Седьмая тень

Наталья Викторовна Любимова, 2019

Однажды студенты медицинского института отправляются на практику в маленький, богом забытый городок. Никто из них и не подозревает о том, что их туда собрала сама судьба. Что отныне их жизни тесно переплетутся, и они поймут, что случайностей не бывает…Герои книги попадают в круговорот странных событий и загадочных приключений. Они еще сами не знают, кто из них окажется главной фигурой на шахматной доске, а кто только пешкой в жестокой игре Добра и Зла? За кем будет идти смертельная охота? И кто станет хранителем древнего артефакта?..

Глава 4 Знакомство

Автобусы ходили редко, да и от остановки нужно было пройти примерно километра полтора по ухабам и кочкам.

— Как здесь люди живут? — ворчал всю дорогу Максим Самохин. — Ни больницы нормальной, ни врачей, ни транспорта. Еще машина как назло сломалась, пришлось в ремонт отдать перед практикой. Теперь ходи пешком, ноги бей. Как тут сестра моя учится? Ума не приложу.

— У тебя здесь сестра учится? — удивился Антонов.

— Да, в колледже медицинском. Да ты ее видел, она тоже практику с нами проходит, беленькая такая, добавил Максим.

— А почему здесь, а не дома? Спросил Антонов.

— Да понимаешь, дед у нас в семье всем заправляет, все под его дудку пляшут. Семейная династия не должна быть прервана. А прежде чем вступить в семейный бизнес, все должны пройти «путь преодоления себя», ну, что-то вроде того, чтоб жизнь медом не казалась. По мнению деда, мы должны сами научиться чему-нибудь. Понять, как нам повезло в отличие от других иметь все то, о чем простые смертные и мечтать не могли. В этом суть его жизненной концепции. Мы все от него материально зависим, а потому с ним никто не спорит. Вот и Ленка живет в обветшалой общаге, и представляешь, уже научилась жарить яичницу и чистить картошку. Хорошо хоть девчонки нормальные попались, я думаю, они ее не очень напрягают, а то она бы уже давно закатила истерику и вернулась домой. Кстати они вечером нас приглашали к себе на кофе, познакомимся поближе. Мне Светка очень понравилась, красивая зараза, может у нас, что-нибудь и выйдет? — с мечтанием в голосе проворковал Максим, — так как, пойдем?

— Нет я не пойду, устал, возьми лучше Андрюху или Славку — ответил Антонов.

— А мне показалось, что ты запал на эту с косой, Антонина ее кажется зовут, не отставал от него Максим.

— Тебе показалось, — спокойно ответил Роман, — спать хочу, а девчонкам передай, чтоб не обижались, в другой раз обязательно зайду.

Когда они вернулись, Ольга Петровна ждала их с ужином. Вкусно пахло борщом и жареной рыбой.

— Ну, как прошел день? Не загонял вас там Губкин? — спросила она. — Мы ведь даже толком познакомиться не успели. Ну да идите руки мойте, и присаживайтесь к столу, кушать. Сейчас Маринка, прибежит, поможет мне на стол накрыть. А то я плохой работник, ноги отказывают носить. Она мне и с обедом помогла.

Маринка, была соседской девчонкой лет пятнадцати, помогала Ольге Петровне по хозяйству, ходила в магазин. Мать их троих тянула одна, отец нигде не работал, пил и устраивал скандалы. Маринка была старшая, поэтому ей приходилось взять часть забот о семье на себя. Ольга Петровна платила ей из своего скромного заработка за помощь. Маринка страшно при этом краснела, но деньги брала. Надо было собирать в школу братьев, в этом году младший Кирилл, должен пойти в первый класс. По вечерам помогала матери убирать магазин, где та подрабатывала техничкой. В чем только держалась душа в этом хрупком теле, на котором сарафанчик болтался как на тонкой веточке.

Сели за стол, ели почти в полной тишине, если не считать звуков, издаваемых челюстями и ложками. Максим с Романом, потому, что очень хотели есть. С утра только и успели поставить вещи в комнату, да по пути съесть по пирожку с картошкой. Ольга Петровна потому, что с любовью наблюдала за тем, как ее подопечные с аппетитом уплетают приготовленный ужин.

Когда с трапезой было покончено, у Романа слипались глаза от усталости. Он поблагодарил за ужин и ушел в комнату. Там не раздеваясь, упал на кровать и тут же уснул.

