Страсти по Самайну – 2. Книга 3

Наталия Смирнова

Самайн – время, когда ведьмы устраивают шабаши, духи бродят в мире живых, а умершие навещают близких. Праздник древних кельтов, который делит год на темную и светлую части.⠀«Страсти по Самайну» – сборник мистических рассказов, пропитанный атмосферой кельтской мифологии. Обряды, друиды, фейри, деревья – каждая история таит волшебный сумрак древних легенд и сказок.Текст, пунктуация и орфография авторов сборника сохранены без изменений.

Люся Быковская

@lusia_bykovskaya

ДОЛИНА КОСТРОВ

Пролог

«Зима будет суровой, и ты узнаешь, что такое смерть», — черноволосый мальчик смотрел в глаза, так пронзительно, что она почувствовала, как лёд сковал горло. Девушка хотела спросить, но смогла только беззвучно открыть рот. Мальчик подошёл ближе, и она разглядела белые крапинки на радужке его и без того светлых серых глаз. Мальчик был ниже ее ростом, но она его боялась. И когда он своей рукой прикрыл ей глаза, она подчинилась. От ладоней на лице стало мокро. Мгновение спустя, стало ясно, что это дождь. Взмокшая, она нетерпеливо мотнула головой, разметав по плечам отяжелевшие от воды волосы. И почувствовала, что черноволосого мальчика рядом нет. Открыла глаза.

Она стояла посреди некогда зеленой долины. Но под проливным дождем краски смешались, и виднелись только размытые грязно — серые очертания холмов. Девушка привычным движением похлопала себя по бокам в поисках сумки. Не нашла. Удивилась.

Уже промокла до нитки. Но в теле ритмично билось сердце, разгоняя кровь горячей волной. Она физически ощущала эти приливы до кончиков пальцев. Или это нечто другое? Стоило об этом подумать, как воспоминания тонкой ниточкой начали раскручиваться как из клубка. Вот она — маленькая девочка с нечёсанными, чёрными как смоль волосами. Бежит босиком по зеленому лугу. Что — то держит в руках. Родное и тёплое. Важное. Добежала до толстого дуба. Время победило это старое дерево, и оно уже много лет торчало сухой громадной корягой, не принося плоды, не откликаясь на времена года.

Девушка наблюдала за собой со стороны, как будто смотрела немое кино. Звуки разом прекратились. Она оказалась в бесшумном вакууме. Это пугало. Постепенно из самых глубин ее естества, медленно и липко внутри зарождалась тревога. Девушка видела, как девчонка ловко забралась на дерево, как оставила в темном дупле ТО самое, что — то родное и важное. Стало страшно даже дышать. Она с силой зажмурилась, когда вдруг снова ощутила на лице капли дождя. Оглянулась. Та же мрачная долина, поливаемая дождём, и ее одинокая фигура в низине. Невдалеке она увидела маленький дом, в котором горел свет. Что — то знакомое показалось в этих красных ставенках на окнах.

Старая каменная кладка напрасно скрывалась за свежей белой известкой, маленькие окошки, черепичная крыша и подкопченная труба — в детстве не обращаешь внимания на детали, сейчас же она видела каким был этот дом. Он старый. Но не изношенный. Он древний, он мудрый, он хранит много тайн. Дверь распахнута настежь, и изнутри сочится тёплый желтый свет. Что — то трещит. Кто — то поёт.

— Входи, Кона, я уж заждалась.

— Бабушка?

— А кого ты ожидала увидеть? — старушка наигранно удивилась, всплеснув руками.

Бабушка Ханна. На Кону нахлынули воспоминания. Даже больше ощущения. Сухие, словно пергамент, но такие горячие бабушкины руки. Запах хлеба. Танцующие угли в камине и тёплый кисель. Тихие песни. Золотой гребень и длинная ночная рубашка. Холщовый мешочек под подушкой. А там сокровища. Нырнёшь в него рукой в темноте и перебираешь — медное колечко, розовое стёклышко, уголёк, кончик веревки с шеи повешенного, маленькая деревяшка с нацарапанной руной.

— Тебя слишком долго не было, — пробормотала старая Ханна. — Ты забыла кто ты есть, — бабушка медленно приближалась к Коне. Ее голос теперь был похож на шипение, — мы ждем тебя.

Старуха окинула взглядом комнату и торжествующе остановила его на Коне. Глаза, стальные, холодные смотрели внимательно. Кона каждым кончиком своих чёрных волос, почувствовала как вокруг них смыкается кольцо.

Полулюди-полутени тянули к ней свои руки. Дряхлый старик и молодая дева в длинном платье. Высокий мужчина с иссиня-чёрными волосами и почти белыми глазами. Мальчик, обещавший суровую зиму. Тут их рты скривились, и все разом закричали: «Мы ждём тебя!»

Кона изо всех сил закрыла уши руками, зажмурила глаза. Неожиданно раздался пронзительный звон. Все фигуры разом исчезли. Исчез старый домик Ханны, дуб, дождь. Звон же не прекращался.

Кона открыла глаза и узнала люстру своей комнаты.

«Какой странный сон», — подумала она, как снова услышала звон. В прихожей настойчиво гремел телефон.

— Кона? Доброе утро! То есть, не то чтобы доброе, — на том конце провода смутились, — это тетя Меретте, соседка твоей бабушки.

— Здравствуйте.

— Твоя бабушка Ханна. Она умерла сегодня ночью, — Меретте всхлипнула.

— Я приеду.

— Поторопись. Тебе нужно успеть до Самайна. Мы ждём тебя. — и в трубке послышались короткие гудки.

* * *

К тому моменту, как электричка ворвалась в пригородный пейзаж, рассвело. Краски неба, словно на мягкой акварельной бумаге, смешались, а над самым лесом сверкнул бледно-желтый диск. Яркое, но уже холодное октябрьское солнце.

Кона сидела у окна, завороженно провожая темные макушки сосен. Она похлопала ладонью по сумке. Рука нырнула внутрь, пальцы привычно нащупали мелки. Девушка высыпала горсть на стол — разноцветные огрызки пастели хаотично наследили на белой поверхности.

Девушка начала рисовать. Резкими движениями Кона наносила слой за слоем розовый, голубой и чернильно-синий. Подушечками тонких пальцев тут же размазывала границы цветов, растягивала и закручивала в спираль бархатистую пастель. Мазала по бумаге и по щекам. Желтым очертила круг и спешно его закрасила. Потом закрыла глаза.

Мужчина с густой рыжей бородой и старушка сидели напротив и наблюдали, боясь обнаружить своё присутствие. Облако мелковой пыли к тому моменту достигло носа пожилой леди, и она нарушила тишину, громко чихнув.

Девушка встрепенулась, и словно впервые уставилась на попутчиков.

— Доброе утро, — натянули улыбки рыжий и старушка.

— Привет.

— Вы испачкали нос, — женщина достала из сумочки большой хлопковый платок и протянула Коне.

Кона задумчиво уставилась на кусок материи. Не поднимая глаз, она вытерла нос рукавом куртки, а ладони об юбку. Взгляд рыжего был красноречив.

Но любопытство взяло верх:

— Я Уильям, — сосед протянул руку.

— Я Кона, — ответила она на рукопожатие.

— Кона?

