Никто не избегнет блаженства. Часть первая

Нелли Горицвет

Середина XXI в., недалёкое будущее. Катаклизмы вынудили народы мира переселиться в чудом не затонувшую Россию. Отныне вместо государств – Союз Диаспор. Вроде экономика наладилась, можно жить за счёт ренты, обходить законы. Но неравнодушные понимают: пора вырвать власть из рук безумца, захватившего контроль над погодой. В романе есть любовные линии, юмор, стихи, притчи. Все совпадения случайны.

Шестнадцатый этаж

— Уютно тут у Вас, — пошутил Этьен, когда мы спустились с крыши в «мои апартаменты», — надеюсь, я тебя не потесню?

Площадка была изначально разделена на четыре трехкомнатные квартиры, однако для самого примитивного обустройства даже одной комнатенки не хватало не только подвода коммуникаций, но и доработки дверных и оконных блоков. В отличие от красного кирпичного бомжатника, это здание было панельное, а посему плиты стен и потолка внутри были выбелены. Этьен без труда угадал мою обетованную келейку по выметенному полу, и лишь потом заприметил стоящие в углу фанеры, заменяющие мне в ночные часы роскошные царские полати: все-таки спать на бетоне вредно. Не сразу увидел он и спальные мешки.

— Хочешь, я создам защитный экран? — предложил Этьен.

— А что это такое? — поинтересовалась я.

— Это дар, доставшийся мне от матери, — коротко изрек он, — смотри.

Этьен выставил ладонь вперед, направив ее в сторону окна. Раздался электрический треск, и тотчас оттуда перестало дуть. Я подошла к оконному проему с опаской.

— Не бойся, — подбодрил меня друг, наблюдая за моими движениями, — я специально сделал купол безопасным изнутри.

Я поднесла палец к той части невидимого экрана, которая заменяла стекло, щелкнула по ней ногтем, и раздался мелодичный звон, подобный тому, что возникает, когда ударяют по хрустальному бокалу.

— Это защита на тот случай, если вдруг станет холодно, — пояснил Этьен.

— А ты разве озяб? — удивилась я, хотя тонкая и мокрая хлопчатая сорочка гитариста ни у кого бы не вызвала подобного вопроса.

— Нет. Еще ни разу у меня не получалось замерзнуть, — признался Этьен, улыбнувшись, — но, говоря о холоде, я имел в виду тебя.

— Благодарю, но на этот случай у меня имеется спальник. Даже два. Ой!.. — я замерла, так и не успев докончить фразы, увидев следующее.

За оком показался знакомый треугольный силуэт ласточки, который начал стремительно расти и увеличиваться в размерах.

— Этьен, — воскликнула я испуганно, — скорей убери…

Но было уже поздно. Ласточка на полной скорости ударилась о невидимую стену и упала вниз. Этьен молниеносно смахнул ладонью экран, и я кинулась смотреть: может быть, птица сейчас заложит вираж да поднимется?

— Бесполезно. Снаружи триста восемьдесят вольт, — тихо произнес Этьен, крепко сжав мои плечи. Меня всю трясло.

— Ласточки — такие заботливые матери… — вырвалось у меня. Я хотела продолжить: «…и поэтому они не имеют права умирать, ведь их дома всегда ждут птенцы», но от волнения так и не окончила фразы.

Однако Этьен меня понял.

— Ты думаешь, у нее остались голодные детки?

— Уверена. Знаешь, в каждой женщине с ребенком есть что-то от ласточки.

— Тонко подмечено, — согласился Этьен.

— Такие красивые планирующие птицы — эти мои любимые ласточки! И стрижи…

— Птицы-самолеты…

— Сходи наверх за своей гитарой, — решила я сменить тему, — и заодно захвати мой пакет с электроприборами. Он стоит у причальной мачты.

Этьен проворно помчался на крышу.

— Кстати, Конкордия, а почему ты упорно называешь громоотвод причальной мачтой? — зычно спросил меня гитарист, спускаясь по ступенькам вниз. — Ты все громоотводы так зовешь, или только один?

— Только один. Это причальная мачта для швартовки моего дирижабля, — объяснила я, — ну, типа, то же самое, что прикол — для корабля.

— Какого еще дирижабля? — воскликнул музыкант, от удивления споткнувшись и лишь благодаря высоким перилам не угодив в пролет.

— Как какого? Разумеется, моего будущего, — беспечно ответила я.

— И на какие шиши ты собираешься его покупать? — недоверчиво проговорил Этьен. — Ты что, миллионерша? Или думаешь угнать?

— Я построю его сама, — уклончиво и в то же время упрямо сказала я, — когда-нибудь.

— Но каким образом, из чего?

— Из материалов, собранных в личном ангаре моего отца, в Нидерландах — если, конечно, там что-нибудь уцелело. Еще у меня есть кое-какие заначки из запчастей, разбросанных по всему миру после катаклизмов.

— Ох, ну и фантазерка же ты, Конкордия! — со снисходительной насмешкой, точно заботливый опекун, сказал Этьен, ставя гитару в угол и садясь на сваленные у стены доски, — в твои-то годы быть таким ребенком…

В душе я сильно надулась на него за эти слова. Чья бы корова мычала! Кто бы говорил о фантазии, когда я только тем и занимаюсь, что стараюсь помочь ему реализовать его самые нелепые проекты. Глория — вот что есть чистой воды вымысел!

Я молча вытащила из чехла спальный мешок и принялась застилать доски. Этьен послушно посторонился, дабы мне не мешать, встал, а потом, догадавшись, расчехлил второй спальник. И тут его взгляд упал на лежащую между складок одеяла стопку тетрадей и альбомов.