Спал крепко, во сне видел черно-фиолетовое небо в зареве багрового солнца и взрыв космического корабля. Проснулся оттого, что испытывал чувство страха, сковавшее его словно тисками, сердце бешено колотилось в груди. В висках стучало, разболелась голова. Антонов вышел во двор, там были уже сумерки. С разных дворов доносились звуки разных жизней. Где-то с права доили корову и кололи дрова, с лева, — детишки, плескаясь в речке, визжали и смеялись, через дорогу звонко лаяла собачонка. Антонов опустился на скамейку под окном с расписными ставнями. Пахло смесью скошенной травы, садовыми цветами и коровьим навозом. Почему-то этот запах показался ему родным и знакомым. Но тут же логика оборвала ход его мыслей, — как может казаться запах знакомым, если он всю свою сознательную жизнь прожил в городской квартире. Он, конечно, выезжал с родителями отдыхать за город, на море, в горы, был с друзьями на их дачах, но такого запаха нигде и в помине не было, он бы его запомнил.

Тихо подошла Ольга Петровна:

— Слышала, тяжелый выдался день у тебя? — спросила она.

— Да, не простой, — отозвался Роман.

— Ну, ничего, молодец, справился. Жаль, только бабушка мальчика умерла, сердце у нее больное было. Как он теперь без нее будет? Матери он не нужен, у нее новый муж, третий или пятый по счету, и неизвестно последний ли? — вздохнула Ольга Петровна. — Ее несколько лет назад лишили родительских прав. Теперь вот и бабушка умерла.

— А у вас есть родные? — спросил Роман.

— Из родни у меня, один зять, Иван. Дочь моя, Лиля, пропала двадцать три года назад. Я в розыск подавала, но ее так и не нашли. Может и в живых уже нет, — снова тяжело вздохнула она. — С тех пор Иван, зять мой запил, так и не женился больше, все ее ждет. Раньше подавал большие надежды в медицине. Сам он из Томска, ради Лили сюда переехал, работу престижную в клинике оставил, домик купил по соседству, в больницу нашу пошел работать. Хирургом, как ты был. За ним даже из соседних городов приезжали, да и в Томск звали обратно, но он все Лилю ждал, да вот и сломался. Зимой как-то, снежно было, мороз лютый стоял, прибежали за ним из больницы, девочку срочно оперировать нужно было. Он операцию провел, а потом выпил лишнего, за удачный ее исход. Надо бы ему остаться до утра в больнице, но он пешком домой пошел. Боялся, что Лиля придет, а его дома нет. Ночью автобусы не ходят, да и снегу было не проехать. В общем, устал он, сел в сугроб отдохнуть, да и уснул. Нашли его под утро, сам выжил, а руку правую отморозил, ампутировали ее почти по локоть. С тех пор он еще больше запил, несколько раз из петли вытаскивали. Оно конечно понятно, жена пропала, профессии лишился, инвалидом стал. Плакал он у меня тут, как же теперь Лиля отнесется к этому, зачем он ей такой нужен…

— Хороший он человек, несчастный только, — продолжала женщина. — Сколько раз говорила ему, женись, уже бы детей женил, а там бы, и внуки пошли. Так нет, все Лилю ждет. То, что я жду ее, — это понятно, — я мать. Надеюсь хотя бы что-нибудь узнать о ней или на могилку сходить, если нет ее в живых…

Ольга Петровна отвернула в сторону лицо, чтобы Роман не заметил слезы скатившейся по щеке, и продолжала, — знаешь, самое трудное в жизни, это жить в неведении. А он, почему ждет, не знаю? Ведь столько лет уже прошло, целая жизнь…

— Любит, наверное, — тихо отозвался Роман.

Пока Ольга Петровна рассказывала о своем зяте, в душе у него, что-то переворачивалось. Вот значит, какая она любовь, совсем не такая, о какой он слышал от своих друзей и сокурсников. Все их заверения — ничто, по сравнению с чувствами этого человека. Наверное, было в ней, этой Лили, что-то особенное, неповторимое, ради чего ее ждет этот человек столько лет. Интересно посмотреть на ее фотографию, подумал Роман, а сам спросил:

— Долго они вместе прожили?

— Полтора года всего. Детей не успели нажить. Может, если бы родился ребеночек, все по-другому сложилось. Да и у меня был бы внук — как ты, а может еще и внучка как Маринка. Да не судьба видно, — в очередной раз вздохнув, и украдкой смахнув слезу ответила женщина.

Головная боль Романа стала проходить, легко ему было рядом с ней. Какая-то внутренняя сила была в этой женщине и «вселенский» покой, все казалось каким-то близким и родным, а почему, Антонов не мог себе объяснить. Возле его ног терся рыжий упитанный кот, заискивающе заглядывал в глаза Романа, и мурлыкал.

— Что, проголодался прохвост? — меняя тему разговора, спросила Ольга Петровна, обращаясь к коту. — Как мышей ловить, так тебя днем с огнем не найдешь, а как спать, да есть — ты тут, как тут.

Кот поднялся на задние лапы, а передние положил на колени хозяйки, сложил на них свою хитрую морду, и замурлыкал так, словно завели маленький трактор. Роман улыбнулся и взял кота на руки.

Отворилась калитка, вошла худенькая женщина лет тридцати пяти, и не обращая внимание на Романа обратилась к пожилой женщине.

