Воры вне закона

Нелли Копейкина

В этом романе раскрыто множество людских пороков: зависливость, подлость, плутовство, коварство, лживость, стервозность, подхалимство, глупость, жадность и особо выделено воровство.Воровство показано в разных вариациях: мелкое хищение, воровство в крупных размерах, кража имущества, кража интеллектуальной собственности.На фоне моральной нечистоплотности отдельных персонажей порядочность других героев романа выглядит уязвимой, беззащитной, но в действительности она оказывается всепобеждающей.

© Нелли Копейкина, 2023

ISBN 978-5-0059-4041-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Заведующий отделом смотрел на вошедшую в кабинет Елизавету и думал «Хорошенькая. И талантлива. Могла бы далеко пойти…».

— Садитесь, Елизавета Петровна, — сказал он девушке, указывая на ближний к своему столу стул. В голосе его не было красок, потому приглашение прозвучало неприветливо, и мужчина постарался исправить это, уже с нотками добродушия в голосе он тут же добавил:

— Рад видеть Вас.

— Здравствуйте, Александр Германович, — сказала Елизавета, проходя к указанному ей стулу. Заведующий отделом не ответил на приветствие, считая, что уже поприветствовал сотрудницу, а сразу задал вопрос:

— Ну, как Ваши дела? Как продвигается работа?

— Всё хорошо. Думаю, к концу месяца я смогу представить полный отчёт. Опыты подтвердили мою гипотезу…

«Нет, милочка, не твою, а пустышки Марианны Юценко» — с горечью подумал заведующий отделом.

Елизавета, используя научную терминологию, рассказала заведующему отделением о результатах своей научной работы. «Да, это прорыв в науке», — думал Александр Германович, слушая девушку, — «Жалко, всё скоро похерится. Ну как эта девчонка без связей, без денег, без поддержки сможет противостоять этим».

По окончании рассказа девушки заведующий отделением встал, жестом останавливая Елизавету, тоже сделавшую попытку встать, и медленно зашагал вдоль стены, находящейся с противоположной стороны стола, за которым она сидела. Одной рукой Александр Германович придерживал свой подбородок, что свидетельствовало о том, что сейчас он захвачен какими-то размышлениями. Лиза понимала это и терпеливо ждала.

«Помешать Елизавете завершить работу, но вряд ли кто без самой Елизаветы сумеет завершить её, уж пустышка Юценко точно не сумеет. Платонову нельзя доверять, да вряд ли и он потянет. Самому браться… Да ну их, вдруг что-то пойдёт не так… спасибо не скажут, дай Бог в кресле-то усидеть бы. Придётся дать ей завершить работу. А ведь скоро, говорит, завершит — к концу месяца. Можно будет потянуть с созывом комиссии, но лучше было бы, чтоб вообще нигде не звучало имя Чижовой. Лучше сразу Юценко. Как это сделать? Подкупить девчонку, запугать, отнять как-то её работу, а как? Да пусть думает сам (это о директоре). Упаси Бог, ещё с криминалом каким-нибудь связаться… Вот тоже, придумал послать вместо Чижовой за границу свою дочь, ну что, что она там сумеет?!. Она же — полная дура! Что ему нужно? Денег у него полно, ему нужна слава, вот мол, какая у меня дочура, не вышла лицом, так вышла умом. Хотя для него она — первая красавица. Тьфу, пусть творят, что хотят, главное, мне бы как-то остаться чистым».

Заведующий отделом в течение двух минут походил вдоль длинного стола несколько раз туда и назад, наконец, остановился возле своего стола и, не садясь в кресло, обратился к девушке:

— Что ж, Чижова… Елизавета Петровна, хорошо. Заканчивайте свою работу. Вы — молодец! Идите.

***

Платонов Валерий Сергеевич был завистлив. В детстве он завидовал своим приятелям, друзьям, а особенно однокласснику Саше, который хорошо учился, был физически развит, был симпатичен, а главное, был заводилой, негласным лидером в классе. Сам Валерий тоже был и симпатичен, и физически развит, и учился хорошо, был почти отличником, но для получения хороших отметок ему приходилось прикладывать усилия, а Саша всё схватывал на лету, он, казалось, даже никогда не учил уроков, всё происходило как по волшебству. Валерий почти всегда умел искусно скрывать свою зависть, ну, разве что в самом раннем детстве он несколько раз оплошался, выказывая свои чувства, но уже к трём годам он умел не только скрывать зависть, а умел даже играть выгодные по ситуации чувства, к примеру, доброжелательность, радушие. Это умение очень кстати пригодилось ему сейчас, когда на кону стояла его дальнейшая судьба.

Сейчас Платонов играл высокое чувство — любовь. «Любить» надо было свою бывшую сокурсницу, а ныне уже аспирантку и дочь директора Марианну Максимовну Юценко. Сейчас от того, насколько он хорошо сыграет эту любовь, зависело, дадут ему грант или нет, пошлют его на стажировку в Германию или нет. Выделено на стажировку два места и предоставлялось два гранта на научные разработки. На одно место директор посылает свою дочь, а вот кому достанется второе место: аспирантке Чижовой или ему, оставалось вопросом. Все в окружении, да и он сначала, думали, что место одно, и все считали, что ехать должна Чижова. Она и сама уже настраивалась на поездку. Но, оказалось, мест было два, это Валерий узнал с месяц назад от Марианны, но под строжайшим запретом говорить о том кому-либо.

***

«Хорошо бы поехать с Чижовой, она и красива, и всегда можно надеяться на её поддержку» — думал Валерий, широко шагая по тротуару, — «не зря же я влюбил её в себя, два года изображая любовь к ней. Хотя, с Лизой действительно хорошо. Я женился бы на ней. Но, Максим Дмитриевич вчера ясно сказал, что один грант будет предоставлен Марианне, а второй — наиболее достойному. Конечно, папаша желает со своей дочкой послать меня, наверное, в перспективе мечтает поженить нас. Ну а потом, со временем, наверное, мечтает передать мне своё кресло. Он же не случайно схохмил „Я хотел бы, чтоб когда-то моё кресло занял умный зад“. Конечно, он намекал, что это может быть и мой зад», — думал Валерий.

В воображении его всплыла картина вчерашнего застолья: овальный стол, крытый белой холщовой скатертью, на нём — изящная белая старинная посуда, украшенная золотыми каёмками, идеально чистая сверкающая посуда из гранёного хрусталя для вина, блестящие столовые приборы. На столе три салата в сервизных салатницах, плетёная белая корзинка с нарезанным хлебом. За столом с торца сидит Максим Дмитриевич, по правую руку от него — Нелли Арнольдовна, жена Максима Дмитриевича, и мать хозяина, Степанида Степановна, сухонькая неопрятная старушка лет восьмидесяти. По левую руку, то есть с другой стороны стола — не к месту расфуфыренная Марианна и он, Валерий, гость. Хозяин важен: все жесты чуть замедленны, разговор — тягуч. Хозяйка излишне возбуждена: несколько раз некстати заговаривала то о погоде, то о телевизионном шоу, то о винах, несколько навязчиво потчевала гостя. Старушка, кажется, была голодна: не дожидаясь, когда всем будет наложена еда и будет разлито вино, она неестественно быстро уплела наложенную ей Нелли Арнольдовной порцию салата и, пристав со стула, нависла над столом, накладывая себе ещё. Причём сама себе она наложила салату втрое больше съеденного, сразу из всех трёх салатниц, на что отреагировал Максим Дмитриевич весёлым замечанием «Маме девятый десяток, но у неё, слава Богу, отменный аппетит». «Сейчас принесут горячее» — виновато заметила Нелли Арнольдовна, увидев почти опустошённые свекровью салатницы. Вино Степанида Степановна пила как компот или квас, делая большие глотки и даже чуть причмокивая. Уже почти доедая горячее блюдо, она неожиданно приступила к расспросам Валерия. Ей хотелось знать, кто его родители, есть ли у него братья-сёстры, откуда он родом, серьёзно ли у него с «нашей Марианночкой», как он относится к алкоголю, к спорту, к компьютерным играм. Максим Дмитриевич, как бы делая замечание матери, подсказал ей ещё тему: «Мама, ты замучила Валеру вопросами, ещё о науке его спроси!» «А что, я и спрошу!», — тряхнув головой, отозвалась женщина и стала засыпать гостя новыми вопросами. Нравится ли ему заниматься биоинженерией? А что это и зачем, что даст человечеству? Кем он видит себя в перспективе. Валерий понимал, что этот «допрос» срежиссирован Максимом Дмитриевичем, а потому, не прерывая его, учтиво, даже местами театрально красиво отвечал на все вопросы женщины.

