектов — покойному (и никем не оплаканному) Джеку Уэстингу, который два года назад расправился с соседкой Ориона, Луизой — я была обязана красивым шрамом на животе.

Только с Сударат Прасонг мог разговаривать, не вызывая подозрений. Для этого ему даже не приходилось утруждаться — Сударат сама старалась поддерживать связи со старшими товарищами по бывшему анклаву. Даже если ей в лучшем случае выпадал шанс сесть с ними в столовой или получить какие-нибудь вещички, которые старшим не удавалось продать, это все-таки было лучше, чем ничего. Для установления контакта Прасонгу было достаточно хоть раз пустить Сударат за свой стол. Она, видимо, рассказала ему о нашем странном семинаре в библиотеке, и он убедился, что это идеальный лакомый кусочек — восемь новичков в изолированном помещении, и никаких свидетелей вокруг.

Очевидно, обо мне Сударат не упомянула.

Через несколько дней Прасонг тихонько спустился вниз незадолго до конца обеденного перерыва и начертил на полу под партами колдовской круг.

В норме не ожидаешь встретить охотника за чужой маной в библиотеке; чисто теоретически там нет в доступе ничего подходящего для малефицеров. Это, конечно, не так — я натыкалась на такие тексты раз сто. Но человек, который нарочно пойдет их искать, скорее всего, ничего не получит. В любом случае Прасонг был не так амбициозен, как очаровательный Джек Уэстинг. Его заклинание должно было сорвать изрядный клок кожи с жертвы, чтобы он мог вытянуть из нее порцию маны через боль и ужас; полагаю, больше ничего он и не желал. Вообще-то убить восемь волшебников, пусть даже новичков, зараз — не шутка для начинающего малефицера. Зловещий эффект малии явственно выделил бы Прасонга из толпы однокашников, и соученики — особенно ближайшие соседи по этажу — наверняка сколотили бы компанию, чтобы прикончить малефицера, пока у того не возникли новые гениальные идеи по извлечению маны из окружающих.

К несчастью для Прасонга, я заметила ловушку, едва шагнув за порог. Я решила, что ее устроил злыдень; некоторые продвинутые твари способны накладывать заклинания, пускай неуклюже. Почему бы и не колдовской круг? Лично я справилась бы гораздо лучше, потратив вдвое меньше усилий; именно это я и сделала — взяла кусок мела и переписала половину символов, обратив чары на тех, кто их наложил. Попутно я исправила ошибки и внесла парочку усовершенствований — а потом снисходительно произнесла заклинание, потратив не больше грамма маны. Я еще порадовалась, что нападение удалось так легко отбить.

Лишь в столовой я выяснила, кто это устроил. Ребята бурно обсуждали, как в разгар занятия по иностранным языкам с Прасонга вдруг сошла вся кожа. Он метался по классу, дико визжа, пока не умер от потери крови и болевого шока.

Не могу сказать, что я его жалела. Нет. После обеда меня стошнило, но, наверно, я просто съела какую-то дрянь. Сударат вышла из столовой с выражением умеренного ужаса на лице. Она и все прочие младшеклассники из библиотечной аудитории сразу поняли, что произошло, ведь я самодовольно продемонстрировала им колдовской круг, объяснила, зачем он нужен, и рассказала, как хитро обратила заклинание на того, кто его наложил. Пару недель Сударат помалкивала — очень красноречиво.

Она подошла ко мне впервые с тех пор.

— Из Шанхая? — медленно повторила я.

Сударат чуть заметно кивнула.

— Ребята из Бангкока это слышали, — сказала она. — Что на нас нападают. Когда я сказала…

Она замолчала, но я все поняла. Когда она рассказывала Прасонгу о нападениях в библиотеке, за столом сидели и другие ребята из Бангкока. И теперь бывшие товарищи по анклаву использовали Сударат в качестве полезного разносчика слухов, чтобы хоть немного компенсировать потери. Так поступаем все мы, неудачники. Никогда не знаешь, что именно поможет тебе выбраться из выпускного зала.

