Мое солнечное наваждение

Наталия Романова, 2022

Из детдомовской сироты – в богатые наследницы. Из преемника миллиардера – в попечителя чужого наследства. Между ними – разница в возрасте, чужое мнение, собственные предрассудки. Чем же закончится безумное наваждение, тянущее их друг к другу?

Глава 5

Герман родился в срок, здоровым, крепким и никому не нужным. До его рождения умерла новоявленная бабушка, пытающаяся всеми силами заработать на пропитание себе и беременной, впавшей в апатию дочери.

Наверное, какое-то время мать не пила. Наверное, она заботилась о сыне в меру своего понимания. Может быть, любила, но всего этого Герман не помнил. Самые первые воспоминания — вонь алкоголя, перегар, нескончаемая музыка, бесконечные друзья мамы.

Нину он помнил хорошо. Она казалась ему волшебницей, пахнущей леденцами «монпансье». Приезжала нечасто, забирала Германа, котого звали в ту пору просто Герой, возила в интересные места. Они ездили в самые настоящие путешествия. Целый день на пароходе, несколько часов в поезде. Ели вкусную еду. Особенно Гере нравился куриный суп с маленькими макаронами в виде букв или зверят. Мама никогда не готовила такой вкуснятины. А мороженое? Нина всегда покупала мороженое — роскошь, о которой он не смел мечтать, живя с мамой.

Врезался в память разговор матери с Ниной, тогда Герман не понял ничего. Что мог понять четырёхлетний мальчишка, больше занятый новенькой железной дорогой, привезённой Ниной. Настоящее чудо с рельсами, шлагбаумом и мостом!

Нина просила отдать «его». Говорила, что «она не может родить», «они испортят ему жизнь». Убеждала, что у неё есть условия, она наконец-то устроилась на хорошую работу, обещала ежемесячно высылать деньги непутёвой сестре, лишь бы отдали «его». Гера тогда задумался ненадолго, но железная дорога куда важнее непонятных взрослых разговоров.

Нина уехала, накупив Гере подарков, через три дня у него пропала железная дорога и большая красная пожарная машина с выдвижной лестницей. «Мышь утащила», — отмахнулась мама. Уже тогда, в четыре года, он понимал, что мыши не воруют детские игрушки, зато их можно продать на барахолке возле дома и купить алкоголь.

К семи годам он сам научился торговать недозревшими яблоками из городского заброшенного сада, бойко называл копеечную цену, ловко пересчитывал наличность. Деньги тратил на одну булочку или два коржика, на лимонад не хватало, вода из колонки прекрасно заменяла газировку. То, последнее лето в родном доме, благодаря бесхозным яблокам, стало самым сытным за почти семилетнюю жизнь Геры.

В один из июльских дней он прибежал домой по обыкновению в девять вечера. Позднее нельзя, очередной «папка» ругался. Орал, как ненормальный, если мальчишка «показывал неуважение», мог оплеуху влепить с такой силой, что потом полночи болела голова. А раньше ноги не несли домой. Что ждало семилетку в провонявшей алкоголем квартире? Крики, ругань, драки — маленьким детям лучше подобного не видеть.

Почти звериным чутьём Гера, еще не переступив порог квартиры, почувствовал — что-то случилось. Страшное. Непоправимое. Знал ли он, что такое смерть? Конечно, знал — на улице иногда валялись трупики кошек, на перекрёстках сбивали собак, умирали птицы. Следы быстро убирали дворники, но для мальчишки, который пропадал большую часть времени вне дома существование смерти не составляло тайны.

Посредине кухни ничком лежала мама, уткнувшись носом в пол, странно, не по-человечески, раскинув ноги. Вокруг тела растекалась кровь. Пальцы руки крепко держали стакан, возле которого лужицей расплылась водка, добавляя разводы на полу.

Странно, Гера не заплакал, не испугался, не почувствовал ничего. Вышел вон, сбежал вниз по лестнице, деловито подошёл к мужикам, играющим во дворе в домино, буднично сказал: «Мамку мою убили».

Ему не поверили, кто же поверит, особенно пацану, слезинки не проронившему, пока говорил. Не иначе, дурная шутка. Малышня придумывает игры, одна хлеще другой! Гера лишь пожал плечами, отправился назад. Сосед подорвался за ним, растирая на ходу шею. Он же позвонил в службы, которые полагается в таких случаях вызывать.

