Двум смертям не бывать

Наталья Шнейдер, 2015

Отправляясь в чужую страну, Рамон знает, что не вернется. Когда-то ведьма прокляла их род и ни один мужчина не доживает до двадцати двух. Знает он и что ждет его за морем: старые друзья и новые битвы. Не знает только, что из-за той, кого он помнит ребенком, придётся выбирать между долгом и любовью.

Глава 4

— Вставай, господин!

Рамон кое-как оторвал голову от ложа. Выругался: просил ведь, чтобы не будили, хотел переспать похмелье. В дурнотном мареве, застившем глаза, вырисовалось лицо Хлодия. Парень тоже выглядел не ахти: отец держал его в строгости, и ощущения после бурной ночки оруженосцу явно были внове.

— Пожар? Потоп? — поинтересовался рыцарь.

— Нет, господин.

— Тогда какого рожна?

— Отец велел разбудить.

— Правильно, я велел, — послышался голос Бертовина откуда-то из-за поля зрения. — Вставай, граф, тебя ждут великие дела.

Рамон рухнул на подушку, длинно и путано объясняя, что и как именно его воин может сделать с величием, да и делами заодно. Сколько лет, в конце концов, можно воспитывать давно взрослого человека? Закончить тираду не дали. Сверху рухнул столб ледяной колодезной воды, на миг показалось, что она повсюду, свернулась вокруг холодным коконом, запретив дышать. Рамон вскочил и, едва протащив в легкие воздух, разразился ругательствами. Новая порция воды в лицо заставила заткнуться. Молодой человек стер ладонью капли. Медленно опустился на постель, превратившуюся в чавкающую лужу.

— Одежду подать? — поинтересовался Бертовин, глядя сверху вниз на молчащего воспитанника.

— Ну скажи, какого рожна, а? Нормально не мог разбудить? — Рамон начал стаскивать липнущие к телу тряпки.

— Нормально Хлодий полчаса будил. А потом мне надоело на это смотреть.

— Чтоб тебя… — Рыцарь отбросил в сторону рубаху. Потом, помедлив, приподнял двумя пальцами снятое перед этим сюрко. — Это что, я в одежде спать завалился? Вроде и не пьян уже был. Вот то, что злой, как бес, — это да…

— Держи. — Бертовин бросил воспитаннику сухую одежду. — А что случилось? Что вы вообще такого натворили, что сегодня днем ни одной гулящей девки в округе не осталось?

Рамон вздохнул и, не поднимая глаз, пересказал предутренний разговор. Почему-то было невероятно стыдно, как будто и сам оказался запятнанным.

— Вот как… — протянул воин. — Теперь понятно.

— Не надо об этом.

Бертовин кивнул, посмотрел на Хлодия. Тот отдал отцу пару тренировочных незаточенных мечей, подхватил мокрую одежду господина.

— Мы за воротами будем, — бросил воин сыну. — Найдешь.

— Вот скажи: неужели один день пропустить нельзя было? Или подождать, пока я просплюсь? — проворчал Рамон, следуя за воспитателем через лагерь.

— Так и без того солнце за полдень перевалило, — хмыкнул Бертовин. — Раз пропустишь, потом второй, а потом и вовсе забудешь, как меч в руках держать.

— С тобой, пожалуй, забудешь.

Вблизи лагеря ноги и конские копыта превратили землю в чавкающую грязь. Пришлось отойти на перестрел, прежде чем поле снова стало полем.

Все еще ворча, Рамон принял меч у спутника. Конечно, похмелье — не повод пропускать воинское правило, но когда голова кажется чугунной чушкой и мутит при каждом движении, даже самое любимое занятие превращается в постылую обязанность. Именно поэтому он обрадовался, когда увидел, что вместе с Хлодием пришел и Эдгар.

— Встанешь? — спросил Рамон, протягивая брату меч.

— Э, нет, — вмешался Бертовин. — Не отлынивай. Эдгар, вставай вместо меня.