«Кажется, этот тест я прошёл», — думал Валерий о вчерашнем застолье в семье Юценко. — «Мамаша прямо видит во мне зятя, Марианнка готова хоть сейчас тащить меня в ЗАГС, ну и папаша, похоже, не против. Как он сказал?» В памяти Валерия возникла сцена: вот Максим Дмитриевич пригласил гостя выйти в лоджию «пока женщины приберут со стола». Лоджия у Юценко — целая комната! Уселись в кресла. Оба — не курящие. Сидят, смотрят друг на друга. Заговорил Валерий, стал хвалить лоджию и всю квартиру в целом. Ректор выслушал Валерия снисходительно и добавил: «Значит, тебе нравится моя квартира? Пойдём, покажу одну фишку». Максим Дмитриевич вывел Валерия в небольшое безоконное помещение, из которого лестница вела куда-то наверх. Поднявшись по ней, мужчины оказались на крыше, где достаточно большой участок был огорожен металлическим заборчиком. Здесь почти посередине стоял стол из пластика, стилизованного под дерево, окружённый стульями из того же материала, и прижатый к выступу стены надувной диван. По четырём углам заборчика стояли массивные кадки с деревцами. «Здесь мы любим посидеть тёплыми летними вечерами. Отсюда видна даже набережная. И ведь вот это всё надо будет кому-то оставить». Пауза в две-три минуты… Снова заговорил. «Марианна у нас одна. Ты, я вижу, парень толковый. Хорошо бы вам с Марианной вместе съездить в Германию, поработать там вместе, попривыкнуть друг к другу, узнать друг друга получше. Марианна-то она, не очень-то к наукам, ей обязательно нужна поддержка. Конечно, если с ней поедет Чижова, та поможет, но сам понимаешь…» Опять пауза минуты на две. «Мне не хочется разлучать вас, вижу, ты прикипел к ней, и она, к тебе не холодна». Умолк. Валерий, посмеявшийся в душе на слова «Ты прикипел к ней», понял, что пора ему держать слово. «Максим Дмитриевич», — осторожно заговорил он, — «я понимаю, Чижова… её работа значимее моей, конечно, если Вы пошлёте Елизавету, я пойму. А мы с Марианной, думаю, получим возможность лучше проверить свои чувства». Валерий сразу почувствовал, что Максиму Дмитриевичу не понравилось услышанное. По лицу директора мельком пробежал злой оскал. «Как у вас всё просто… А ты знаком с работой Чижовой?» — невпопад, как показалось Валерию, задал вопрос директор. «Ну, в общих чертах…» «Тебе надо в эти дни как можно лучше узнать всё по её работе. Понял?». Пристальный взгляд в глаза Валерия. «Простите, нет, не совсем…» «Тебе нравится Марианна?» «Да, очень!», — поспешил соврать Валерий и, пользуясь случаем, выложил свой козырь: «Я люблю Вашу дочь, Максим Дмитриевич, и хотел бы просить у Вас её руки, но… Вот хотел посоветоваться… Раз она уезжает, может, мне повременить с этим. Дождаться её возвращения?» «Хм… А Марианне ты говорил про свои чувства?» «Нет ещё». «Ну вот, ты сначала всё с ней реши». «А по работе Чижовой что?» «Сначала разберитесь с Марианной. Но не тяни. А по работе Чижовой, я же сказал, вникни в неё поглубже».

***

«С Марианнкой я всё решу, как скажу, так и будет, эта дура „прикипела ко мне“. Главное, папаша, кажется, не возражает!», — думал Валерий, входя в автобус. «А вот как быть с Лизой? Как я ей объясню, что выбрал в жёны другую, не её? Да, собственно, просто, разлюбил, полюбил другую. Почему Максим Дмитриевич спросил о её работе? Похоже, старик что-то задумал… Но послать со своей дочуркой он, похоже, желает меня. И хочет, чтоб я помогал ей. А чем помочь-то? Там же всё на нуле, там и речи нет о науке. Ну, допустим, я мог бы составить монографию, написать за неё несколько статеек, а о чём писать-то?» В раздумьях Валерий чуть не проехал свою остановку. Неожиданно за спиной он услышал голос Елизаветы:

— Привет! Ты что, едешь дальше? Лиза приветливо улыбалась ему. Валерий тут же вскочил с места и последовал за девушкой к выходу.

— О чём ты так задумался? Прошёл мимо меня, не замечая.

— Действительно задумался. Прости, правда, не видел. А задумался так…, о своём. Скажи, а зачем тебя вызывал завотделом?

— А ты откуда знаешь?

— Ну, я заглядывал к тебе, сказали, тебя Александр Германович вызвал.

— Знаешь, я и сама не поняла, зачем. Выслушал меня о моей работе, похвалил и всё.

— Наверное, хочет отправить тебя в Германию.

— Не знаю, ничего не сказал.

— Ну а кому ехать, как не тебе? Твоя работа круче моей, это прорыв в науке, а что я? Я думал, что что-то сумею, матери наобещал…, — сочинял на ходу Валерий.

— Что наобещал?

— Стать хорошим учёным. Я сдури даже как-то ей сказал «Вот увидишь, мне ещё дадут грант и вызовут за границу!» Как же я был наивен. А теперь, как я… Сам виноват, нахвастался.

— Да, это, пожалуй, ты зря. Вот уж не думала, Валера, что ты такой хвастунишка! — игриво ответила Елизавета, легко вбегая по лестнице на крыльцо института. «Не прошиблась», — подумал Валерий. — «Надо будет действовать дальше». Девушке же, догоняя её на лестнице, он ответил:

— Ты права. Я оказался просто большим хвастунишкой. Когда ещё выпадет шанс получить грант и поехать заграницу? Скорее всего, никогда. Мне же уже почти тридцать лет, а я всё топчусь в этом институте. Когда ты со славой вернёшься из-за границы, я всё ещё буду топтаться у своих пробирок.

***

Через три дня Елизавета и Валерий снова встретились в автобусе. На этот раз Валерий сразу заметил девушку и, подойдя к ней, сделал ей комплимент. Елизавета действительно выглядела очень хорошо, и настроение у неё было приподнятое. Сегодня было солнечно, на деревьях начали набухать почки. В такие дни Елизавета всегда чувствовала какой-то внутренний подъём, да и работа была почти завершена, единственно, ей казалось, что от неё стал отстраняться Валерий, но этому она находила объяснение — его и её занятость, а потому это не огорчало её. Увидев друга, девушка была очень обрадована, но, услышав его, почувствовала, что Валерий не испытывал радости встречи, он был чем-то сильно озабочен. Сделанный им комплимент прозвучал дежурно, без искренности, и на лице был какой-то оттенок печали.

— Валера, а ты чего же такой грустный? — поинтересовалась Елизавета.

— А чему мне радоваться-то? Ты скоро уедешь… А я, так и буду тут прозябать.