— Здравствуйте, вы Ольга Петровна?

— Да, я — ответила та.

— Вас мне рекомендовала Круглова Лида, она лечилась у вас, так что вы моя последняя надежда, — трясущимся голосом добавила женщина.

— Ну, я не Господь, но чем могу, постараюсь помочь. На что жалуетесь? — спросила Ольга Петровна.

— Сын болеет у меня давно, чахнет на глазах, нет в нем энергии, как будто жизненные силы покидают его. Анализы у него нормальные, не могут поставить диагноз. Он почти ничего не ест, ничем не увлекается, ничем не интересуется. Лежит целый день на кровати, смотрит в одну точку и молчит, — заплакав, рассказывала женщина.

— А сколько лет вашему сыну? — поинтересовался Рома

— Десять, — ответила женщина.

— Сколько времени у него это длиться? — спросила Ольга Петровна.

— Три года уже, — всхлипывала женщина…

Рома поймал себя на мысли, что правильнее было бы отправить женщину с сыном к психологу или психиатру, а еще лучше к психотерапевту. Но, обратив внимание на натруженные руки женщины со вздутыми на них венами, давно вышедшую из моды одежду, понял, что ей это не по карману, да и где здесь в глуши можно найти таких специалистов, если и в местной больнице нет ни реанимации, ни хирурга, ни других специалистов.

Вновь распахнулась калитка — это пришел Максим, вид у него был нервный, видимо сказалась усталость ходить пешком, и скорее всего, со Светой тоже ничего не вышло, пришел к выводу Роман. Рыжий кот тут же побрел ленивой походкой к новому объекту — Максиму. Тот слегка отпихнул его ногой, поздоровался с хозяйкиной гостьей и прошел в дом. Рома пошел вслед за ним.

Уже в комнате он спросил:

— Ну, как прошло знакомство?

— Нормально, — буркнул он. Я пришел, Светка для виду посидела полчаса, и ушла на какую-то встречу. А Ленка с Тоней, весь вечер расспрашивали меня о тебе.

— А почему ты Андрея со Славкой не взял с собой? — спросил Роман.

— У Славки видите ли футбол начался, а Андрей отказался, как и ты, — с раздражением в голосе отозвался Максим.

Роман улыбнулся и произнес:

— Нoc erat fatis.¹

— Да, ну тебя, отмахнулся Максим — пойду приму душ, и спать.

— Прими, прими, — с иронией в голосе произнес Роман.

Так называемый душ, представлял собой покосившуюся баньку с прогнившим полом, тазом нагретой кипятильником воды и старым алюминиевым ковшиком.

***

Ночью Антонову не спалось, он смотрел в открытое окно на звездное небо и макушку плакучей ивы, и думал о своей жизни. Интересно, как сложится она дальше. Может быть, он станет известным хирургом, и к нему будут со всех концов страны приходить, приезжать люди, и он будет их последней надеждой, как его квартирная хозяйка. А может быть, он влюбится, в какую-нибудь провинциальную девушку, как зять квартирной хозяйки, и ради нее бросит все, уедет далеко в глушь, и будет жить простой, деревенской жизнью. Интересно, какая она, любовь? Он ее еще не испытывал, даже не увлекался ни кем. Все окружающие его девушки казались ему жителями других планет. Не было в них настоящих живых чувств, были они хищницами и охотницами, жертвами и маньячками, красивыми и не очень, но все они были далеки от него и холодны, как разделяющие миллионами километров их пространство.

В открытое окно запрыгнул с улицы рыжий кот, посидел на подоконнике принюхался и ловко спустился на кровать Антонова. Постоял в ногах, обдумывая, где бы ему лучше умаститься, и пошел по краю кровати к лицу Романа. Осторожно прилег у него на груди, уткнулся своей наглой мордой ему в шею, и затарахтел трактором. Под это мирное мурлыканье Антонов наконец-то уснул.

На этот раз снилось ему, что идет он по краю крыши городской многоэтажки, люди внизу кажутся ему муравьями, хаотично снующими по каким-то для них важным делам. Но Антонов смотрел на них сверху и думал, что все это ненужная суета, что главное не в этом, а в чем-то другом, а в чем именно, он и пытался разобраться ходя по краю этой крыши. Но как не пытался понять смысл жизни, так и не смог. От такого напряжения ему стало тяжело дышать, голова, словно горела в огне, ему было душно, не хватало воздуха, и он стал хватать воздух руками, в надежде зацепиться за него. Потом он оступился и полетел вниз, к людям-муравьям, но долететь до земли не успел, проснулся…

На голове шапкой лежал рыжий хозяйский кот, его густая длинная шерсть, свисая с кошачьего тела, забила Антонову нос, поэтому ему было тяжело дышать, а голове было жарко. Он резким движением скинул кота на пол. Тот недовольно пробурчал что-то на своем кошачьем языке, и запрыгнул на кровать спящего Максима.

