Неспящая. Двоедушники

Наталия Шитова, 2021

В мире происходит странное явление. Люди перестают спать и вследствие этого становятся опасными для общества. На сленге их называют «кикиморами». Главная героиня работает в надзорной дружине за теми, кого поразил этот ментальный недуг. Из-за опасной работы личную жизнь героине устроить непросто, а однажды с ней вообще начинаю происходить странные события, которые приводят к шокирующим открытиям. Во второй книге нас ждем продолжение истории. Лесная коммуна кикимор пытается налаживать жизнь, но проблемы и старые враги не дают о себе забыть. Ладе предстоит столкнуться с новым вызовом и новыми опасными приключениями.

Глава 8

Валяться мы собирались добросовестно. Сначала, правда, забрали с собой из кухни всё, что смогли отыскать, и съели это в своей комнате. Вот только обычно мы за едой болтали, а сейчас молчали.

Потом Никита выключил свет, оставил на экране компьютера какой-то древний скринсейвер в виде аквариума с рыбками. Он давал невнятную, очень тревожную подсветку, и я не любила эту картинку. Но сейчас она была в тему.

Мы улеглись на диван, я завернулась в плед и закрыла глаза.

— Ладка, а я?

— Что?

— Одеялом поделись, — проворчал Никита. — Кто у нас там сегодня истопником? Холодно в комнате. Пойти, что ли, возмутиться?

— Пойди.

Но он и с места не сдвинулся.

Я могла бы, конечно, отправить его в шкаф за вторым одеялом. Но так и быть, я размотала плед, и мы забились под него вместе.

Обычно мы ночами смотрели фильмы или слушали музыку. Или дурачились и смеялись над чем-нибудь. Или занимались любовью. Или спорили и ругались.

Сейчас мы молчали, совершенно обессилевшие. Обсуждать ситуацию можно было бесконечно, и, наверное, именно этим и стоило заняться, но мы просто молчали. Время тянулось и тянулось, и всё впустую.

Никита иногда тяжело вздыхал, и я всё ждала, что он вот-вот что-то скажет. Но так и не дождалась. Он ничего не говорил, только пару раз покосился на стол, на котором около компьютера лежали бланки протоколов.

— Хочешь, помогу заполнить?

— Да ну, что ты? — усмехнулся он. — Неужели я не в состоянии справиться с тем, чем Макс Серов занимался последние десять лет?

— Ты в состоянии, но, кажется, не очень хочешь.

— Не хочу, — согласился Никита. — Как-то совсем не до бумажек, мысли совершенно о другом.

— У меня тоже плохое предчувствие, — сказала я. — Из-за Вероники, видимо.

— То, что происходит с Вероникой — это было почти неизбежно, Лада. Чёрные кикиморы недолго живут просто так, пустыми. Их трансформируют с определенной целью. Если кто-то сделал из Вероники футляр, значит, его должны были заполнить — чуть раньше или чуть позже. Если ты считаешь, что могла это предотвратить — ты ошибаешься. Так что успокой своё предчувствие.

— Дело не только в Веронике… — начала я, но тут зазвонил его телефон.

— В пятом часу?! — возмутилась я. — Кому неймётся?!

Никита сел, плед потянулся за ним и почти сполз с меня. Я дёрнула плед обратно. Никита, хмурясь, схватил телефон со стола и откинулся обратно на подушку.

— Чужой номер… — буркнул он и ответил на звонок. — Слушаю… Кто это?.. О!.. — его тон заметно смягчился. — Добрый вечер. Не узнал по голосу.

Мне показалось, он немного напрягся. Послушал говорившего, покусывая губы, потом решительно сказал:

— Погоди, погоди, Маша! Это совершенно лишнее. Тебе не в чем оправдываться. И извиняться не за что…

Иванова — навряд ли это была какая-то другая Маша — снова о чём-то заговорила.

Никита медленно набрал воздуху в лёгкие, так же медленно выдохнул, прикрыв глаза, и очень вежливо перебил её:

— Маша, послушай, ты ничем меня не обидела. Не переживай, всё нормально. Сейчас всё намного проще: ты — мой надзиратель, я — один из твоих кикимор. Ты делаешь свою работу, я подчиняюсь правилам… Помним мы остальное или уже забыли — это к делу не относится… Да, конечно. Всего хорошего.

Он выключил телефон, в задумчивости пошлёпал им по подбородку, потом отложил обратно на стол и улёгся, уставившись в потолок.

— Откуда ты знаешь эту Машу?

