Притяжение

Ники Сью (2024)

Как отомстить изменщику? Правильно! Поцеловать красавчика у него на глазах, а потом забыть об этом и жить дальше. Только вот красавчик оказался моим телохранителем. Наглый, самовлюбленный засранец, который только и делает, что насмехается надо мной. Ну ничего! Держись, Люков! Я сведу тебя с ума, и ты сам будешь просить моего поцелуя! Содержит нецензурную брань

Глава 9

Вероника

Мне хочется провалиться под землю, но я беру себя в руки и делаю шаг вперед, выпрямляя спину. Кажется, что в помещении стало душно, мне будто не хватает воздуха. А может, во всем виноват взгляд Димы: пронзительный и в то же время без высокомерия или жалости. Он впервые на меня так смотрит, с каким-то не то чтобы интересом — я даже толком не могу прочитать эмоции этого парня. Зато отмечаю про себя, какие у него все-таки красивые глаза. Добрые и честные. Напоминают северное море, волны, которые так умиротворенно бьются о скалы. Мне вдруг хочется просто сесть с ним на пол, положить голову на его плечо и тихонько посидеть. Молча. Как если бы я оказалась на берегу настоящего моря, где-то на одиноком пляже.

Мне нравится, что Дима не старается подать себя в выгодном свете, он не лебезит перед моим отцом или мной. Настоящий. Это удивительное слово идеально подходит ему. Оно словно описывает каждую деталь в образе парня напротив.

— Давно ты здесь? — спрашиваю глухо.

— Скажите, Вероника Сергеевна, деньги так важны для вас? — в его голосе словно гуляет сквозняк. Как же все-таки интонация не сходится со взглядом!

Я немного теряюсь от неожиданного вопроса.

— Деньги? Не знаю, — пожимаю плечами. Впервые кто-то спрашивает у меня о деньгах и их ценности.

Дима ничего не отвечает, и между нами повисает какое-то неловкое молчание. Я успеваю лучше рассмотреть своего телохранителя: на нем нет пиджака, только белая рубашка с подкатанными до локтей рукавами. Верхние пуговицы до сих пор расстегнуты, придавая легкую небрежность виду. При своем росте — на вид он примерно метр девяносто — Дима достаточно строен и мускулист. Это видно даже по его широким плечам. И руки у него такие мужественные, сильные. Рядом с Димой я ощущаю себя ребенком, и дело не только в росте: Люк будто не по годам зрелый, хотя между нами совсем маленькая разница.

Интересно, сколько у него было девушек? Как часто они тонули в его объятиях, а в ответ получали разбитое сердце? Мне почему-то кажется, что Дима не тот парень, который придерживается принципа «одна и на всю жизнь». Но как следует поразмыслить над этим не успеваю: молчание заканчивается так же внезапно, как и началось. Тишину разрывает голос моего телохранителя:

— Если не знаете, тогда к чему эти унижения?

Он не ждет от меня правильного ответа — он будто вообще ничего не ждет. Просто задает вопрос и посмеивается над богатой дурочкой. Сколько в нем личностей? Серьезно, я только что отвесила ему мысленных плюсиков в карму, как опять двадцать пять.

С другой стороны, он в какой-то степени прав. Я бы и сама, может, посмеялась, потому что, имея все, чувствую себя птицей в золотой клетке. Мои запястья сжимают тугие кандалы, а шея затекла от ошейника, который надет с рождения. Богатство и свобода — не тождественные понятия.

— Я не в том настроении, чтобы выслушивать еще и от тебя, — устало произношу, издав тяжелый вздох.

— Еще бы. — Дима опускает голову, но я слышу короткий смешок, который срывается с его губ. — Я ведь всего лишь ваша собачка, Вероника Сергеевна.

— Есть вещи, которые от нас не зависят, — зачем-то оправдываюсь я.

— Чего ты боишься? — он переводит взгляд на меня и смотрит так пронзительно, что весь мир сокращается до одного человека. До Димы.

Шум, доносящийся из зала, вмиг пропадает, оставляя тишину. Куда-то исчезает дрожь, вызванная панической атакой, и проклятые воспоминания из детства. И все этого из-за одного вопроса. Нет, из-за одной только интонации. Что происходит? Откуда такая реакция? И главное: как мне ее интерпретировать?

Может, стоит сделать шаг? Попробовать стать ближе? Допустим, друзьями. Хотя… Мы с Димой так далеко друг от друга! Мы — это большая невозможность. Я бы сравнила его с падающей кометой, которую видно, только если подняться на возвышенность. Нужно приложить усилия, чтобы увидеть ее, а я живу слишком низко, мне не хватит сил вскарабкаться на эту гору.

От подобных мыслей становится грустно.

— А ты? — на выдохе произношу я.

— Я уже в яме. Здесь никто ничего не боится.

— В яме? — переспрашиваю, но и без этого слышу в голосе Димы какую-то обреченность. Он словно проиграл на старте и готов жить с этим поражением всю жизнь. Тупик. Неужели мы в чем-то похожи?

