Вспоминаю август 68-го

Николай Дмитриевич Попов, 2008

К 50-летию ввода войск стран Варшавского договора на территорию Чехословакии. Впечатление, мнение и размышления младшего сержанта срочной службы о событиях августа 1968 года.

До моего слуха, из включённого телевизора, дошла концовка фраза: «…вступление армий пяти социалистических стран в пределы Чехословакии в 1968 году не было обоснованным, а решение в свете всех, известных теперь фактов, было ошибочным».

Понял так: осуждает новая Чехословакия, что не тронуло моих чувств — было естественным, они должны были так сказать. И давно.

Заинтриговал вопрос, а что скажут в ответ «наши»?.. Представил способность Михаила Сергеевича плести спиральную сеть слов вокруг да около, не давая конкретного ответа на конкретно поставленный вопрос, снимая со всех ответственность и никого не обвиняя… оказалось — ошибся!

Осуждали «наши»… всплеск противоречивых чувств — осуждали меня, «интернационалиста», имеющего грамоту за участие в Чехословацких событиях!… И сказана хоть какая-то правда… поздно, но сказана… Правда, которую с тяжким изломом, но понимали… как могли.

В «осуждении» звучала укоризна чувству выполненного долга, но и реабилитация моего понимания правды ТАМ… и последующих событий в нашей стране.

В политике ошибки не признают — их исправляют. Признать ошибку — это не только осудить тех, кто совершил её организационно (никакой высокопоставленный политик не вправе осуждать кого-то — судить он может только себя), но и растоптать тех, кто её совершил по принуждению… Мерзость политики — гнобить невиновных.

Горбачёв совершил это грязное политическое действие, признав ошибочным и ввод войск в Чехословакию, и в Афганистан… с «вводом» ошибки не было… ошибка в надуманной причине «задержки» наших войск.

***

К августу 1969 года, годовщине «событий», был написан очерк-размышление — готовился на факультет журналистики. Друзья, знакомые и незнакомые с интересом слушали мои впечатления о моём «вояже» в Чехословакию, что и подтолкнуло перенести их на бумагу.

Свои записки принёс в редакцию районной газеты и показал редактору Евгению Евгеньевичу, добродушному человеку с азартным взглядом и прозрачными мыслями, умеющему погасить, казалось бы, любой взрыв в чужой душе.

Евгений Евгеньевич слышал мои устные рассказы, поэтому с интересом притянул к себе две школьные тетради и тут же начал читать мои каракули. Привычно, по-редакторски черкая красным карандашом… который отложил после трёх страниц.

Лицо его наполнилось озабоченностью, непонятно насторожившей меня. Закончив чтение, он воткнулся в меня пронизывающим взглядом. Долго молчал, как бы осмысливая увиденное в моём нутре… заговорил, раскладывая по полочкам, понималось — меня начинают учить.

— Во-первых, уйма ошибок… грамматических (мне стало стыдно)… Читать надо больше русской классики… и не взахлёб, а втирать в память каждое слово…

— Во-вторых, устный рассказ у тебя живой, а на бумаге не хватает слов… жестами и мимикой написанному не поможешь (стыд не давал мне права на возражение)…

— В-третьих… в-четвёртых и т. д. Не буду говорить, нет смысла… для этих строк… Но в главном скажу: эта тема не для написания… Оставайся при своём мнении, но написанное… никому… пока… не показывай — не напечатают… даже Твардовский, будь он опять редактором «Нового мира» (меня облило внезапным страхом, который обычно исходит от особо уполномоченных чиновников с хамовитыми требованиями, проявляя диктат над чувствами и мыслями оппонентов… была потребность возразить… объясниться или хотя бы задать вопрос — почему?.. но язык приклеился)…

— Почему?.. не буду объяснять — пойми сам. ТАМ понял ситуацию — пойми и ЗДЕСЬ.

Что в моих строчках было такое, чтобы не «пущать»?.. наивность?.. возможно… Главное, там не было состояния и настроения — «Мы», воспитанное идеологией, законами и правилами общежития, чувством коллективизма до такой степени, что в общем растворяется и теряется — «Я»… Трудно и опасно жить, если вдруг найдёшь и проявишь своё «Я» в противовес «Мы».

***

Приближалась десятилетняя годовщина Чехословацких событий, ситуация «там» и «здесь» понималась в определённом смысле… но у меня была аллергия на слова — болел трудно излечимой болезнью, когда прочитанное или написанное слово вызывало тошноту, словно оно несло ложь, извращение, нагромождение замаскированной грязи в ровные красивые буквы.

Года три-четыре не писалось ни строчки… не читались книги и газеты, в которых расписывалась «правильная» и «красивая» правда, пудрящая мозги и извращающая жизнь. Казалось, разучился разговаривать — в семье, на работе, с приятелями изъяснялся на каком-то полугавкающем диалекте: полуслова, полуфразы, полумысли… а 68 год никого не интересовал… стирался из моей памяти… записки тускнели в связке макулатуры.