— Очень давно, когда я только-только прошёл комиссию и получил третью группу, я попал в интернат, — проговорил Никита, по-прежнему глядя в потолок. — Попал, в общем-то, по своей воле. С родителями я давно был на ножах, а тут и совсем разругался, брат стал меня откровенно бояться, так что выхода я не видел… Когда дружина предложила интернат, я согласился. Маман даже обрадовалась, что такой компромат собирается самоустраниться. Для пущей уверенности она, как мой опекун, подсуетилась и по блату оформила меня под чужим именем. Мне было всё равно… — он помолчал, взглянул на меня и добавил: — А было там, в интернате, очень плохо, Ладка. Поэтому я знал, что делал, когда пытался тебя туда не пустить.

Я повернулась на бок, обняла его, положила голову ему на плечо. Он потёрся щекой о мою макушку.

— Маша была штатным психологом, — продолжил Никита свой рассказ. — Тогда полагался каждой кикиморе раз в неделю сеанс с психологом. Анкеты, беседы, аутотренинг, гипноз — в общем, ерунда всякая… Может быть, с кем-то и срабатывало. Со мной — нет. А она такой человек — привыкла своего добиваться. И никак ей было не смириться с тем, что её занятия со мной — выброшенное время… Разработала она для меня особую усиленную программу. Три занятия в неделю вместо одного…. Честное слово, хотелось головой о стену биться от этих её сеансов. То ли она была неважный психолог, то ли я непробиваемый. Скорее, второе… Короче говоря, я стал её абсолютной профессиональной неудачей. Но… — Никита снова тяжело вздохнул. — Но влюбился я враз и с концами. Как потом очень быстро выяснилось, и она тоже. Ей-то я зачем был нужен, вообще непонятно. Красивая, умная, устроенная…

— В смысле?

— Ну, — усмехнулся Никита. — Там, в интернате я и услышал эту фразу: по-бабьи устроенная. Муж какой-то важный пост в районе занимал, крутой, небедный, любил её очень… Мы с ней, конечно, скрывали, как могли. Но от глаз дружного коллектива, сама знаешь, долго ли прятаться сможешь. Муж вскоре прознал, что не удивительно. Ну и понятно, чем это закончилось…

— Вот как раз совершенно непонятно. Закончиться могло, как угодно. Куча вариантов.

— Например?

— Например, муж прознал, пригрозил ей чем-нибудь, она испугалась и порвала с тобой.

— Про мужа ты угадала, а дальше было не так. Ушла она от мужа. Сняла жильё в ближайшем посёлке, продолжала работать в интернате. Продолжала меня тянуть…

Никита замолчал.

— А потом как-то раз, — начал он после паузы, — приехала к нам в интернат делегация для обмена международным опытом. Иностранцы с разных концов света. Смотрели, как у нас устроен обычный интернат для кикимор. Кто чем интересовался, а один парень, мой ровесник, очень хотел поучаствовать в занятиях с психологом.

Снова пауза.

Я осторожно отстранилась, села, придерживая плед на плечах. Никита беспокойно нахмурился:

— Ты куда?!

— Никуда. Просто не хочу тебе плечо отдавить.

Он криво улыбнулся, протянул руку, вцепился мне в локоть, словно я вот-вот удеру.

— Никит, если тяжело очень, не рассказывай. Жила я как-то без этого знания и дальше проживу. Это ведь прошлое, и оно не важно. Так ведь?

— Оно важно, — возразил Никита. — Пока помнишь — важно.

— Тогда расскажи, что там было с тем иностранцем.

— Он присутствовал на сеансах в тот день, и на моём тоже. Задавал вопросы и мне, и Маше, в блокнотик что-то записывал. Потом попросил со мной пять минут наедине. О чём говорили, уже и не помню. Потом делегация уехала. А вечером… — Никита потёр лицо, помолчал и заговорил снова уже иначе: коротко, отрывисто, нервно. — Вечером я свалился в кокон. Странный оказался кокон: с видениями. Какие-то кошмары, от которых я был вынужден защищаться. Не кокон, а прямо настоящий дурной реалистичный сон. Проснулся я в интернатской кухне. В луже крови. Среди перевёрнутых кастрюль и размазанной по полу пищи. Услышал крики, визг, проклятья. Всё тело ныло, голова кружилась, суставы выламывало… Честно говоря, я в первую минуту подумал, что раз всё так невыносимо болит, то это всё моя кровь. Добрался до двери, хотел выползти скорее оттуда, чтобы помогли. Оказалось — я заперт. Ещё с час входную дверь подпирал — боль проходить стала, только слабость и дрожь остались. И тут я понял, что случилось…

Судя по описанию, получался выход в первую группу — сильнейший срыв, приступ неконтролируемой агрессии, при котором кикимора не сознаёт и не помнит, что наделала. Одного такого срыва достаточно, чтобы кикимору записали в безнадёжные. Дальше — только полная изоляция в практически тюремных условиях, а в случае рецидива… Лучше об этом не думать. Есть законы — да, конечно. Но всегда есть те, кто считают, что проблемы нет только тогда, когда нет человека.