Милиционеры долго ходили по квартире, писали на больших белых листах, вокруг толкались люди, которых Гера раньше не видел. Заглядывали любопытные соседки, громко вздыхали и отправлялись в свои благополучные жизни. А он пристроился на табуретке посредине кухни, уткнувшись коленями в подбородок, смотрел на красные потёки на полу, смешанные с водкой, и думал лишь о том, что никогда не будет пить, что он никогда не будет пить. Никогда!

В тот же вечер, вернее — ночь, Геру привезли в детскую больницу. Сначала он подумал, что это детский дом, про который постоянно судачили соседки, когда видели вечно грязного мальчишку. Рассуждали вслух, будет ему лучше в интернате или с матерью — алкашкой. Семья состояла на учёте службы опеки, там решили, что ребёнку дома лучше.

Оказалось, не детский дом. В больнице он прожил три дня, смотря на вздохи врачей и медицинского персонала, к вечеру третьих суток Герку посадили в машину и отвезли в «социальный приют для несовершеннолетних» — именно так назвала дородная женщина, с силой державшая его за руку, небольшой двухэтажный дом в глубине тенистого сквера.

В первую ночь в приюте Гера вдруг понял, что мама умерла. Умерла на самом деле! Как сбитая на перекрёстке собака или голубь, вступивший в бой с вороной. Умерла! Её, как трупик кошки, куда-то увезли… Похоронили… Закопали в землю. Или сожгли. У приятеля по играм умерла дальняя родственница в соседнем городе, он шёпотом, волнуясь, делился, что ту кре-миро-вали. Слово Гера запомнить не сумел, но суть уловил.

Он ревел хуже девчонки, громче младенца, вопил до икоты, никак не мог остановиться. Вокруг ходили чужие женщины, очень-очень добрые, ласковые, говорили непонятные вещи, гладили по голове, обещали, что всё наладится. Рядом сидел толстый мальчик, уже школьник, похлопывал Герку по спине, и всем любопытным мальчишкам и девчонкам, прибегающим на отчаянный вопль, объяснял: мать помёрла у него.

Никто над Герой не смеялся, все сочувственно качали головами, некоторые всхлипывали, вспомнив собственное горе. Позднее он понял, что в основном в приюте жили дети, ожидавшие своей участи. Кого-то отправят в детский дом, кого-то заберут родственники или нашедшиеся родители.

На следующий день приехала Нина — она ворвалась, как шквальный ветер, долго говорила на повышенных тонах с директором, нервно писала на белоснежном листе, снова ругалась, а потом долго-долго обнимала Герку, обещая, что обязательно его заберёт. Вот-вот, нужно только немного потерпеть, самую чуточку.

Гера терпел почти две недели. Нина приходила каждый день, носила фрукты и печенье пакетами, чтобы хватило всем желающим. Племянника втихаря угощала особенно вкусным. Привозила одежду, игрушки, книжки, а однажды забрала его навсегда, увезла с собой в Москву. Это было самое длительное путешествие в жизни семилетнего Геры, почти два дня на поезде!

В Москве они жили в небольшой квартирке, показавшейся Гере барскими хоромами из мультфильмов. Запах новой мебели, духов Нины, скрипучая до блеска чистота, по выходным оглушительный аромат домашней выпечки.

В первый класс Гера пошёл в школу во дворе дома, быстро подружился с одноклассниками, несмотря на статус «приёмыша», что почти мгновенно стал известным. Это даже придавало флёр загадочности Гере, он рассказывал про погибшего отца-полярника, которого загрыз белый медведь, и маму — настоящую балерину, которая живёт «в настоящей загранице».

Наверняка, взрослые слышали версию Маркова Геры, однако никто не торопился уличать мальчишку во лжи. К третьему классу забылся статус «приёмыша». Герка стал обычным ребёнком, живущим только с мамой Ниной. А что без папы — так у половины класса пап не было! Ничего особенного!

В десять Гериных Нина стала задерживаться на работе, ей постоянно поручали то одно, то другое, а то посылали в ночную командировку. Герка не боялся оставаться один, он отлично справлялся с хозяйством — после школы первым делом не нёсся на улицу, как сверстники, а готовил ужин к приходу Нины, — но за маму переживал. Совсем с ума сошли начальники эти!