Комсомол воспитывал во мне борца… но натура сопротивлялась любым попыткам борьбы — из-за чего душевное противоречие и наплыв депрессии… Каждое дело из-за кажущейся ненужности и противности не доводилось до конца… Превращался в одинокого среди людей — не борьба управляла мной, а потребность высказаться.

Расхождение понимаемой действительности с официальными лозунгами и «красивой» пропагандой состояния общества и его целей — угнетало и чётко вырисовывало картину: в 68-м была задушена не только «Пражская весна», но и окончательно растоптана и замурована — с глаз долой! — наша «оттепель».

Хотелось выть от такой картины — на моих глазах спивались и курвились именитые и бесхитростные «шестидесятники».¹

Наверное, в силу желания ещё раз определиться и распознать будущее, решил испортить несколько листов на воспоминание августа 68-го и, никому не показывая, сложил в ту же связку макулатуры… до 88-го года, когда услышал «признание ошибок»… захотелось вернуться в прошлое…

Воспоминания написаны в разных настроениях и мироощущениях по времени, но рискнул их соединить, переплетая последовательностью.

***

Многие желают, а некоторые даже жаждут оставить след на движущей спирали истории… не многим это удаётся, чаще маховик истории оставляет глубокие и болезненные следы в умах и сердцах людей.

История зачастую похожа на детектив, причём, сколько толкователей — столько версий… и в этом полезность для развития ума — подвергая всё сомнению, выстраиваешь своё мнение, которое признаётся только мной. Может быть интересным и для других… но убеждать кого-то — это насилие.

Вот поэтому рациональное осознание любой личности нуждается в определённой собранности… Но чувственный опыт настолько индивидуален, что любая организованность для личности опасна… Как соединить несоединимое?.. Изломом разума или ущемлением чувств?.. Недальновидные политики так и поступают — ставят в рамки воспитание чувств, чем ограничивают сознательную деятельность… удобно — и чувство, и сознание людей под контролем.

Августовские события 68-го в Чехословакии, не берусь судить обо всём поколении, но для многих изменили представление и понятие о политике, о взаимоотношениях в человеческом обществе, обновило понятие о смысле жизни.

Мы улетали из Союза с чувством тревоги, с ощущением случившейся катастрофы… и с проникновением, будто спешили к внезапно заболевшему другу… Ещё не понимая, что любовь к человечеству, одна из прекрасных идей, исходящей от сердца и широкой души, — по этой же причине и её ничтожность из-за неисполнимости и недостижимости в реальном пространстве.

Любить человечество — забыть о себе… и не дожидаться взаимности… натолкнуться на пустоту… и увидеть свою ненужность.

Слабость разума — неспособность объяснять недоступные ему явления… и тогда рождается вера в сверхъестественное… и надумываются несвойственные организму чувства.

***

Заявление ТАСС о вводе войск «по просьбе партийных и государственных деятелей» мы услышали в семь утра 21 августа из радионовостей… а 20-го в 19:15 нас подняли по тревоге… и мы со всей техникой стали на боевое дежурство. Смысл был неясен: учебная тревога?.. или где-то прорыв?.. Египет?.. Куба?.. Чехословакия?.. Греция?.. Вьетнам?.. Сходились на Вьетнаме…

Война — всегда ложный аргумент… но имеет пару оправдательных аргументов — оборона и восстановление законности… которые, к сожалению, используются во сто крат шире существующей действительности — все победные войны оборонительные или восстанавливают законность.

Полное отрицание войны, ещё более сложный вопрос, не имеющий оправдательных ни элементов, ни даже моментов… если их находят — это выдумка.

Агрессия — всегда варварство, но оборона, точнее сила обороны, — всегда сдерживание агрессии.

Любая война не может быть оправдана… оборонительные действия найдут оправдание.

В 9:00 была поставлена задача: двум эскадрильям полка подготовиться к передислокации в ЧССР. Ещё сутки живём в полевых условиях — работаем, смотрим «Обыкновенный фашизм» и внимательно следим за событиями.

Живём в трепетном напряжении. Как никогда чётко выполняются приказы… и уровень их целесообразности довольно высок. Оказывается, как много и разумно мы можем делать в едином порыве.

Само собой получилось — увидел возможность читать между строк в советских газетах… и какие были мастера, умеющие прятать сокровенные мысли в строчках!… И чтение было не скучным — одно слово, поставленное вне контекста, могло создать трепетную мысль и звонкое открытие.

Взволновала и поставила враскоряку статья в «Правде» «Чего они добились (расчёты и просчёты врагов чехословацкого народа)» — оперативная статья на заявление ТАСС (в том же номере… будто заранее написанная, что было поставлено нами в плюс журналисту Юрию Жукову), анализ в статье предметный, но что-то в ней настораживало…

Ю. Жуков заявляет, что «…советский народ и народы всех братских стран, а с ними все, кому дорого дело мира и социализма, активно поддерживают (?.. подчеркнуто мной — Н.П.) эти действия». Ещё не было и не могло быть ни одного отклика… ещё в этом же номере публикуется о поездке министра иностранных дел ЧССР на отдых в Югославию… ещё говорилось о письме бывших партизан ЧССР в таком тоне, будто ничего не произошло… а тут «активная поддержка!» — не стыковалось, был явный перехлёст.

