Коробка

Натали Трелковски, 2016

«мама – это стыдливый бутерброд в школьной сумке. жалость к тебе – наглому и безобразному выродку». Именно так – с прописной буквы. Безжалостно. Первая книга верлибров Натали Трелковски. Поэта, скрывающегося под псевдонимом героя Полански. Несколько инфантильно – так же безжалостно. Языки у них вообще схожи. Монтажный принцип. Герметичность образов. Соотношение нежности и жестокости. Ранимость. Драматизм. Странный зазор, дистанция между образом автора и самим автором. Более рвано – да. Более кроваво – пожалуй. с прописной буквы. даже иисус: «почему иисус похож на иисуса?» Борьба за значимость слова: все слова рождены равными. Все слова – имена. Одно имя не может быть важнее другого. жанна. дедушка. бабушки. кино. фрагменты. кит. Это список глав книги. Без оглавления. У слов есть цена. 90 страниц превращаются в разговор по гамбургскому счёту. Прицельно. Точно. Не «юношеский максимализм». Необычайная взрослость. Она догадывается, что лежало в «Коробке» Кетчама. Но продолжает сражаться. киновед Егор Кайрон

© Трелковски Н., текст, 2016

© Геликон Плюс, макет, 2016

* * *

посвящается седе

Childhood is like a knife stuck in the throat that cannot be easily removed.

/Wajdi Mouawad. Incendies/

жанна

* * *

с тех пор как не стало мамы — никто не распутывал мои иероглифы на постели. она подходила к моей кроватке на которой я — еще шестилетний лежал в немыслимых позах — нежно подкладывала руку под мою вспотевшую от кошмаров спину и осторожно выпрямляла. иногда я делал это специально — ложился скрюченным — ждал что она коснется меня потому что кроме этого касания у меня не было ничего. я любил свою мать животно. я до сих пор помню ее запах.

комиксы про китайского рыбака

желтые пластмассовые очки

маленький фонарик зеленый аквариумный сачок

книга о первобытных людях — ее подарки.

я берег их двадцать с лишним лет. но сейчас они парализуют меня.

будто эти вещи оставила мне чужая никогда не любившая меня женщина.

* * *

трудно трудно жить в сердце этого фильма

где лука не дожил до пасхи

где его маленький свитер?

мы его потеряли?

мы забыли его в машине?

мы его никогда не вязали.

две полоски оставшиеся позади.

она везет меня — свой плод любви — в санях.

она еще так молода.

я не хочу обременять ее собой.

я хочу отпустить ее.

сказать: «иди. люби мужчин.

спи до полудня. ешь виноград.

мама.

единственная женщина

согласившаяся на меня».

* * *

небольшая дамская квартирка. все в ней было розового цвета.

огромное зеркало над комодом облепленное множеством

открыток —

чем-то напоминало зеркало в гримерной кабаре.

не знаю кем работал ее любовник но он постоянно носил

с собой пистолет

и когда приходил — бросал его с грохотом на письменный стол.

он покупал одинаковые игрушки ее мальчику и своему

родному сыну.

одинаковые духи ей и своей жене. этот любовник ел только жареную курицу

и что-то говорил говорил размахивая жирными пальцами.

даже за столом и в присутствии ее семилетнего сына

он обсуждал какие позы они испробовали а какие нет.

и когда мальчику становилось гадко и стыдно —

он уходил в комнату слушать музыку.

особенно ему нравилась песня «самба белого мотылька».

иногда этот маленький мужчина бесконечно плакал

и лицо его становилось припухшим и ужасно симпатичным.

а мне было восемь. я даже не могла завязывать шнурки.

я ничего не могла.

* * *

странный и самый последний.

я не рассказывала о нем даже в милиции на допросе.

не знаю откуда появился. не знаю куда исчез.

у него не было указательного пальца на руке.

он был умен. начитан. пил много кофе

и непременно запивал его холодной водой.

он был добр ко мне. давал мне деньги.

хрустящие купюры. тысячные купюры.

и говорил: «послушай купи нам по баночке

сладкой маринованной кукурузы а сдачу можешь оставить себе…»

и я шла. и я шла. шла. шла. шла. вся наша кухня была заставлена

этими баночками от кукурузы. мы постоянно ели кукурузу:

на завтрак. на обед. на ужин. он спал на ходу. кричал во сне.

каждый вечер он запирался на кухне.

говорил что колет лекарство. что у него болит печень.

вмазанный он сидел возле меня на диване

мы смотрели дурацкие передачи. и разгадывали кроссворды.

мы могли думать над одним не отгаданным словом по часу.

и когда его голова совсем съезжала набок

я расталкивала его и говорила:

«вот здесь по горизонтали: слово “жизнь”».

* * *

не подходит тебе это слово — мама.

это слово для мягких полных нянюшек

мизинцем проверяющих температуру молока

плачущих оттого что у ребенка в руках

взорвалась веселая бомбочка

или оттого что нечем платить мяснику.

мама — это стыдливый бутерброд в школьной сумке.

жалость к тебе — наглому и безобразному выродку.

веник и совок. засаленный фартук.

мама — это как палец. нога. голова.

кровь. осадки. земля. вымя коровы.

это слово не подходит тебе.

я не знаю как назвать тебя.

чем приправить твое прекрасное имя

ударяющее в лоб — как ему и положено.