Тот кивнул, взял оружие.

Большинство знакомых считало любовь молодого ученого к оружию блажью, граничащей с ересью. Тому, кто готовится посвятить себя служению Господу, не пристало изучение способов убийства. Тем паче не пристало получать удовольствие от подобного рода занятий. Узнай они, что для самого Эдгара воинские упражнения зачастую служат своего рода духовным сосредоточением, способом подхлестнуть уставший от размышлений разум, — и обвинение в ереси стало бы неминуемым. Для души существует молитва, а забота о теле лишком легко доводит до греха. Поэтому молодой человек предпочитал помалкивать, уходя от ответа даже на прямые вопросы: зачем богослов тратит время и деньги, регулярно посещая учителя-мечника. Бесполезно объяснять, что когда тело раз за разом повторяет заученные движения, разум свободен, а строки очередного труда рождаются будто сами собой.

Бертовин опустился в траву, наблюдая за братьями. Оба высокие, сероглазые — в отцовскую породу, — они были одинакового роста, но ладно скроенный Рамон казался ниже сухощавого Эдгара. Ученый, получив степень, стал стричь русые волосы в кружок, рыцарь стягивал льняные пряди в хвост, спускающийся до лопаток. И двигались они почти одинаково, с легкой грацией человека, привычного к воинскому искусству.

Когда-то, в те дни, когда воспитанники были детьми, Бертовин любил наблюдать за поединками этих двоих, каждый раз не зная, каким будет исход. Теперь все известно заранее. И все-таки как жаль, что парень решил служить церкви. Да, наверное, далеко пойдет, но семье так нужны мужчины. Нынешняя графиня неплохо управляется с делами, но, прекрасно ориентируясь в налогах, доходах и прочих цифрах, она ничего не смыслит в содержании гарнизона, а комендант замка уже стар. Хватка у него до сих пор отменная, но заменить пока некем. Бертовин присмотрел смышленого парнишку, глядишь, успеет натаскать. Да разве только в коменданте дело! Взять тот же Совет — они готовы стерпеть, если семью будет представлять бастард, но не перенесут в своем кругу женщину. Вот где бы Эдгар пригодился — не сейчас, конечно, когда заматереет. А от его духовной карьеры роду никакого прока.

Тем временем поединок закончился. Как и следовало ожидать, победил Рамон и теперь объяснял брату, как именно его «сразил». Еще какое-то время ушло на то, чтобы довести движения до того бездумного состояния, когда тело начинает действовать само, без участия разума. Наконец рыцарь опустил меч.

— Все. С меня на сегодня хватит, да и с тебя тоже. Если хочешь, завтра повторим.

Он подошел к поднявшемуся навстречу Бертовину:

— Пойдем?

— Идите, я еще Хлодия погоняю.

— Тогда и мы подождем.

Рамон разлегся в траве. Эдгар с четверть часа наблюдал, как Бертовин занимается с Хлодием, потом растянулся рядом.

— Слушай, все не получается спросить — что за история была со спасенной девой?

— Дагобер наболтал?

— Он.

— Вот у него и спроси.

— «Спроси», — хмыкнул Эдгар. — Он со всеми сквозь зубы общается или только я удостоился такой чести?

— Не обращай внимания, фамильная спесь. Племянник короля, а тут приходится общаться с…

— С ублюдком, — закончил молодой человек за собеседника.

Тот вынул изо рта стебелек.

— Плюнь и разотри.

— Тебе легко говорить.

Рамон приподнялся на локте, взглянул в глаза брату. Медленно произнес:

— Да. Мне легко говорить. Хочешь поменяться?

— Прости.

Тот кивнул, снова опустился в траву. Сощурился, когда выглянувшее из-за облака солнце резануло лучом по глазам.