— Что ты им сказала? — спросила я.

Сударат склонила голову к парте, так что короткая челка заслонила ей глаза. Я заметила, как у нее судорожно дернулось горло, когда она сглотнула.

— Я сказала, что не помню. Потом я сказала — нет.

Она училась точно так же, как учатся все невезучие новички. Девочка поняла, что ее расспрашивают, не потому что заботятся о ней; старшие охотились за ценными для себя сведениями. Сударат сообразила, что они пытаются что-нибудь разнюхать обо мне. Но она еще не полностью усвоила урок — и совершила ошибку. Нужно было, разумеется, выяснить, что́ из ее сведений имеет цену, и продать старшим. А вместо этого она солгала, чтобы защитить меня. Солгала тем, кто мог предложить ей надежду на помощь, надежду на новый дом.

Очень любезно со стороны Сударат, хотя я бы предпочла, чтобы шанхайцы вообще ее не расспрашивали. Они что-то заподозрили — это был скверный знак. Как минимум ребята из шанхайского анклава пытались выяснить, что происходит со злыднями — и в одном лишь выпускном классе шанхайцев было девять человек, не говоря обо всех их союзниках. Кроме того, они уже знали, что на тех, кто занимался в библиотеке, как минимум раз нападал злыдень. Несомненно, они размышляли и над другими известными нападениями злыдней — например, лескитов, проникших в мастерскую. Как только кто-нибудь поймет, что нападению подвергся человек, сидящий на индивидуальном языковом семинаре по соседству с мастерской, и что этот же человек — единственный выпускник среди сидящих в библиотеке малолеток, несложно будет сложить два и два.

Я понятия не имела, что произойдет, когда все выяснится. Возможно, остальные ньюйоркцы перекроют нам с Хлоей доступ к хранилищу. Если Орион в любом случае перестал снабжать их свежей маной, они немного потеряют, скинув за борт его подружку. И это будет еще не худший вариант. Если ребята сообразят, что школа объявила мне войну, они пожелают знать почему; и если они не сумеют придумать причину сами, кто-нибудь наверняка решит потыкать меня палочкой, чтобы получить ответ. Если еще раньше мои дорогие однокашники не придут к выводу, что, возможно, стоит отдать школе ее добычу.

Поэтому в середине семестра мои занятия проходили особенно бодро.

На самом деле они и правда были неплохи. И я по-прежнему искренне радовалась возможности делать уроки не в одиночестве. Мы прибрались в комнате Хлои и заново набили подушки — если вы думаете, что мы выбросили бы отличные, удобные подушки только потому, что недавно они служили обиталищем двум злыдням и одному полупереваренному подростку, вы ошибаетесь. Мы собирались у Хлои почти каждый вечер, поставив на пол между собой маленькую корзинку, где наши мышки могли вздремнуть на досуге.

Мы редко оставались вчетвером. Каким бы предметом мы ни занимались, стоило попросить — и приходил кто-нибудь еще. Я часто нуждалась в помощи по арабскому — Ибрагим и его приятели были просто счастливы заглянуть к нам и в качестве платы за вход дать мне совет. Почти каждый вечер приходила и Нкойо — она получила курс общего санскрита, на который рассчитывала я. С ее помощью я изрядно продвинулась в сутрах Золотого камня и наконец добралась до чего-то серьезного.

Впрочем… нет, я лгу. Дело было не в помощи, а в свободном времени, потому что я наконец перестала озираться, не теряя бдительности ни на секунду. Дело было в энергии, потому что мне не приходилось постоянно напрягаться, собирая ману. И — да, дело было и в помощи тоже, просто помощь, свободное время и энергия проистекали из одного источника. Источника по имени Хлоя, неограниченно щедрая Хлоя… и мне это не нравилось.

Я вру. Нравилось, конечно, даже очень, и в то же время я тосковала и злилась.