— Ну, во-первых, ещё не факт, что поеду я, мне ещё никто не сказал этого. А во-вторых, что значит, прозябать? Мы, по-твоему, тут все прозябаем? У нас, конечно, не парижский институт Пастера, но и у нас замечательная лаборатория… Валерий ждал, что Елизавета посетует о том, что по слухам собираются послать на стажировку не её, а Марианну, он специально вчера пустил слух о том в надежде, что слух дойдёт до Чижовой, но девушка повела разговор в другую сторону.

— Да нет, нет, ты не поняла, — перебил Елизавету Валерий. — Я имел в виду, буду без тебя прозябать. Плохо мне без тебя… Я как подумаю, что тебя не будет рядом… Всё прямо валится из рук, мысли все разлетаются…

— Валера, ты сегодня очень пессимистично настроен. Какая муха тебя укусила? — спросила девушка, снимая пальто. Принимая его, Валерий ответил:

— Муха безысходности.

— Валерий Сергеевич, ну-ка, соберитесь! — шутливо-приказным тоном обратилась Елизавета к Валерию, сдавшему в гардероб одежду. — У Вас сегодня сложный день! Ваш грибок, — Елизавета произнесла научное название сложного недавно открытого грибка, — пророс. Вам предстоит рассчитать периодичность деления клетки…

Девушка часто подсказывала Валерию, что ему следует делать в его работе далее: это были вот такие полушутливые разговоры или якобы вскользь обронённые фразы, или просто дружеские советы.

«А ведь дело говорит», — подумал Валерий. — «Я тогда смогу сопоставить этот период с…» Мужчина был рад подсказке, но виду не подал, а ровно ответил:

— Да, я сегодня планирую это сделать и сопоставить периодичность деления с периодом размножения… — Валерий назвал давно известный антигрибковый вирус. — Но, Лиза, я же теряю тебя! — почти воскликнул Валерий, так, что был услышан гардеробщиком и стоящими поодаль людьми.

— Почему? — спросила Елизавета, чуть приостановившись.

— Ты уедешь и забудешь меня. А потом, я же без тебя — никто. Ну что я могу без тебя? Ты — мой вдохновитель!

Валерий понимал, что Елизавета не просто вдохновитель, она «тянет» его работу, но признаваться ей в этом, да ещё прилюдно, он не желал.

— Господи, тебя, Валер, действительно, цапнула муха безысходности. Хочешь, давай сегодня сходим куда-нибудь.

— Нет, нет! Сегодня я вечером… буду ждать звонка мамы. Она прихворнула… Я… Ну, в общем, прости, не могу.

— Да нет, нет, я, признаюсь, и сама не очень-то могу. Александр Германович просил передать ему на рассмотрение мои наработки. Мне надо всё привести в порядок, всё дооформить.

***

Таких подходов к Елизавете у Валерия было несколько. Он уверял девушку в том, что без неё ему будет свет не мил, и дважды подводил разговор к тому, что директор желает послать свою дочь, но, наверное, Марианна сможет поехать только при согласии её, Елизаветы, уступить своё место дочери директора. Причём первый раз это звучало как утешение: мол, не беспокойся, без твоего согласия уступить место Марианне вряд ли её пошлют, ведь у тебя самая значимая работа. А во второй раз это было предложением, мол, может тебе остаться, уступив место Марианне. Ну что тебе эта Германия? Ты и тут без гранта сможешь вести свои изыскания. Максим Дмитриевич в знак благодарности, что ты уступила место его дочери, во всём поддержит тебя.

***

Подойдя к Елизавете сзади, и обняв её левой рукой за талию, правой рукой Валерий преподнёс ей букет из жёлто-синих цветов.

— Мне? — почему-то удивилась Елизавета, без особого энтузиазма принимая цветы.

— Конечно, тебе! — весело заявил Валерий и добавил, — лучшей девушке в нашем институте!

«Пожалуй, так оно и есть, Лиза — лучшая», — подумал он и тяжело вздохнул.

— Что так горько вздыхаешь? — спросила Елизавета, направляясь в сторону подоконника, на котором стояла ваза.

— Будто не знаешь… — упрекнул Валерий.

— Не знаю. Что-то с матерью? — чуть взволнованно спросила девушка.

— Да нет, с мамой всё в порядке, слава Богу. А вот ты…

— Что я? — остановив свои действия и повернувшись в мужчине, спросила Елизавета.

— Нет, нет, не волнуйся! Ты делаешь всё правильно.

— Я не понимаю, о чём ты, Валер?

Лаборантка Лена, присутствующая при этом разговоре, встала из-за своего рабочего места, подошла к Елизавете, выхватила у неё из рук вазу и со словами «Пойду, налью воды» вышла.

— Да, ладно, всё ты понимаешь… Но не будем об этом. Я пришёл пригласить тебя сегодня в театр. Пойдёшь?

— Спасибо, пойду! — неожиданно для Валерия ответила Елизавета.

— Тогда не задерживайся, я буду ждать тебя в вестибюле в 18—00. Давай твой номерок, я получу твоё пальто.

— Валера, — строго заговорила Елизавета, — так я не поняла, в чём ты упрекаешь меня? Ты сказал «Всё ты понимаешь», а что? Я обидела тебя чем-то?

— Ну что ты, Лизуня, — так Валерий назвал Елизавету впервые, — как ты можешь меня обидеть? Я о другом… О твоём отъезде.

— О боже! Валера, мне ещё никто не предложил никуда ехать, ещё даже комиссия не назначена по рассмотрению моей работы, а вы все меня уже выпроваживаете!

— Ну а кому, кому, как не тебе ехать? Ты у нас — самый перспективный учёный!

— Ну, а если поеду, что в том плохого?

— Я не хочу разлучаться с тобой, — начал враньё Валерий, используя все свои артистические способности. — Я уже столько наговорил о тебе маме, хотел познакомить вас… — продолжал врать мужчина. — Если ты откажешься от поездки, нам не надо будет разлучаться. Я… — Валерий сделал вид, что очень взволнован, что не находит слов, чтоб выразиться. Хотя тут он не лгал, ему действительно было трудно подобрать слова для новой лжи. Говорить девушке, что не мыслит жизни без неё, ему казалось уж совсем некрасивым, ведь скоро он надеется связать свою судьбу с другой, пожалуй, достаточно и намёков. Что такое намёки? Да так, — пустяк. Он же не обещает жениться на ней, ну, подумаешь, обещал познакомить с мамой… А говоря, что не хочет разлучаться, он говорил правду, понимая, что без поддержки, а точнее сказать, без руководства Елизаветы, в чём Валерий не желал признаться себе, ему будет трудно, да тем более в Германии. Но надо сделать так, как просил Максим Дмитриевич: надо, чтоб Елизавета отказалась от поездки сама, тогда освободится место для него.

***

Спектакль обоим, и Елизавете, и Валерию, казался скучным. Оба с нетерпением ждали его окончания. По сюжету один из героев спектакля всем угождал, постоянно изворачивался. «Вот и мне так придётся…», — с горечью думал Валерий о своём будущем. «Может, отказаться от всего? Сдались мне эти директорская квартира и директорское кресло, да и будут ли они когда моими? Но вот в Германию я съездил бы. И грант — это же престижно… Это мировой масштаб. Может, удастся даже зацепиться там… А на Марианнке мне можно и не жениться, хотя, поддержка её папаши не будет лишней. Да и жениться-то уже пора, мать стала сетовать, что не дождётся, наверное, своих внуков. Марианнка — ни уродина, ни пьяница, ни дура набитая, хотя, тут как посмотреть, ну да ведь так даже лучше. Лизка всегда бы…» Эту мысль Валерий оборвал, он не хотел даже себе признаваться в том, что Елизавета всегда будет выше его в чём-то.

