Белый олень. Часть 2. Стюардесса

Николай Александрович Юрконенко, 2021

Во второй части трилогии «Белый олень» под названием «Стюардесса» продолжается рассказ о пилоте Сергее Романове. Рискуя жизнью, он противопоставляет себя новоявленным «хозяевам жизни», тем, кто на беде и народной крови строит очередное «своё светлое будущее». Бывший палач-энкавэдэшник Ковт, скурвившийся пилот Юдин, чиновник от авиации Кожухов – выписаны ярко, с пониманием их мелочной, прикрытой красивыми словами сути. Все они – зло! То самое, которому нельзя отдавать на откуп Родину, будущее детей и внуков. Им противостоят мужественные и действенные люди: пилот Теплов, стюардесса Лариса Денисенко, следователь Хомяков, и другие, чья нравственная позиция: верность, честность, храбрость, тверды и непоколебимы. Ибо все они – народ. Тот самый, что выстоял в годины лихих испытаний, сумел сквозь голод, страдания, войны и лагеря ГУЛАГа пронести стремление к правде, сохранить целостность нации и ее великую культуру. Содержит нецензурную брань.

Глава 4

Капитан уголовного розыска Хомяков оказался приятным подтянутым парнем примерно одного с Сергеем возраста. Он поднялся из-за стола, невысокий, плотный, одетый в штатское: серый недорогой костюм, тёмная рубашка, неяркий галстук с приопущенным узлом. Лицо озабоченное, чуть усталое, в нём ничего особенного, броского и лишь твердый острый взгляд светлых глаз указывал на сильный характер. Темные волосы гладко зачесаны на пробор. Поведение уверенное, движения порывисты, но точны. Ни дать, ни взять — умудренный сыскным опытом инспектор-интеллектуал из голливудского полицейского супербоевика.

Он шагнул навстречу Сергею, протянул руку, представился:

— Хомяков Пётр Алексеевич.

Отвечая на рукопожатие небольшой, но сильной ладони, отрекомендовался и Сергей.

— Присаживайтесь, я вас слушаю, Сергей Александрович, — предложил Хомяков.

— Спасибо, — опускаясь в продавленное кресло, единственное в тесном кабинете следователя, специалиста по особо важным уголовным делам, Сергей, умеющий ценить как свое, так и чужое время, спросил. — Я встретился с вами только с третьего раза, товарищ капитан. Понимаю вашу занятость, поэтому хочу уточнить: могу рассчитывать на полчаса?

Хомяков с удивлением глянул на него:

— Да хоть на полдня, если проблема того заслуживает.

Сергею ответ понравился своей лаконичностью.

— Думаю, больше получаса не потребуется. Дело в том, что я — бывший командир самолёта Ан-2, а вторым пилотом у меня был известный вам Евгений Коробов. Поэтому сначала хотел бы узнать, есть ли что-то новое по расследованию?

И без того невесёлое лицо Хомякова заугрюмело ещё больше:

— Нового, к сожалению, ничего. На это дело прокуратура скоро поставит «глухарь»… Или «вися'к», что в принципе одно и тоже.

«Висяк», «глухарь»! Сергею даже не потребовалось расшифровки этих специфических терминов. «Глухарь» на милицейском жаргоне отнюдь не название большой таёжной птицы, это глухое дело, которое не раскрыто и повисло во времени. Отсюда, разумеется, и «висяк».

— У вас есть, что сообщить следствию или просто хотели узнать про Коробова?

— И то, и другое.

— Тогда давайте начнём с первого, — предложил Хомяков. — По крайней мере, встреча будет носить обоснованный характер. Итак, я вас слушаю.

— Скажите, товарищ капитан, вы проводили параллель между гибелью второго пилота Коробова и гибелью командира самолёта Кедрова? — начал Сергей.

— Я не понял: вы пришли что-то сообщить или контролировать ход следствия? — нахмурился сильнее Хомяков.

— Контролировать… Какое у меня на это право? — пробормотал Сергей. — Просто я пытаюсь поконкретней скомпоновать свои соображения.

— Ну, проводили параллель, — нетерпеливо перебил его следователь. — Что из того?

— Вам не показалось, что трагическая гибель одного члена экипажа как-то связана с насильственной смертью другого? Тем более что оба события почти совпали по времени.