Антонов потянулся, и подумал, — вот ведь рыжий гад, испортил интересный сон, не дал узнать в чем смысл жизни. На улице было совсем светло. Доносилось разноголосое пение петухов и мычанье коровы.

В комнату заглянула худенькая, любопытная Маринка.

— Ольга Петровна просила меня, чтобы я вас разбудила, — шепотом произнесла она, и добавила — завтрак уже на столе.

— Самохин, вставай! Нам пора на фронт, Родина ждет трудовых подвигов, — с иронией в голосе произнес Антонов.

Максим открыл глаза, потянулся, зевнул и заметив на своем животе кота, (у которого были прижаты уши и сузились в зеленые щелки глаза, от предчувствия того, что сейчас его опять сбросят) тихонько, взяв того за шкурку, опустил рядом с кроватью на пол. Кот тут же стал умываться и чиститься, недовольно поглядывая на возмутителей его кошачьего спокойствия.

Позавтракав, отправились на растерзания к Губкину. Им предстоял ремонт и перестановка больничной мебели, потом разборка кладовки и много других дел и поручений. Они чувствовали себя «Золушками», которым все нужно было успеть, чтобы попасть на бал, вот только крестной феи у них не было.

Девчонки белили потолки, мыли окна, красили панели. Работа кипела, фронт отступал.

В обеденный перерыв Роман заглянул к своему вчерашнему пациенту.

— Ну, как твои дела? — поинтересовался он.

— Хорошо доктор, а меня скоро выпишут? — быстро спросил мальчик, словно боялся, что Антонов убежит не ответив.

— Шустрый какой, надо чтобы все зажило, потом швы нужно будет снять, а потом посмотрим на твое поведение, — улыбаясь ответил Антонов.

— Это что, еще месяца два? — с грустью в голосе протянул Витька.

— Ну, я думаю, если больше с тобой ничего не случиться, то обойдемся двумя неделями — заверил его Роман.

— Тогда ладно, — с облегчением согласился мальчик.

— Отдыхай, а я пойду пообедаю, — подмигнув пациенту, сказал Антонов и вышел из палаты.

С утра он уже наводил справки о мальчике у дежурной медсестры, поинтересовался, делали ли ему перевязку, какова температура, и, удовлетворившись ответами, пошел штурмовать кладовку вместе с Максимом и Андреем.

Обедали в больничной столовой, Максим без устали рассказывал смешные институтские истории, стараясь привлечь внимание Светланы. Она томно бросала на него равнодушные взгляды свысока своей самоуверенной красоты, и старалась напустить на себя загадочность и неприступность.

Тихомиров ел молча, и украдкой поглядывал на девчонку с косой и веснушками, так же, как и Антонов, который внимательно изучал каждый ее жест, любую мимику на ее милом лице. Самохин представил ее Антониной. Была она хороша собой, русая коса ниже пояса, редкие веснушки придавали лицу выражение детской непосредственности. Но серые глаза, говорили о том, что не так уж она и проста, как кажется на первый взгляд. Была в них какая-то сила магнетизма, нет даже не так, «колдовская сила», поправил ход своих мыслей Антонов. Она даже не подозревает, как она красива, осенило вдруг его. Не умеет пользоваться этой силой и красотой. Вот Светлана, та искушенная штучка, знает, как понравиться мужчине, знает все свои достоинства и выставляет их напоказ, как бы приглашая всех обратить на себя внимание. Вот и сейчас, как бы невзначай она поправляет волосы, чтобы показать свою безукоризненную шею. Потом закидывает ногу на ногу, демонстрируя их длину и ровный загар. Все это делает плавно, ненавязчиво, но во всех этих жестах прослеживается тактика хищницы на охоте. А жертва — Максим, сам готов попасть в ее сети, надеть на себя ошейник, и пристегнуть поводок.

У Антонова был нюх на все виды женских особей, так про себя он их называл. Лену он отнес к разряду маньячек, она казалась ему из тех видов, которые готовы на все ухищрения ради понравившейся штучки. Причем, добившись, она будет всюду таскать ее за собой, демонстрируя ее всем своим приятелям и знакомым, не отпуская ни на минуту из своих цепких, ухоженных ничего не умеющих ручек. Не о какой свободе здесь речи идти не может. А если «штучка», вдруг захочет вырваться, то, скорее всего, здорово об этом пожалеет. Тут надо будет ждать момента, когда маньячке «штучка» надоест, и она сама без сожаления выбросит ее на помойку.

Такой же маньячкой была его мать. Отец смирился с этим, а может быть, ему нравилась быть жертвой, в отличие от Романа, который всячески пытался вырваться на свободу.

Тоня показалась Антонову другой, и не подходила не к одному из этих стереотипов, а может быть в ней сочетались все виды женского коварства, он это пока не понял. Но то, что впервые в жизни он не мог определить женскую суть, стало для него «идеей фикс». Видимо именно эта загадка, и протянула тонкую нить в его сознании и невидимыми стежками пришила ее.