–…С той минуты, когда я всё понял, — продолжил Никита, — меня занимало только одно. Я хотел знать, чья это кровь вокруг и что именно я успел натворить за то время, пока не осознавал себя.

Говорил он твёрдо и спокойно. Но его рука чуть заметно подрагивала на моём локте.

— Прошло ещё время. Наконец, дверь открыли снаружи. Куча дружинников завалилась со всеми предосторожностями… Помяли они меня немного, прежде чем мне удалось им доказать, что я вменяем. Но в целом отнеслись ко мне довольно спокойно, и это меня удивило. Уже потом, когда меня отмыли, осмотрели и заперли в изоляторе, пришёл начальник интерната и объяснил, что — на его взгляд — произошло. У меня случился тяжёлый кокон. Настолько тяжёлый, с такими удивительными осложнениями на сердце, что местный врач посчитал меня мёртвым. И несколько часов он пребывал в уверенности, что у него в одной из каморок изолятора — труп. Родственникам они сообщить не успели — это же у них в последнюю очередь делается. А вот в местную дружину позвонили. И кто-то из добросердечных Маше сообщил… Она примчалась среди ночи. Врач уступил, пустил её ко мне, велел дежурному помощнику её сопроводить. А помогал в изоляторе всегда кто-то из кикимор. В общем, дежурный привёл Машу к моему бездыханному телу, она меня давай обнимать, а я… А я пошевелился и вставать стал… Ну, ты же, Лада, уже представляешь, как это бывает…

Ещё бы мне не представлять. До сих пор помню непередаваемые ощущения, когда труп Вероники, туго обёрнутый простынёй, принялся дёргаться, как выброшенная на берег рыба.

— Маша от шока просто в ступор впала, так в каморке и осталась в уголке сидеть. А парень, что в изоляторе дежурил, не вынес воскрешения Лазаря и от стресса сорвался. В общем, так никто и не разобрался, кто из нас двоих людей покалечил. Меня им удалось в кухню загнать и запереть там. А его пытались поймать, он на крышу забрался и то ли прыгнул оттуда, то ли сорвался… Там невысоко, в общем-то, но получилось насмерть. К счастью, кроме этого бедняги, трупов больше не было, но раненых очень много…

— Ты ни в чём этом не виноват!

— Я знаю, — спокойно кивнул он. — Я всё давно себе растолковал, по всем правилам.

— И ты сказал, врач посчитал тебя мёртвым. Но ведь ты и на самом деле?..

Никита криво усмехнулся:

— Да, я умер тогда. Как известно, чтобы стать чёрной кикиморой, надо хотя бы ненадолго умереть.

Он вдруг резко поднялся и сел, спустив ноги с дивана.

— Что ты?! — испугалась я.

— Устал лежать, — буркнул он.

Я обхватила его сзади, прижалась к спине.

— А потом, — продолжил он уже почти равнодушно. — Меня неделю держали взаперти, готовили документы к отправке на центральную передержку. А там мне светила первая группа и, в общем-то, конец всему… Маша ко мне не приходила. Я сидел в своей клетушке, ждал отправки — больше от меня ничего не зависело. А потом пришёл начальник интерната, принёс мои документы. В направлении было написано, что меня отправляют обратно в Питер, под надзор местной дружины для освидетельствования на вторую группу. Мало того, мне разрешалось самостоятельно проделать путь из интерната в питерскую дружину. Словно и не было того случая. Нет, случай был, невинное происшествие на выходе из кокона, и оно было описано в бумагах довольно подробно. Но это была выдумка какая-то, обыкновенный подлог. На моё изумление, откуда это взялось, и почему они все это подписали, я получил глумливую усмешку и прямой ответ, что хорошо мне, видимо, крутить любовь с женой большой шишки. Когда меня выпустили в дорогу, я бросился искать Машу. Она поговорила со мной какую-то пару минут. Сказала, что возвращается домой, к мужу. Что всё кончено, и она не может себя заставить забыть то, что случилось. Взяла с меня обещание никогда не пытаться её искать.

— И ты не искал?

— Нет.

Я тоже сползла с дивана, села рядом с ним.