— И всё-таки вы проводите анализ следствия! — досадливо поморщился Хомяков. — А я вот никак не могу представить себя в кабине вашего самолёта, дающим указания по выполнению, ну, например, взлёта…

Сергей густо побагровел:

— Вы меня не так поняли. Дело в том, что этот парень, этот лётчик… Словом, это мой друг, воспитанник, если хотите. И я должен, обязан, чем только могу…

Его волнения и сбивчивая речь произвели на следователя впечатление. Предав голосу теплоты, Хомяков проговорил:

— Я все понимаю, Сергей, извини, что так фамильярно, но мы вроде дети одного поколения, так что давай на «ты», если не возражаешь.

— Давай, — благодарно согласился Сергей. — Так всегда проще.

— Вот именно, — кивнул с видимым облегчением и Хомяков. — А то сидим, пыжимся… Короче, так: то, о чем ты спрашиваешь, было одной из моих рабочих версий. Оба происшествия я связывал и так, и этак, но ничего не склеивалось: ни дорожно-транспортное Кедрова, ни убийство Коробова. Обстоятельства аварии расследовали опытные ГАИшники, всех знаю лично. Их заключение по ДТП: неумение водителя бороться с заносом автомобиля на скользкой, во время дождя, дороге. Превышение скорости там вряд ли было возможно, дорога-серпантин и идёт на подъем, а вот занос имел место. Ничего, как из машины, так и из карманов Кедрова не пропало, подозрений на ограбление нет, а сам «Москвич — 412» имел такой процент изношенности, что вряд ли мог кого-то соблазнить. Нет, с этим событием вопросов не возникает, как, впрочем, и с убийством твоего второго пилота. Обычный ночной грабёж…

— Но, насколько мне известно, этим занимается шпана, которая на мокрые дела не идёт. Куртку там или шубу, почти каждый сам отдаст, если финку к горлу приставили. Лучше уж со шмотками расстаться, чем с жизнью.

— А ты бы отдал? — Хомяков испытующе глянул на пилота.

— Я — это — я! — решительно заявил Сергей. — Одному-другому руки-ноги отломать все равно успел бы.

— А почему же тогда так плохо про своего лётчика думаешь? Сам ведь говоришь, что он твой ученик. Как ты его наставлял, так он и действовал. Все мужское, как видно, от тебя перенимал, мать ему этого дать не могла… Безотцовщина.

— Не понял?

— Что тут непонятного… Если бы он не стал сопротивляться, отдал куртку, часы и деньги, то спокойно вернулся домой. Ты ведь сам говоришь, так поступает большинство. Но он действовал не по логике большинства, а по логике, оказывается, своего командира: стал сопротивляться, завязалась драка, которая закончилось тем, чем закончилось. Ты бы посмотрел, как его испинали — на парне живого места не осталось.

— Да, Женька Коробов по-иному поступить не мог, это совершенно точно, — согласился Сергей. — И не в моем влиянии тут дело, просто не тот он человек, чтобы всякой швали кланяться! Всего Бог ему дал, не пожалел, а вот физической силенкой обнес малость. Насела бы это шушера на кого-нибудь из нашего разведбата…

— Эх, Сергей, Сергей… — сдвинул брови Хомяков и положил ладонь на стопку объемистых папок. — Вот здесь у меня в разработке одиннадцать уголовных дел. И все — по убийствам. Почти во всех случаях погибли люди, так или иначе умеющие постоять за себя. И хоть нарушаю сейчас, а все же смотри, — он снял верхнюю папку. — Уголовное дело номер сто семьдесят два.

Хомяков развязал тесёмки, раскрыл папку, стал быстро перелистывать страницы.

— Вот слушай: Совко Александр Леонтьевич, 1947 г. рождения, шофёр первого класса, ПАТП №3, работал на «Икарусе»… Та-ак, где же это? А, вот: действительную военную службу проходил в морской пехоте на острове Русском, по специальности водолаз-диверсант. Имел первый разряд по боксу. За полмесяца до гибели совершил подвиг: выгнал из загоревшегося гаража свой и ещё один «Икарус». Причём за вторым вбежал практически в пламя, когда начала рушится кровля. У автобуса уже горели задние колеса, но Совко завёл мотор и вывел машину из бокса. И тут же крыша упала полностью…

— Зачем ты мне читаешь? — хмуро буркнул Сергей. — Всё это печатали в «Забайкальском рабочем».

— Верно, но ты не знаешь, кто его убил, этого Совко, когда он рано утром шел на выезд в Дровяную.

— И кто же?

— А два щенка, оба дезертира из армии, которых почти полгода никто и не искал: Белимов и Остапенко. Если бы они неожиданно не ударили Совко сзади арматурой по голове, он бы их как котят передушил. Силы мужик был медвежьей! А ты говоришь: ребята из разведбата… Знаешь ведь, что против лома — нет приема.