— А история вышла совершенно дурацкая. Никого я не спасал. Глупышка наслушалась легенд о великих подвигах и девах, наравне с мужчинами сражавшихся за родину. И когда мы вошли в город и начался бардак, натянула порты…

— Порты?

— Одежда, увидишь, объяснять неохота. Словом, пока старшие братья готовились оборонять дом, эта деваха вылезла в окно из комнаты, куда ее, младшенькую, заперли, и отправилась воевать.

— Девчонка? — не поверил Эдгар.

— Говорю ж тебе, там другие женщины. И в их балладах и в самом деле нередки истории о том, как девушка надевает мужскую одежду и идет мстить за родителей или возлюбленного.

— Много навоевала?

Рамон рассмеялся:

— Коня напугала, зараза, своей рогаткой. Я сперва думал — мальчишка, велел было заголить зад, да выпороть как следует. Потом чувствовал себя полным дураком.

* * *

Когда безразличие, навалившееся после смерти брата и посвящения, миновало, Рамон обнаружил, что зол на весь мир. На господина… герцога, навязавшего оруженосцем балованного сынка. На самого оруженосца, который только о бабах и думает. На Бертовина, который то некстати лезет с советами, то не дозовешься, да еще каждый день заставляет заниматься с мечом, точно воспитанник по-прежнему мальчишка. На проклятых язычников, не сдающих город, несмотря на голод и болезни. Иной раз в помощь горожанам пускали по течению бревна с привязанной едой в кожаных мешках, но до цели она добиралась редко, чаще посылки вылавливали осаждавшие. Чуть ли не каждый день в сети, расставленные поперек течения, попадались лазутчики, пытавшиеся или пробраться в город, или, наоборот, выбраться. Все как один говорили о том, что гарнизон ослаб от голода и болезней. Но не сдавался.

Пехота, простолюдины, уже начинала роптать — мол, они гибнут в бесплодных штурмах, пока благородные отсиживаются в лагере. А кто, скажите на милость, раз за разом перехватывает и разбивает войска, которые язычники отправляют на подмогу осажденному городу? Впрочем, разве кто-то когда-то дождался от черни благодарности?

Очередной штурм Рамон тоже принял с раздражением: все как всегда, вперед пехота, а рыцарям остается лишь скучать в очередном бесплодном ожидании. Но, вопреки обычному, гарнизон почти не сопротивлялся. И распахнувшиеся наконец ворота, казалось, стали совершенной неожиданностью для самих осаждавших.

Рамон ожидал боя на городских улицах, града камней из-за углов и потоков кипятка с крыш — словом, всего того, о чем пишут в летописях, повествующих о взятии городов. Все оказалось куда будничней — и страшнее. После того как вырезали последних защитников стен, а те, кто не погиб, отступили в глубину узких улиц, стало понятно, что сопротивляться больше некому. Рыцарь со своим копьем проезжал мимо лежавших тут и там изможденных тел, на которых не было ни единой раны: похоже, что хоронить умерших от голода уже давно некому. Где-то впереди изредка слышались звуки битвы, и оруженосец несколько раз попытался было сказать господину — мол, а мы что же, там воюют, но после того, как Рамон на него рыкнул, — умолк. Потом на них из-за угла вылетела недобитая дюжина солдат, одна из оборонявших город. Но лучники копья не зря ели господский хлеб, и треть нападавших легла, даже не успев подойти на расстояние рукопашной, а остальных зарубили быстро и без потерь. Дагобер, добравшийся до вожделенной битвы и даже сумевший взять жизнь врага, держался распустившим перья кочетом. Рамон мрачно радовался, что глухой шлем не позволяет людям видеть лицо их господина — потому что самому было пакостно до невозможности.

