Дама чужого сердца

Наталья Орбенина, 2021

Не ангельское ли крыло подарило знаменитой писательнице Крупениной-Иноземцевой перо столь бойкое, что с ним полет фантазии неудержим и головокружителен? Или же блистательная Юлия Соломоновна вручила душу свою дьяволу, отдала тихое семейное счастье за восторги творчества и коммерческий успех, оттого и умирают один за другим ее детки? Весь Петербург обсуждает трагедию жизни модной писательницы, пока сама она мечется, не в силах понять причину своих бед. Говорит, является ей зловещий Черный Человек, обещает геенну огненную… Трудно, конечно, поверить в такое, особенно опытному следователю, который мистических настроений решительно чужд, а потому будет искать злодея среди живых, в кругу самых близких…

Глава шестая

Зима 1913 года

— Сударыня, не надо волноваться, — Сердюков чуть отодвинулся назад, чтобы худые локти посетительницы могли без помех расположиться на его столе. — Опомнитесь, подумайте, как можно мыслить такими категориями образованной и известной писательнице, властительнице дум!

Сердюков специально подпустил фимиаму в свою речь, чтобы вывести собеседницу на иную интонацию рассказа. Та вздрогнула и выпрямилась на стуле, сложив руки на коленях.

— Вы правы, я выгляжу неприлично. Впрочем, мне все равно. — Она потерла высокий лоб с локоном. — Помогите мне, ради бога, помогите, я ощущаю приближение ужасных событий. Я чувствую, что это не конец, а только начало вселенского ужаса в моей жизни!

Ее голос опять опасно задрожал.

— Хорошо, хорошо, — поспешил заверить писательницу Константин Митрофанович. — Разумеется, коли в моих силах, я постараюсь вам помочь. Но только если это враг, живущий в этом мире. В мире темных сил, но вполне реальных, зла, которого можно привлечь к закону, заключить в темницу, заковать в кандалы. Положим, вас шантажирует некий человек…

— Нет, это не шантаж, это нечто более ужасное. Представьте, это существо знало о моих сокровенных, невысказанных мыслях!

— Попробуйте все же рассказать мне как-нибудь более связно, по порядку, — мягко попросил следователь, стремясь подтолкнуть Юлию Соломоновну к внятному повествованию, чтобы побыстрее его и завершить, покончить с дамскими неврастеничными глупостями.

— Итак, когда вы в первый раз изволили встретить этого человека?

Его строгий и чрезвычайно серьезный вид немного успокоил молодую женщину.

— Вероятно, это было зимой. Да, пожалуй, в начале зимы, в конце ноября. Темно, ветер. Я домой пробиралась. Извозчика было никак не взять, как назло, точно провалились все. Платком лицо было замотано, так что я и не сразу сообразила, что рядом со мной кто-то остановился. Стоит человек, как и я, закутанный весь в черный плащ, лица не видно, вроде как очки блеснули в тусклом свете фонаря, под которым я оказалась. Или глаза? Я шарахнулась в сторону, потому что он близко вдруг ко мне оказался. Наклонился и тихим, каким-то глухим голосом произнес:

— Вы хотели меня видеть? Я перед вами!

— Я вас не знаю! Кто вы? Подите прочь! — испугалась я и стала озираться в поисках городового.

— Городовой вам не поможет! — зловещим голосом продолжал незнакомец. — Уже ничего поделать нельзя, переменить, пришли в движение высшие силы зла!

— Чего вам надобно, что вы там бормочете о силах зла? — выкрикнула я, но почувствовала, как голос мой охрип от страха. На улице не было ни души, и только, боже мой, один маленький черный пудель вдруг оказался у ног моего страшного собеседника. Я совершенно обмерла. Вы же понимаете, о чем я говорю?

— Разумеется, Гете я читал, — сдержанно заметил Сердюков. — Фауст и Мефистофель. На это вы изволите намекать?

— Да, ассоциации слишком примитивны, но именно это пришло мне в голову тотчас же. — И дама продолжила свой рассказ.

— Вижу, вы начинаете понимать, — проговорил злодей вкрадчиво. — Прекрасно! Вы отдали мне свою душу, и я щедро отплачу вам за это!

— Я отдала вам душу? — я едва могла говорить от изумления и липкого страха.

— Разве не вы недавно пожелали, что бы все ваши дети, которые стали для вас обузой в творчестве, а также ваш супруг, пропали, провалились в тартарары? Разве вы не пожелали этого истово, страстно, в обмен на совершенную свободу одинокого художника, который творит, не обремененный никакими узами?