— Да. Родители ждали сына, — она впервые улыбнулась и пожала плечами.

Тугие чёрные кудри копной. Острые скулы, тонкие губы, глаза цвета мутной воды, и все ещё перепачканный, словно в саже, нос. Хрупкая девушка, в которой чувствовалась уверенная сила. Таких раньше сжигали на кострах.

— Вы рисуете? — спросила старушка, с любопытством заглядывая в альбом.

Кона развернула рисунок. Сложно было разглядеть там лес и небо. Жирные, густые, хаотичные мазки. Рисунок производил мрачное впечатление, и даже круг солнца, не менял эффекта.

— А куда едете, милочка? — старушка хотела узнать, как долго им ещё соседствовать с этой сумасшедшей.

— Я еду в Лаи.

— В долину костров? В этом суеверном краю же никто не живет. Одни ведьмы, — бородатый понял, что сказал лишнее, когда поймал взгляд старушки.

— Вы правы. Соскучилась я по своим.

Желания продолжать разговор больше ни у кого не было.

* * *

— Мама сказала, что я узнаю тебя, — молодой человек взял из её рук чемодан, — я тогда подумал «как это может быть?», но, забери меня калех, ты копия Ханны!

Широкими шагами ее друг детства направлялся к машине, а она семенила за ним. Хотя лет 15 назад было наоборот. Кона не понимала, откуда взялся этот большой и красивый Тревор?

Все еще смущённая, она села в машину, и они покатили по проселочной дороге. Из окна открывался чудесный вид — мягкие очертания холмов, тронутые желтой лапой осени. С одной стороны вдалеке стояли багряные липы, с другой манили морем отвесные скалы. На мили вокруг расстилались безлюдные дали. На горизонте виднелось что-то похожее на деревню: от ярких черепиц тонкой струйкой тянулся дым. Кона приоткрыла окно и с удовольствием вдохнула свежий воздух. Мгновение спустя запах солёного моря сменился тяжелым духом догорающих костров, влажной земли и тухлой рыбы. Кона поспешила закрыть окно и вопросительно уставилась на Тревора.

— Что здесь было раньше?

— Лет пятьсот назад, — Тревор прищурился, — здесь было поселение рыбаков. Но однажды этой дорогой шёл фогд с подручными инквизиторами. С севера страны обозом в клетках они везли пойманных ведьм и колдунов. Чёрт их дёрнул устроить именно в этом месте массовую казнь калех. Языки костров доходили до неба. Когда последняя ведьма была сожжена, и в воздухе ещё висел ее душераздирающий крик, пламя костра перекинулось на ближайший дом. Он вспыхнул как спичка. Огонь за считанные минуты сожрал деревню и обитателей. Инквизиторы тоже не смогли спастись. Много лет люди обходили это место стороной, а руины деревни со временем превратились в пепел и разлетелись по побережью. Сейчас от этого страшного места не осталось и следа. Но до сих пор никто не отважился строить тут дом.

— Но откуда ты это знаешь?

— Это наша история, Кона. И твоя, — Тревор внимательно посмотрел на неё. — Мы, кстати, приехали!

Кона не заметила, как автомобиль уже въехал в живописную деревеньку. Небольшие овальные домики белого и желтого цветов, с яркими ставнями, и дымоходной трубой посередине черепичной крыши. На Кону нахлынули тёплые воспоминания — все здесь было знакомо. Навстречу молодым людям уже бежала маленькая женщина в платье и белоснежном переднике.

— Кона, милая! Какой красавицей ты стала!

«Тетя Меретте», — догадалась Кона, и раскрыла навстречу объятия.

* * *

Кона ощущала тревогу. Как будто вдалеке звенел колокольчик. Меретте была учтива и мила, но каждое ее слово внутри девушки отзывалось волнительным «динь».

Если бы Кона могла сейчас достать альбом, то ее рисунок был бы темно-синего цвета. Таким виделось внутреннее убранство дома, несмотря на розовые занавески и белоснежные скатерти. Кона осталась на обед. Ей хотелось послушать о жизни деревни Лаи. Сама она мало что помнила. Только яркие вспышки из беззаботного детства — как бегала по полю босиком, как спасала соседскую кошку из реки. Стояла на самом краю обрыва, а волосы развевались по ветру. Воспоминания о Ханне теплом разливались по телу. Она стягивала длинные чёрные волосы в тугой пучок, а ее платье всегда было в муке. Кона помнила, как они вдвоём ходили на весенний луг собирать травы — ночную тень, ангельскую траву, васильки и мандрагору. И прекрасней воспоминаний не было в ее жизни. «Ханна была колдуньей» — говорила Меретте. «Она любила меня больше всех на свете» — вторило сердце Коны.

Наконец, Тревор предложил Коне прогуляться, и она с облегчением покинула темно-синий дом.

В окнах начал зажигаться свет. Ещё немного, и стемнеет настолько, что не будет видно вытянутой руки. Становилось холодно, пошёл дождь. Тревор накинул на неё свою куртку и потуже завязал шарф. Впереди маячил яркой вывеской какой-то дом. Они поспешили туда.

Паб в Лаи ничем не отличался от сотен других. За длинной стойкой сидели завсегдатаи, которые были так увлечены трансляцией футбола, что даже не повернулись.

— У ирландцев есть только одно средство от непогоды.

— Плед из овечьей шерсти? — улыбнулась Кона.

— Виски!

Кона сделала глоток. Алкоголь мягким одеялом накрыл ее тело. Тепло разошлось по замёрзшим ногам. Кона посмотрела на своего спутника с улыбкой — он был так хорош собой.

А потом они бежали по пустоши навстречу морю. От сильного ветра по земле стлалась трава. Вереск в ночи потемнел. Небо спрятало звезды за облаками. Море клокотало и бурлило. А Кона стояла у самого обрыва, раскинув руки и смеясь, как в детстве. У нее посинели щеки и уши. Ветер продувал до костей. Тревор насилу увёл ее домой.

Когда Кона перешагнула порог дома Ханны, то почувствовала, что даже стены в этом доме плачут.

* * *

Ханну хоронили по старинному обычаю. Она была одета в длинное чёрное платье, на пальцы нанизаны разномастные перстни. Распущенные волосы, едва тронутые срединой, доходили до пояса и походили на крылья ворона. Умершая ведьма лежала в гробу, головой на восток, щедро посыпанная березовой корой. Кона знала, что береза у местных означала переход от зимы к весне, от смерти к воскрешению. В ногах Ханны покоилась отрубленная голова козла, а по правую руку лежал свёрток с двумя глиняными чашками. Верхом на козле колдунья появится в темных чертогах Богини Домны, чтобы испить с ней чай.

Конечно, священник тут молитв не читал и на общем кладбище ведьму не хоронили. Такие как она, а точнее весь род Ханны Бирн покоились за холмом, в окружении елей. Здесь, за церковной оградой, кельтские кресты с замысловатыми завитками соседствовали со скромными старыми надгробными плитами с поистершимися символами.

Гроб с телом Ханны опустили в каменистую яму. Каждый из присутствующих, подходя к могиле, бросал в темную пропасть цветок, и уходил, не оглядываясь. Земляная пасть с жадностью глотала яркие краски.

Когда Кона осталась одна, она достала альбом. В голове было столько впечатлений и эмоций — от всхлипа до смеха, что только бумага терпела этот поток. Зелёный, фиолетовый, чёрный. Кона закрыла глаза.