— Но ведь она тебя любила, иначе не вернулась бы к мужу в обмен на подложную справку для тебя. И до сих пор любит, поэтому и обиды эти, и звонки ночные! Никита, это же очевидно, как дважды два!

Он пожал плечами:

— Может быть. А что это меняет?

— А разве не меняет ничего?

Никита печально рассмеялся:

— Хреновая из тебя сваха, Ладка.

— Почему это?

— Ну, подумай, — мрачно отозвался он и, придвинув к себе кроссовки, принялся обуваться.

— Ну, подумала. И не поняла ничего. Так почему?!

— Что ты пытаешься мне внушить? Что я должен сделать шаг навстречу? Должен чем-то ей ответить? — Никита завязал шнурки, разогнулся и посмотрел на меня. — Лада, я футляр-двоедушник, но я не двоеженец.

Я раскрыла рот, но не успела ничего ответить, как он с досадой покачал головой:

— В последнее время ты всё чаще видишь во мне только чёртова придурка Корышева. Будто бы забываешь, что я — нечто более сложное. Я же объяснял: не могу я внутри разделиться! Никогда теперь не смогу! И на ситуацию Никита и Максим смотрят вместе. И им дорого то, что у них есть сейчас.

— Макс не помешал Никите наладить отношения с отцом и братом, почему же он мешает любить эту Марию?

Он тоскливо вздохнул:

— Лада, не ешь мой мозг.

Он встал, я вскочила тоже. И сразу же попала в крепкие объятия.

— Неужели ты думаешь, что если бы Никита был категорически против твоего присутствия в его жизни, — задумчиво проговорил он, тиская меня и слегка покачивая, — у вас с Максом что-то получилось бы сейчас?

— Может, и не получилось бы. Но я уверена, что ты не против.

— Я теперь не представляю, — прошептал он мне в ухо, — как бы я жил сейчас, если бы ты однажды не позвонила в дверь моей квартиры. И я совсем не знаю, что со мной будет, если вдруг я останусь без тебя.

— Я и вообразить не в состоянии, как бы тебе удалось от меня избавиться.

— Вот и я тоже, — засмеялся Никита и поцеловал меня в висок. — Ладно, пойду поищу Эрика. Мне надо серьёзно с ним поговорить.

— В такую рань?

— Да он точно уже встал. А ко мне сегодня Филипп привезёт Павлика, и позже мне будет совсем некогда.

— Ну, хорошо, иди. Я тогда стирку попытаюсь провернуть, пока внизу хотя бы одна маленькая стиралка свободна.

Никита пошёл к двери.

— Слушай, а я не поняла, ты зачем про этого иностранца ввернул? — спросила я ему в спину. — Это вот к чему было?

Он повернулся и развёл руками:

— Да я напрасно его упомянул, он к этому делу не относится.

— Но к чему-то он относится?

Никита пожал плечами:

— Вернулся я тогда домой. Занял у друзей немного денег, снял совершенно жуткую непристойную берлогу, чтобы спокойно дождаться конца процедуры и отбыть в другой интернат. Регламент, как ты знаешь, долгий и нудный. Я даже успел двух надзирателей сменить и понять, что мои ритмы изменились, и я теперь уже за пару дней начинаю чувствовать приближение кокона. И вот тут-то и пришёл он, тот иностранец из делегации. Прямо ко мне на эту съёмную квартиру. Сказал, что у него для меня есть интересное предложение, которое будет выгодно нам обоим… Его звали Райда.

Я только кулаки сжала. Разговоры о Райде у нас были под негласным запретом. С одной стороны, слишком много горя принёс он мне и Максу, а с другой стороны, если бы не его извращённый кодекс чести, в теле Корышева сейчас жили бы не Никита плюс Макс, а Никита плюс Райда. Так что, если бы Райда тогда не погиб, мне стоило бы его сейчас поблагодарить. Если бы я, конечно, успела сделать это до того, как Макс — вместе с Никитой, разумеется — осуществил бы свою вендетту и всё-таки прибил бы Райду.

— Ну, я пошёл! — виновато улыбнулся Никита.

— Ага, за завтраком увидимся.

Он вышел.

«Хреновая сваха…» Не сваха я. Я просто боюсь. Очень боюсь, что эта Маша, неожиданно свалившаяся на нашу голову, всё-таки разбудит в Никите если не давно задавленное чувство, то ностальгию по тому роману. И настанет нам троим очень весёлая жизнь. Никита, конечно, не двоеженец, но кто ж его знает… А я-то вообще получаюсь двоемужница. И мне этого любовного треугольника для счастья хватает. Превращать его в перекошенный ромб нет никакого желания.