После обеда все вновь разошлись по своим объектам.

Ремонтируя больничную кладовку, Антонов невольно возвращался мыслями к обеденному столу. А ведь он не слышал ее голоса, она, наверное, молчала и слушала трель Максима. А сам Антонов по привычке разглядывал и давал характеристики всем собравшимся за столом. Интересно, смотрела ли она в его сторону? Разгадывала ли его, как он ее? Какое впечатление он произвел на нее?

Впервые в жизни его это почему-то волновало. В этот момент он оперся на неудачно закрепленную скобу, и она сорвалась. Антонов падая, решил ухватиться за другую, она была отколота и острыми краями разорвала ему ладонь. Упав на пол, он повредил себе плечо. К горлу подступила тошнота, плечо жгло и болело, с разорванной ладони тонким ручейком лилась кровь. Подбежал рядом работавший Андрей.

— Ромка, ты что? — с испугом спросил он.

— Хотел полететь, не получилось, — ответил Антонов.

Вышли в коридор, на шум прибежали девчонки, из кабинета выскочил Губкин.

— Быстро обработайте ему рану и перевяжите, — скомандовал он.

Девчонки исчезли. Но ладонь беспокоила Антонова меньше плеча.

— По-моему, я плечо выбил, — сказал он Губкину.

Губкин побледнел, и стал в надежде смотреть в сторону Максима и Андрея. Но те тоже переминались с ноги на ногу.

Что с них взять, подумал Антонов, — Самохин — фармацевт, Тихомиров — кардиолог, да и учится он только на четвертом курсе.

Прибежали девчонки. Раздвигая всех локтями, к нему рвалась неумеха Ленка, трясущимися руками она отматывала бинт, но увидев окровавленную руку Антонова приостановилась в растерянности…

Роме захотелось, как в фильме ужасов еще больше напустить на нее страху, например, пошевелить у нее перед глазами этой рукой, закричать и скорчить гримасу. Но он сдержал себя, да и больное плечо не давало волю движениям.

Тоня выхватила из ее рук бинт, (Антонов облегченно вздохнул и расслабился) промыла рану, смазала ее и ловко перевязала.

— Здорово у Вас получается, — похвалил ее Роман, и добавил — большое спасибо.

— Всегда, пожалуйста, — ответила она, улыбнувшись одними глазами и отошла.

Теперь он услышал ее мягкий, волнующий голос. Разглядел в близи ее серые бездонные глаза, в которых можно было утонуть, русые мягкие волосы, выбивающиеся из-под косынки, редкие и такие милые веснушки, которые сочетались с белыми крапинками известки на ее смуглом лице. Такое лицо, подумал он можно снимать крупным планом в мелодрамах и триллерах. Одни глаза выражали все эмоции и чувства, не нужно было слов и жестов, все было понятно и так.

В ее глазах он прочитал, сначала страх, потом в них мелькнуло волнение, затем появилась уверенность в правильности своих действий. Как только она коснулась его руки, боль тут же стала проходить, веяло от нее надежностью и добротой.

— А как же мне быть с плечом? — поинтересовался Роман.

— Я, конечно, могу попробовать, но за стопроцентный успех не поручусь, — отозвался Губкин, — икнул издав легкий запах свежего перегара. — А так надо либо в область ехать, а лучше к бабке Лукерье идти, она практически все болезни лечит, во всяком случае, лучше областных специалистов.

— И где живет эта бабка Лукерья? — спросил Антонов

— В лесу, за городом, — ответил Илья Петрович

— Как мне ее найти? — не унимался Роман, плечо ныло тупой навязчивой болью. Эта боль была повсюду, — в голове, в солнечном сплетенье, в пояснице.

— Девчонки вы местные? — спросил Губкин, обращаясь к Тоне и Свете. На Лену он даже не посмотрел.

Тоня кивнула, Света отрицательно покачала головой.

— Проводи его, — обратился он к Тоне.

***

Полчаса ждали «карету» скорой помощи, в которую уж действительно осталось лишь впрячь пару, тройку лошадей, для скорости. Этот УАЗик, был старше Антонова лет на двадцать, и ломался через каждый километр. Во время вынужденных остановок Роман узнал очень много нового о названиях запчастей и инструментов, а также о самой машине и Губкине, причем в колоритном исполнении пожилого водителя. Наконец выехали из города, хотя пешком его можно было пройти гораздо быстрее. На «скорой» помощи, они преодолели это расстояние за два часа двадцать четыре минуты. Потянулась проселочная дорога, УАЗик прыгал на кочках как мячик, подлетали к потолку и Тоня с Романом. В конце концов, на очередной кочке машина подпрыгнула, уткнулась носом в высокую траву и замерла. Антонов понял, что больше им не суждено ехать, да и сил у него не оставалось, каждая кочка отдавалась нестерпимой болью, рука опухла так, что казалась надутой резиновой перчаткой.

