Карантинные заметки. Время коронавируса

Наталия Честнова

Мы все очутились в непривычной обстановке и стали обдумывать, как не сойти с ума. Тем более что время пребывания в этой изоляции не определено.

День десятый

Я посмотрела фильм, что делать еще. Сидя на карантине. Количество дел вроде уменьшилось…

Случайно напала. Сначала „ Однажды в Германии». Думала по аналогии с „ Однажды в Америке», который смотрела раз пять и могу еще и еще пересматривать.. Но этот совсем не о том, это об умении выживать…

А потом был фильм „ Неортодоксальная». Больше всего меня поразило, что это в 21 веке, не когда то там, давным давно, не «Дела давно забытых дней. Преданье старины далекой»… нет это сейчас, в Нью-Йорке, именно там, где от эпидемии мрут люди, мрут потому, что живут по старинке. Скученно и не принимая никаких новшеств. Но это тоже не самое главное.

Дело в том, что моя бабушка выросла в ультрарелигиозной семье. Она ничего не рассказывала, а может это я пропускала мимо ушей. Просто сейчас начала появляться литература и фильмы, в которых я нахожу отзвуки бабушкиных рассказов.

Сначала была книга Амоса Оза: Песня о любви и смерти». Там он рассказывает о своей матери, выросшей в городе Ровно, посещавший там гимназию, а у меня перед глазами бабушка: описание в точности соответствует ее рассказам: и город, и гимназия, это точно так, словно слышу ее голос

Потом там я впервые нашла, что означает имя моей мамы. Ее зовут Аскала. Бабушка всегда говорила, что это придуманное имя, тогда в 20х было полно придуманных имён. А мама говорила, что это перевод с древнееврейского. И тут я нашла: Haskala — Просвещение. И не просто просвещение, а течение противоположное сионизму: нужно нести просвещение в Европе, вплоть до слияния, вплоть до ассимиляции и это основное предназначение: нести в массы.

Бабушкины родители уехали а Америку в в 1929. Говорили, что не могли отправлять религиозный культ.

Бабушка сама в 13 лет отказалась от религии, взбунтовалась, говорила, что однажды держала такой строгий пост, что чуть не умерла с голоду и ее спасла одна русская женщина: дала кусочек сахара, когда она уже отключалась, теряя сознание. Ее мама родила мою бабушку в 17 лет, было ещё 5 детей, прабабушка брила голову, покрывая ее париком. Правила в доме были очень строгие.

Потом бабушка уехала в другой город: из за процентной нормы, заканчивала гимназию в Ковеле, получила золотую медаль и поступила в Варшавский Университет, давая уроки, чтобы заработать себе на пропитание. Маму мою не научили идишу сознательно, хотя между собой бабушка с дедушкой говорили.

Так вот эта религиозная община, показанная в фильме, сатмарские хасиды, просто ложится в мои детские воспоминания. Удивительно! Никогда не задумывалась даже. А тут одно за одним.

День следующий

Дни тянутся серо и буднично. Тем более, что похолодало: распускается сирень. Она тут не так часто встречается, как у нас. На участке и вовсе белая. Несмотря на запахи, все же моя любовь это настоящая сиреневого цвета. Это любимые цветы моей бабушки. У нее как раз день рождения 14 июня, в эти дни сирень и распускается. Теперь странно даже. Все сажают какую-то особую — то персидскую, то необыкновенных оттенков сиреневую. Света Коровина, наша соседка по даче в Заостровье, приходила каждую весну писать нашу сирень. Говорила, что у нас она нкаких то необыкновенных оттенков. Возможно, не знаю.

«Художник нам изобразил

Глубокий обморок сирени.

И красок крупные ступени

на холст как струпья положил»

Ее запах… А бабушке мы ломали сирень то на улице Пропаганды, давно исчезнушей среди многоэтажек, то прямо на Площади Мужества, пока эти кусты не вырубили бдительные охранники, расчищая территорию: здесь проходила дорога на дачу Григория Романова, бывшего тогда всесильным первым секретарем Ленинградского обкома партии.

