Издалека и вблизи

Николай Васильевич Успенский, 1871

«Верстах в пятнадцати от уездного города, на возвышенном месте, стоит двухэтажный графский дом с великолепным садом, обнесенным каменной стеной. Вблизи на лугу у самой речки располагается село Погорелово с красивою церковью, выстроенною иждивением предков настоящего владельца, покоящихся в склепе под алтарем. В стороне от Погорелова, близ леса, возвышается винокуренный завод, извергая из себя массу дыма, величественно поднимающуюся к небу…»

III

ГОСПОДА КАРПОВЫ

Ближайшим соседом графа был Егор Трофимыч Карпов, отставной полковник, лет восьмидесяти. Он управлял когда-то большими имениями знатных особ, был уездным предводителем дворянства, а в последнее время, пользуясь славою примерного хозяина, тихо доживал век в своем родовом имении с женой, красивой дочерью шестнадцати лет и свояченицей — пожилой девицей. У Карпова есть и сын — студент московского университета: рассчитывая на него как на опору своей старости и опасаясь, как бы молодой человек не сделался «якобинцем» в испорченной среде нынешней молодежи, Карпов почти в каждом письме к нему упоминал: «Если вздумаешь бросить науку, приезжай домой; у твоего отца хлеба хватит…» Сын, успевший перепробовать все факультеты, исключая медицинского, на который он поступил недавно, отвечал отцу, что воспользуется его советом непременно, как только доберется до самого корня учения. Об образовании своей дочери, которую ожидало хорошее приданое со стороны родителя, Карпов мало заботился, считая самым лучшим украшением человеческой природы — деньги, дающие независимое положение в свете. Как человек старый и притом сильно пожуировавший на своем веку (он женился пятидесяти лет), Карпов безвыездно сидел дома, считая города вертепами разврата — и чуть не разбоя; он без ужаса не мог подумать о каком-нибудь развлечении, на которое подбивали его жена, дочь и свояченица. Только в таком случае, когда все семейство от скуки заболевало, старик приказывал кучерам из-прохвала готовить экипажи в город, а жене назначал рублей пятьсот на покупку «разных тряпок». Но как скоро больные поднимались на ноги, Карпов начинал жаловаться на новые времена, будто бы грозившие со дня на день каждому помещику разорением, ссылался на скудные урожаи и советовал отложить всякое попечение насчет поездки в город. Разнообразил свою жизнь старик совсем иначе, нежели как мечтало его семейство: выстроив амбар или починив конюшню, он вдруг поднимал образа, что называется молился богу. После водосвятия он приглашал церковнослужителей на пирог, а «богоносцев» угощал на крыльце водкой. Жена его в это время сидела в своей комнате, нюхала спирт и спрашивала горничную, поглядывая на мужиков: «Скоро ли уйдут эти люди с запахом?» Она внутренне жаловалась на судьбу, соединившую ее с упрямым, бессердечным стариком (ей было под сорок), так что, несмотря ни на какие усилия с ее стороны мужественно нести свой крест, она всякий раз изнемогала и падала под его тяжестью. Свояченица Карпова в свою очередь негодовала на вечное свое девство и одиночество, волей-неволей заставившие ее изливать свои чувства на больных грачей, выпавших из гнезда галчат и подчиняться грубому произволу старика.

Однажды утром, когда лакей накрывал для чая стол, Карпов, сидя на диване в коротеньком шелковом камзоле и в бархатной ермолке, беседовал с священником своего села о недавних правительственных распоряжениях относительно приходов и церквей^{6}. Поправляя на голове ермолку и без церемонии зевая, он спрашивал:

— Куда же денутся дьячки и дьяконы?

— По всей вероятности, — отвечал священник, робко приподнимаясь со стула, — поступят в род жизни; а впрочем, может быть, последуют какие-нибудь особые распоряжения… — Священник сел и прибавил, — еще ничего неизвестно.

— Ну, как же наш храм?

— Позвольте вас просить, Егор Трофимыч, взять издержки на себя; так как наш приход маленький, то храм могут запечатать и ваше семейство должно будет ездить за двенадцать верст в село Христовоздвиженское. Что же касается до крестьян, то рассчитывать на их поддержку невозможно; сами изволите знать, у всех дома раскрыты…

— Что могу, то сделаю, — отвечал Карпов, — а без церкви нам нельзя быть.

— Да! поистине доброе дело сделаете, если примете на себя попечение о храме…

Карпов задумчиво поправил на голове ермолку и перекинул одну ногу на другую.