Но я ненадолго перестала тосковать и злиться, когда перевернула страницу и обнаружила каллиграфически выписанный заголовок, который был ясен без перевода. Образно выражаясь, он гласил: «Тут что-то особенное». Первый камень на Золотой дороге. Заклинание на санскрите окружала затейливая рамка; каждая буква была украшена золотым листком и обведена цветной краской. С первого взгляда я заметила фрагменты заклинаний, которые мне уже попадались, — заклинание фазового контроля, призывание воды, еще одно заклинание, с которым я совсем недавно разобралась (оно отделяло землю от камня). Все они, сплетенные вместе, были частью целого.

Я не просто перестала дуться. Я перестала беспокоиться из-за маны, из-за того, что случится, когда (если) меня раскроют; я даже на учебу забила. Целую неделю я трудилась над сутрой — если, конечно, не сидела на индивидуальном семинаре и не убивала злыдней. Даже за едой я не отрывалась от словаря.

Я знала, что это глупо. Для семинара по валлийскому мне было нужно разобрать длинное, запутанное стихотворение, которое наверняка содержало три-четыре полезных боевых заклинания — их, вероятно, можно было использовать во время выпуска. А великий труд Пуроханы имел отношение только к архитектуре, и, скорее всего, для наложения этих заклинаний понадобился бы целый круг магов. Сутры Золотого камня предназначались для постройки анклавов, а не истребления злыдней; они могли пригодиться мне, только если бы я выжила и выбралась из школы.

Но если я выберусь, то предложу их семье Лю или кибуцу, из которого родом друг Ибрагима Якуб. Сутры Золотого камня пригодятся стабильным магическим сообществам, которые хотят обзавестись безопасными убежищами. Возможно, это не лучший способ возведения анклавов, иначе большинство заклинаний дошли бы до наших дней. Однако лучше прибегнуть к ним, чем заложить все свое семейство другому анклаву на три поколения вперед, только чтобы получить доступ к заклинаниям, не говоря уж о необходимых для строительства ресурсах. Кроме того, заклинания Пуроханы, вероятно, обойдутся дешевле современных. В Древней Индии не строили небоскребов; как минимум неоткуда было взять стальные балки и бетон.

Мои золотые анклавы, конечно, будут не такими шикарными, как современные, ну и что? Они не позволят злыдням добраться до детей; а если ты живешь в безопасности, у тебя, по крайней мере, есть выбор. Выбор, который можно сделать, и не будучи моей мамой. Тебе уже не придется подлизываться к детям из анклавов и подкупать их. Да, у них будут некоторые преимущества, больше старых вещей на раздачу, больше маны, кое-кто по-прежнему будет их обхаживать, но не абсолютное большинство, отчаянно цепляющееся за жизнь. Члены анклавов перестанут получать даровую помощь в обмен на призрачную надежду попасть в союз и еще более призрачную надежду попасть в анклав.

Эта мысль меня воодушевляла. Если именно таким образом мне предстояло нести гибель и разрушение мировым анклавам, значит, прабабушкино пророчество все-таки должно было исполниться. Я возьму заклинания Пуроханы и научу людей ими пользоваться; да, возможно, я им не по нраву, но ради такого случая они ко мне прислушаются. Я стану желанной гостьей в анклавах, которые помогу построить; в уплату я возьму с осчастливленных волшебников обещание, что они помогут другим. Пожертвуют ресурсы, сделают копии заклинаний, подготовят учителей…

Занимаясь в свободное время исправлением мира, я упустила из виду школьные задания. Я совсем забыла про контрольную для протоиндоевропейского семинара, и мне грозил бы полный крах, если бы не Ибрагим; когда я вспомнила о контрольной — вечером в понедельник, накануне сдачи, за час до отбоя, — он срочно договорился с приятелем из дубайского анклава. Мы с ним как-то раз в прошлом семестре сидели рядом в библиотеке. Дубайцы по-прежнему смотрели на меня косо, когда встречали в коридоре, а вот Ибрагим завел среди них одного хорошего друга и четырех знакомых. Не такова ли вся моя жизнь?