— Вам стоит вернуться в зал, там безопаснее, — видимо, сообразив, что позволил больше положенного, Люк резко подбирается и принимает свой обычный вид. Врзвращает себе непроницаемое выражение лица и отходит от меня, жестом намекая, чтобы я шла обратно.

— Ты похож на комету, — шепчу себе под нос, смотря, как Дима с каждым шагом отдаляется.

Все же… мы слишком разные. Да и, в конце концов, моя судьба давно предрешена. Даже если не Егор, отец сам выберет мне парня, будущего мужа. Я давно смирилась, что девочка в богатой семье — товар и залог удачной сделки. Не более.

Остаток вечера провожу в скучном обществе дочки Пресняковых. Она рассказывает мне о своих курсах живописи, о том, как на прошлой неделе ездила в Париж, и о молодом художнике, которому планирует тайком попозировать. Общение у нас строится одностороннее: она говорит — я слушаю.

Егор ко мне больше не подходит. Он трется в кругах взрослых мужчин, лебезит вовсю и фальшиво улыбается. Раньше его улыбка не казалась мне настолько пропитанной ложью. Сейчас же он напоминает крысу: глаза-бусины, хитрый взгляд, вечно шевелящийся нос в сторону запаха еды — вернее, выгоды. Почему я вижу это только теперь? Все-таки жизнь — странная штука.

Через два часа отец сообщает, что уезжает домой. Он не планирует меня брать с собой, потому что девушкам в моем возрасте лучше проводить как можно больше времени в высшем обществе, обзаводиться полезными знакомствами. Но я вру, что у меня болит голова, и мы уезжаем вместе.

Пока едем по освещенной вечерней трассе, я собираюсь с мыслями. Егор дал понять, что помолвку разрывать не будет. Ответственность легла на мои плечи. Бездействовать больше нет смысла, иначе ситуация превратиться в еще более плачевную. Я сжимаю в пальцах клатч, пытаясь собрать всю свою уверенность. И когда мы сворачиваем в сторону дома, наконец-то решаюсь на разговор.

— Пап, я не смогу выйти замуж за Егора, — выпаливаю на одном дыхании. Пожалуй, сложнее фразы произнести мне еще не доводилось.

— Что? — Отец кладет в карман телефон, с которым не расставался весь вечер. Он смотрит на меня так, словно я не его дочь, а бизнес-партнер, и у нас начались серьезные проблемы. Хотя свадьба с Жуковым — это и есть бизнес. Для моего отца я — выгодная сделка, как бы банально и клишировано это ни звучало.

— У меня есть на то причины, — я постаралась вложить всю оставшуюся уверенность в эти слова. Показать отцу, насколько серьезна ситуация.

— Что ты несешь, Вероника?

В темноте салона автомобиля глаза отца напоминают острые черные камни.

— Пап, понимаешь…

— Свадьба будет, это не обсуждается. Ты забыла, чья ты дочь? — отрезает он таким бескомпромиссным тоном, что я на мгновение осекаюсь.

Слова застревают в горле, а от тяжелого взгляда отца по спине скатываются капли пота. Напряжение сковывает плечи, но я беру себя в руки и продолжаю:

— Пап, у него другая… Нет, другие женщины. Он мне изменяет! И будет изменять! — не узнаю свой голос: какой-то ломаный, хлипкий, словно ветка, которую можно раздавить в два счета.

— Он — мужик! — грозным тоном говорит отец, оттягивая узел дорогого галстука на шее.

— И что? Это дает ему право мне изменять?

Кажется, я перестаю дышать. Грудь словно наполняется чем-то кислым, обжигающим. Я ловлю ртом воздух, облизываю губы, даже покусываю, однако это не спасает от наполняющей меня обиды и злости. И больше всего бесит, что отец в точности цитирует слова Егора о мужской вседозволенности.

— Ты — женщина, вот и решай эту проблему по-женски. Не надо меня в это ввязывать, не сейчас. И так своего хватает!

— Значит, маме ты тоже изменял? Может, у тебя и дети внебрачные есть? — эти слова будто говорит другой человек, не я. Они режут плотный воздух, вонзаются в кожу и оставляют кровавый след. Я едва сдерживаю слезы.

— Рот закрой! — прикрикивает отец. Замечаю, как у него дергается венка на шее. — Совсем уже потерялась? Забыла, кто тебя растил, пока твоя чокнутая мамаша покоряла сцену за границей?

Машина останавливается. Водитель выходит и идет к пассажирской двери, чтобы выпустить нас с отцом и после загнать автомобиль в гараж, но я выскакиваю на улицу прежде, чем он успевает дойти.

Мне хочется сбежать отсюда, из этой золотой клетки, бежать и не оглядываться. Так далеко, насколько это возможно. Но увы, мои надежды на побег тщетны.

И снова в голове звучит тот голос из детства. Наверное, я никогда не смогу от него избавиться.