Она то размахивала руками, то наоборот — возила мелком на одном месте.

Вдалеке кричали чайки. Наверное, недавний шторм принёс к берегу много рыбы. Их крики все время отвлекли и не давали сосредоточиться. Казалось, она упускает что-то главное. Кона посмотрела на рисунок. Широкие линии фоном, а посередине чёрным цветом нарисована морда. У морды имелись уши, нос и высунутый язык. Собака.

Тут Кона прислушалась к тому, что она приняла за крик чаек, и четко различила скулёж. Совсем рядом. Она пошла к источнику звука, подчиняясь больше интуиции, нежели слуху — лай собаки был еле различим. Кона набрела на старый колодец. Его крышку будто нарочно засыпали листьями и камнями. Тяжелую заслонку Коне удалось сдвинуть лишь наполовину. Но этого хватило, чтобы разглядеть чёрного щенка.

Кона подняла его на поверхность. Он был страшно худой, и ослаб от голода. На тонкой шее болталась веревка, а одно ухо было в крови. «Кто же это сделал с тобой?» — Кона спрятала щенка в куртку и пошла домой.

Когда Кона проходила мимо, из темно-синего дома за ней следила пара недобрых глаз.

* * *

«Всё будет хорошо, Коль, — щенок был чёрен как уголь, и сложно было дать ему более подходящее имя, — мы с тобой не пропадём».

От этого «мы» пахнуло надеждой, и Кона воспряла духом. Она принесла и поставила поближе к камину таз с тёплой водой. Коль немного посопротивлялся, но потом доверился нежным рукам девушки. После водной неги его укутали махровым облаком, принесли миску с тёплым молоком. Кона не переставала гладить измученное тело, пока пёс не закрыл глаза. «Тебе нужна подстилка», — девушка огляделась.

Весь первый этаж бабушкиного дома можно было окинуть одним взглядом. Здесь и небольшая кухня, и гостиная с камином. Темно, но уютно. Вдоль лестницы на второй этаж растянулась вереница фотографий. Вот Ханна невеста, здесь Ханна — мать. На старой фотографии стоял крепкий молодой мужчина, дед Коны, которого она никогда не видела. Он обнимал Ханну, а она на руках держала малышку Улу — маму Коны. Дальше — карточка, где Уле лет 15. Она у дома с красными ставенками смотрит вдаль. Интересно, как скоро после этого снимка она сбежала из дома?

Кона поднялась на второй этаж. Здесь располагалась спальня Ханны. Дверь в ее комнату была заперта, в замочной скважине торчал массивный ключ. Но Кона не решалась пока туда заходить. Рядом была ее комната. Здесь все осталось так, как во времена детства. Кона с удовольствием вспомнила, как часто она с разбега прыгала в свою мягкую кровать. Как бабушка в шутку журила за босые ноги и спутанные волосы. Как расчёсывала ее золотым гребнем у зеркала, напевая что-то на сказочном языке. Ханна легко переплетала в своей речи разные диалекты, знала множество песен и сказок из старого ирландского фольклора, часто бормотала себе под нос непонятные слова. Коне иногда удавалось что-то разобрать, но ей нравилось думать, что бабушка умеет говорить на сказочном языке. Ей нравилось ощущать и себя частью волшебной сказки.

На втором этаже была ещё одна маленькая комната. Она никогда не запиралась, но маленькой Коне запрещалось туда заходить. Однажды она все же заглянула, но кроме стеллажа с книгами ничего не увидела. Интерес к тайному месту быстро пропал. Сейчас же Кона решила поискать там старое одеяло на подстилку Колю. Дверь на старых массивных петлях медленно скрипнула.

Вдоль всей стены стоял шкаф. Одна его половина заполнена книгами — здесь были повыцветшие корешки старинных изданий и современные романы. Содержимое второй половины скрывалось под несколькими дверцами. Напротив стояло большое кожаное кресло с небрежно брошенным пледом. Несколько гобеленов на стенах со сценами каких-то баталий. Сверху свисала тонкая цепочка потолочного выключателя и лампа. Холодно. Кона накинула на плечи плед, включила свет и открыла дверцу шкафа. Банки и баночки, бутылки и пузырьки стояли на полках. На каждой этикетке от руки написано о начинке: «выжимка из Ночной тени», «эссенция майского лука». Кона поежилась.

На стеллажах лежали засушенные цветы, камни и комья глины. Кона открыла ещё — за оставшимися дверцами скрывался аналогичный натюрморт. «Значит, бабку ведьмой звали не потому, что она в 70 лет молодо выглядела», — усмехнулась Кона. «А что с книгами?» — девушка взяла самую толстую. На корешке и обложке не было ни букв, ни символов. Удивление возросло, когда Кона увидела, что книга рукописная, а рисунки рисовались тоже от руки.

Поначалу она не могла прочесть ни слова. Но откуда-то в голове воспоминанием промелькнул голос Ханны и ее сказочный язык, и Кона понемногу разобрала заглавие: «История фомора-изгнанника, прародителя рода Бирн». На уголках страницы был изображён ирландский медальон. А под заглавием, выведенным золотыми буквами, нарисована стрелка, приглашающая перевернуть страницу. И Кона перевернула.

Там был изображён то ли демон, то ли чудовище. Великан с телом голубого цвета не был похож на классического фомора, каким детей пугали в легендах. Он не был одноруким или одноглазым. Но все же половина его тела торчала из под земли, а голову венчали оленьи рога. Его стройное тело можно было бы назвать совершенным — широкие плечи, узкие бёдра, большие ладони. В одной руке он сжимал топор, другой придерживал развевающийся на ветру плащ. Чёрные как смола волосы, узкие щели стальных глаз. Его тонкий рот напоминал скорее трещину у основания земли, подбородок — неотесанные морские скалы. Это был демонический воин, обитатель скрытого тонкого мира. У художника была богатая фантазия или несколько жизней. Ведь увидевшему фомора суждено умереть от его топора. Однако, надпись снизу гласила: «Погасли факелы, умолкли голоса. Кихул пришёл на берег Лаи».

* * *

Двор давно освещала бледная луна, когда Кона закрыла книгу. Какое богатство держала она в руках — свою родословную! Главу за главой Кона проглатывала истории и судьбы большой и удивительной семьи.

Девушка обняла бесценный фолиант. Она больше не одинока. У неё есть Коль и могучие предки за спиной. Но всей этой цепочке из легенд о фоморе недоставало прочности, сцепки. И Кона знала, где ее найти.

От молниеносного решения она вскочила с кресла и ударилась головой об открытую дверцу шкафа. Тот едва пошатнулся, сбросив с верхней полки несколько бутыльков. Густая жидкость растеклась, пол заблестел мелкими стекляшками, а комната наполнилась запахом мёда и полыни. «Остановись, Кона, не торопись», — уговаривала девушка себя, собирая осколки, но ненасытное любопытство гнало ее на улицу.

Дождь настойчиво долбил по крыше. Кона вернулась в реальность. Тук-тук-тук. Стучали уже в дверь. Откликнулся слабым лаем Коль, и Кона уже летела навстречу.

— Милая, куда ты запропастилась? — на пороге стояла тетушка Меретте. С ее дождевика ручьём лилась вода, но она улыбалась.