— Так вы были в Погорелове? — спросил он после некоторого молчания.

— Как же-с! третьего дня ездил туда: приход там настоящий — более тысячи душ, и церковь в исправности. Ну, да ведь и то сказать: графское имение…

— Граф все здесь живет?

— Здесь-с! — запахивая полы рясы, отвечал священник, — говорят, весь погрузился в науки, занимается натуральной историей… Что-то нынче материализм в большом ходу стал: вот села Голопяток священника жена помешалась над этими науками, постоянно читает либо анатомию, либо какие-нибудь человеческие внутренности и все спорит с мужем о бессмертии души.

Карпов засмеялся, прищурив глаза, и быстро передвинул ермолку с одного боку на другой.

— О бессмертии души… Говорит: неужели я должна пропасть!

— Ну, что же муж на это?

— Муж, конечно, говорит: «Чего ты ищешь? что нам с тобою надобно? Живем мы, слава богу». А ведь они люди богатые: за попадьей было приданого тысяч десять; она дочь полкового священника… Само собою разумеется, с детства вращалась среди офицеров и набаловалась…

В это время в залу вошли свояченица и дочь Карпова, Варвара Егоровна.

— Пора, матушка, пора: не стыдно ли так долго спать? — говорил старик, целуя дочь, — самовар давно на столе, а вы прохлаждаетесь…

— Мы с тетей давно встали, папочка, — отвечала дочь, приготовляясь делать чай.

— Чего вы брюзжите? — поцеловав Карпова, сказала свояченица, — видите, какое чудное утро? Сегодня мы хотим отправиться в лес… Здравствуйте, батюшка, — отнеслась она к священнику, — благословите…

Священник осенил ее крестом и произнес:

— Надо, Александра Семеновна, пользоваться временем; а то ягоды скоро скосят… да и благо погода стоит.

— О чем вы тут говорили? — спросила Александра Семеновна, садясь за стол.

— Да вот о церквах; о погореловском графе…

— Ну что? Скажите, пожалуйста, что граф?

— Ничего, живет в своем имении, занимается науками… Я недавно туда ездил…

— В самом деле? Что же, вы его не видали?

— Нет-с, видел — мимоездом. Я ехал этак в стороне, а он верхом, в белых брюках.

— Что же, красив он?

— Очень… очень даже красив…

— Ах, боже мой! хоть бы одним глазком взглянуть… Егор Трофимыч! — обратилась Александра Семеновна к Карпову. — Как бы познакомиться с графом?

— Я уж не знаю как; с отцом его я был знаком; а этот живет здесь без году неделю: больше разъезжал где-то. Впрочем, если вам так хочется…

— То что?

— Что, папочка? — весело спросила дочь.

— Вот приедет Вася… Он познакомится с графом…

— Ах да! — воскликнула Александра Семеновна, — хоть бы поскорей приезжал Вася; как вспомнишь эту несносную зиму, боже мой! Я не знаю, как мы живы!..

— А ваш сынок скоро приедет? — спросил хозяина священник…

— Жду со дня на день… теперь у них экзамены кончились… Мой сын тоже естественник, — внушительно взглянув на священника, заметил старик.

— Естественник? — спросил батюшка, — гмм… да-с! доброе дело!.. Что бишь я слышал про графа? дай бог память!

Все с напряженным вниманием глядели на священника…

— Будто бы он… конечно, может быть, все это пустяки… я сам слышал от людей…

— Да что такое?

— Будто бы он науками-то вовсе не занимается, а с дворовыми людьми бегает по полям да перепелов ловит…

— Вздор какой! ну, можно этому поверить? — сказала Александра Семеновна, — вы сами посудите, батюшка.

— Конечно… я слышал… За что купил, за то и продаю…

— Это просто деревенские сплетни!.. Граф, как человек серьезный и ученый, приехал в наше захолустье попробовать применить научные сведения к нашей жизни, а про него распустили слух, что он перепелов ловит!.. Ах, какой народ!.. — На лице Александры Семеновны выразилось негодование, и она прибавила: — Впрочем, гораздо лучше оставить этот разговор: к науке нельзя так легкомысленно относиться… Егор Трофимыч! я вам не сказывала моего горя?

— Что такое?..

— Мой грач, у которого было сломано крыло, сегодня утром скончался…

— Вечная память, — усмехаясь, сказал старик.

— Надо рыть могилку, — присовокупил батюшка.