— Еще далеко? — спросил Антонов.

— До леса нет — отозвался водитель, — а от леса до бабки Лукерьи еще километра полтора не меньше. Все равно я вас только до леса могу довести. А там дальше дороги нет, пешком пойдете.

— Мы и к лесу сами дойдем, так быстрее будет, — успокоил его Роман, — пошли, — обратился он к девушке.

Через двадцать минут ходьбы, за холмом появился лес. С верху он казался черным и бесконечным, виляя, к нему бежала узкая тропинка, зажатая с двух сторон луговыми травами. Солнце пыталось помахать им из-за леса своими последними лучами. В траве звенел, жужжал, роился и стрекотал местный насекомый народец. Редко пролетали птицы, спешившие на ночевку. Ветер колыхал макушки травы и луговых цветов. Тоня шла впереди, подол ее платья качался в такт траве, а кисточка русой косы напоминала маятник часов. Если бы не сильная боль в руке, Антонов согласен был идти за ней долго и далеко, хоть на край света. Тишина и покой казались такими желанными, такими завораживающими. Он благодарен был Тоне, что она шла молча, видимо тоже наслаждаясь этой тишиной и покоем. Антонов пошарил по карманам в поисках сотового телефона, но его не было, — «наверное, выпал в машине, когда она скакала по бездорожью», — подумал он. — «Позвонить не получиться, и время посмотреть тоже».

Когда подошли в плотную к лесу, солнце совсем скрылось из вида. Веяло прохладой, пахло ельником, тропинка становилась все уже, высокая густая трава постепенно сменялась реденькой малорослой, а потом мхом. Плечо еще сильнее заныло, каждый шаг отдавал острой болью в висках. Антонов шел на автопилоте в полуобморочном состоянии за светлым платьем девушки, уже не различая деталей. Чем глубже они заходили в лес, тем темнее там становилось. Вдруг светлое платье резко замерло на месте. Антонов чуть не врезался в него.

— Что случилось? — спросил он.

— Я не знаю куда дальше идти. Темно. И я тут никогда раньше не была, — дрожащим голосом выпалила Тоня.

— Зачем же ты пошла меня провожать? — с растерянностью в голосе вновь спросил Антонов.

— Не знаю, Илья Петрович сказал, я пошла. Да и не думала, что мы так долго ехать будем. Мне кажется, что идем мы уже часа три, а в лесу никаких признаков жизни не видно, — упавшим, голосом ответила девушка.

— А ты с тропинки не сходила? — поинтересовался Роман.

— Нет, она одна была, а теперь вдруг закончилась, — с тревогой отозвалась та.

Антонов понял, что девушка перепугана. В темноте он не видел ее лица, но оно представилось ему таким же, как перед операцией мальчика. Тогда он подумал, если он сию секунду не примет решение, то она умрет раньше мальчика. Теперь по ее голосу он понял, что она в таком же состоянии. Ему самому хотелось взвыть от безысходности, опустится сейчас прямо на мягкий мох и дать волю чувствам и покричать на этого «Ивана Сусанина» в светлом платье, и даже позаимствовать пару, тройку фраз из лексикона водителя УАЗика. Боль и паника подступились к горлу и застряли в нем колючим комом. Надо было что-то сказать этой глупой девчонке, пока с ней не приключилась истерика. Но что сказать? Что сделать? Голова не работала, мозг был занят подавлением боли и страха. Воображение рисовало мрачную картину: они никогда не выберутся из этого леса, найдут их разложившиеся тела какие-нибудь грибники лет через пять, если еще раньше их не найдут какие-нибудь милые звери из породы псовых.

— Ладно, давай присядем, а то я уже плохо соображаю от боли, — предложил Роман.

Тоня кивнула, скорее, угадал, чем увидел он. Сели там, где остановились. Антонов вынул из кармана зажигалку, она была снабжена мини-фонариком. Посветил на тропинку, ее действительно было не различить, причем и в обратном направлении она тоже исчезла.

— Давно тропинка пропала? — обратился он к девушке.

— Минут десять назад, — отозвалась Тоня.

— Почему ты сразу не сказала? — почти простонал Антонов.

— Думала, стемнело вот и стало плохо ее видно, — ответила та.

— Придется просидеть здесь до утра, — заключил Роман и попытался опереться спиной о дерево. — Звери тут водятся? — опять обратился он к девушке.

— Наверное… Точно не знаю, — с еще большим волнением отозвалась она, и подвинулась ближе к Роману.

— Странная ты, — живешь здесь всю жизнь и ничего не знаешь, — чтобы отвлечь девушку от страшных мыслей завел разговор Антонов.