— Ой, входите скорее. — Кона впустила соседку в дом, — Эти похороны так тяжело мне дались, понимаете. Мне нужно было побыть одной.

— Понимаю, — Меретте по-свойски прошла на кухню. На вытянутых руках она несла круглую форму, от которой тонкой струйкой шёл ароматный пар. Коль, почуяв запах пирога, увязался за женщиной, но потом вдруг зарычал и, пятясь, вернулся к камину.

— Яблочный пирог, — продолжала соседка, — ты же не решила умереть от голода? — и понизила голос, — Тревор ждал тебя весь вечер. Отправил меня на разведку.

— Спасибо, я вам очень благодарна, — Кона улыбалась в ответ. Но колокольчиком опять звенела тревога. — Эээ, мне пора идти, я зайду к вам завтра.

Кона взяла тётушку под локоть и вывела на улицу. За воротами они мило распрощались и пошли каждый своей дорогой. Кона, перепрыгивая лужи, мчалась к маленькому домику старого библиотекаря Бена О» Мили. Ведь кто как не он, знает историю Лаи от самого его основания? А Меретте, постояв немного, вернулась в незапертый дом ведьмы Ханны. Все с той же улыбкой она пнула спящего пса, и под скрип половиц поднялась на второй этаж. Ведь кто как не она знала, какие сокровища таит в себе маленькая комната с большим шкафом?

* * *

«Низвергнутая первосила, провинившиеся боги. Они надолго поселились у берегов Лаи в мутном, словно кисель, море. Наши праотцы были хорошими рыбаками, и почтительными людьми. Фоморы давали людям пользоваться дарами моря, ведь люди тоже любили эту стихию. Первый улов всегда отдавался в угоду «нижним демонам», и сеть закидывалась ровно столько раз, сколько было членов семьи у рыбака.

Фоморы ведали магией и разбирались в плодородии. Когда вера людей в них закрепилась в поколениях, демоны стали выходить на берег и помогать людям при неурожае. Деревня Лаи прослыла удивительным местом, где сверхъестественное переплеталось с реальностью. Но племена богини Дану разгневались. Давнее соперничество переросло в страшную битву в море. Клан Богов, в конце концов победил, и остатки фоморов были изгнаны навсегда. В той бойне один полудемон, волоча за собой кровавый топор, выбрался на берег, и упал без чувств. Кихул. Тело цвета морской волны так пылало жаром, что капли дождя на коже с шипением испарялись. Его спрятали в одном неприметном доме. Лечили. В него истово верили, и однажды Кихул открыл глаза. Он плакал 90 дней и ночей, и все это время лил дождь. Он считал себя трусом и предателем, а люди видели в нем бога.

Кихул остался жить в Лаи, и женился на Тронде, которая его выходила. У них родилась сероглазая дочь с волосами цвета вороньего крыла. Фомор одарил знаниями всех женщин своего рода, а его дочь стала матерью друидов.

Женщины-друиды защищали деревню от врагов, берегли урожай, властвовали над погодой. Многое приписывали нашим ведьмам. Кое-что я и сам видел», — старый Бен о’Мили подмигнул.

— Значит, — Кона растерянно смотрела в выцветшие глаза старика. Бен пододвинул ей кружку с вишневым вином. Горло обожгло от глотка, — Мама тоже была друидом?

— И твоя мама тоже. Но она не хотела вызывать дождь в угоду огурцам, она мечтала уехать отсюда и забыть о своих снах.

— И я? Но ведь я ничего не умею.

— Наверняка ты чувствуешь в себе силу? — Кона неопределенно кивнула, и старик усмехнулся, — доживем до завтра.

— А что будет завтра?

— Самайн. Праздник ни прошлого, ни будущего. Старый год умирает, уступая место новому. Так и ты. Словно змея, сбросишь свою шкурку, и возродишься. Но это будет завтра. А сейчас иди поспи.

Кона спешила домой, когда на пустынной площади заметила брёвна, уложенные под наклоном к центру. Внутри такого шалаша проглядывалась солома и ветки. Окружали брёвна камни.

Лаи готовился к высоким кострам.

* * *

С дерева упало последнее яблоко. Кона сидела на ступеньках дома, прижимая к себе собаку. Она не чувствовала себя здесь на месте. Ей было тепло дома, у очага в окружении вещей Ханны. Но в деревне гудел ветер вдоль домов, гудели люди, шептались, оглядывались. Женщины и мужчины отводили глаза, когда встречались с ней, а дети убегали на другую сторону улицы. Несколько раз они бросали ей под ноги камни и убегали. Вот только это не походило на детскую шалость. Чумазые, пропахшие рыбой дети селян бежали от неё быстрее ветра. В школе она тоже получала камнем в спину. А вчера камень прилетел в дом. Пока Кона слушала историю Кихула у старика Бена, кто-то очень меткий бросил булыжник в окно маленькой комнатки на втором этаже. Множество разноцветных бутылочек узором разлетелись по полу. Судя по этикеткам, темная лужа состояла из вересковой кашицы, плакун-травы, эссенции омелы и вербены. Дыхание остановилось, когда Кона обнаружила пропажу рукописной книги. Она всю ночь убирала осколки, смывала с пола вязкую жижу, и не переставала искать. Под утро, вымотавшись, Кона выла вместе с Колем. Он на луну, а она от боли.

Утро выдалось ясным. И даже на тронутых инеем деревянных ступенях было приятно сидеть. Низкие каменные заборы не скрывали людскую возню вокруг подготовки к празднику Самайна. Репы и яблоки горкой лежали в больших корзинах. Тыквы с дырками вместо глаз теснились по подоконникам, а из держателя у входной двери торчали чёрные головки просмоленных факелов. Кое-где было слышно недовольное блеяние овец — их тщательно вычёсывали.

Душа девушки томилась предчувствием. Ведьма? Друид? В Дублине Кона бы отмахнулась от этой мысли, но в сакральном Лаи она сложила ее в пазл. Ведь если не знаешь какая ты, это не изменит твоей сущности. Пора пойти на встречу с собой и познакомиться. Но куда идти, когда ты в потёмках? Единственным доступным включателем были рисунки. Рисовала девушка по наитию, и откровенно говоря, даже ей было сложно распутать клубок из цвета, формы, эмоций и предсказаний. Вот и сейчас руки сами потянулись в сумку с мелками. Синий, красный, оранжевый. Кона закрыла глаза, и руки словно птичьи лапы пошлепали по бумаге, оставляя цветные следы.

— Кхе-кхе! — маленький сгорбленный старичок отворил калитку. Из кармана тёплой куртки торчало горлышко бутылки — вчерашнее вишнёвое вино. — Я пришёл помогать.

Дед Бен уселся рядом, улыбаясь и кряхтя. Обнял Кону, как родную внучку. В груди от такой простецкой нежности расцвёл цветок — распустился, заполыхал жаром. Кона разревелась прямо в его несвежую куртку. За книгу, за камни, ледяной ветер, Ханну и одиночество.

— Ну-ну, поплачь, маленькая ведьма. На Самайн ты должна быть пустой.

— Я не понимаю, что мне делать, — Кона вытерла слезы с пылающих щёк.