Но теперь мне повезло, потому что, когда я испуганно вскрикнула, вспомнив про контрольную, Ибрагим сказал: «У Джамала, кажется, есть то, что нужно». Джамал был младшим из дубайской компании — и он унаследовал бесценную коллекцию контрольных работ по самым разным предметам. Я отдала ему копию комментария к заклинанию, призывающему воду, и получила прекрасное эссе, написанное для протоиндоевропейского семинара десять лет назад.

Нужно было переписать его своей рукой, и в итоге я решила, что автор несет чушь, разозлилась и переделала примерно половину, засидевшись до глубокой ночи. Я заснула прямо на столе, и мне пришлось дописывать эссе на следующий день во время индивидуальных занятий. Затем я отправилась на протоиндоевропейский семинар, полная смутного недовольства; когда я, зевая, засовывала контрольную в прорезь для сдачи, из нее показался зловещий дымок и проник прямо в мой открытый рот.

Не думайте, что все чудовища — огромные и зубастые. Злыдни-мистики вообще-то относительно хрупкие. Они охотятся, сводя людей с ума зачарованными газами, которые вселяют в человека ощущение небывалого ужаса. Пока ты мечешься, вопя и прося пощады, злыдень выбирается из укрытия и пытается выскрести твой мозг через нос при помощи частично материализованных конечностей.

Со мной эта хитрая тактика не сработала, поскольку человеческий мозг не в состоянии представить ничего страшнее чреворота. Магический дымок воскресил это переживание в моей памяти, и я отреагировала точно так же, как в прошлый раз, иными словами яростно заорала: «Сдохни, мерзкая тварь!» Но это был не чреворот, а всего лишь облачко эктоплазмы… и я обрушила на него мощное смертоносное заклинание, совсем как человек, который пытается зажечь спичку огнеметом.

Мое любимое смертоносное заклинание убивает не потому, что уничтожает тело — оно истребляет жизнь на метафизическом уровне. По сути, я сообщила древнему ужасу, что ему совершенно незачем существовать, и полностью вытеснила его из реальности, а затем попыталась убедить остальную окружавшую меня материю, что ей также следует отказаться от нелепых претензий на существование.

Это было очень странно, потому что школа и так не вполне существует. Она выстроена из реальных материалов, однако магия делает законы физики пластичными: металл и камень начинают растягиваться, планировка не соответствует никаким правилам, и главным образом Шоломанча не разлетается на части только потому, что мы верим в нее изо всех сил. Именно этот элемент я и изъяла, и четыре человека, сидевших со мной на семинаре, в мгновение ока с особой остротой осознали, что от ужасной пустоты их защищает консервная банка, укрепленная радостными мыслями и волшебной пыльцой. Ребята дружно заорали и попытались удрать в безопасное место, но безопасных мест больше не было: семинарская аудитория, а следом и коридор от недостатка веры начали рассыпаться у них на глазах.

Разрушить школу нам помешало только то, что я не переставала верить сама. Все еще полупьяная после видения, я вышла, шатаясь, вслед за остальными в коридор, который уже начал гнуться и коробиться, как алюминиевая фольга, под весом верхних этажей. Сначала я подумала, что дурман еще не прошел; поэтому я закрыла глаза и решительно сказала себе, что все в порядке. Я потянулась рукой к стене, не сомневаясь, что нащупаю ее, прочную и надежную, — и действительно нащупала. Тогда я крикнула вслед ребятам: «Успокойтесь! Это просто мистик! Стойте!» Обернувшись, они увидели, что коридор вокруг меня цел, убедили себя, что я права, и вновь поверили в школу.

Тут же я поняла, что ошиблась: как только коридор обрел прочность, Шоломанча захлопнула дверь класса и скрыла ее прочной стеной, как она обычно поступает с лабораториями на втором этаже, если результаты неудачного алхимического эксперимента выветрятся лет через десять, не раньше. Стена рухнула прямо с потолка передо мной, едва не отхватив мне палец, но я успела заметить за ней стену семинарской аудитории, сложившуюся гармошкой. И тут до меня дошло, что я наделала.