Мысли Елизаветы тоже не были полностью прикованы к спектаклю. Из ума не выходило то, что Валерий расстроен возможным её отъездом. «Хотел познакомить с мамой… Значит, имеет серьёзные намерения. Думаю, моим родителям он тоже понравится». Потом мысли перенеслись в маленький городок, где жили её родные. Девушка представила своих родителей, брата Василия, подумала о том, что он, скоро освободившись от учёбы после окончания второго курса, хотел приехать навестить её. Хорошо бы встретиться с ним до отъезда, ведь ей, возможно, придётся уехать. Потом мысли перенеслись в институт: что-то до сих пор никто из руководства не заговорил с ней, да, кажется, и ни с кем, о гранте, о поездке в Германию, хотя все в институте знали о том, что кто-то от института поедет. Невзирая на то, что Елизавета думала и о своём, спектакль не прошёл мимо её, всё она узрела, ухватила, единственно, она почти не сопереживала героям, да там и сопереживать-то было особо некому. А Валерий совершенно потерял нить сюжета постановки, это выяснилось сразу, как только девушка по дороге из театра заговорила о спектакле. Но Валерия это ничуть не смутило, он честно признался, что всё время был в своих мыслях, а вот на вопрос девушки, о чём же он думал, ответил ложью — «Думал о нас с тобой». И, ухватившись за эту удачно выскочившую ложь, попросил:

— Лиз, а может, ты не поедешь, а?

— Валер, да мне ещё никто ничего не предлагал.

— А если предложат? Лиза ответила молчанием.

— Откажись, пожалуйста.

— Валер, это же всего на два года…

— Нет, ты не понимаешь! — с нотками трагизма и отчаяния в голосе почти воскликнул Валерий. Причём, трагизм и отчаяние не были наигранными, бесперспективному учёному надо было для самоутверждения получить грант и выехать в эту «чёртову», как он её мысленно именовал, Германию. А, по словам директора, возможно это было только при условии, что от поездки откажется Елизавета.

***

Марианна, узнавшая, что Валерий ходил с Елизаветой в театр, встретила его упрёками:

— Что я узнаю от Валентины Николаевны! Оказывается, ты шастаешь по театрам со своей… Лизой.

— Ну, какая же она моя? Марианна, а ты что, ревнуешь? — натягивая в голос нотки весёлости, в действительности очень раздражаясь (не хватало ещё теперь и перед этой отчитываться), ответил вопросом Валерий.

— Конечно, ревную! Разве не со мной ты должен ходить в театры? «И этой я чего-то должен», — злясь и на женщину, и на себя, подумал Валерий, а вслух с соответствующей гримасой красиво соврал:

— С тобой я лучше бы занялся чем-нибудь более интересным. А в театр я ходил с Чижовой в наших с тобой интересах.

— Ну-ка, ну-ка!

— Мне важно сейчас уговорить её отказаться от поездки в Германию.

— И что? Уговорил? — с нотками ехидства в голосе спросила Марианна.

— Ты зря так, дорогая. Я действую по поручению Максима Дмитриевича.

— Аааа, так бы и сказал! А то я, как дура, ревную тут.

— Ревнуешь? — опять с наигранной весёлостью переспросил Валерий. — Значит, любишь!

— А ты сомневался?

— Ну, как тебе сказать… Сегодня у тебя будет шанс доказать мне это…

***

По настоятельному предложению Максима Дмитриевича сразу же после подачи заявления в ЗАГС Валерий с Марианной стали жить вместе в загородном доме Юценко. Собственно, и подача заявления в ЗАГС была инициирована Максимом Дмитриевичем. Сам Валерий, возможно, ещё подумал бы, что-то его смущало, внутренний голос немного роптал, но, убеждённый директором в том, что женатому на Марианне ему легче будет выехать с ней в Германию, он сделал дочери директора предложение выйти за него замуж, на которое та тут же согласилась. Всё это — и женитьба, и совместная жизнь молодых были этапами плана Максима Дмитриевича. Совместные фотографии Марианны и Валерия, незаметно сделанные нанятым им фотографом, в том числе и при подаче заявления в ЗАГС, — тоже входили в этот план. Целью плана было сделать имя своей дочери в научной среде и выдать её замуж. Конечно, в мужья своей Марианне Максим Дмитриевич желал бы кого-то состоятельного, но «на безрыбье и рак — рыба», потому остановил свой выбор на нищем, зато, как казалось ему, покладистом, любящем его дочь Валерии. Понимая, что Марианна бездарна и вряд ли когда внесёт свой вклад в науку, Максим Дмитриевич решил прибегнуть к старому, проверенному веками методу — воровству, тем более, что в стенах возглавляемого им института сотрудница Чижова шла к открытию революционной силы. Наведя справки о Елизавете Чижовой, Максим Дмитриевич убедился, что встать на её защиту вряд ли кто сумеет: родственники её — простые интеллигенты, далёкие от властных структур, друзей — влиятельных лиц у неё тоже нет. В институте никто против него не пойдёт. Так что, всё складывалось, по разумению Максима Дмитриевича, как нельзя лучше.

***

Александр Германович, зная, что поступает подло, чувствовал себя неловко, тем не менее, виду он старался не подавать, и это ему почти удавалось. Он приветливо пригласил Елизавету сесть напротив себя и мягко, даже чуть распевно, заговорил:

— Елизавета Петровна, Вы всегда выглядите замечательно, но весна, похоже, действует на Вас как-то по-особенному.

— Не могу не согласиться с этим. Думаю, на всех она действует по-особенному.

— Ну, не скажите… Действие весны на меня в годы моей молодости и сейчас очень разнится. Сейчас я просто…

Заведующий отделом, чуть поговорив о весне, о её действии на себя в разные годы, перешёл к разговору, для которого была приглашена Елизавета.

— Вы, должно быть, знаете, что выделен грант на научную работу… Девушка, ожидая продолжения, никак не отреагировала на слова декана, и он был вынужден продолжить:

— Причём, получивший грант должен будет поехать в Германию. Разумеется, по логике получить грант должен самый перспективный учёный. По моей оценке, это Вы, Елизавета Петровна. Но, как Вы понимаете, грант этот и место в Германии Максим Дмитриевич выбивал для Марианны. Вы знаете, она его дочь. А получить грант, это значит… — Тут Александр Германович, понимая, что говорит лишнее, пресёк сам себя и продолжил уже о другом. — Конечно, хотим мы того или нет, Максим Дмитриевич пошлёт в Германию свою дочь. Это не обсуждается! — декан смолк. Последние его слова прозвучали жёстко, а потому особо выделились на фоне его предыдущей тягучей речи. «С чем Максим Дмитриевич пошлёт свою дочь?» — подумала Елизавета. — «И зачем мне говорит это Александр Германович?», но продолжила молчать. Её молчание не понравилось заведующему отделом, и он, чуть раздражаясь, спросил:

— Ну, чего Вы молчите?

— Что Вы хотите услышать от меня?

Вместо ответа заведующий отделом стал сетовать:

— Вы же понимаете, что от меня ничего не зависит! Ровным счётом ничего! Последние слова заведующий отделом почти выкрикнул. Лицо его покраснело. Девушке стало жалко его.

— Не волнуйтесь Вы так, Александр Германович, — сказала она, — я ведь не рвусь… Заведующий отделом прервал девушку криком:

— Ну как не волноваться! — и тут же прервал себя и заговорил уже спокойно: — Ну и правильно, что не рвётесь: чужая страна, чужой менталитет, чужой язык. Вы ведь не знаете немецкий?

— Не скажу, что в совершенстве, но могу на нём общаться, — ответила Елизавета на немецком языке. Александр Германович тоже перешёл на немецкий язык:

— Вот как? — изумился он. — А я и не знал… Где ж Вы так обучились? Выезжали в Германию?

— Нет. У меня был хороший преподаватель — моя мама, — продолжая говорить по-немецки, ответила Елизавета.