Самый огромный ужас он испытал, когда учуял от Нины запах алкоголя. Застыл в дверях, заледенел. Она не была пьяной, нет. Гера отлично помнил, как выглядит пьяный человек, но запах-то был! От Нины, которая всегда пахла «монпансье», духами, домашней выпечкой. Она ведь не может, как мама?..

— Я хочу тебя кое с кем познакомить, — улыбаясь, сказала Нина. А Гера не мог ни о чём думать, кроме сковывающего дыхание ужаса.

С «кое с кем» Геру познакомили на следующий день в парке аттракционов. Нина нервничала, постоянно поправляла приёмному сыну рубашку, которую буквально заставила надеть вместо удобной футболки с изображением любимого героя, причёсывала. Умудрилась затюкать чрезмерной заботой!

Минуя кассы, Нина зачем-то подтащила его к скамейке рядом со входом и представила:

— Вот, Дима, это Гера.

Со скамейки поднялся высокий и… наверное, взрослый для Герки мужчина, и протянул мальчишке руку:

— Дмитрий.

— Гера, — растерявшись, буркнул Герка, однако руку в ответ сообразил пожать.

— Добро, — кивнул незнакомец. — Герман, выходит?

— Да.

— Запомни, Гера, ты Герман. Забудь имена Гера, Геша, Гоша, только Герман. В наших кругах Герок, Димок, Митек не бывает. Дмитрий и Герман. Понятно?

— Понятно.

В каких кругах, кто этот «Дмитрий», Герка решил не уточнят. Нина показала глазами на кассу и он рванул за билетами. Прошло время, и Гера забыл, что его звали Герой. Он рос Германом, только Германом.

Дмитрий Глубокий, вступив в брак с Ниной, не стал брать опеку над Германом. «Лишние бумажки», — говорил он пренебрежительно. Герман не расстраивался. Действительно — ненужные хлопоты. Он хорошо помнил родную мать, знал, хоть и ни разу не видел, родного отца. Перед глазами стояла череда «папок», меняющихся минимум раз в полгода, особенно тот, последний, убивший мать. Воображать Дмитрия отцом Герману в голову не приходило.

И всё равно, вопреки доводам разума и гордости, все последующие годы Герману хотелось завоевать любовь Дмитрия Глубокого. Сначала — как единственного мужчины, вдруг появившегося в жизни мальчишки. Никогда не отказывающего во внимании, берущего с собой на яхту, рыбалку, в баню. Настоящие мужские занятия. Потом — как наставника, неустанно, с хваткой бультерьера следящего за успехами Германа. Позже — бизнесмена, у которого хотелось учиться, следовать за ним, подражать. И всегда — как человека, вызывающего безусловное доверие и уважение.

Если существовал на свете человек, который был для Германа идеалом — это был Дмитрий Глубокий.

Если существовал мужчина, чьи отношения с женой вызывали желание создать такую же семью — им стал Дмитрий Глубокий.

Если был на свете некто, кто заставлял глаза Нины светиться — имя ему Дмитрий Глубокий.

Герман из кожи лез, чтобы дотянуться к вершинам Глубокого, завоевать толику его уважения, доказать, что он достоин. Достоин, если не зваться, то считаться сыном Дмитрия. В общем-то, окружающие не сомневались в том, кто сын и наследник Глубокого. Германа готовили на эту роль едва ли ни с первой минуты знакомства. Вводили в мир больших денег, бизнеса, власти. Учили жить, преуспевать в «наших кругах».

Говорят, смерть всё расставляет по местам, смерть Дмитрия не стала исключением. Герману дали понять — несмотря на годы бесконечного, бездонного восхищения наставником, человеком, которого всю жизнь мечтал назвать отцом, Герману нет места в списке наследников первой очереди. Кровь — не водица. В день оглашения завещания Герману и Нине показали это наглядно, наотмашь.

Незаконнорожденной четырнадцатилетней дочери Дмитрия Глубокого отходила львиная часть движимого и недвижимого имущества. Герману, как человеку, способному обеспечить дальнейшее благосостояние, с оговорками и неизменными процентами от прибыли в пользу дочери и жены погибшего — бизнес. Нине и вовсе крохи и оплеуху в виде подтверждения супружеской неверности, заверенной по всем правилам и законам.

«За что?» — спрашивала сейчас Германа Нина, а он не мог ответить. Не знал!