— Для этого я здесь, — улыбнулся дед, — знаешь, сколько мне лет? — он не дождался ответа, — восемьдесят семь! На моей памяти столько Самайнов! По-крайней мере, видимую часть я тебе расскажу, а к остальному тебя твоё чутьё приведёт. Собаку ты уже нашла!

— Коля? Я вытащила его из старого колодца. С веревкой на шее.

— Что ты говоришь? Какое зверство. Значит, он сам нашёл тебя. Черный пес будет нужен тебе для обряда. С ним ты пройдешь между костров.

Они поднялись в дом, оставив на ступенях разрисованный лист. Темно-синий квадрат в оранжевых языках пламени.

Бен велел Коне отправиться поспать, а сам затеял печь пирог. «В доме должно пахнуть яблоками», — сказал старик. Он заботливо покормил Коля, налил себе вчерашнего вина и, напевая что-то, повязал фартук вокруг тощей талии.

Близился вечер, когда Кона спустилась. Отдохнувшая, полная сил. Гостиная преобразилась. В очаге пылал огонь, на круглом столе стояло не менее дюжины свечей. Они, словно солдатики, ждали своего часа. Шторы, отодвинутые по краям, обнажали окна. Кона невольно посмотрела на улицу — Лаи погрузился во тьму. Яблоки из сада Ханны живописно стояли в корзинах у входной двери. Коль, важно сидел у камина и следил, как Бен подбрасывает дрова в огонь.

— О! Вот и главная героиня праздника. Посмотри, Коль, — обратился Бен к щенку, — настоящая калех!

Щенок добродушно тявкнул. Кона действительно с удивлением ощущала течение неведомой силы. С легким дребезжанием сила разносилась по венам вместе с кровью. Наполняла. Оживляла. Дарила ту самобытность, к которой она долго шла. Уверенная улыбка появилась на лице, когда Бен с восхищением подал ей руку и усадил за стол. Он тоже это понял! Кона посмотрела в зеркало напротив. Черные волосы разгладились и мягкими волнами стекали с плеч. Кожа подсвечивалась изнутри, а губы, точно покусанные, алели вишнями. Тот, кто увидел бы ее стального цвета глаза, точно опознал бы в ней ведьму.

«Ну, слушай», — и Бен О’Мили поведал ей традиции празднования Самайна в Лаи, пожалуй самой наполненной предрассудками деревне во всей Ирландии.

До назначенного часа двери в домах деревни были заперты. Во всем доме гасили свет. Мужчины и женщины, старики и дети в своих самых красивых одеждах ещё днём накрывали щедро стол, и готовились встречать гостей. Угощение как подношение, как дар, как сакральная жертва. Потому что гостями в эту ночь становились духи умерших и потусторонняя нечисть.

Эта ночь, как тесак, рубила Колесо Года пополам, отворяя двери зиме. Молчаливой и тёмной.

Часы на старой башне пробили одиннадцать раз. Темноту обняла тишина. Только в одном доме плясало пламя, и оттуда только что вышла девушка в длинном чёрном одеянии. Рядом, уже не поджимая уши, а гордо задрав нос, бежал ее черный пёс. В руке калех держала зажжённый факел.

Было так темно, что она не чувствовала разницы, когда открывала и закрывала глаза. Но девушка уверенно шла к ближнему дому. Бледные лица соседей так неожиданно возникли в круге зарева, что она отпрянула. Но потом подошла к мужчине и поделилась с ним священным огнем из дома друида. Через минуту в очаге соседского дома затанцевали языки. Ведьма подошла к каждому дому, оживляя его нутро, даря ему огонь и тепло. А потом направилась на главную площадь, ведя за собой вереницу из людей и скота. И ее тонкая фигура в круге факельного света завораживала и пугала одновременно.

Дойдя до вершины холма, Кона повернулась, за ее спиной возвышались костровые шалаши. В бликах огня Кона разглядела знакомые лица. Сейчас люди смотрели на ведьму страстно и почтительно. Их глаза блестели, а лбы покрыла испарина, будто они были в лихорадке. Кона подняла голову к луне. Ее кто-то вёл. Словно за ниточки тянули тело, подводя к брёвнам, зажигая ее руками сначала один, потом другой большой костёр. Из губ сами по себе вырывались непонятные слова, ее трясло и бросало из стороны в сторону. Разум Коны притих, тело Друида с готовностью отдавалось этому танцу. Когда лунная песнь закончилась, Кона выпрямилась: «Начнём?»

* * *

Люди стояли неподвижно. Через цепочку сомкнутых рук током пробегал сокровенный страх. К костру со стороны леса плыли тени, покачиваясь, словно водоросли в воде. Они превращались в уродливые серые пятна, с мрачными глазами и жадными руками. Из темноты шла первобытная нечисть, та, что хранится глубоко в вере народа — бесформенная, шелестящая, чтобы погреться у огня и забрать свою жертву.

Между кострами стояла молодая калех в платье из чёрной парчи. Оно ниспадало с плеч, обнажая лишь тонкие кисти. Наконец, она сделала знак рукой, и серая нечисть приблизилась вплотную.

Ведьма потянула за веревку. Колокольчик на шее коровы нарушил тишину, и караван домашних животных медленно двинулся к Веде. Животные подчинялись воле друида, и шли тонкой тропой в пекло. Кона взяла на руки Коля и возглавила процессию. Она провела стадо меж двух костров. Каждый из стоящих здесь людей мог бы поклясться, что слышал протяжный вздох серых теней, когда первая корова вошла в огненный коридор, и восторженный крик, когда замыкавшая цепочку овца споткнулась и упала. Тело ее охватило пламя и облако призраков. За считанные минуты на земле остались белеть обглоданные кости. Откуп смертью за возрождение и спокойствие в следующем году. Когда все закончилось, Кона подняла несколько костей животного и бросила в бархатный мешочек, сдобрив его внутренность корнем мандрагоры, огарком свечи, серебряными монетками, пучком сушенной травы и колосками пшеницы.

Кона подошла к Бену, и он засунул руку в мешочек. «Кажется, это мой последний Самайн», — усмехнулся дед, сжимая в руке кость. Кона погладила его по голове и подошла к Меретте. Соседка, отводя взгляд, достала огарок свечи — не миновать ей слез. Поочередно Кона подходила к каждому жителю деревни, называя имена даже тех, кого не знала. Все получили обещание на грядущий год — хороший урожай, богатство, спокойствие, слёзы, смерть и жизнь. Когда мешочек опустел, Кона пожелала всем счастливого Самайна, и разрешила идти домой.

Наступало время духов иного порядка. Умершие родственники входили через закрытые двери. Они трогали любимые предметы, поправляли занавески на окнах и взбивали подушки. Дух был не виден. Его присутствие угадывалось по шороху, шелесту. Умершие родственники садились за стол с живыми, чтобы разделить ужин и послушать обычных бытовых историй. С рассветом потухал очаг, уходили и духи, забирая с собой злобную серую нечисть, бесчинствующую на ночных улицах. Серый народ не щадил того, кто в эту ночь остался без крыши над головой.

Когда люди стали расходиться по домам, Кону ещё вела луна. Ее танец не закончился и теперь пришла пора встретиться со своими предками. Она знала что нужно делать. У догорающего костра Кона подняла небольшой уголёк. Девушка позвала за собой Коля и они направились к морю.