— Знаю, но всё же…

— Ничего не сделал бы ни ты, не твои парни. Навалятся пятеро-семеро и тут лишь одно может уравнять шансы… — Хомяков быстрым движением отвернул левую полу пиджака. Под мышкой, в кобуре-«оперативке», у него находился пистолет. — Будь моя воля — всех бы нормальных людей вооружил — и тогда вся эта сволочь, эти Белимовы, Остапенки, хвосты бы поприжали. Знали бы, только тронь человека — пуля обеспечена!

— И это говорит следователь-важняк Уголовного розыска? — искренне удивился Сергей.

— И это говорит следователь-важняк Уголовного розыска! — слово в слово повторил тот. — Знаешь, почему так говорю?

— Почему?

— Да потому, что вот этими руками, — он выбросил перед Сергеем на стол ладони, — уже не одного своего товарища в могилу зарыл и с полсотни убитых штатских, ни в чем не повинных, с земли поднял при расследованиях. Мы-то хоть знали, куда шли, а других за что поубивали? И выходит, что неправ ты был, когда учил своего второго пилота сопротивляться в одиночку и безоружного.

— Это что же получается: ему, мне, другим прочим надо противозаконно приобретать оружие и постоянно таскать с собой?

— А хотя бы и так! — Хомяков зло сверкнул газами. — Пусть противозаконно, но зато уж если настанет минута: жить или умереть, то отдать жизнь подороже! Одного-другого бандюка с собой прихватить. Это и нам, «уголовке», на руку! Меньше возни по розыску. И вот приехал бы я, к примеру, на такое место преступления и увидел, что валяется, скажем, застреленный Вася Ферзь. А я-то знаю, что на нём только доказанных «мокру'х» с пяток, а недоказанных ещё больше, то вот что я сделал бы…

— Что? — Сергей во все глаза смотрел на Хомякова, припоминая характеристику, высказанную Раисой Павловной Коробовой: «Несколько развязный молодой человек!» Нет, дорогая Раиса Павловна, и ещё раз, нет! Не развязный Хомяков, а неравнодушный! Он из того же племени фанатиков-работяг, которому принадлежит и сам Сергей. Для таких служебный долг — превыше всего. И на них, таких вот, ещё и держится русская земля!

— Так чтобы ты сделал, капитан?

— Всеми своими силами навесил бы на это дело «глухарь»! Собаке — собачья смерть! Око за око, жизнь за жизнь! И не только я один так думаю, нас много, кому вся эта мразь спокойно жить не дает. И большинство гражданского населения, уверен, разделило бы мою точку зрения. А то как-то раз смотрю по телевизору, выступает одна госдумовская депутатша. Говорит, как это можно применять к живому человеку исключительную меру наказания — расстрел? Это же дикость средневековая! А знаешь, почему она так кудахчет?

— Почему? — отозвался Сергей.

— А потому, что настолько от реальной людской жизни оторвана, что не знает, как все на самом деле есть. Что ей до рядового жителя той же, к примеру, Москвы? На работу эту мадам везут на служебной машине и под двойной, небось, охраной. Общественным транспортом она не пользуется, это ей западло. А меж тем, на транспорте-то и происходит наибольшее количество преступлений против личности. Дом у мадам, как и у прочих депутатов-мудрецов, под охраной ОМОНа, дача — также охраняемая. В магазины эти деятели не ходят, чего им там давиться? Они в спецраспределителях кормятся! Так что с высокой трибуны можно вполне обоснованно ратовать за отмену смертной казни для убийцы. Чего киллера-профессионала казнить, пусть себе живёт-радуются, людей ножичком потыкивает, из пистолетика в них постреливает!

— А ты не слишком мрачно воспринимаешь действительность, Пётр? Может быть, не так уж всё и страшно.

— Да, согласен, не это самое страшное! К тому, что убивают милицию, я, в конце концов, отношусь нормально — идёт война с преступным миром и жертвы здесь неизбежны… Страшно то, что нас зачастую убивают зря, нам надоело умирать понапрасну!

— Как это? — не понял Сергей.