— А Ваша мама немка?

— Нет. Она преподаватель языков.

— А я родился в Германии, мой отец был военным, — радуясь возможности отойти от щекотливой темы, на хорошем немецком языке сказал заведующий отделом и стал рассказывать о своём детстве, проведённом в Германии. Закончив рассказ о детстве, он перешёл на русский язык:

— Так значит, Вы готовы к тому, что пошлют в Германию не Вас, а Марианну?

— Простите, не совсем поняла вопрос. В чём должна выражаться моя готовность?

— Ну… Понимаете, институт сам решает, кого выдвинуть на получение гранта, тут нет указчиков, но… — заведующий отделом снова заговорил тягуче — было бы лучше, если бы Вы, Елизавета Петровна, написали отказную.

— Отказную? — переспросила Елизавета, дивясь и самой ситуации, и слову.

— Да… Ну, чтоб всё было формально обоснованно, обстоятельно — скажем так. Этот документ, разумеется, никуда не пойдёт, но пусть бы он был… Это скорее для успокоения совести Максима Дмитриевича.

— Как легко успокоить совесть человека, — ухмыльнулась девушка.

— Вам, молодежи, этого не понять, но мы, старшее поколение, привыкли к порядку…

— К порядку? Выдавать гранд лицу, далёкому от науки, это порядок? Заведующий отделом поморщился.

— Мы говорим о разном. Я имею в виду документацию.

— Я поняла, что вы имеете в виду. А когда будет назначена комиссия по моей работе? Вопрос о комиссии вырвался неожиданно даже для самой Елизаветы.

— Это вам надо обсудить с Максимом Дмитриевичем. Думаю, завтра он захочет встретиться с вами.

***

Но директор пожелал встретиться с Елизаветой в этот же день. «Надо действовать, пока она (о Елизавете) не одумалась, пока не посоветовалась там с кем-нибудь», — решил он.

— Елизавета Петровна, мне Александр Германович сообщил, что вы готовы написать отказную от гранта и поездки в Германию.

— Я получила сегодня от Александра Германовича такое предложение, но готовности его принять не выражала. «Вот стерва!» — подумал директор о Лизе и сказал:

— Да, но ему вы сказали, что не рвётесь ехать в Германию…

— Не рвусь. Но и не отказывалась, я ведь ещё и предложения такого не имела.

— Елизавета, — директор нарочно упустил отчество девушки с целью придать разговору более доверительный тон, — ты — так он тоже назвал девушку с той же целью — не подумай, что твоя работа… твои изыскания, твой труд пропадут. Я…, институт создаст все условия для дальнейшей твоей деятельности, я даже повышу твой оклад.

— Уважаемый Максим Дмитриевич, — с лёгкой едва уловимой ухмылкой заговорила Елизавета, — повторюсь, вы хотите, чтоб я отказалась от того, чего не имею. Вы же ещё не предлагали мне ничего, ещё даже не было комиссии по моей работе. Я думала, что сегодня вы как раз объявите дату.

— Ну а если бы, предположим, вы получили такое предложение, могли бы вы отказаться от него в пользу… ну, скажем, Валерия Сергеевича?

Елизавета, знавшая, что директор хочет послать в Германию свою дочь, была удивлена, услышав имя Валерия. Она подумала, что Максим Дмитриевич изворачивается, называя Валерия вместо Марианны, ей стало как-то неловко за директора.

— Александр Германович говорил, что вы хотите послать в Германию Марианну Максимовну, — заметила она осторожно.

— Да, Марианна едет. Но мне не хотелось бы отпускать её одну. Лучше было бы ей ехать с Валерием Сергеевичем — её женихом, а вернее сказать, даже мужем. Ведь через пару недель они поженятся, хотя это только формальность, они же уже живут вместе.

— Как Вы сказали, живут вместе?

— Да, вы не ослышались. Недели две назад они подали заявление в ЗАГС. Эти двое любят друг друга, вот уже больше года мы с женой наблюдаем их счастье. Моя супруга считает Валерия идеальной парой для нашей дочери. Они же ещё с институтской поры дружат, — говорил Максим Дмитриевич, с радостью наблюдая, как на его слова реагирует Чижова. — И кто бы мог подумать, их студенческая дружба переросла в любовь!

— Этого не может быть! — тихо, но внятно сказала чуть побледневшая Елизавета.

— Почему? — выказал наигранное добродушное удивление директор. — Мы вот с моей супругой тоже учились в одном университете…

— Я про… Валерия Сергеевича, он ничего не говорил мне… — прервала мужчину Елизавета.

— Ну, знаете, я не думаю, что Валерий Сергеевич должен был всем в институте рассказывать о своей любви. Мужчины в отличие от женщин не любят рассказывать о своих любовных делах.

— Да, но мне он говорил…, — девушка осеклась и через пару секунд продолжила. — Валерий Сергеевич не говорил, что собирается жениться, я не знала…

— Вы не верите мне? Так спросите у них самих. А, вот, кстати, посмотрите… Директор взял со стола свой телефон, чуть покопался в нём и стал показывать девушке фотографии, на которых были выглядевшие счастливыми Марианна и Валерий: вот они сидят в обнимку на веранде загородного дома Юценко, вот даже целуются где-то. Несколько фотографий было сделано на фоне здания ЗАГСа. На них опять были счастливо улыбающиеся Марианна и Валерий, а рядом с ними — Максим Дмитриевич и две женщины: одна — помоложе, другая — постарше.

— Это моя супруга, — указывая на ту, что помоложе, прокомментировал Максим Дмитриевич, — а это моя мама, — указал он на женщину в преклонном возрасте. Он хотел показать ещё несколько фотографий Лизе, но видя, что та уже смотрит куда-то в сторону, решил «Сработало» и отложил телефон. Эти фотографии без ведома Валерия и дочери были изготовлены фотографом по заказу Максима Дмитриевича специально для этого случая. Показ их Лизе был одним из этапов его коварного плана.

Не верить фотографиям Елизавета не могла, но и понять поведение Валерия тоже было невозможно. «Он лгал?» Этот вопрос ввёл девушку в стопор. Поняв это, и решив, что сейчас самое время атаковать, Максим Дмитриевич поспешно продолжил свою игру:

— Думаю, молодой паре лучше ехать вместе. Не стоит разлучать их. Конечно, я мечтал о том, чтоб с Марианной поехали именно вы, Елизавета Петровна. Зная вашу доброту, отзывчивость, я специально выбил эти два места — для Марианны и для вас. Я мечтал, что пошлю вас вдвоём, — выкладывал Максим Дмитриевич заготовленную им ложь, — вы всегда помогли бы Марианне Максимовне, но судьба распорядилась иначе.

— А разве места два? — отойдя от шока, спросила Елизавета?

— Да, два гранта и два места. Я ж выбивал их специально под вас с Марианной. Но Валерий Сергеевич уверил меня, что сможет быть Марианне Максимовне опорой во всём.

— Валерий Сергеевич знал, что два человека будут выдвигаться на грант? «Ну вот», — радовался директор, — «наконец-то, выходим на финишную прямую. Только бы сейчас всё провернуть как следует».

— Ну а как же?! Конечно, знал. Он же теперь в нашем доме — свой человек. С самого начала знал. «Какая сволочь!», — мысленно выругалась девушка в адрес Валерия, поняв, насколько подл человек, которого она любила. Ей стало плохо, в глазах чуть помутнело, но не надолго, вскоре всё вернулось в норму.

Видя тяжёлое состояние Елизаветы, Максим Дмитриевич продолжил всё в том же тоне:

— Думаю, вы, Елизавета Петровна, не будете противиться счастью Марианны и Валерия.

— Конечно, нет! Дай Бог им счастья! — искренне высказалась девушка.

— Вот и хорошо. Тогда подпишите это, — ректор подсунул под руки девушки планшет с прижатым листом.