Это был тот самый выдавшийся вперед гребень утеса, на который вышел израненный Кихул. Луна налилась ярким желтым светом, освещая это место. Поляна была покрыта сухой травой, а местами являла собой голую скалу. Кона очертила ещё тёплым угольком круг. Контуры его читались слабо, но магической силы это не отнимало. Девушка скинула с себя парчовое платье и нагая вошла внутрь. Она начала водить угольком по коже, рисуя таинственные знаки. На ногах, руках и животе. Потом она села на колени и стала раскачиваться из стороны в сторону, монотонно напевая.

В эту магическую ночь по лунной дорожке из моря к ней поднялись ее предки. Они по очереди входили в круг, чтобы поприветствовать нового друида.

Когда подошёл Кихул и дотронулся до лба Коны, ее пронзила такая сильная боль, что она согнулась пополам и замерла. Затем в круг вошли Ханна и Ула. Ханна присела рядом с ней на колени и поднесла свои губы к уху. Старая ведьма бесконечным потоком передавала ей знания предков. Мать села по другую сторону и гладила ее волосы. Коне так не хватало этой нежности и ласки! Постепенно все фигуры рассеялись, растаяла и мамина рука. Осталась лишь Ханна, красивая, статная калех.

— Привет, милая. Ты отлично справилась, — мягко улыбнулась бабушка.

— Я устала, — призналась Кона, — но я так рада тебя видеть! Как жаль, что ты, — она осеклась, — твоя земная жизнь закончилась, и нам не удалось поговорить.

— Нам суждено было встретиться. Но я нарушила гейс, и поплатилась жизнью.

— Гейс это запрет?

— Это обмен, — ведьма кивнула, — получаешь дар, а взамен даёшь обет. Переступаешь черту — умираешь в дни Самайна.

— Каким был твой гейс?

— Не насылать порчу на единокровного.

* * *

Солнце достигло зенита, когда Кона шла мимо площади. Туда-сюда сновали люди по своим делам, старательно обходя головешки костров. Кона остановилась у зияющих чернотой тлеющих дыр. Казалось, что само время через эти угольные норы прокладывает людям тоннель в преисподнюю. Несмотря на ледяной ветер, Кону бросило в жар. Она подняла из кострища уголёк и бережно положила в сумку.

Эту ночь она не забудет. Девушка бродила по лесу в поисках трав и корней, а дорогу ей освещала луна. Кона попрощалась с духами предков, но непостижимым образом диалог с бабушкой Ханной продолжился. В ее голове. Кона отчётливо слышала голос старой ведьмы: «Загляни под этот куст. Да, вот так. Молодец, девочка. Бери только нижние листочки. А здесь только цветы. Сейчас осторожно. Будешь выдёргивать этот корень, он запищит», — Кона отпрянула. Корешок неприметной травки («ночная тень», — поправила ее бабуля) внезапно закричал, обвился вокруг ладони, не желая попадать в бархатный мешочек. «Стащи с себя это трусливое создание, — негодовала Ханна, — хорошо. Тебе ещё нужно найти змеиные языки, смелее».

Ночь Кона провела будто в бреду. Ее вела луна и наставляла ведьма. Кона с достоинством принимала новую важную данность — она ведьма, калех, друид. Это дар и проклятье рода. Мудрость, с которой так и не смирилась ее мать.

Ханна рассказала Коне об Уле. Красивой, мечтательной. Ула зачитывалась любовными историями и грезила о своём собственном рыцаре. Он увёз бы ее из этой захолустной деревеньки, навстречу приключениям и ветру. Ула отчаянно сопротивлялась своему предназначению. Она выходила на дорогу, ведущую на «большую землю», и ждала того, кто никогда не назовёт ее ведьмой.

И однажды летом, поднимая облако из песка и пыли, в Лаи приехал Том Кацер. Он путешествовал по побережью, и визит в маленькую рыбацкую деревню был очень кстати. Ула хлопотала вокруг него, показывая старинное кладбище, тёмный до синевы лес, скалистый обрыв у мутного моря. А наутро сбежала с ним, оставив записку для матери: «прости и прощай».

Ула и Том поженились и поселились в Дублине. В город Ула была влюблена больше, чем в мужа. Пабы и рестораны, бизнес-центры, огромные парки и оживлённые площади. Ула часами сидела на скамейке и разглядывала прохожих. Беременность приземлила девушку. Она вспомнила свои корни, и дар, как дамоклов меч повис над будущим ребёнком. Ула отчаянно верила, что у них родится сын, Кон, который прервёт колдовскую цепь родового проклятия.

Для новорожденной дочери Ула даже не потрудилась придумать новое имя. Кона стала ненавистным олицетворением того, от чего она сбежала. Однажды Ула Бирн отправилась в магазин и не вернулась домой. Спустя несколько дней ее тело прибило к правому берегу Лиффи. Ула повесилась на собственном шарфе у опор моста Калатрава. Маленькую пятилетнюю Кону отец отвёз в Лаи, к несказанному счастью бабушки Ханны.

Девочка прожила у Ханны счастливые 4 года, пока отец в один из визитов не заметил у девочки странности. Кона рисовала руны углём на стене, пела песни, носила в кармане корень мандрагоры и мастерила куклы с человеческими волосами. Том закатил скандал, и увёз дочь в Дублин подальше от дремучей мистики. Но от себя не уйдёшь. Отца давно нет. А она бежала домой с сумкой, от содержимого которой отец пришёл бы в ярость.

Ветер раскачивал безлистные скелеты деревьев. Могучий старый дуб, одиноко стоящий на холме противился стихии. Вдруг Кону словно пронзила молния. Воспоминания переплелись с недавним сном. Она узнала этот дуб. Его густая крона служила ей тайным убежищем, дупло стало хранилищем самого дорогого сокровища маленькой девочки. То теплое и родное из ее сна — дубовая щепка с руной Хагалаз.

Перед глазами всплыла сцена, когда отец, в порыве гнева бросал в камин ее тряпичных кукол с волосами висельников (из старых запасов бабушки). Пучки ароматных трав шипели от огня, а корень мандрагоры извивался и пищал. Маленькую руну Кона сжимала в кулачке. Слезы застилали глаза. Отец продолжал кричать. И тогда она выбежала босиком в ненастье. Ветер гнал ее в спину, ночь скрывала от посторонних глаз.

А что если она там? Кона ловко, как в детстве залезла на дерево и нырнула рукой в тёмную дыру. Шарить внутри было ужасно противно. Нутро было волосатое, склизкое, мокрое. Наконец, Кона нащупала несколько щепок и извлекла их на свет. Даже со стертым временем символом, она узнала свою руну. Полуистлевшая щепка вибрировала, пульсировала, и тёплой тяжестью легла на ладонь.

* * *

Кона попыталась сосредоточиться на прикосновении к дубовой щепке. Пальцем повторяла очертания руны Хагалаз. Руны страшной, молниеносной и необратимой силы разрушений. Маленькой Кона выбрала для себя эту руну как путеводную — ей нравилась ее простота и форма. Содержание? Девочка тогда не догадывалась какой глубокий смысл несет в себе символ. Hachel, называли своих ведьм древнегерманцы, для скандинавов Хагалаз это «град». Для Коны в этой руне — вся суть женщины ее рода. Она жестока и милосердна. Разрушает и созидает. Руна вернулась к ней очень вовремя. Именно сейчас нужно бросить камень в хлипкий фасад ее жизни, который стоит на иллюзиях и неуверенности. Из под града обломков она выйдет той ведьмой, которой ей предначертано быть.