А аллеи акаций, тянущися вдоль Старо-Парголовского еще до того как он стал Мориса Тореза, были зимой завалены снегом. Никто их не чистил и мы шли как первопроходцы.. утопая по колено, тряся ветви, купаясь в снежных хлопьях. А придя домой, шли сразу в ванную: только там можно было снять эти намокшие рыжие мохнатые рейтузы и не замочить всю квартиру.

У нас была соседка (эти две комнаты мы получили взамен двух в разных местах — бабушкиной на улице Маяковского на последнем пятом этаже, где я родилась, где в печке сгорела моя кукла, когда папа посадил ее заклеенную сушиться чересчур близко, где я каталась на велосипеде по коридору, а Милочка, моя тетя, немногим старше меня, вылезала из окна в коридоре на крышу и там загорала, и 26 метровой на пр. Карла Маркса, где мы с братом спали на двухэтажной кровати, а дядя Ваня грохотал своими сапожицами по коридору в кухню, где тетя Маруся делала клиенткам шестимесячную завивку и они сидели засунув голову в духовку: сушили волосы. А на их столе в кухне лежало в тазу в воде сливочное масло, поскольку холодильников еще не было. Мы покупали 150 грамм, а они почему-то килограмм. Другой сосед-дядя Витя, по коридору летал, его не было не видно не слышно. В каждой комнате жила семья с двумя детьми. Дом был институтский, все работали в институте телевидения (ВНИИТ).

А здесь, на Старопарголоском, у нас была всего одна соседка. Как же ее звали… Не помню. У нее был сын, немного младше меня. Папа получил право поставить телефон, простояв в очереди 15 лет, и благородно вынес его в коридор, хотя мог бы и в комнате оставить. Потом, когда начались кооперативы, мама предложила соседке построить на ее имя однокомнатную квартиру. Та отказалась, хотя ей в довесок еще хотели отдать появившийся тогда холодильник „ Ленинград». Она не захотела. Причина была неясна: то ли все боялись, что придется много платить, то ли боялись кооперативов и отдельных квартир… К ней ходили офицеры из академии Связи, расположенной неподалеку, на Тихорецком, она вроде там же работала медсестрой… но она не захотела. И мама обменяла эти две комнаты на квартиру — распашонку. Это был невероятный обмен: она пошла в исполком и предложила отдать эти комнаты двум семьям, а нам — расашонку, в которой можно было поселить только одну семью. И так жилищные условия улучшались сразу трем. И наша строптивая соседка получила двух новых соседей. А мы отдельную квартиру с кухней 4.5 метра и прожили там 18 лет.

Я очень любила, когда мои родители уезжали на дачу: они купили участок 6 соток в Песочной, как раз напротив Онкологического института. Брат любил туда ездить, а я нет — была уже большая. Мне было 15 лет. Я оставалась дома. Жарила себе капусту, читала, бездельничала, каталась на велосипеде и была очень довольна этой свободой. Один раз вышла за газетой — мы жили на первом этаже и почтовый ящик был рядом, а на площадке кошка, я инстинктивно закрыла дверь. Она и захлопнулась. Я поднялась на второй этаж, спросить у соседки 2 копейки, чтобы позвонить из автомата. Она вышла в неглиже, но денег не дала. А у меня уже из форточки дым пошел: что-то я там жарила… Как то удалось у бабушек на лавочке одолжить эти несчастные две копейки и автомат был не сломан, и папа оказался на месте, а не в командировке… Вообщем котлеты не успели догореть.

Первый этаж был очень удобен: брат приходил домой, бабушка ему открывала, он шел в дальнюю комнату, выпрыгивал из окна и опять звонил в дверь;“ Саша, разве ты не дома?» — “ Нет. Я только пришел» Опять шел и выпрыгивал. И опять бабушка удивлялась. Он начал собирать монеты по одной копейке. Все отдавали ему А потом он менял их у бабушки на десятикопеечные. И она всегда не досчитывалась одной-двух копеек.