— Что это? — вчитываясь в текст, спросила Елизавета.

— Это документ, подтверждающий, что вы не против того, чтоб в Германию ехали другие учёные, а не вы.

— Да зачем это?

— Это свидетельство того, что у вас нет претензий к институту. Ну, вы же не против того, чтоб поехали молодожёны? Слово «молодожёны» директором было применено специально, оно должно было произвести на девушку особое впечатление и «добить» её.

— Не против, — чуть упавшим голосом ответила Елизавета, беря в руку ручку. Директор тут же подскочил к ней, ловким движением из-под подписанного девушкой листа вытащил второй, но не на полный разворот, а только то место, где Елизавете должно было поставить подпись. Не дожидаясь вопроса девушки, он пояснил:

— Один экземпляр — вам, второй — мне. Вы уж простите, я такой формалист. Я, понимаете ли, подстраховываюсь, я должен знать, что совесть моя чиста.

Елизавета, цепившись мыслями за слово «совесть», быстро метнулись к совести Валерия и снова пришла в ужас «Какой мерзавец!». Ей хотелось скорее отстраниться от чужой грязи, спешно она поставила сою подпись и на втором листе. Директор тут же стянул со стола планшет с подписанными листами, верхний, тот, что был подписан первым, передал девушке, второй тут же вместе с планшетом сунул в ящик своего стола.

— Ну вот, — как-то очень весело почти выкрикнул он, — дело сделано! Вы же не беспокойтесь, Елизавета Петровна, мы тут Вам создадим не худшие условия для работы. Я даже постараюсь решить ваш жилищный вопрос. Вы же у нас живёте в общежитии? Думаю, к новому году мне удастся выбить вам отдельное жильё.

— Спасибо, буду рада. А что насчёт комиссии по моей работе?

— Это мы решим, решим, — как-то очень поспешно, как бы отмахиваясь от темы, ответил директор.

***

Где-то через месяц Елизавета снова обратилась к директору с вопросом о созыве учёного совета для обсуждения её работы, но получила от него уклончивый ответ:

— Куда вы всё спешите, Чижова? Учитывая масштабность работы, её специфику, в комиссию требуются компетентные лица, даже я не смогу дать толковую оценку этой работе. Я занимаюсь этим вопросом, занимаюсь. — В голосе Максима Дмитриевича послышалось раздражение. — Больше не обращайтесь ко мне с этим. Я сообщу вам, когда будет надо. Пока же можете взять отпуск. Съездите куда-нибудь отдохнуть, не всё вам голову ломать. Кстати, почему вы не были на свадьбе Марианны Максимовны? Вы же были приглашены.

— Простите, не смогла быть. Ко мне приезжал брат как раз на эти дни, я не могла его оставить. Я сообщала, что быть на свадьбе не смогу.

— Да, родство превыше всего, понимаю вас, понимаю.

***

Родство Максим Дмитриевич ценил, но Валерия принять душой не мог, что-то настораживало его в этом человеке, которого он мысленно, а при случае и вслух, называл муженьком своей дочери. И хотя Валерий ещё ни разу не обнаружил своей неприязни к Марианне, что-то подсказывало Максиму Дмитриевичу, что для Валерия женитьба на его дочери — это только шанс получить грант и выехать в Германию, то есть стать признанным в научных кругах. Дочери он боялся высказать это своё предположение, а жене как-то высказал. Нелли Арнольдовна отнеслась к этому, по мнению Максима Дмитриевича, очень легкомысленно:

— Мне кажется, они любят друг друга. Посмотри, как Марианночка расцвела!

— Марианна-то любит, кто бы в этом сомневался, а её муженёк…

— Максим, главное — наша дочь счастлива. Под этими словами Нелли Арнольдовна имела в виду ещё и «наша дочь замужем», у неё было опасение, что Марианна останется старой девой, до сих пор у неё не было ни одного ухажёра, хотя выглядела она достаточно приятно, и из семьи состояла хорошей.

— Не суйся к ним, — продолжала она, — пусть сами разбираются. Главное, Марианна обещала пока не рожать. Ну, пока не вернётся. Ты посмотри, как у них всё ладно, он прямо ковром перед ней стелется. Вот и пусть девочка насладится…

— Это-то меня и настораживает, — перебил муж Нелли Арнольдовну, — слишком уж хорошо у них всё, а он — мастер головы дурить.

— Вскружать? — с милой улыбкой спросила женщина.

— Что вскружать? — не сразу понял вопроса Максим Дмитриевич.

— Головы, — чуть подхихикнув, — ответила жена.

— Кружить, вскружать, — не важно! Главное, он мастер в этом, вон как заморочил голову Чижовой! А она — молодец! Я боялся, что она всё бросит и уедет, а ведь ещё надо будет дальше вести работу…

— Я думаю, не одной Чижовой он вскружил голову, ты посмотри, какой он красавец, девчонки на нём, наверное, гроздями висли.

— Неля, ну ты скажешь тоже! Он же не девушка, для него красота — на последнем месте, главное — умение зарабатывать деньги.

— Макс, наших денег хватит и им, и их детям, если будут с умом к ним относиться.

— Да…, — углубляясь в какие-то мысли, отозвался Максим Дмитриевич, — если с умом, то хватит.

— Главное, наша дочь не имеет перед ним никаких обязательств! — с нотками гордости заметила Нелли Арнольдовна. — Надоест он ей, разведутся.

— Как у тебя всё просто.

— Ну, а что? Если он начнёт к ней плохо относиться, пинка ему под зад и всё. Им же нечего делить. Он гол, как сокол. У него только фигура и мордашка. «Неужели она действительно считает его красивым?» — подумал о жене Максим Дмитриевич. — «Обычный мужик. Да и никто на нём не вешался. Даже к Чижовой-то он сам всё подкатывал и, думаю, неспроста».

— Да, он гол. Только бы не подвёл с работой.

— С какой работой? — настороженно спросила Нелли Арнольдовна.

— Да это наши институтские дела…

***

Работу Чижовой Елизаветы по задумке директора надо было представить как работу Марианны. Заведующий отделом, знавший о том, сомневался, что Марианна сможет представить работу комиссии, а потому предложил представлять работу в соавторстве с самой Чижовой.

— Да вы что, Александр Германович! Это недопустимо. Забудьте про Чижову. Никто, — тут директор поднял голос, глаза его злобно сверкнули, — вы поняли? Никто не должен знать, что Чижова имеет к этой работе какое-то отношение. Она сама отказалась от авторства, хотя, конечно, она внесла определённый вклад в эту работу. «Ничего себе!» — мысленно возмутился заведующий отделом, и, желая скрыть своё возмущение, нарочито закашлялся и отвернулся. «Отказалась от авторства?», — размышлял Александр Германович, — «Да быть этого не может». Любопытство взяло верх, и он решился задать вопрос:

— Она сама вам это сказала?

— Ну не выдумал же я это! Вот, смотрите, она даже подписала отказную. Максим Дмитриевич полез в ящик своего стола. «Речь велась об отказной от гранта и поездки в Германию, но об отказе от работы он (о директоре) не говорил. От своей работы Елизавета не могла отказаться. Неужели он подкупил её? Не может быть! Скорее всего, это воровство. Жалко, жалко девчонку (о Елизавете)», — думал Александр Германович в ожидании того, когда ему директор представит отказную.

— Вот, смотрите, Александр Германович, это она подписала сама. Директор подсунул чуть ли не под нос заведующему отделом лист, тот хотел принять его в руки, но директор не выпустил бумагу и предложил:

— Оденьте очки. Заведующий отделом достал из внутреннего нагрудного кармана очечник, из него — очки, надел их и, чуть отстранив от себя руку директора, стал читать текст отказной. В тексте было сказано, что Чижова Елизавета Петровна, оказавшая содействие Юценко Марианне Максимовне в изыскательских работах по теме (тема работы была названа так, как и значилась у Елизаветы), а именно (были названы две лабораторные работы, якобы выполненные при участии Лизы), ни на соавторство, ни на какое либо вознаграждение не претендует, претензий к автору работы Юценко Марианне Максимовне не имеет. Под документом стояла подпись Лизы.