Кона обхватила обеими руками толстый дубовый ствол, прижалась щекой к шершавой коре, и что было сил закричала и зарыдала. Навзрыд, не меняя темпа. Ей подвывал ее чёрный пёс, а она билась в агонии, чтобы оттолкнуться и взлететь. Душа Коны горела огнём, её поджигали эти вопли. Выжечь! Выжечь все страхи и отчаяния, чёрную тоску и серое томление. Отряхнуться, воспрять.

Потом все стихло. Вдох-выдох. Больше она не станет имитировать жизнь.

— Привет! — Тревор шёл навстречу Коне. Навстречу. Потому что кроме того мудрого дерева на этой тропинке больше ничего не было. Хотел увидеться, а удивился. Кона, вылитая Ханна, распустила чёрный хвост, покусала губы, расправила плечи. Подол ее длинного чёрного платья уже сильно испачканный осенней грязью, потяжелел. Кона улыбнулась ему глазами и, подняв юбку, перепрыгнула через лужу.

— Как в детстве.

— Ты была отличной прыгуньей.

Тревор накинул ей на плечи свою куртку. Разве было холодно? Но оказалось, что укутаться в тёплую парку очень приятно. Его куртка пахла немного рыбой, и много — мужчиной.

— Я подумал, может я смогу тебя поддержать? Ты устала.

— Поддержать или подержать?

— Как хочешь? — он остановил ее. Обнял запястья.

Целоваться с другом детства было странно. Вот только они хохоча убегали от булочника, с дымящимися пирожками, распиханными по карманам, дразнили гусей, перепрыгивали через канавы — делали все то, что доступно деревенским детям. А сейчас они делают то, что доступно взрослым — целуются и врут.

* * *

Меретте сидела у камина, но ей все равно не удавалось согреться. Женщина задумчиво смотрела на огонь, перебирая что-то в руках. Сжатая в злобе челюсть, поджатые губы.

«Где носит этого проходимца? Всего-то и нужно было, привести сюда эту чёртову девку!»

Меретте раскрыла ладонь. Маленький огарок свечи. И стоило бы выкинуть, но мысль о пророчестве засела в голове. А разве она не плакала всю жизнь? Обида, словно камень засела в солнечном сплетении — не проглотить, не выплюнуть. Однажды мать Меретте имела неосторожность рассказать тринадцатилетней дочери, кем на самом деле был отец. Не утонувший рыбак, а сосед Йон, недавно почивший. Знала бы мама, какие зерна бросила в душу молодой девушки.

«Я сестра ведьмы! У меня тоже есть дар!», — с такими мыслями Меретте бежала к Ханне. Ведьма встретила ее холодно и была высокомерна. Возможно, ей было неприятно узнать о побочном ребёнке отца. Но какое дело до этого Меретте? Пусть теперь эта глупая гусыня учит ее своим фокусам!

— Наш дар переходит только по женской линии.

— Врёшь! — кричала Меретте.

— Иди домой, девочка, выпей своё какао.

Злой ветер поселился в душе Меретте. С настойчивым упорством она доказывала себе, что у неё есть способности. Правда, без подручных средств не обходилось. Она травила чужой скот ядовитыми ягодами, и те болели. Она оставляла на домах соседей символы углём, и все боялись этих ведьминых меток.

Единственным смыслом ее жизни стало очернить Ханну. Никто не мог предположить, что за услужливой улыбкой Меретте скрывается такое коварство. Старый простофиля, муж Меретте, пытался ее вразумить. И тогда она немного увеличила дозу ягод в пироге. Удивительно, но статус вдовы в глазах людей прибавил ей значимости. Забавно было наблюдать, как ее сын и внучка Ханны подружились. Меретте даже смягчилась. Но какое же торжество она испытала, когда отец увёз Кону, и старуха осталась одна.

В последние годы Ханна почти перестала выходить на улицу. Меретте решила, что ведьма слаба как никогда, и пора доставать вишенку к торту. Она испекла яблочный пирог со своей особенной начинкой и отправилась к соседке. Старая ведьма не пустила ее дальше дверей калитки. Она выбила из рук Меретте приправленный ядом пирог, послав своей кровной сестре самых отборных проклятий.

* * *

— Что это, мама? — Тревор держал в руках книгу: каждая страница от угла к углу порезана острым ножом. Безобразная рвань поверх ровного почерка. Меретте встрепенулась. Женщина увидела в глазах сына гнев.

— Это бесполезная литература, сынок, — она попыталась придать голосу равнодушие. — Ты один?

— Я проводил Кону домой. — Мать прятала глаза, суетилась, но он встряхнул ее за плечи, — Это книга Бирн? Что ты сделала?

— А ты почитай, если сможешь, — зашипела Меретте, ткнув пальцем в порванную страницу, — там ничего нет про меня! Эта дрянь Ханна даже слова не написала о своей сестре!

— Ты с ума сошла. Какая сестра?

— Я сестра ведьмы! А они меня не научили! Ханна и ее паршивая мать отобрали у меня отца, отобрали у меня дар! И твоя чёртова девка приехала на все готовое, только потому, что это ее право по рождению!

Меретте плевалась ядом. Её привычная улыбка превратилась в уродливую щель, из которой упругой плёткой вылетали слова, разрезая пространство вокруг. Меретте выхватила книгу и бросила в огонь. Тревор в ужасе переводил взгляд с матери на пылающие страницы. Как долго она держала в заточении свою сущность? В дверь забарабанили. На пороге стояла Кона, на руках — безжизненное тело Коля. Слезы высохли, оставив на щеках солёные следы.

— Еда в миске была отравлена. Кто-то был в моем доме, — она смотрела на Меретте, хоть и обращалась к Тревору. Мужчина взял пса, приложил ухо к шерсти.

— Он жив, я отнесу его к ветеринару!

— Ты смотри, — изумилась Меретте, когда Тревор ушёл, — ни веревка его не берет, ни волчья ягода!

— Зачем вы это делаете? — Кона подошла вплотную.

Меретте поняла, что разыгрывает свою последнюю партию.

— Потому что я терпеть не могу весь ваш род, — чеканя каждое слово, произнесла она, — Тебе для Самайна нужна была чёрная собака. И я их всех истребила. Но этот гадёныш сбежал. Тогда я побила банки и книгу украла. Пирог мой ты выбросила, но псу я новое угощение припасла, — она зашлась в хохоте.

Внезапно люстры начали раскачиваться, лампы замигали и погасли. Из камина что-то выпрыгнуло. Кона поманила пальцем — и один за другим из огня посыпались пламенеющие угли, разлетаясь по дому. Меретте в ужасе попыталась увернуться, но оказалось, что дом охвачен огнём. И среди дыма сверкали глаза цвета стали.

Эпилог

Дверь калитки открылась. Во двор вбежал пёс, размахивая хвостом. Он привычно облаял старушку, сидевшую в кресле-качалке под размашистым клёном, и скрылся за домом.