— Милостивый Боже! — прохрипела я. — Это не так, это был лишь миг слабости, убогого малодушия. Я не могла этого хотеть!

— Нет, моя милая! Нет, позвольте, это не шутки! Вы пожелали, и вот, одного уже нет. Скоро и прочие вас покинут навсегда. И вы снова будете свободны, свободны как никогда. И ваша душа, моя душа, будет открыта для великого творчества!

— Ты лжешь, мерзкая тварь! Прочь! Я не желаю тебя знать! Все ложь! Ложь! Навет!

Я замахнулась на него рукой, он отступил, и я чуть не упала с тротуара. Послышался его сдавленный жуткий смех.

— Верь мне, жди меня! — донеслись до меня его слова. И в эту минуту послышалось цоканье копыт, из-за угла показался извозчик. Я только на мгновение бросила на него взгляд, а когда посмотрела в сторону жуткого незнакомца, его уже и не было. Я без сил добралась до дому и поначалу хотела жаловаться мужу, а потом переменила решение.

— Почему же? — тихо спросил Сердюков, уже сам пригнувшись к посетительнице. — Признайтесь себе, смалодушничали? Помыслили на мгновение, а пропадите вы все пропадом, из-за вас в голову ничего не идет, не написала ни строчки… или нечто вроде того?

Лицо Юлии стало зеленоватого цвета.

— Вы угадали удивительно точно.

— Это нетрудно. Вероятно, кто-то из вашего окружения сделал точно так же. Тут нет мистики. Вы говорили кому-нибудь о ваших трудностях, о ваших мыслях, творческих проблемах?

— Не так, как догадались вы, и знал этот черный человек. Я и сама себе боялась повторить свои злые мысли, а уж теперь и подавно. Мой сын Митя заболел, думали, обычная простуда, а оказался дифтерит. Да какая тяжелая болезнь! И откуда ей взяться? Ума не приложу, ведь он не ходил в тот дом?

— В который? — заинтересовался Сердюков.

— В дом моей дальней бедной родственницы. Я навещала ее недели две назад, или менее того. Ее ребенок болел дифтеритом, но, слава богу, пошел на поправку. Я не заходила в детскую, ребенок был тогда тяжелый, думали — не выправится. Оставила ей денег на лечение и быстро откланялась.

— Дифтерит — опасная болезнь. Вам бы не стоило туда ходить.

— Разумеется, я это знаю. И, как мне казалось, была осторожна. Я бы скорей сама заболела!

— Ничего не могу вам сказать на этот счет. Это по лекарской части. А что касается вашего злодея, так тут пока тоже трудно что-то предпринять. Я думаю, что это злая мистификация. У вас ведь много врагов, завистников, среди них ищите! Или, быть может, такое тоже, увы, случается, поклонники сумасшедшие попадаются. Таˆк могут выражать вам свой восторг.

— Вы изволите шутить! — она с достоинством поднялась.

— Помилуйте! Вовсе нет! Но я должен признать, что пока, по счастью, для меня тут дела нет!

— Что же должно произойти, чтобы мне поверили, спасли мою семью? Какая должна быть еще принесена жертва?

— Поверьте, я вам глубоко сочувствую, но не вижу тут повода для вмешательства полиции. Писатели очень впечатлительные люди. Их нервное устройство иное, нежели у обычных людей. Иначе они не были бы писателями. Представьте, у меня было дело. Один сочинитель пьес был уверен в том, что все, о чем он пишет, потом трагическим образом отражается на судьбах женщин, которых он любил. Написал о русалке — наˆ тебе, жена утонула!

— А, я знаю. Я слышала этот миф о драматурге Нелидове. Да, несколько лет назад об этом говорил весь Петербург, — Юлия даже чуть усмехнулась. — Эти жуткие истории с его женами на долгое время придали ему популярности и тиражей! Прямо Синяя Борода!

— Вот видите! — следователь вышел из-за стола, желая помочь посетительнице начать двигаться к двери. — Вы много придумали сами себе. Вы утомлены и подавлены потерей. Это пройдет. И вы сможете снова смотреть на мир, как и прежде.

Она вздохнула и стала натягивать перчатки. Ее лицо приняло почти спокойное выражение. Юлия хотела попрощаться, Сердюков взялся за ручку двери, как вдруг с другой стороны ее рванули на себя с необычайной силой. Ручка выскользнула из пальцев следователя, и в кабинет ворвалась мисс Томпсон. Ее лицо выражало отчаяние и ужас.

— Мадам, — прохрипела гувернантка, — мадам! Митьа! Митьа умирать!

Сердюков только краем глаза успел заметить некое движение, а затем последовал звук падающего тела.