— Я детдомовская, в этот городок меня перевели десять лет назад в интернат. На экскурсии нас не водили, достопримечательности не показывали, если и отпускали погулять, то ненадолго. Сказки и истории на ночь рассказывать было некому. Слышала я о бабке Лукерье от нашей интернатской медсестры: что лечит она заговорами, да травами, что ходят к ней люди со всего городка и даже приезжают из близлежащих деревень и поселков, что живет она в лесу, за городом, а больше ничего не знаю, — с раздражением проговорила девушка.

— Ладно, не переживай, выберемся, — скорее успокаивая ее, чем себя заключил Антонов.

Усталость брала свое: хотелось есть и спать одновременно, но плечо не давало покоя. Ноги гудели от пройденных километров. Хотя бы воды попить, чтобы желудок немного успокоился. Антонов закурил сигарету, он не был заядлым курильщиком, вполне мог обходиться и без этого, но в экстренных случаях ему хотелось затянуться, чтобы подумать или успокоиться. Сейчас был как раз такой момент.

Может быть, развести костер, или идти назад, соображал он. Надо было отдаться Губкину на русское «авось». Лучше уж он бы вправил мне плечо, чем неизвестно какая бабка Лукерья. Может быть, она совсем не костоправ, а костолом какой-нибудь. Эта, вон еще Антонина «Сусанина», сидит, трясется, прижалась к нему, как будто он сможет ее защитить от волков или медведей одной рукой. Единственное, что он сможет сделать для нее, так это попросить лесных зверей, чтобы они съели его первым. Хотя надо отдать ей должное она старалась не подавать виду, что боится, и тряслась в сантиметрах пяти от Романа. Но он ощущал бы ее дрожь, даже если бы она была от него на расстоянии пяти метров. Хорошо, что не истеричка, не рыдает, не бьется в предсмертных конвульсиях, а сидит молча.

Послышался шорох, как будто кто-то подкрадывался к ним, старался не шуметь и не наступать на сухие сучья. Антонова накрыло горячей волной, он быстро затушил сигарету, в его мозгу пронеслось: вот она смерть подкрадывается, чтобы нанести свой когтистый или зубастый удар. Он вскочил на ноги, схватил здоровой рукой девушку и толкнул ее так, чтобы она оказалась за его спиной, а сам повернулся лицом к приближающемуся звуку:

— Кто здесь? — спросил он, обращаясь к шороху, и машинально ища в джинсах зажигалку, чтобы посветить, туда, откуда он доносился.

Шорох затих. Никто не отозвался. Наконец Роман нащупал кнопку фонарика, узкая полоска света выхватила то ли пенек, то ли кочку, на секунду показалось, что эта кочка шевельнулась и замерла. Антонов почувствовал, как мурашки пробежали по его коже, обдало холодным потом, он даже забыл о своем больном плече, нагнулся и стал лихорадочно искать на ощупь палку покрепче, не отпуская из виду кочку, что попала в полоску света. Но кочка больше не шевелилась.

Вдруг сзади вскрикнула Тоня и схватила его за больную руку. Антонов резко обернулся, что-то косматое замерло в метрах трех от них. Глаза его отдавали зеленым блеском, словно у кошки. Для волка большой, для медведя маленький, промелькнуло в сознание Романа. Надо было костер разводить, ругал себя он. Животные бояться огня, и так близко бы не подошли к ним. А теперь, они были легкой добычей для всех обитателей леса, включая «комаров-вампиров».

— Кто здесь? — снова спросил окружающее пространство Антонов. Но никто и не думал отзываться. Где-то вдали мелькнул огонек, а может, это только ему показалось. Но Антонов схватил девушку за руку, и потащил в том направлении, где только что замаячил хоть какой-то призрак жизни. Чувство времени как-то пропало, и сколько они шли, или бежали ни Роман, ни Тоня сказать не могли. К моменту, когда взошла луна, они оказались на небольшой лесной поляне. Где-то в траве журчала вода. «Ручей» — подумал Антонов, надо умыться и попить. Лицо и руки были исцарапаны в кровь, потому, что приходилось почти на ощупь пробираться через валежник и молодой ельник.

Когда напились и умылись, Роман спросил:

— Слушай, а у тебя сотовый есть?

— На зарядке остался в больнице, — ответила девушка.

— И я свой в машине посеял, — посетовал Роман.

— Почему мы сюда пошли? — спросила его девушка.

— Мне показалось, что где-то здесь свет был. Я подумал, может быть, это люди, — объяснил Антонов и добавил, — давай костер разведем. А то опять придется бегать.

Начали собирать хворост и сносить его на середину поляны. Одной рукой Антонову было не удобно, да и каждое движение отдавало острой болью, которая из плеча, казалось, перетекла в грудную клетку, и теперь ныло все тело. Но Роман старался не думать о боли. Больше всего на свете, ему сейчас хотелось, чтобы скорее наступило утро, и они нашли дорогу обратно. Боль уже казалась ему не столь важной. Сейчас важным было выжить, и не удариться в панику, чтобы не напугать девчонку, которая доверяла ему и надеялась, что он ее спасет. Сам на себя Антонов не надеялся, но страх постепенно отступил.