Максим Дмитриевич внимательно следил за реакцией Александра Германовича. Заведующий отделом снова не удержался и спросил:

— Ну, как? Как вам удалось уломать её?

— Да ну что вы, она сама признала автором Марианну и сама поставила свою подпись.

— Думаю, если дело дойдёт до суда, Чижова сможет доказать, что… действовала, к примеру, в состоянии аффекта.

— Наша с вами задача, дорогой Александр Германович, не допустить, чтоб дело дошло до суда. Нам надо срочно создать комиссию и утвердить работу Марианны. Вы должны заняться этим. Думаю, комиссию лучше назначить на субботу. Вот список, примите, — Максим Дмитриевич протянул Александру Германовичу небольшой лист. — Этих лиц Вам надо пригласить, и намекните всем, что по окончании защиты работы я приглашаю всех в… — директор назвал самый дорогой ресторан.

— Суббота… Это не совсем удобно, как к этому отнесутся… А вдруг кто-то не согласится? — с растерянностью в голосе спросил заведующий отделом. «Никто не откажется, каждому уже оплачено», — подумал директор, а вслух сказал:

— Не думаю, что кто-то откажется. Вы же скажете всем, что будет рассматриваться работа Марианны Максимовны.

— А Чижова?

— Что Чижова?

— Она… От неё не будет никаких неожиданностей?

— Она ничего не должна знать о созыве комиссии! — приказным тоном ответил директор. — Ни она, ни кто-либо другой! Ваша задача как раз и состоит в том, чтоб обеспечить полную конфиденциальность. Уверен, вы справитесь.

— Я-то что, но не подведут ли нас члены комиссии? Ведь наверняка кто-то кому-то проболтается. Я могу всех предупреждать о конфиденциальности?

— Вряд ли это нужно…

— Будут спрашивать, почему в субботний день, с чем связана такая конфиденциальность.

— Не будут! — жёстко ответил директор, которому поднадоели вопросы заведующего отделом. — Ваша задача пригласить всех. Секунды через три он добавил:

— Без объяснений! «Значит, у него (о директоре) всё схвачено», — подумал заведующий отделом. — «А ведь в списке значится и Репликов, неужели и он прогнулся. Интересно, сколько он им дал?»

***

— Максим Дмитриевич, — заговорил вошедший в кабинет директора заведующий отделом, обхватив одной ладонью другую, что выдавало его большое волнение, — мы будем сообщать Чижовой, что… комиссия по её работе уже состоялась?

— Нет, её работы мы ещё не имеем. Комиссия состоялась по работе Юценко Марианны Максимовны, но знать об этом Чижовой незачем. Хотя, когда она вас спросит о комиссии, вы, разумеется, скажите, что работа рассмотрена, одобрена. И дайте ей тут же понять, что автор этой работы не она, а Юценко Марианна. Вы, кстати, оформили документы на Юценко (Марианна на случай по совету родителей оставила свою фамилию) и Платонова?

— Да, всё оформлено. Александр Германович не решился применить глагол в первом лице, так как оформлением документов занимался не он.

— Хорошо. Теперь ваша задача не допустить шума вокруг этого. Заведующий отделом понял, о чём говорит директор, но сделал вид, что не понял.

— Какой шум может быть? Мы отправляем в Германию наших лучших учёных.

— Так-то оно так, но Чижова не устроит шумиху?

— Не думаю.

— Надо сделать так, чтоб не устроила, и чтоб никто не возникал. Вы вот что, Александр Германович, вы сами сообщите ей, что работа рассмотрена и одобрена. Что автор работы Юценко Марианна, а она (о Чижовой), пусть продолжает свои изыскания и, тогда, возможно, будет рассмотрено в дальнейшем их соавторство. Ведь, если я не ошибаюсь, до цели ещё идти и идти. Что там, в итоге должно получиться? Предстоит синтезировать или как правильнее выразиться, создать робот-вирусолов. Марианне будет трудно справиться с этим одной, а вдвоём они справятся.

— Так мне сообщить Чижовой, что… работа, над которой она работала, была рассмотрена на учё…

— Зачем? — раздражённо выкрикнул директор, мотнув головой в знак негодования. — Зачем это «над которой она работала»? У работы что, нет названия? Так прямо и говорите: работа такая-то Юценко Марианны Максимовны! Александр Германович, не мне вас учить! За столько лет соседства мы должны уж друг друга понимать с полуслова. — Директор намекал на то, что когда-то он помог заведующему отделом купить рядом с собой дачный участок. — Вы, сами-то не лезьте, а когда она вас снова спросит о комиссии, скажите ей это. И дайте ей понять, если она заупрямится, ей у нас не место. И, пожалуйста, после разговора с ней доложите мне, что да как.

— Вас понял, — сказал Александр Германович и стал разворачиваться к выходу, но директор его остановил:

— И вот ещё что… Дождавшись, когда Александр Германович вновь развернулся к нему, он продолжил:

— Давайте-ка мы с вами и сыну вашему прикупим участок в Дубках. А что? Надо окружать себя своими людьми. Я уже присмотрел там один участок. С домом. Ну, при желании дом можно будет или снести или надстроить.

«„Мы прикупим участок“ — что он имеет в виду? Может, хочет отделаться лишь тем, что „присмотрел один участок“», — успел подумать Александр Германович и тут же задал вопрос:

— Вы готовы помочь деньгами?

— А что не помочь хорошему человеку? Тем более, что вы помогаете моей дочери. Я тоже хочу помочь вашему сыну.

— В Дубках большие цены.

— Я помогу. Неужто, мы вместе не осилим?

— Ну, разве только с вашей помощью, Максим Дмитриевич.

— Ну, а я о чём?

Александру Германовичу хотелось конкретики, хотелось знать, сколько именно денег даст Максим Дмитриевич, ведь и половина — помощь, и одна десятая — тоже помощь, но задать этот вопрос своему начальнику он не отважился, интуиция подсказывала ему, что Максим Дмитриевич не назовёт ему цифру, но и оставаться в неведении он тоже не хотел, а потому чуть поколебавшись, всё же спросил:

— Так что, на половину-то стоимости Фёдор может рассчитывать?

— Ну, Изюмов, ну вы даёте! Вы же сами знаете, сейчас там баснословные цены. Фёдор говорил мне, что ему недостаёт пять миллионов. «Всего-то…», — разочарованно подумал Александр Германович. — «Его дочери — мировое имя, а моему Феде — всего пять миллионов». На лице заведующего отделом было написано разочарование.

«Ишь, куда хватанул! Он решил, что я его сыночку выложу громадные деньги. Радовался бы, что я держу его при себе… Дачу купить ему помог. Какая же он неблагодарная скотина!», — подумал Максим Дмитриевич о заведующем отделом, а вслух радушным тоном сказал:

— Вы, Александр Германович, похоже, принимаете меня за подпольного миллиардера. Нет, купить дачу я ему не смогу, да и не справедливо было бы это, я ещё и своей Марианнке ничего не купил, но помочь по-дружески готов: я — два с половиной миллиона, и вы — два с половиной. «Два с половиной!», — внутренне возмутился заведующий отделом, но ничего не ответил. Лицо его покраснело, правая ладонь прикрыла левую. Секунд пять мужчины молча смотрели друг на друга, потом заведующий отделом со словами «Я пойду» стал разворачиваться к выходу.

— Передайте Фёдору, что как только он будет готов к оформлению сделки, я перечислю ему два с половиной миллиона. Александр Германович вышел молча.