— Привет, Мам, — следом вошёл Тревор, — греешься? — он повернулся к яркому летнему солнцу. — Я рыбы принёс, — в ведре колыхались рыбьи хвосты.

Женщина не повернула головы в его сторону, и тогда Тревор поднялся в дом. Клетчатый плед, которым были укрыты ее ноги сполз к земле, обнажив безобразные шрамы от недавних ожогов. Это страшно рассердило женщину. Она зло скривила рот, но оттуда не вырвалось ни звука. Худое лицо только раскраснелось, а по щекам полились слезы. Коль подбежал к ней, сел напротив и стал лаять.

«Смеётся надо мной, паршивец», — подумала женщина.

«Зовет на помощь», — встрепенулась Кона.

Минули зима и весна с той страшной ночи, когда Кона громом рокотала и обрушивала проклятия. Тогда она ощутила в себе мощную силу. Это пугало и завораживало одновременно. Ей стоило только подумать, как мысль молниеносно превращалась в действие.

И вот уже с каминной полки летят вазы, разбиваясь вдребезги на миллионы осколков. Ставни снаружи размашисто стучат по стенам дома. Угли продолжают выпрыгивать из огня, словно спелые ягоды, оставляя чёрные следы, прожигая пол. Глаза Коны сияли холодным светом, отражая страх, которым была охвачена Меретте. Калех поднимала бурю одним движением рук: вокруг все кружилось и грохотало.

Ее вздорная бабушка Ханна прокляла единокровную сестру и поплатилась жизнью, нарушив свой обет. Погром в тайной комнате, утраченные элексиры. Удастся ли восстановить запасы, которые бережно собирались веками? А книга? Коль, перенесший с ней тяготы колдовской ночи, уставший и голодный, набросился на миску с едой, и был отравлен. Камни в спину, и камни в сердце — всё порождение этой несчастной, злобной женщины. Она много лет методично отравляла память и уважение к роду Друидов, к истории Лаи. Чего ещё она заслуживает, как не смерти?

Кона рассвирепела от собственных мыслей, раззадорила себя, накрутила. Она подняла вокруг Меретте облако дыма, рыхлое как воздух, плотное, как смерч. Но вдруг она уловила странную вибрацию в теле. Кона почувствовала, что они не одни. Сквозь дым ей удалось разглядеть очертания того, кто сидел на шкафу. Почти бирюзового цвета кожа, плавные линии мускулистого тела. Кажется, из одежды на нем была лишь набедренная повязка, а сзади колыхался то ли плащ, то ли крылья. Узкие щели серебристых глаз, копна чёрных волос и ветвистые рога — это был Кихул, демонический прародитель Коны.

Его присутствие парализовало. Кихул щелкнул пальцами и время остановилось. Меретте застыла в ужасе, в окружении хаоса из предметов, осколков и пепла.

— Ты сильная девочка. Слишком долго в тебе копилась энергия, — он легко спрыгнул со шкафа и подошел к Коне. Демон говорил строго, но его глаза смеялись.

— Не понимаю, как мне это удалось, — Кона удивленно огляделась. Неужели это все натворила она?

— Ты научишься управлять силой. Но ты должна знать, зачем она дана. Ты — жрица. Ты — хранитель традиций, и продолжатель моего рода, — его голос смягчился. — Эта женщина натворила много бед. Она очернила наш род и посеяла зерна сомнения в людях. А когда люди перестают полагаться на легенды, у них мало будущего. Потому и у нас нет будущего. Женщина достойна смерти.

Кихул указал на Меретте пальцем и вопросительно посмотрел на Кону. «Я убью ее, если пожелаешь», — Кона не услышала, она прочла его мысли.

— Нет, пожалуйста! Оставь ее. Я уверена, что она больше не станет мешать. Она достаточно напугана.

— Я не прошу тебя стать для Лаи матерью и дочерью, — серьезно сказал Кихул, — но ты Друид, и это накладывает отпечаток на твою земную жизнь. — Демон выпрямился, — Ты готова узнать свой гейс?

— Да, — Кона затаила дыхание. Вот она! Расплата за силу и знания.

— Ты никогда и никому не посмеешь отказать в помощи. Повтори.

— Я никогда и никому не откажу в помощи…

— Для равновесия и во имя высших сил. Слово в обмен на жизнь, — на ладони Кихула золотом засияло клеймо — морской кракен в переплетении своих щупалец. Демон подошёл к Коне и сжал руку. Стало горячо. Символ отпечатался на ее тонкой коже, загорелся и погас.

— А ещё роди ребёнка, — он улыбнулся ее удивленным глазам, — это не гейс. Пожелание.

— Но что делать с этим? — Кона в растерянности огляделась. Реальность застыла, замер огонь и дым. Ведьма очнулась от собственной опьяняющей мощи, а стихия продолжит пожирать все вокруг.

— Что делать? Выполнять обет. Посмотри в ее глаза, — Кихул кивнул в сторону Меретте, которая, словно парализованная стояла, и едва осмеливалась дышать, — разве она не просит о помощи?

Кона перевела взгляд на соседку, и в этот миг Кихул исчез.

Вернулся шум, запах, страх. Через уже плотную дымовую завесу Кона подошла к Меретте и с силой потянула ее к выходу. Дом стонал. Что-то совсем рядом упало, поднимая новый столп пепла. Коне удалось нащупать дверь и она одним рывком ее открыла, выталкивая вперёд Меретте. Та, словно окаменев, упала на землю. Было слышно ее сбитое дыхание, а из испуганных глаз текли слезы.

В ночь Самайна Кона пообещала Меретте много слез. Слезы злости и жалости к себе, — это все, что осталось у парализованной онемевшей старухи, которую приютила ненавистная ей «чертова девка». Меретте даже не радовалась счастью собственного сына. Она скорбно наблюдала, как возмужал и посерьёзнел Тревор, выйдя из под ее опеки. И как он носится со своей уже беременной женой, этой меченой печатью кракена.

— Ты все рисуешь? — Тревор обнял Кону, разглядывая через плечо ее работу. Темно-синий дом венчала огненная корона, — последняя глава?

— Да, надеюсь, сегодня закончу с рукописью. Я рада, что удалось восстановить книгу, — серьезно ответила Кона. — Хоть мои иллюстрации немного странные.

— Они другие. Твои рисунки это эмоции, чувства и ощущения. Но знаешь, я тоже рад, что ты закончила. Наконец-то начнёшь спать спокойно.

Тревор ушёл на кухню, насвистывая что-то. А Кона погрузилась в невеселые мысли. Каждую ночь после того пожара ей снились сны: легенды о древнем роде из утраченной книги. А наутро она записывала видения и зарисовывала ощущения. Ночь за ночью ее то мучили зыбучие кошмары о временах гонения на ведьм, то накрывало тихой радостью простого счастья. Но до чего же было страшно ложиться спать, не зная, что ждёт. Тревор часто просыпался от ее крика, и держал за руку. Порой, перечитывая свежие главы, у него волосы вставали дыбом от того, что приходилось переживать Коне.

Но он не знал, что уже несколько ночей Кона не видела снов, но все равно просыпалась от ужаса. Ей было не по себе даже при свете солнца. Там, где она летает ночью нет тепла. Пустое пространство, всеобъемлющее Ничто. И мальчик с почти белыми глазами, шелестящий: «Ты узнаешь, что такое смерть».