И… красной строкой статьи вибрировал «высокий» смысл жизни!.. Нет «высокого» смысла — жизнь пуста!

Да, мы были наполнены высоким смыслом жизни и от глубокого его ощущения реальная жизнь выглядела неразумной… но жили-то мы в реальном мире, где не требовалось пафоса, а элементарная способность понимать и находить в нём своё место или в приспособлении, или утверждая своё «Я» — трудный выбор для неокрепшего ума.

***

Сложности и неудобства начались с первой секунды объявления боевой тревоги…

«Разводящий» (один из старослужащих, который знает, кому подавать пожирней, а кому пожиже) за столом (был ужин) смачно помешивал кашу (хлеб, масло, мясо и сахар были уже розданы и лежали выжидающими кучками возле пустых мисок)… и тут взвыла сирена…

В первый миг тревожно округлились глаза, и сработало сознание не только на давно отрепетированную цепочку последовательных действий, но и на выработку вариантов предстоящей угрозы…

Половник дёрнулся и утонул в запахе гречневой каши — «разводящий» исчез с поля зрения, столовая пришла, казалось, в суматошное движение.

Край глаза запечатлел, что Паша задержался… поворотом головы, определил его задержку — он сдёргивал со столов хлеб, сахар, мясо.

Меня поразило — розданный харч, в большинстве своём, лежал на столах, но моё было в моих руках… и ещё несколько парней, в основном «старики» (старослужащие, которые предпочитают питаться пожирней за счёт иной части военнослужащих) что-то держали в кулаках.

У «салажонка» (военнослужащий без привилегий «стариков») из Красноперекопска чуть позже брызнули слёзы из-за своей несообразительности… Паша поделился тем, что успел хапнуть, правда, неохотно… всё же с «салажонком», но старик Дима взмахом кулака перед Пашиным носом поставил условие: «Не поделишься — перестану уважать», чем поразил меня.²

Грузились до полуночи. После двух ночи вылетели… До границы с ЧССР не более тысячи километров — два часа лёту, а прошли за четыре… посадка подо Львовом, каким маршрутом прошли?

Утром после посадки обнаружили — нет сухого пайка… Командиры со злобой искали виновника… а мы осматривали окрестности в поисках съедобного, но вокруг степь в тумане, и бетонка подсказывала — вокруг, на расстоянии видимости, нет ничего жилого… да и нам не разрешено переступать за двадцатиметровую полосу от транспортов.

Пилоты порылись в «потаённых» отсеках… и из четырёх транспортов откопали около трёх кг сухарей, пропахших керосином, на 150 ртов… и ни капли воды… Вспомнилась детская забава — собирание росы с травы на ладонь…

Зрелище — укатайка… «стадо» цвета хаки ползаем по траве, и божественный восторг гасит туманную дымку — слизанные капли росы с ладони вкуснее нектара с Олимпа!

К одиннадцати часам дня начальник штаба с командой старшин притащили, с их слов, выпрошенные на коленях, со слезами, угрозами с призывами о патриотизме, у местного авиаполка — три головки голландского сыра, три оковалка колбасы, с десяток буханок хлеба и пять трёхлитровых баллона берёзового сока… и обещание — положенный паёк за сегодняшний день ждёт нас на месте прибытия и норма кормёжки будет увеличена.

Вылетели около часа дня… и опять каким-то немыслимым маршрутом через Польшу до Остравы — за три часа.

Над Чехословакией летели на максимально низкой высоте — виделось испуганное выражение лиц у людей… четыре мощных транспорта шумно разрывали воздух над головами чехов… явный акт устрашения… и в эти минуты он воспринимался с гордостью, но что-то пугало и меня…

Приземлились в тумане… Сквозь белую пелену проглядывались стволы зениток и коробки танков с красными звёздами, подчёркивая серьёзность мероприятия.

Тяжело ударила по сознанию надпись метровыми буквами на ангаре, по-русски: «Оккупанты, уходите домой! У нас свой социализм».³ В душе родились тревога и обида… понял… в воздухе боятся равноценного ответа…

Тревожила не только обстановка, но и возможная угроза межконтинентального пожара — между приведёнными в полную боевую готовность войсками стран НАТО и стран Варшавского договора лежала узкая полоска чехословацкой границы.

Обидно за то, что подчёркнуто старались ущемить словом «оккупанты», будто не по их просьбе пришли, да ещё давят на совесть: «В 45-м — освободители. В 68-м — оккупанты!»