***

Елизавета понимала, что Валерий, упрашивающий её отказаться от гранта и поездки в Германию, зная, что выделено два места, одно расчищал именно для себя. Конечно же, и в выказываемые им к ней чувства она тоже уже не верила. Валерий оказался, уму непостижимо, каким подлым, Елизавета даже не могла предполагать, что такое возможно. Это было для неё большим ударом, но ещё большим ударом оказалось то, что её работа была представлена учёному совету как работа Юценко Марианны Максимовны. В компьютере Елизаветы оставались все материалы, оставались все публикации, можно было оспорить авторство Марианны, доказать свою правоту, но куда, к кому было обращаться, если все, даже сам академик Репликов Даниил Владимирович, председатель учёного совета, человек, знающий, что этой темой занималась она, Чижова Елизавета, и, наверняка, знавший, что работа принадлежит ей — Чижовой, утвердили авторство Марианны. Суд, конечно же, если в него обратиться для выяснения обстоятельств дела, обратится именно к ним же. Ни лаборантка Елена, ни Александр Германович, точно знавшие некоторые нюансы её работы и могущие выступить в её защиту, вряд ли помогут. А заведующий отделом уж точно, не станет выступать в её защиту. На вопрос Елизаветы о том, не известно ли ему, когда будет рассмотрена комиссией её работа, он ответил без какого-либо зазрения совести:

— Вы о какой работе спрашиваете? — Он назвал тему работы Елизаветы и добавил, — если об этой, то она уже рассмотрена. Её признали очень ценной, а автора работы — Юценко Марианну Максимовну — достойной гранта.

— Как? Автор моей работы Юценко? Да вы что, Александр Германович, этого быть не может!

— Ну, знаете ли, милочка, когда настоящий автор, купившись на что-то, ну я не буду соваться, собственно, это ваше дело, вы вправе делать со своей работой что хотите, но…, признаюсь, не ожидал, что вы откажетесь от своего детища.

— Я? — всё ещё в изумлении задала вопрос Елизавета. — Разве я отказалась от своей работы? Я передала её вам для рассмотрения на учёном совете, и вы, и Максим Дмитриевич обещали мне, что скоро будет созван совет…

— Да, но вы же, Елизавета Петровна, сами подписали документ, в котором заявили, что работа по теме, — Александр Германович ещё раз назвал тему работы, — принадлежит автору Юценко, что вы претензий к ней не имеете.

— Нет! Не писала я такого!

— Как же нет, если я сам видел эту бумагу.

— Какую ещё бумагу?! — возмущённо выкрикнула Елизавета. — Я не писала такого!

— Вы написали, что в качестве добровольной помощи участвовали в двух лабораторных работах, проведённых Марианной Максимовной, но претензий к ней не имеете.

— Чушь! Да вы сами-то верите в этот бред, Александр Германович? Девушка была сильно взволнована.

— Признаюсь, я был весьма удивлён, но мало ли какие обстоятельства заставили вас написать такое…

— Да не писала я ничего подобного! Не писала! Где вы видели такую бумагу? Марианна не имеет никакого отношения к моей работе! Да она же всё запорит. Надо ещё получить результаты биохимического анализа…, — Елизавета назвала бактерию, — которые будут не ранее чем через три месяца, надо вывести… — Елизавета, радуя Александра Германовича, решившего, что он эти идеи выскажет Юценко как свои, назвала все намеченные ею этапы дальнейшей работы.

— Вот этим вы, Елизавета Петровна, и займётесь.

— Но работа-то у меня украдена! Я…

— Я просил бы вас не кидаться такими словами! — Строго оборвал девушку заведующий отделом. — В нашем институте не место каким-либо распрям! Вы сами заявили, что автор работы — Марианна Максимовна, а теперь поднимаете шум. У вас есть два пути: либо вы спокойно продолжаете работать, и тогда, возможно будет рассмотреть ваше соавторство с Юценко, либо вам не место в нашем институте.

Елизавета поняла, что ей не место в этом институте.

***

Многие в институте, узнав, что работа Чижовой каким-то чудесным образом стала работой Юценко, были взволнованы, тем ни менее, все «проглотили» это, никто не подошёл с вопросом к Марианне, и уж тем более — к директору. Те же, кто успели переговорить об этом с Елизаветой, не получили ответов на свои вопросы. По институту поползли слухи, что Чижова продала свою работу, иные даже пытались называть какие-то суммы. Редко кто верил, что работу у Елизаветы попросту украли. Среди тех, кто безоговорочно поверил Елизавете, была Елена, лаборантка, работавшая вместе с Елизаветой, и пара-тройка её сослуживцев. Родственников своих Елизавета огорчать не стала, она ничего не сказала им о причине своего увольнения. Отец её, чуя неладное, просил жену и сына не задавать Елизавете вопросов, касающихся её прошлой работы. Сам он за столом в присутствии жены и сына только спросил:

— Что, и вас расформировали? — и, не дожидаясь ответа дочери, сам же продолжил. — Всё, всё в стране губят, и до науки добрались.

— Да нет, пап, я сама…

— Ты навсегда вернулась? — спросила мать.

— Ещё не знаю.

— Ну что ж, осмотрись.

— Лиза, а о тебе говорили как о самой перспективной, тебе же грант хотели дать, послать в Германию, — заметил брат Василий.

— Откуда тебе это известно? — спросила Елизавета.

— Все так в вашем институте говорят. Лена мне сказала.

— Не дали, — с нотками грусти в голосе ответила Елизавета. — В Германию послали дочь директора.

— Ну и ладно. России самой нужны такие учёные! — весело заявил отец. — Ты не торопись с устройством на работу. Отдохни. Съезди куда-нибудь.

***

На отдых Елизавета поехала со своей бывшей лаборанткой, Еленой Зоркиной, с которой она работала в институте. Елену уволили по сокращению сразу же после увольнения Елизаветы. Студентка Елена, хоть и училась на вечернем отделении, получила от университета дешёвую поездку по ряду европейских стран под названием «По французской стороне». Путёвка была на двоих, и Елена без колебаний пригласила ехать с собой Елизавету, с которой за два года совместной работы очень сдружилась.

Подруги с радостно и восторженно знакомились с достопримечательностями городов европейских стран. В Дрездене в кафе, расположенном недалеко от галереи, к девушкам подошёл молодой мужчина и заговорил с Елизаветой на немецком языке.

— Госпожа Чижова, Вы как тут? — и не дожидаясь ответа, продолжил, — Я Вальтер Фюрст. Вы, конечно, не помните меня, но я вас очень даже помню.

— Вальтер, как же, я помню вас! — обрадовалась встрече Елизавета. — Присаживайтесь. Знакомьтесь, это моя подруга Елена. Мы приехали со студенческой группой по туристической путёвке. Моя подруга — студентка.

— Мне очень приятно. Вы, Елена, говорите по-немецки?

— Нет, пожалуй, нет, но я почти всё понимаю. Пожалуйста, вы общайтесь, — ответила Лена тоже по-немецки, но с большим акцентом. Вальтер с благодарностью кивнул девушке и обратился к Елизавете:

— Вы меня тоже помните? А мне показалось… — Вальтер перебил сам себя и, не досказав, что ему показалось, заговорил о другом. — Я помню, ваше выступление в Вене мне, да и не только мне, может даже всем, оно показалось самым интересным. Подошедшая официантка перебила мужчину вопросом:

— Вы будете что-нибудь заказывать?

— Бутылку воды, пожалуйста. — И, уже обращаясь к Елизавете: — Потом я ещё читал ваши статьи. Очень интересная работа у вас. Как она продвигается? Прежде чем ответить, Елизавета опустила голову, посидела так секунды две-три, а потом с грустью в голосе ответила:

Конец ознакомительного фрагмента.