Они разожгли костер, пламя осветило близлежащие деревья и кустарники. Кустарник оказался калиной. Оранжевые ягоды бусами свисали с веток. Есть ее еще было рано, спеет она поздней осенью, да и на вкус горчит и вяжет во рту.

За калиновым кустом Роман разглядел сухую корягу. «Надо ее в костер подбросить» — подумал он. Встал и пошел к калине. Под корягой лежал большой камень-валун, что-то привлекло внимание Романа к нему. Он достал зажигалку, включил фонарик, здоровой рукой смахнул с камня кору и старые истлевшие листья. Там было изображение чего-то, но разобрать было невозможно. Роман поводил фонариком вокруг камня и увидел три тропинки, разбегающиеся в разные стороны. Как в сказке подумал он: направо пойдешь коня потеряешь, налево голову сложишь, а что случиться, если прямо пойдешь, он не мог вспомнить. Но все равно ничего хорошего это уж точно. В сказках богатыри предпочитали либо голову сложить, либо коня потерять, и тогда им фартило, находили они меч-кладенец, Елену Прекрасную или Василису Премудрую, молодильные яблоки и другие сказочные вещи, а вот налево никто никогда не ходил.

Антонов подтащил корягу к костру. Тоня сидела и переплетала косу, пока бежали, ветки растрепали ей волосы. Они вились крупной волной и ручьем падали на землю. В свете костра она была еще прекрасней, и казалась такой хрупкой и беззащитной, что Роману захотелось прижать ее к своей груди и гладить по волосам. В этот момент он дал себе слово, что сделает все, чтобы ее вера в него нашла свое оправдание. Он отдаст свою жизнь, чтобы она жила, дышала этим густым ароматным воздухом, смеялась, ходила босиком по мягкому мху, чтобы она никогда в нем не разочаровалась. Как только он это понял, в его мозгу, как ему показалось, сработал какой-то механизм. Словно завелся маленький моторчик, мозг стал отдавать команды его телу: — нельзя здесь сидеть, надо идти, если не уйти сейчас будет беда, стучало в висках. Все тело сковало предчувствие надвигающейся бури, холодок пробежал по коже.

— Вставай, надо идти, — скорее приказал, чем сообщил он девушке.

— Но ведь мы не знаем куда идти, да и зачем тогда костер надо было разводить? — С недоумением подняла на него глаза девушка.

— Пойдем, надо идти, — уже схватив ее за руку, на ходу сказал Роман.

Он шел быстрым шагом, за ним еле поспевая, почти бежала девушка. Он был рад, что она не задавала ему вопросов, на которые он и сам не знал ответов. Он просто чувствовал, что надо было идти и все. Тропинка петляла между деревьями, как трусливый заяц, то пряталась под кустом, то опять появлялась перед глазами.

Лес неожиданно зашумел кронами деревьев, луна быстро пропала за облаками, в одно мгновенье стало темно так, что невозможно было разглядеть собственных пальцев на руках, даже если поднести их к самым глазам. Роман включил фонарик на зажигалке, ускорил шаг, который плавно переходил в бег, увлекая за собой девушку. Темнота сгущалась, ее уже можно было ощутить не только зрением, она стала осязаемой, словно текла сквозь деревья. Антонов побежал со всех ног, не обращая внимания на боль, одна рука висела плетью, другая вцепилась в запястье девушки мертвой хваткой. Она не успевала за ним, но он знал, что скорость, это их единственный шанс выжить. Ветки деревьев били по лицу, цеплялись за волосы и одежду, вонзались острыми иголками и сучьями в кожу. Все тело жгло и саднило.

Впереди мелькнул свет, и тут же пропал за деревьями. Антонов спешил к нему, тропинка уходила вверх по холму, бежать стало тяжело, Антонов слышал биение своего сердца, оно хотело выскочить из груди. Сзади тяжело дышала Тоня, рука ее была холодная, наверное, он передавил ее в запястье. Но Роман боялся ослабить хватку, он почему-то был уверен, если он хоть на миг разожмет свою руку, он потеряет Тоню навсегда, и тогда случится что-то непоправимое. Вихри ветра звенели в его ушах: «Не успеешь… Не успеешь…. Не успеешь…». И уже из последних сил он втащил ее на вершину холма, дорожка побежала вниз, там был свет. Роман понял, что успел…

Как только они пересекли невидимую черту, разделяющую свет и тьму. Антонов тут же почувствовал, как земля уходит из-под его ног. Как свет расплывается перед его глазами, как что-то тяжелое наваливается на него и тянет к земле. У него не было больше сил сопротивляться, он закрыл глаза и утонул в темноте.

Примечания

1

Нoc erat fatis. — С лат. Так было суждено.