— А вот смотри: искали мы большой группой месяца четыре одного кадра, Валёк Кучеров его зовут. На нём одно доказанное убийство и ещё два в разработке. Бандит — пробы ставить негде! Обнаружили его на даче сожительницы, взяли у неё в постели. Выстрелить из своего ствола он не успел, хотя одному из наших точно в лоб целился, скрутили… Я ему там прямо и сказал, что это, Валёк, твоя прощальная гастроль и поедешь ты теперь в Решёты, в расстрельную тюрьму, там тебя и кремируют к великой радости всего трудового народа! А он мне в глаза: «Хрен тебе в рыло, мент! Скорее сам подохнешь!» И что ты думаешь… — Хомяков, распаляясь все больше и больше, становился все ближе и ближе Сергею. В чем-то они были действительно схожими по характеру и темпераменту, это чувствовали оба. Отсюда, наверное, и возникла доверительность двух малознакомых людей в их непростой беседе. — Иду я через пару недель по центру, и что глаза мои видят?! Навстречу конает мой Валёк с чувихой! Я даже глаза протёр: не может такого быть! А он подходит, спокойно останавливается и бабе своей говорит, на меня пальцем показывая: «Вот этот самый ментяра меня, честного гражданина, хотел в Решёты засадить. Хорошо, что в нашей прокуратуре порядочные люди ещё имеются».

Я уже хотел было пистолет выхватить, неужели, думаю, сбежал да мне тут цирк ломает, а он мне справку в нос: «Освобождён под денежный залог в десять миллионов рублей». Подпись и печать прокурора Центрального района. Ты понимаешь, Серега? Убийцу — под залог! Что происходит, кто мне, тёмному, объяснит? А все очень даже просто: снова работает телефонное право, а больше всего — денежное! Но — не правосудие! Ещё пример: ребята из третьей бригады в пятый раз ловят угонщика автомобилей, Днепровского. Ловят за рулём чужого транспортного средства. Все доказано, сади в тюрьму за хищения в особо крупных! А в зале суда его спокойненько освобождают ввиду отсутствия состава преступления. На вопрос судьи: зачем он угнал машину? — эта скотина, Днепровский, отвечает, что ничего не угонял, просто сел в неё погреться, она была заведена и сама поехала. Вот ему и пришлось ей управлять, чтобы не создавать на дороге аварийную ситуацию. А по поводу предыдущих четырёх угонов заявлял каждый раз: что просто хотел немного порулить, так как его заветная мечта — иметь личный автомобиль, никогда не сможет осуществиться из-за низких заработков. Сидит на суде и натурально издевается: «Нет, что вы, что вы, продавать угнанную машину целиком или по запчастям — этого у меня и в мыслях не было!»

И суд, и заседатели, и свидетели, и потерпевшие, все понимают, что изгаляется, сволочь, а сделать ничего не могут. Нет такого закона, чтобы посадить за угон. Иди домой, Коля Днепровский, а по пути ещё покатайся на чужой машине, тебе все равно ничегошеньки не будет. И идёт, и катается, и снова ничего не делают ему. Каково? Вот поэтому-то опускаются у нас руки, поэтому уходят отсюда лучшие ребята-розыскники, поэтому на моем столе лежат сейчас одиннадцать дел, вместо положенных по максимуму трёх, поэтому повешен «глухарь» на дело о твоем втором пилоте, хотя если бы только им одним заняться тогда целой бригаде, можно было иметь кое-какой результат… Вот так-то, дорогой летун! — Хомяков, наконец, перевёл дыхание, взял со стола пачку сигарет, распечатал, протянул Сергею. Тот отрицательно качнул головой. Тогда следователь, щелкнув блестящий зажигалкой, закурил сам, затянулся, сквозь выпущенный из ноздрей дым внимательно посмотрел на гостя:

— Знаешь, почему я так откровенен с тобой?

— Почему?

— Потому, что уважаю лётчиков вообще, потому что изучал твое личное дело, слышал не один отзыв твоих товарищей и начальников и, получается, вроде бы знаю тебя уже давно. И то, что придёшь, знал. Не мог не прийти, верно?

— Не мог, — согласился Сергей и, помявшись, уточнил. — Выходит, я тоже каким-то образом проходил по делу?

— Не скрою, проходил, — признался Хомяков. — А что прикажешь делать — служба… Все-таки с Кедровом, и с Коробовым ты пролетал вместе не один год, всякое могло быть… И не успел уехать на повышение квалификации, как все началось. Отрабатывалось множество версий.

— Почему же меня не вызывали сюда?

— В этом не было необходимости. Нам требовалось знать лишь одно: что тебя в это время в Горноозерске не было… — он снова выпустил из ноздрей дым, стряхнул с сигареты пепел. — Итак, я тебя слушаю, Сергей, а то мы что-то в сторону ушли.