Вот этот сдавшийся наконец город с полумертвыми жителями — так на самом деле выглядят те подвиги и слава, о которых складывают легенды и поют песни? Доносящиеся из-за домов крики, запах гари и трупы, трупы, трупы — свежие и старые вперемешку. После той ночи, что порой возвращалась в кошмарах, Рамону приходилось сражаться — но в тех битвах все было понятно: враги нападают, нужно защищаться. А сейчас не покидало ощущение совершенной, невыносимой бессмысленности происходящего. Полтора года осады, погибший Авдерик — ради кривых улочек с обшарпанными стенами? Что он вообще здесь делает?

Прилетевший невесть откуда камень заставил шлем зазвенеть. Следующий угодил в голову коню, тот взвился. Чудом не свалившись на булыжник, Рамон обуздал скакуна, огляделся. Командовать нужды не было — вездесущий Бертовин углядел, откуда летят камни, и воины копья уже выбивали дверь дома. Внутри оказалось пусто, хозяева то ли попрятались в погреб, то ли еще куда делись. Через несколько минут воины приволокли с чердака упирающегося ребенка. Рамон не слишком-то хорошо разбирался в детях, чтобы навскидку определить, сколько лет найденышу. Меньше десяти, наверное. Длинный, не по росту, кафтанчик, слишком широкие, спадающие штаны — забавно одеваются эти язычники, — кургузая шапчонка, все норовящая сползти набок, перемазанное паутиной и пылью личико с запавшими щеками и глаза перепуганного волчонка.

Бертовин протянул нож, слишком тяжелый для детской руки:

— Еще и пырнуть пытался, гаденыш.

Рамон покрутил в руках трофей, разглядывая тонкую резьбу на рукояти слоновой кости. Клинок покрывала причудливая вязь, которая появляется, когда сталь многажды перековывают в несколько слоев. Дорогая вещь, очень дорогая. Украл? Юноша пригляделся к найденышу: кафтанчик из тонкой, хорошо выделанной шерсти, а исподняя рубашка и вовсе шелковая.

— Кто ты такой?

Ребенок не ответил, замотал головой.

— Он же не понимает, — влез Дагобер.

Рамон выругался. Ну и что прикажете с этим делать?

— Вояка хренов… — Он сунул нож в седельную сумку. Кто разоружил, того и трофей, но не сейчас же это выяснять? Вечером можно разобраться и выкупить у воина оружие.

— Надерите задницу, чтоб запомнил, и пусть катится. Еще не хватало с детьми воевать.

Один из солдат подхватил мальца, потащил к растущему поблизости кусту орешника. Попытался сдернуть штаны — но пленник, до сей поры стоявший смирно и лишь зыркавший исподлобья зелеными глазищами, вцепился в пояс, завизжал, задергался. Слетела шапчонка, упал на булыжники мостовой резной гребень, коса рассыпалась пушистыми каштановыми прядями.

— Девка? — вслух изумился кто-то.

Державший солдат, недолго думая, ухватил за низ живота:

— Точно, девка!

Встряхнул еще пуще заверещавшую девчонку:

— Да что ты орешь!

— Решила, поди, что мы ее снасильничать хотим, — сказал Бертовин.

Рамон охнул, слетел с коня, бросив щит оруженосцу, выхватил девчонку из рук своего человека. Господи, а что еще она могла подумать, когда вражеский солдат начал раздевать? Девочка все кричала, билась пойманной рыбкой, пыталась даже кусаться — но поди вцепись зубами в кольчужный рукав. Рыцарь вдруг отчетливо понял, как они выглядят в ее глазах — десяток здоровенных, закованных в железо мужчин и он, главный. Злодей без лица.

Он стряхнул с левой руки кожаную рукавицу, рванул ремешки шлема. Рявкнул на Дагобера:

— Что стоишь, помогай!

Оруженосец принял шлем, Рамон прижал к себе бьющуюся девчонку, провел ладонью по волосам.

— Успокойся. Пожалуйста, успокойся, никто тебя не тронет.

Она же не понимает, пронеслось в голове. Ничегошеньки не понимает, хоть соловьем залейся.