Встретившие нас офицеры обрисовали обстановку как боевую: «… оружие не отпускать из рук ни на секунду», — только через две недели смогли поставить карабины в козлы.

Пугнули готовящейся боевой провокацией — разведка донесла… Наполнили воображение изуверскими картинками боевых стычек с противниками социализма… Намекнули на полный контроль за обстановкой, что ещё более внесло в мозги сумятицу… «напряжённая обстановка» и «полный контроль» — не увязывались… и некогда было «увязывать» в потоке информации и впечатлений.

И всё же, разрешая сомнения, виделось и понималось: использовать ненависть к «врагам» для борьбы с «неправильной» идеологией — это напакостить на себя — ненависть создаёт «врагов» с преувеличенной мерзостью… польза от ненависти только в одном случае, когда она направлена на преодоление себя и «врагов» внутри себя.

Мучила жажда. Привезли воду. Звонок… Полевой телефон выдаёт информацию: «Вода отравлена». Позже узнаём ещё один лозунг: «За Дубчека⁴ и Свободу⁵* не дадим вам воду»… Ждали очередного привоза в ошарашенном состоянии…

Безысходность туманилась в глазах солдат и офицеров. Зубы скрежетали. На лицах прописывалась готовность рвать и истреблять кого угодно, только покажи и дай команду.

Мудрость из народа гласит: «Добро должно быть с кулаками…» но не объясняет, для чего кулаки… для защиты — потребно для добра… для нападения… добро уже не добро.

Столкнул нас с унылой точки Киричек, ефрейтор-«старик». Он закричал благим матом, не считаясь с субординацией: «Двигаться, козлы, надо! У нас горы дел! А вы бельма выкатили, руки плетью повесили».

Офицеры почувствовали себя командирами. Не обиделись, приняли сказанное за шутку… а мы зауважали Киричека ещё больше — он был надёжен, что ценится выше красивости в чертах лица.

В деле почувствовали себя. Отвлеклись от паршивого мира, неизвестно что таившего в себе. Появилось желание познать его через себя, не загружаясь внешним идеологическим воздействием, сделать мир попроще, не усложняя его своими чувствами.

В суждении достигается достоверность, когда решаю все сомнения… эта достоверность в пределах моих знаний, понимания и убеждённости. В полной мере достоверность уходит в бесконечность… а в пределах познанного она относительна.

Трезвое и беспристрастное мнение принадлежит «чистому разуму» — чего не может быть никогда… Бывает бесстрастная мысль — явление единичного порядка и не имеет рядности… ведь только ряд мыслей может составить мнение.

В советские времена истина определялась мнением узаконенного авторитета (вождём)… что извращало не только истину, но и жизнь людей.

***

Киричек, с выразительно незаманчивыми чертами лица, но привлекательным взглядом, умел быть пронзительно ироничным, высвечивал спокойную рассудительность и оставался ясным в мутных ситуациях. Своей внешностью он больше отпугивал, чем располагал на какие-либо отношения…

Всякий стремящийся к свободе делается её рабом, а любой делающий себя самостоятельным сам обуславливает отношения с людьми и обстоятельствами. Лучше преодолевать нужную зависимость, чем становиться потребным рабом… В преодолении — ощущение силы, в подчинении слабость, усиленная злостью.

Его способность ориентироваться в обстановке и ненавязчиво предлагать решения из казалось бы безвыходного положения… юмор, без тени безысходности, с грубинкой, тождественной самой ситуации, не придуманный и заранее не подготовленный, а рождённый в действии… непринуждённость в общении с людьми… бескорыстность в делах — само собой притянуло к нему дружбой и растворило его некрасивость в особые черты, подчёркивающие его самостоятельный характер.

На «большой земле» Киричек наблюдал за моим журналистским творчеством для войсковых газет и «литературными чтениями» для всей казармы, высказывал своё мнение… которое мною воспринималось критиканством и несерьёзностью… и отталкивалось душой.

На «малой (чешской) земле» присматриваясь к Киричеку, понимал, что он далёк от поношения — не раскладывал действие на «плохие» или «хорошие» поступки, но в каждом действии раскрывал заблуждение, в котором находил ошибку и спрятанную за ней истину, — его мнение высвечивается реальностью… а для меня это благодатное явление.

Меня заинтересовала его фамилия… и оказалось, он не владеет ни молдавским, ни румынским языками и не представляет себя вне русской культуры… с колыбели воспитывался на русском языке — родился в Иваново… отец — офицер советской армии, мать — ткачиха.

Впервые в своей жизни мне не пришлось спорить, доказывать свою точку зрения, опровергать мнение оппонента. С Киричеком велась беседа, в которой он не настаивал на своём понимании и соглашался с тем, что должно быть правильным… взаимодоверие предполагает непринуждённость в беседе на любую тему.