Я почти ничего не знала про других ребят, посещавших индоевропейский семинар. Все они, как я, были, разумеется, выпускниками, учившими иностранные языки. Один из них, Рави, принадлежал к джайпурскому анклаву, и остальные трое сидели вокруг него, помогая ему на контрольных и экзаменах. Со мной они даже не разговаривали. Я знала Рави по имени только потому, что в числе его прихлебателей была белокурая немка по имени Лизель, обладавшая отвратительной привычкой ворковать: «Ах, Рави, это просто великолепно», когда он давал ей на проверку свои работы. Мне страшно хотелось запустить в них словарем, особенно после того как я случайно бросила взгляд на ее контрольную. Несложно было догадаться, что Лизель, вероятно, претендует на выпуск с отличием, а значит, раз в десять умнее Рави. У него даже не хватило мозгов понять, что она самая сильная ученица в группе. Обычно Рави отдавал свои работы одному из парней, а сам до конца урока флиртовал с Лизель и заглядывал ей в декольте.

Конечно, мозги не всегда решают все. Рави быстрее прочих убедил себя, что школа не рушится; когда я их нагнала, он уже оправился и решительно произнес:

— Пойдем в библиотеку. Нам не понизят оценку, если аудитория схлопнулась. Ну и ты тоже приходи, — добавил Рави, обращаясь ко мне царски великодушным тоном; этот наглец даже ткнул пальцем в сторону лестницы, намекая, что в знак благодарности за внимание я должна пойти первой. Месяц назад, когда у меня не было разделителя, я бы пошла — и была благодарна за приглашение в компанию.

— Если я и пойду куда-то посреди урока, то только одна, — грубо ответила я. — Между прочим, ни один из вас не сказал мне про мистика.

Они все пришли в класс раньше меня. Никто не пострадал во время сдачи заданий — следовательно, они заметили нехорошие признаки (например, слабый переливающийся свет, который я в норме бы не пропустила) и запихивали контрольные в щель, держа их на расстоянии вытянутой руки. Никто не сказал ни слова, когда сдавать контрольную пошла я.

— Самой надо следить, — дерзко ответил один из парней.

— Конечно, — сказала я. — Вот теперь и следите.

— Что это было? — внезапно спросила Лизель. Она подозрительно посмотрела на успокоившийся коридор и замурованную дверь, а затем уставилась на меня. — Заклинание, которое ты применила… это La Main de la Mort? Рука Смерти?

Она была права. Очевидно, Лизель учила французский (или она вообще билингва с детства). В целом Руку Смерти несложно распознать — не так уж много смертоносных заклинаний из трех слов. Проблема заключается не в том, чтобы выучить слова; это заклинание требует огромного количества je ne sais quoi^[2], как большинство французских заклинаний; нужно швырять их беспечно и как бы безыскусно. Поскольку Рука Смерти убьет тебя, если ты ошибешься хоть немножко, мало кто способен произнести это заклинание беззаботным тоном. Ну разве что ты находишься внутри чреворота, и смерть кажется приемлемым вариантом. Вдобавок нужно выпустить чудовищное количество маны, не выказав ни малейшего усилия, что нелегко для большинства людей, если им, конечно, не суждено стать великими темными магами.

— Сами себя охраняйте, если надо, — сказала я, ища прибежища в грубости, и зашагала к лестнице как можно быстрее, пока Рави, разинув рот, смотрел мне вслед.

Было не запредельно сложно догадаться в ту минуту, что я скрываю нечто важное и очень неприятное. Придя обедать, я увидела, что Лизель разговаривает с Магнусом за нью-йоркским столом. Он жестом велел парочке своих прихлебателей отодвинуться и дать ей место рядом.

— Кажется, мне крышка, — кратко сказала я Аадхье и Лю, как только села.

И, знаете, я не ошиблась.

Примечания

1

Как он с ними справился? Понятия не имею. Блин, я был уверен, что ему конец (фр.).

2

Нечто неуловимое, неопределенное (фр.).