Он опустился на мостовую, прижимая к себе рыдающую девочку, баюкая, гладил растрепавшиеся волосы, повторяя на все лады:

— Никто тебя не обидит. Не плачь.

У девчонки, похоже, уже кончились силы рваться и визжать, и она лишь тихонько поскуливала, уткнувшись лицом в котту, что рыцарь носил поверх кольчуги, да тряслась всем телом. Рамон обвел беспомощным взглядом своих людей, ощущая себя последним подонком.

— Бертовин, у тебя есть дети. Что делать?

— Ты все делаешь правильно. Теперь только подождать, — ответил тот. Обернулся к солдатам, нахмурился: — По сторонам я один глядеть буду?

Те мигом вспомнили, что вокруг чужой, не покоренный до конца город.

Рамон не знал, сколько прошло времени, пока девочка наконец перестала плакать, отстранилась, настороженно заглядывая ему в лицо. В который раз повторил, мол, все хорошо, не плачь. Осторожно улыбнулся, глядя в глаза.

Девочка долго-долго не отводила взгляда. В последний раз протяжно всхлипнула, провела ладошкой по лицу, размазывая слезы вперемешку с грязью. Юноша вздохнул, вытер заплаканное личико подолом котты. Встретил неуверенную улыбку и широко улыбнулся в ответ.

— Все будет хорошо. Где ты живешь?

Она замотала головой, что-то лепеча. Рамон тихонько ругнулся. Ткнул пальцем в сторону раскрытой двери, из которой выволокли незадачливую воительницу.

— Дом.

Коснулся костлявого плечика, спросил:

— Твой?

Она задумалась, забавно склонив головку набок, потом снова мотнула волосами. Быстро-быстро заговорила, показывая куда-то вдоль улицы.

— Ну, кажись, разберемся, — вздохнул Рамон.

— Или заведет сейчас куда-нибудь под стрелы, — предрек Бертовин.

— Не бросать же ее здесь. — Юноша поднял с мостовой гребешок, отдал девочке. Она ловко скрутила волосы в узел, зацепив гребнем. Рамон встал, протянул руку девочке, помогая подняться. Та коснулась себя.

— Лия.

Положила ладошку на грудь рыцарю, глядя снизу вверх прозрачными зелеными глазами.

— Рамон, — ответил тот, накрыв ее руку своей. Повторил: — Дом — где?

Она снова указала вдоль улицы.

Юноша кивнул. Дагобер подал шлем, придержал стремя. Рыцарь взобрался в седло.

— Бертовин, давай ее сюда.

Немного удивился, когда девочка устроилась по-мужски, свесив ноги по бокам лошади. Хотя кто их знает, этих язычников: и одеты чудно, и девки по чердакам неприятеля выслеживают. Может, так и положено.

Отряд кружил по улочкам. Рамон машинально запоминал повороты, изо всех сил стараясь не думать, что Бертовин мог быть прав и девчонка ведет под стрелы сородичей. Мало-помалу улицы становились шире. Дома из теснившихся друг к другу зданий в несколько этажей превратились в одно-двухэтажные особняки, прячущиеся за заборами. Кое-где двери были выбиты, а внутри хозяйничали занявшие город солдаты. Изредка на улицах попадались жавшиеся к стенам люди, одетые по местному обычаю. Женщин не было видно вовсе — попрятались, и правильно сделали. Некоторые не успели или не сумели — и Рамон несколько раз торопливо прижимал девочку к себе, закрывая глаза, чтобы та не увидела распластанные по мостовой тела с бесстыдно раскинутыми среди обрывков юбок ногами. Может, это и было сущей глупостью — уж наверняка за время осады Лия успела насмотреться на смерть. Может быть — но рыцарь отчаянно не хотел, чтобы девочка воочию увидела, что война может быть и такой. Он усмехнулся под шлемом. Подвиги и слава.