если бы ты мне позволила высмотреть его.

если бы ты мне позволила выслушать его.

оставила бы мне свой жесткий черный волос

заставила бы полюбить себя —

как заставляют это делать другие матери —

тогда бы мы ни за что не поговорили начистоту.

я продолжаю свой дремучий монолог

поднимая тебя все выше и выше и выше.

мне кажется кто-то из друзей догадывается об этом.

ты моя самая большая любовь.

финиш до которого мне никогда не добежать.

медведь с которого мне никогда не снять шкуру.

тригонометрическое уравнение которое никогда не осилить.

исчезнув — ты ведешь себя как дикий зверь.

исчезнув — ты ведешь себя как трусливый заяц.

исчезнув — ты ведешь себя как девчонка

которая заставляет ждать меня в подворотне.

я жду твоего нападения.

я жажду проглотить твое мясо.

я готова поцеловать тебя.

* * *

я просыпалась среди ночи и тихо радовалась круглой синей коробке.

на ней был нарисован улыбающийся моцарт.

когда молишься — нужно подумать о чем-то приятном.

теперь эти конфеты — единственное что приходит мне в голову.

утренний поход к врачу уже не был так страшен.

всего лишь кровь из пальца. а потом я смогу прийти домой

и наслаждаться выбором: съесть

или оставить нераспечатанными и любоваться ими вечно.

я боюсь смотреть на твои письма не то что читать.

бабушка хранит их и знает наизусть.

ты пишешь о том что я привожу со двора друзей

и отдаю им всю еду которая есть у нас в холодильнике.

ты говоришь что я очень добрая.

мама я каждое лето сижу у аквариума отца.

он держит наши черно-белые фотографии отдельно от других.

у него ужасный почерк и он как и я грызет ногти.

он никогда не говорит о тебе.

только бесконечно курит и подолгу смотрит мне в глаза.

вдруг что-то внезапное возвращает его к жизни

и он улыбается как ребенок.

разболелись уши. в школе начало четверти

но я уже три дня провожу в постели листая новые учебники.

я люблю как пахнут книги. каждая книга как человек

имеет свой собственный запах. мама принесла мне пирожные.

мама садится на кровать и смотрит так жалостливо

как будто это у нее а не у меня оркестр жалящих пчел в ушах.

«я не хочу мама. убери. я ничего не хочу…»

сейчас спустя 14 лет я думаю о том что возможно обидела ее.

но когда меня спрашивают: «была ли ты когда-нибудь

по-настоящему счастлива?» —

я рассказываю об этих пирожных.

* * *

в последний раз я слышала твой голос

по телефонному автомату.

после я хранила карточку так долго

что на ней заржавела микросхема.

когда у меня украли кошелек

в котором лежала эта карточка

и твоя рукописная молитва —

у меня не осталось ни одного

доказательства пребывания

в том роковом дне.

но зато я помню твои жесткие волосы.

смех и гладкие руки.

мне до сих пор снится наша кровать

но теперь вместо тебя в ней спят мои любовники.

* * *

когда я был маленький

меня оставили одного у каких-то людей.

я был так голоден что зашел на кухню и взял йогурт.

просто слегка его приоткрыл и выпил.

потом залепил обратно.

хозяева подумали что купили пустую пачку.

эка я их надурил.

и еще я постоянно воровал игрушки.

* * *

до четырнадцати лет я побывала в стольких домах

что невозможно сосчитать.

я видела счастливые и несчастные семьи

богатые и бедные

и почти у всех были дети. очень разные дети:

кто-то отрезал кошке ухо при попытке ее подстричь.

кто-то воровал у матери деньги и заставлял ее

подтягиваться на турнике.

кто-то выбегал внезапно из комнаты и снимал

перед гостями трусы.

кто-то дрался со мной как с мальчишкой:

больно и без поблажек.

но тогда мы были в одной лодке.

маленькие и дикие.

заложники судьбы.

* * *

в детстве тебе вырезали миндалины

поэтому ты могла пить ледяную воду.

ты кормила меня зеленью с сыром

а сама была приправой для пресного мира.

я всего лишь робкий болезненный

никчемный кусок тебя.

я не заметила как превратилась в труса.

было по-другому: когда я чувствовала себя

маленьким молчаливым воином в запертой ванне.

но это молчание иного рода.

потом был выход и стопка грамот —

подтверждение того что я вылечилась.

доктор рояль провалился в пропасть.

будто его и не было.

моя страсть — ломаная линия.

она похожа на крестовый поход.

на морского ежа.

на воротник плотно облегающий шею.

картонная коробка — лучший костюм.

я не знаю что такое мягкость.

смотри что ты со мной сделала.

теперь я всю жизнь обречена

искать себе палача.

* * *

удивительно что что-то могло убить тебя.

это был не просто кашель курильщика.

мне казалось у тебя выскочит сердце.

и я злилась на каждый подъезд

в котором тлела твоя сигарета.

и я злилась на каждого мужчину

который обращался с тобой

не как с женщиной.

если бы ты еще раз пошла

и купила мне тех пирожных —

мы бы съели их вместе.

однажды на выходных

я так по тебе скучала

что мне хотелось выть.

однажды я так тебя ненавидела

и так выла что пекло в груди.

ты сделала из меня воина.

но я больше не буду звать тебя.

хватит.