Помнится первое и последующее — яркое… первой беседой был национальный вопрос… то, в чём мы были «единодушны», выльется в следующую картинку…

Единство — одно из естественных устремлений людей… которое способно сохранить жизнь на земле и уберечь людей от разрушительных страстей и глупости… Но достигнутое единство в полной мере — начало разрушительного процесса… Уничтожению подлежит нации и национальные культуры… нужно ли это людям?.. Мы были «единогласны» — нет!

Нация — особая, отличительная и самостоятельная культура в человечестве, в чём её сила и ценность… В то же время, национальные амбиции, точнее — национальные амбиции политиков (у народа национальная гордость), не способствуют развитию нации и обедняют её культуру… И в интернационализме нет панацеи для обогащения мировой культуры — на разрушенном не обогатишься.

Из этого понималось: укрепление национального государства — то положительное, что воссоздаёт национальную культуру… и насколько данная культура своеобразна и привлекательна, зависит отношение к другим нациям.

Изоляционизм — это не только ограниченность и узость культуры, но, в большей степени, её ничтожность.

Империализм страшен массовой и клишеобразной (современные «критики» назвали бы — попсовой) культурой, засоряющей мозги несуществующим превосходством.

Объединение наций в блоки по идеологическим или религиозным понятиям несут в себе черты изоляционизма и империализма…

Единений наций в общечеловеческую культуру даёт возможность обрести мир и избавиться от глупостей, бросающих людей на противостояние.

Любые мифы рождаются легко и по той же причине неохотно разрушаются… миф свободно воспринимается, по своей простоте… но не всегда наивен.

Международное правление — очередной миф о свободе личности в научно-техническом мире.

Свобода моя там, где моё место и в моём достоинстве, а не в моей власти… надо быть необыкновенно сильным, чтобы выдержать тиранию власти и не подвергнуться изменению к пошлости.

Отношение между нациями на основе международного права, без ущемления свобод личности — единственное реальное правление между нациями… более того, право раскрывает границы между народами, освобождая личность от национальной ограниченности.

«Беседа» на заданную тему проходила в первую ночь на чешской земле, и она душевно способствовала преодолеть неудобства… как мы надеялись, временные, поэтому не существенные.

На следующий день начальник политотдела (ещё не прибыли наши «игрушки» с пилотами, а мозгоковыряльщик уже здесь), на «малой земле» по кличке «комиссар», газетными фразами объяснил ситуацию в мире и на нашем «фронте»… и от себя добавил: «Чехословаки (как будто есть такой народ) идейные предатели социализма!» — получив «бурные аплодисменты» в виде неодобрительного иронического смеха… а для него, как божья роса…

На что Киричек сказал довольно умную вещь:

— Когда пытаются оправдать предательство, в котором только шкурные интересы, то ищут идейную подоплёку… Идейного предательства быть не может — с идеей можно соглашаться или не соглашаться, можно верить или отвергнуть, но предатель — абсурд, — все, кто слышал Киричека… не аплодировали, но молча согласились, и никто не ступил в «идеологическую дискуссию».

В разговоре наедине, в продолжение темы, задал, в большей степени самому себе, вопрос:

— Вероятно, культура нашего «комиссара» ограничена газетными статьями?.. — на что Киричек ответил неординарно:

— «Культура контролирует поведение политиков» — мечта назидательных (в то время, знакомо было слово «либерал», но глубины этого понятия не осознавалось — вокруг себя не встречал либералов) интеллигентов, у которых любимое словечко «надо!»… а что там в душе у «комиссара»?.. может, он поэт, скрывающийся за служебным долгом… а может, и дерьмо, прикрываемое погонами.

***

Первая ночь. Дождь и слякоть. Единственная палатка не вмещает в себя десятой части людей — транспорт с нашими «крышами» по метеоусловиям посадили на «большой земле».

Что делать? — вопрос для интеллигенции, а голь на выдумки хитра — ещё не прилетевшая «техника» может постоять и под дождём, а вот брезентовые чехлы, натянутые на трапы и лестницы, вполне может заменить палатки.

Полувлажная солома и солдатская шинель смогут согреть душу и тело… можно, уткнувшись в шинель и в себя, помечтать о домашнем уюте и о чём-то добром… Дурные мысли отгонялись — утро вечера мудренее.

Летний, но нескончаемый дождь льёт уже третий час… своим монотонным шуршанием убаюкивает, и проваливаешься в необыкновенный сон…

Рождается весна! Запах зимы исчез. Облака не обременяют небо — приобрели ясный контур и наполнились силой. Лучи солнца заполнили горизонт и замерли стеной, высвечивая даль. Серый цвет смыт теплым дождём, и во всех оттенках разлилась синева. Ветер несёт радостную прохладу и завораживает восторженная трель невидимой птахи… Как никогда хочется дышать и жить…

Вероятно, сегодня добрый и нежный праздник… и дарят цветы… но пусто вокруг и некому подарить букет… я бы предпочёл фиалки…

Снова лето… мы вдвоём на середине бурной Кубани. Течение несёт нас в тишину и в уединение. Молчание не разделяет нас — слова лишние. Говорят глаза — в них блеск предвкушения… и небесной лазури… краски августовского леса… и восторг от движения… Стремительное течение разводит нас, но мы не сопротивляемся — мы будем ощущать только друг друга, а не себя…

Восторг ожидания выводит из сна… и наполняет калейдоскопом мыслей от вчерашних и предыдущих впечатлений…

Мерзко пахнет от политики, которая создаёт искусственную жизнь, глумясь над подлинной, уводит в сторону… и нет ощущения, что её можно преодолеть — слишком большое нагромождение ненужного…

Юношеский возраст сложен тем, что сознание формируется под гнётом впечатлений, а они разнонаправлены… можно ли найти правильный выбор?