— Ты о группе погибших студентов-туристов из Иркутска что-нибудь слышал?

— Это которые на Витиме перетонули?

— Именно.

— Конечно, слышал, — утвердительно кивнул Хомяков. — Помню, кто-то из наших летал туда, разбирался.

— Это к гибели лётчиков никак не липнет?

— А как оно должно липнуть?

— Дело в том, что эту группу забрасывали на площадку Имучен Кедров и Коробов. И мне почему-то кажется, что все эти три события как-то связаны между собой, — высказал догадку Сергей.

— Господи, мой Боже! — подвижное лицо Хомякова скривилось, как от лимона. — Ещё один Эркюль Пуаро выискался! Уж если авария Кедрова и убийство Коробова никак не склеивается, то, как ты хочешь прицепить сюда утонувших на Угрюме дилетантов-водников?

— Ну, во-первых, ты не знал Кедрова, а я его знал, как самого себя. Понимаешь, это был лётчик, каких мало на свете.

— Лётчиком он мог быть асом, а водителем — посредственным, — решительно отпарировал следователь. — Давай дальше.

— Женьку убивают из-за кошелька и часов — это плохо вяжется, могли бы просто избить и отобрать.

— Снова разрушаю тебя: вышеупомянутого водителя Совко убили из-за ношеной шапки, старых унтов и видавшей виды вашей аэрофлотовской куртки. То есть, из-за того, в чем шофёры ходят в рейсы. Так-то, дружище… — снова пыхнул дымом Хомяков. — Не тебе мне рассказывать, не мне тебя слушать про грабежи да убийства. Сейчас такое времечко, что за сигарету пришибить могут.

— Третье, — не унимался Сергей. — Эти, как ты их называешь, дилетанты, путешествовали не первый раз, какой-никакой, а опыт все же имели. А тут из пятерых не спасся никто. Подозрительным тебе это не кажется?

— Отнюдь, — заявил без тени сомнения следователь. — Заснули где-то на тихом плёсе, на реке знаешь, как после городского смога спится, а их тем временем и вынесло на порог. Хряпнуло о боец, разбило плот. Кого-то сразу убило, кто-то пытался выплыть, да со сна наглотался воды, вот и всё… Дело тут, Серёжа, ясное: не знаешь фарватера сложной реки, не имеешь лоции или опытного проводника — нечего соваться! Наши, я припоминаю, узнали: это самая группа даже в Бюро по водному туризму не зафиксировалась, а значит — анархисты. Понимали, что официальное разрешение им, таким, никто не даст, поперлись сами. А где анархия, там и трагедия. С Витимом шутки плохи, я в тех местах бывал, знаю, — Хомяков наморщил лоб, что-то припоминая, потом проговорил быстро. — Что же ты тогда к этим трём случаем четвёртый не подверстываешь?

— Это ещё какой? — не понял Сергей.

— А когда на трёхтысячнике перевела Кода'р погибло сразу шестеро скалолазов — три связки. Ребята, я слышал, там были опытные, почти все мастера спорта, Кавказ покоряли, а погибли у нас, на среднем сложняке. И случилось это тоже где-то в начале сентября.

— Меня же тут не было, откуда могу знать?

— Дело не в тебе, а в твоей логике… Ведь если покопать, то, глядишь, и эту группу в Чарск отвозили Кедров с Женькой. Могло такое быть?

— Вполне, — согласился Сергей. — Мало ли мы их перевозили, этих туристов-альпинистов…

— Ну, так давай, сваливай и этот случай в общую кучу.

Сергей долго молчал, чем-то напряженно размышляя, потом поднял взгляд на собеседника:

— Короче, ты камня на камне не оставляешь от моей версии?

— Я просто наглядно доказал её полную несостоятельность, ты уж не обижайся, летун, — миролюбиво сказал Хомяков.

— Ну, тогда больше не стану отрывать от дел, вон их у тебя сколько, целых одиннадцать.

— Это пока — одиннадцать, — грустно усмехнулся тот. — Через день-два ещё подкинут, у нас с этим — нормально…

— И что тогда?

— И тогда на самые из них безнадёжные вскоре будет поставлен «глухарь», понял?

Сергей удрученно кивнул. А капитан Хомяков добавил:

— Если что-то появится по Коробову, я тебе позвоню, добро?

— Добро.

Они пожали друг другу руки.

***

Следователь по особо важным делам Хомяков не позвонил. Так закончилась для Сергея его попытка увязать в единое целое все три трагедийных случая, унесших семь человеческих жизней. С той поры минуло несколько лет.