Наконец они остановились у большого дома за кованым решетчатым забором. Бертовин коротко скомандовал — и один из пехотинцев перемахнул через ограду, открыл засов на воротах. Четверо воинов исчезли в саду, лучники остались стоять в воротах, настороженно вглядываясь в глубину сада. Девчонка вся изъерзалась в седле и, когда один из солдат показался на дорожке, ведущей к крыльцу, махнув рукой — мол, никого, — шустро соскочила наземь. Бертовин поймал ее за руку.

— Я отведу.

— Я сам, — сказал Рамон, спешиваясь.

— Дурак.

— Может быть.

Он снова стряхнул кожаную рукавицу, протянул девочке руку.

— Щит возьми, — предложил Бертовин.

— Некуда, сам видишь. — Правая рука нужна свободной, мало ли.

— Ну тогда хоть девку на руках неси, — посоветовал Дагобер. — А то стрельнут с чердака, и поминай, как звали.

— Значит, помянете! — рявкнул Рамон и пошел к дому, держа в руке теплую ладошку.

Он поднялся на крыльцо, грохнул латной рукавицей в окованную дверь старого дуба. Лия что-то крикнула, повторила. Из-за двери отозвался мужской голос.

Рамон выпустил руку девочки, отшагнул назад, готовый, если что, схватиться за меч. Дверь открылась, Лия рванулась внутрь, радостно вереща. Рамон встретился глазами с парнем, держащим взведенный арбалет, отчетливо понимая, что на таком расстоянии болт прошьет любой доспех. Тот что-то коротко сказал, девочка ответила. Тяжело стукнула закрывшаяся дверь.

Рамон развернулся и пошел к своим людям, каждый миг ожидая стрелы в спину. Взобрался на коня, позволил себе расслабить плечи. Принял у оруженосца щит, дождался, пока подтянутся из сада воины. Тронул поводья, направляя коня туда, откуда слышался звук рога — герцог собирал свои войска в центре захваченного города.

* * *

Здравствуй.

Не знаю, интересно ли тебе, что происходит дома, но больше не о чем рассказывать. Не жаловаться же в очередной раз на то, что маменька не пустила на охоту. Порой я ощущаю себя мальчиком, еще ни разу не покидавшим родительский дом — и кому какое дело, что формально я царь и бог на своих землях. И уж тем более не имеет значение, что жена снова беременна… молю бога, чтобы и в этот раз родилась девочка. Приданое найдем.

Вот, не хотел жаловаться, а получилось. Ладно, сменим тему.

Третьего дня в замок приезжала актерская труппа, привезли постановку. Говорят, в столице эта пьеса произвела фурор. Не знаю, мне не понравилось. Впрочем, возможно, дело в исполнении: у главной героини отчетливо ломается голос⁴, и слышать, как в самые драматические моменты актер дает петуха, довольно забавно. Хотя дамам понравилось: они любят истории про влюбленных, соединивших сердца вопреки жестоким обстоятельствам. Еще больше они любят длинные возвышенные монологи, коих в пьесе было с избытком.

Маменька затеяла ремонт в большой зале. Кое-где действительно нужно заменить сгнившие панели. И гобелены, по ее словам, «никуда не годятся». Засадила невесток ткать новые. Жена ворчит. Пусть сами разбираются. Не хватало мне еще судить бабские ссоры.

Сговорили старшего сына Авдерика: если все пойдет путем, лет через пять поженятся. Приданое за невестой дают хорошее, матушка довольна. Мальчику еще не сказали, приедет домой, узнает. Несколько месяцев роли не сыграют: в десять лет мальчишек не интересуют подобные вещи.

Ходят разговоры о королевском турнире. Впрочем, все знают: на совершеннолетие наследника будет турнир, это традиция. Не знаю, что делать, если придет приглашение. Конечно, повод отговориться я найду. Беда в том, что мне не хочется отговариваться. А поехать… впрочем, я снова начинаю ныть, прости. Хватит.

Рихмер.

Примечания

4

В средневековом театре женские роли играли мальчики.