— Ого! Это уже что-то. Создадим атмосферу творческого досуга, — весело проговорил Принц Грозы и пустил электрический разряд из ладони вверх.

Над нашими головами, повис шар дневного света, сияющий, точно комнатная портативная луна.

— А с улицы освещения не заметят, а то уже темнеет? — испугалась я.

— Нет. Слушай, а что у тебя тут за писанина в спальнике упрятана?

— Это стихи, а это рисунки: вид сверху. Панорама строек века с высоты шестнадцати этажей. Да плюс уличные подростковые граффити — наскальные исповеди. Один старичок надоумил сделать зарисовки. А вот это мой личный дневник — туда нельзя. Впрочем, если хочешь, почитай, там про тебя ничего плохого нет, — шутя, сказала я, — ну а здесь фотографии.

Я уселась рядом с другом, дабы показать ему снимки и рассказать, кто из нашей семьи на каком фото изображен, но музыкант уже схватил общую тетрадь и стал читать вслух:

— Урбанистический блюз

Всюду плиты, плиты, плиты,

Пыль и тени, пыль и тени,

Слой асфальтовых бисквитов

Обжигающая темень,

Слой асфальтовых бисквитов

Пожирающая темень…

От подвала и до выси,

От мансарды и до сваи,

Где отчаянные крысы

Отбиваются от стаи,

Где оскаленные крысы

Отбиваются от стаи…

Вкус цемента, пот бетона,

Кровью труб глаза залиты.

Жизнь — лишь небо вне закона,

Остальное — плиты, плиты…

Жизнь — лишь небо вне закона,

После смерти — плиты, плиты…

Всюду плиты, всюду плиты…

Стройка века, ипотека…

От Москвы до Сумгаита,

От Кейптауна до Кито,

От надира до зенита —

Все для счастья человека,

Все для блага человека…

— Да-а-а, — произнес Этьен с нескрываемым восхищением, — мне следует обязательно почитать на досуге всю тетрадь целиком, — но именно этот блюз хотелось бы услышать прямо сейчас, — друг указал рукой на раскрытую страницу, — и, разумеется, с той музыкальной темой, которую ты вложила в данный текст. Очень гармоничная композиция получилась!

— Откуда ты можешь знать про мою музыку? — опешила я.

— Про музыку я знаю все, — поучительно заметил Этьен, — причем, про любую. Но твоя особенная, Конкордия. Когда я гляжу на тебя и читаю твои стихи, то одновременно слышу мотив и вижу, как ты поешь. Может, исполнишь? — И мужчина протянул мне гитару.

— Да что ты, — испугалась я и покраснела, — я же не умею соляки на грифе лабать, как ты! У меня примитивный дворовый перебор, да и простенький голосок.

Этьен пожал плечами и принялся сам, мыча себе под нос, наигрывать мою вещь так непринужденно, словно исполнял ее уже сотни раз. И у него получалась та самая мелодия, что явилась ко мне однажды на закате, под шум крупных дождливых капель на фоне умытого алеющего горизонта и асфальта, пахнущего петрикором. Этьену удалось так красиво чередовать квадраты с интермеццо, что теперь это был уже действительно блюз, и мне не верилось, будто написала его я. Вдруг он перелистнул страницу и, перейдя к следующей теме, задекламировал в стиле хип-хоп, отстукивая бит по деке:

Мы хотим глядеть в небо синее —

Нас пугает черный цвет,

Нас пугает смерть от бессилия

И от дыма сигарет,

Мы хотим дышать просто инеем,

А не смолью и трубой,

Чтоб фиалки пахли не шинами,

А росою голубой.

Чтоб моря дышали, усталые,

Медленным живым теплом,

Звездами морскими, кораллами,

Мы без свежести умрем…

Это был уже другой текст, к которому я никак не могла подобрать напев. Но Этьен свел оба произведения в одно рэпкоровское каприччо, и получилось куда лучше задуманного. От радости я захлопала в ладоши.

Выдохнув последнюю ноту, Этьен отложил гитару, затем тетрадку, и внимательно посмотрел на меня так, словно увидел впервые. Он сыграл мою композицию настолько интимно, словно вывернул наизнанку всю мою душу, и теперь я стояла под его взглядом, как под рентгеновским лучом, голая, а он все продолжал медленно сканировать и изучать меня.

— Так, а фотографии где? — тихо спросил Этьен.

— Я решила, что старые снимки тебе не интересны, и убрала их с глаз.

— Отнюдь. Покажи, пожалуйста.

Фраза была им произнесена предельно вежливо, но именно в этом и чувствовалась скрытая требовательность.

— Ладно, смотри уж, — ворчливым тоном сказала я, — я пока сбегаю в ларек за снедью на ужин и завтрак. Есть-то ты хоть умеешь?

— Да, — хихикнул друг.

— Вот и хорошо. Я предпочитаю минералку, вяленые фрукты, хлебцы, буженину, копченую рыбу и кофе. А ты что?

— Да давай то же самое, — махнул рукой Этьен, — я ведь пока еще не знаю, что это за зверь такой — еда.

— Скоро узнаешь. Кстати, спиртное тебе в течение суток противопоказано. Иначе ты превратишься в говорящий молотов коктейль.

— Что ж, в принципе, догадаться не трудно, — снисходительно улыбнулся Этьен и развел руками, — а, впрочем, я его не так уж и приветствую.

— Учти, завтра солнечная погода. Тебе — рано вставать. Мы должны… Точнее, ты должен с моею помощью, — поправилась я, — разыскать Глорию до прилета моего мужа Эрика из командировки. Потому что потом мне уже трудно будет на длительное время вырваться из дому, дабы помочь тебе.