Что видят чехи и словаки в «своём» социализме?.. Не хочется верить в какую-то гнусную национальную идею… Национализм не просто грубое стадное чувство, а глубокая ограниченность… не верю в ограниченность этих народов.

Не хотят быть воинственными?.. Понимаю — пацифизм, не столько религиозная позиция, сколько естественная потребность человека разумного и гуманного… к сожалению, уровень разумности человечества таков, что превращает пацифизм в метод достижения ограниченной цели.

Что будет завтра?.. Во что превратится гигантская заваруха?.. Метод устрашения — примитивный способ убеждения, не требующий особого ума и далёк от подлинной дипломатии…

И размышлять о будущем не нужно, пока есть неясный страх и непонятная тревога… Пророчество от испуга всегда апокалиптично… и уже есть «пророки»⁶… Кто они?.. Как сказал бы не искушённый в изысках мой отец — «сранная интеллигенция», которая «создаёт» и «творит» ненужное, но, по их мнению, «выдающееся»… которая предложит смотреть в прошлое, чтобы увидеть будущее… но в прошлом видят компоненты отходов жизнедеятельности для анализа с последующим диагнозом проктолога, который неутешительный — хронический геморрой… и нет будущего.

Стремление к абсолютной свободе свойственно людям, считающим «чистый разум» абсолютным умом. Во всех революциях — это самая опасная сторона дела — она уводит от жизни, устремляясь в заблуждение: умом можно сотворить всё потребное человеку. Умные слова, умные речи привлекают… и появляются адепты, идущие оторванной от жизни дорогой к цели, которая им кажется ясной и правильной.

Рядом ворочался Киричек…

— Миклаш… думаешь?

— Думаю…

— Давай думать вместе…

***

Утро встретило густым и оранжевым туманом. Пронизанный солнцем, он через пару часов рассеялся, подавая надежды на прибытия транспорта с харчем, палатками и прочим жизнеподдерживающим скарбом… баньки хотелось.

От сухарей болят дёсны, и невыносимая жажда — вокруг влага, а вода ценится как в пустыне… Единственная водопроводная колонка, контролируемая нашими медиками, не удовлетворяет всех.

Что делать?.. Брать воду в деревенских колодцах?.. Рассказывали⁷ — одна чешская женщина посочувствовала «иностранным» солдатам — дала попить из своего колодца… её побили, обвинив в предательстве… Патриотический поступок?.. С какого бугорка смотреть… бить женщину — дешёвый «патриотизм».

«Патриоты» в крупных городах снимали трафаретки с названием улиц, и колонны наших блуждали в городах, теряя время… и вытаптывая на поворотах газоны и цветники.

«Патриоты» били стёкла в машинах и испытывали нервы солдат… демонстративно топтали газеты, журналы и знамёна союзников по Варшавскому договору и даже стреляли из-за углов, но углы не прикрывали их…⁸

На «патриотические» поступки с нашей стороны чаще проявлялось хладнокровие — поведение было спокойным, только сердце громче билось да суставы пальцев трещали от силы сжатых кулаков.

На выстрелы отвечали выстрелом без предупреждения — командованию не хотелось тех жертв, которые безответно понесли наши войска в 56-м году на венгерской земле.⁹*

Патриотизм любого народа бесцеремонен, патетичен до абсурда и бесстыдства… и совестливость не защищена грубостью патриотизма, ибо категорически прямолинейным, не воспринимающий иные мнения… и давящий их силой аргументированных эмоций… Особый, упрощённый наш русских патриотизм: «Я был там — я знаю!»… можно много знать, но ни фига не понимать.

О патриотизме можно говорить молча — делами… и у каждого они свои… У меня одни, у Киричека другие и совсем другие у «комиссара».

Позже мы узнаем иных «патриотов»… этаких «интернационалистов» — провокаторов¹⁰, которые свободно перемещались не только по землям Чехословакии, но и по воинским расположениям… Что их влекло в кризисный район?.. романтика?.. Идеологическое геройство?.. «Деньги — вещь привлекательная», — ответил один из «интернационалистов», которому хотелось набить морду… но его «интеллигентный» вид не позволял совершать такое действие — подчеркнуло бы наше «варварство».