— А вы как думаете? Неужели я его так брошу… Я ему сейчас пойду рыть могилку… Бедный, бедный! и отчего так скоро умер?.. Бывало, где бы он ни был, только скажи: «Милый грач!» — сейчас отзовется и придет…

— А остальные ваши питомцы живы?

— Слава богу! А насчет графа, батюшка, вы таких слухов не распускайте… пожалуйста! ведь это ужасно!! это ни на что не похоже…

— Помилуйте, мне самому говорили…

— Я вас покорнейше прошу…

Александра Семеновна попросила себе другую чашку чаю, утерлась платком и замолкла: на ее лице выступила краска. Старик, глядя на нее, посмеивался. Батюшка, поняв свой промах, переменил разговор:

— Все помаленьку начинают съезжаться в деревни: теперь в городах тяжко… пыль… Вот, говорят, Новоселов приехал из Петербурга.

— Наш сосед — Андрей Петрович? — спросил старик.

— Да-с! Говорят, дня три или четыре тому назад прибыл.

— Каков? и до сих пор не проведает нас… Значит, он до сих пор не определился на службу… Странный человек! ведь получил университетское образование… он тоже натуралист.

— Человек добропорядочный. Этого нельзя отнять… В залу вошла хозяйка с бледным лицом и томными

глазами, в белом пеньюаре: в руках у ней был флакон с духами. Приняв благословение у священника, она обратилась к мужу:

— Там, к тебе, мой друг, пришли мужики: должно быть, насчет земельки… — Она с усмешкой посмотрела на батюшку, — не могу равнодушно смотреть на этот народ; со мной сейчас делается дурно…

На улице вдруг раздался звон колокольчика: все семейство устремилось к окнам. Тройка почтовых лошадей подъезжала к церкви. Священник, вглядываясь в проезжающего, говорил: «Уж не к нам ли из консистории?..» Но тройка, миновав церковь, повернула прямо к дому Карповых. Женщины вскрикнули:

— Вася, Вася!

Все вышли на крыльцо, к которому подъехал бравый молодой человек в белом пальто. Это был сын Карпова. Произошла обычная сцена свидания; зазвучали поцелуи, посыпались расспросы; батюшка, поздравив Карповых с радостию, отправился домой. Через полчаса молодой человек сидел за самоваром в кругу родного семейства. Сообщив некоторые подробности из своего путешествия, он объявил:

— Ну-с, уведомляю вас, что университет я оставил.

— Как так? — спросили все.

— Очень просто. Завершаю свое образование и поселяюсь здесь с вами.

— Что же ты будешь делать? — спросила мать.

— Буду знакомиться с хозяйством, охотиться, изучать химию. Это мой любимый предмет. Да и, наконец, папаша слаб, я ему буду помогать. — Студент поцеловал руку отца и спросил: — Ты не сердишься на меня, что я бросил университет?

— Помилуй! напротив! Я же тебе писал несколько раз: приезжай, как только вздумаешь.

— Послушай, Вася! — возразила Александра Семеновна, — неужели ты с этих пор хочешь закабалить себя в деревне?

— Да! Закабалить! — энергично сказал молодой человек, — а знаете вы причины, почему я оставил университет? Ведь вы их не знаете. Вы не можете себе представить, что такое медицинский факультет!..

Старик усмехнулся и сказал:

— Вот то же самое он говорил про юридический и филологический факультеты: «Вы не можете себе представить!»

— Ну, да с этими факультетами я покончил, — более и более воодушевляясь, говорил юноша, — теперь послушайте, что я вам скажу про медицинский. Я не могу до сих пор понять, каким образом медицина в моей голове перевернула все вверх дном! познакомившись с нею, я совершенно охладел к жизни, даже потерял всякое уважение к людям. Ей-богу… Вообразите себе: всякий из нас, как известно, любит цветы, например; да и в самом деле, они прелестны, — чудо в своем роде, как чудо все, что только произвела природа. Теперь не угодно ли вам послушать университетские лекции об этих цветах или вообще о растениях: вам, зевая, нехотя, потому что профессорам надоело несколько десятков лет читать одно и то же, сообщают, что чашечка пятиразверзная, пестик один, листья перисто-выемчатые, обратно-яйцевидные и т. д. И все это читается вяло, монотонно, как будто профессора отбывают самую несносную для них повинность… Затем представьте себе эти распластанные, изрезанные трупы, этих молодых людей с ножами…

— Фи! не рассказывай, пожалуйста, — воскликнули дамы, — c'est affreux!..^[3]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

3

Это ужасно!.. (фр.).