Когда в обстановке много неопределённого, когда команды поступают одна за другой, часто заменяя предыдущую, создаётся сумбур и суматоха… Дел невпроворот, каждый человек по счёту: с неба падают «игрушки»… именно падают, ориентируясь по примитивному радиосигналу и визуально — «чехи» отключили «глаза» и «уши» аэродрома… но восторженно удивлялись способности наших пилотов совершать посадку, выскакивая из-за увалов Бескид, без повторного круга, с точностью попадания на бетонку, как в яблочко.

Но ещё большее удивление вызвала сама, «игрушка» своими размерами и выразительной устремлённостью форм… Капитан, лётчик местного чешского полка, стоящий с раскрытым ртом и наблюдающий за движением «игрушки», задал неожиданный вопрос: «Внутри робот?» Когда в технике заглохли двигатели и «фонарь» кабины открылся, вопрос капитана совсем непредсказуем: «К нам прилетели Герои Советского Союза?»… но это были обыкновенные парни нашей эскадрильи, не имеющие кроме юбилейных медалей никаких наград, а тем более геройских званий.

Из прибывающей техники вылезали лётчики с расширенными глазами, взбудоражено всматривающиеся в окружающий пейзаж…¹¹ а у нас, прибывших вчера, иронические улыбки — мы прошли через чувство первого восприятия… и для нас начались будни…

Мечемся вокруг «игрушек», ныряем в их нутро, всматриваемся, простукиваем, прощупываем, обтираем — готовность должна быть повешенной.

В такой ситуации понимаешь, насколько ценен ум и практичность, организаторская способность и самообладание, чтобы преодолеть неразбериху.

В такие минуты каждый человек просматривается насквозь, открывается характер и повышаются в цене добрые товарищеские отношения.

Воспоминания о пережитом и о товарищах трогательны и приятны…

***

Он был в любое время в восторженном состоянии, будто жизнь для него сплошная радость — выковыривал шваброй грязь из-под «стариковских» кроватей или смывал харкотину в раковине — всякое действие веселило, не вызывая утомляющего душу отвращения. «Старики» окрестили его «Левой-одесситом»… ещё не зная его подлинного имени, я тоже звал его Лёвой, хотя, как оказалось, звали его Леонид.

Мне были по душе его общительность и восторженный задор, с которым он воспринимал жизнь, — чем был сродни моему характеру… но в силу армейских обстоятельств, запрятанных мною в глубь себя… рядом с ним происходило моё раскрепощение, и я становился самим собой. В нём восторженность была снаружи — защитой от душевного неравновесия.

Лёвчик был нашпигован анекдотами и мог «пороть» их к месту и вовремя, по ходу действия нашей регламентированной жизни. Кроме того, память хранила удивительные истории из его короткой жизни, его друзей и знакомых, известных и неизвестных одесситов. Он излучал эти истории, скрашивая армейский неуют… Но и «оккупация» подбросила и анекдоты, и невероятные истории…

Можно было бы сравнить его с литературный Василием Тёркиным, но тот был всеобъемлющим по своему характеру и уму… и не реален своей собирательностью образа, а Лёвчик был непринуждённый и живой, умеющий отвлечь от тины мрачных раздумий каламбуром из «пары слов»:

— Смотри, птичка уже летит!

— Где?

— Не опускай нос, увидишь.

В понимании мы были взаимны, ещё не зная друг о друге самой малости. Без слов мы закрепили наше понимание крепким рукопожатием, само собой родившееся в единую секунду, в едином порыве… Этот молчаливый обряд тронул Валерия до увлажнения глаз, и его рука легла на наши — так родился «триумвират П» (в своём подразделении нас было трое с фамилией на букву П).

С Лёвой можно запросто побузить, облегчая настроение, потешаться над армейским жильём-бытьём и обсмеять душевные разлады, отгоняя отвратные мысли.

Он мог сказать, завораживая жизнелюбием, несколько фраз на великолепной одесской «мове» с еврейским акцентом… До встречи с ним мне не приходилось слышать одесскую речь живьём, поэтому любимые Паустовский и Бабель казались надуманными при чтении одесских разговоров… а игра слов в них попахивала дешевизной или лёгким фарсом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

…бесхитростные «шестидесятники». Смерть Сталина и XX съезд КПСС отогрели холодные сердца… и творческий люд наполнялся теплом и добром.

Пережитое и обдуманное, а не запланированное идеологией, стало выливаться в стихах, в прозе, в песнях… и была жгучая попытка раскрыть современность во всём своём противоречии… взвалив на себя непосильное ярмо, что, собственно, является главной задачей подлинного художника… которую, в силу многих причин, не смогли осилить «шестидесятники».

Они воспели свои идеалы, хорошо понимая идеологию современности, но не во всём понимали психологию современников, а культурность и знания выдавали за духовность. Они стремились к энциклопедическим знаниям, чем были сильны… и в чём их слабость — захлебнулись в знаниях, не научившись понимать своего чувственного опыта. Искали не истину, а идеи… искажая истину. Жили мечтой, которую ждали, делая к ней робкие шаги. Приравнивали образ мысли к образу жизни, считая, если есть расхождение, то образ мысли не обладает свободой, а такое поколение не удобно и трудно управляемо властью.

Ошибки в понимании приводят к ошибочным поступкам… к искажению идеалов, даже сделав открытие: главное в искусстве не техника исполнения, не способность отображать, а мысль и передача чувств… знать истину и не пользоваться ею.

«Шестидесятники», как никто другой, понимали, что воображение сильнее реальности, и оно является движетелем развития художника… в этом поиск новых направлений мыслей и чувств. Из такого понимания родилось множество талантов. Не всегда востребованных, чаще загнанных официозом и цензурой в пустыню одиночества или в болото трагедий.

«Бодаться» с идеологией могли только те, кто её отверг и выкинул из своего сознания… отвергая или выкидывая подчас из себя порядочную сущность… Имена собственные в данном контексте не имеют значения. Они приобретут смысл при рассмотрении единичного объекта, ибо раскрывают суть случайного.

«Шестидесятники» — это не философия, а состояние души, внезапно получившей маленькую свободу, навеянной возможным, но не состоявшимся «возрождением» в период «оттепели».

2

…чем поразил меня… Недели две до этих событий со «стариком» Димой у нас была стычка… позорная драка…

Будучи «салагами» мы, парни одного года призыва — «годки», сдружились легко… физически развиты — в основном спортсмены-разрядники, образованы — все со средним или средне-техническим образованием, супротив нашим «старикам», имеющим в основном семилетку, изредка плюс ПТУ. Да и характеры были в основном самоутверждающие, что воспитывало самостоятельность, а это позволяло не дать себя в обиду.

Став «стариками» и «дедами» («дедовщина» как понятие вновь вернулось в армейскую жизнь в наши переходные годы — с трёх на два года службы, когда нашему призыву выпала доля служить не три, но и не два, а два с половиной года), мы к своим «салагам» проявили благосклонность и милосердие — отобрали власть у своих «стариков» и поделились ею со своими «салагами»… преподнесли на тарелочке с голубой каёмочкой, а даренное не ценят так, как приобретённое.

Число нарушений по самоволками, непослушанию по всем призывным годам увеличилось. «В бой (читай, в самоволку) идут одни старики» — было законом армейской жизни. Наша либерализация разрушила этот закон — в «бой» пошли все… чем возмущало и было неприемлемо для наших отцов-командиров.

По правде говоря, уровень боевой подготовки, знание дела и исполнительность в деле были высокими. Через год после увольнения посетил свой полк… профессионализм упал на пару порядков — командиры вздыхали по нашим знаниям и рукам.

А «дедовщина» была яростной и зверской — командиры выли от невозможности вернуть «нашу» добропорядочность и справедливость… послушав жалобы командиров, осознал… и возможно в глобальном масштабе, как безжалостно может эксплуатироваться милосердие и доброта теми, кто не имеет культуру пользоваться ими.

И вот… логики в словах уже не было… рассудочность рассыпалась под воздействием ненависти… взаимные упрёки зашли слишком далеко — зверская ярость и непримиримость сверкали в глазах и сжимали кулаки… исход один — драка!

Он крупнее меня… на моей стороне натренированность и боксёрский опыт. Опережаю ударом… и пропускаю — мои рёбра встретились с его кулаками… нас, как котят, скрутили и растащили в разные стороны.

Пытаемся брыкаться, рвёмся друг к другу, оплёвывая матерными и оскорбительными словами… даже в ту минуту было стыдно.

Позже, на протяжении многих лет, краснел и приходил в разрушенное состояние, вспоминая эту стычку — недовведенную до конца дуэль на кулаках.

Чтобы не мучить совесть и один раз… и чтобы навсегда, нужно прогнать через извилины мозга эту мерзкую сцену, найти её корни и понять, что из них выросло… понятое оставить в покое, и оно оставит меня.

Причиной обоюдной вспышки гнева стало множество факторов, слившихся воедино.

Главное, личная неприязнь друг к другу… часть группового мундира мы поддерживали своеобразно — не только делали вид, но на самом деле не замечали один другого, даже находясь рядом при деле — меня не было для него, а его для меня.

Он не терпел во мне способность разделять мнение каждого, не разделяя людей по разрядам и породе, словно моё согласие с кем-то оскорбляло его.

В нём мною нетерпима была прямолинейность, в которой раскрывалось малоосмысленность и бестолковость, а значит ненадёжной в общении, но она была его и ему принадлежала.

Меня коробило от его «остроумного» цинизма в характеристиках, которыми унижал своих сотоварищей, а себя ощущал высоко стоящим… но никто из наших «годков» не был ни под его влиянием, ни дружески предрасположен к нему — он был случайным в любой компании.

Одиночка с самомнением… но воздействовать было его страстью, причём упрощённым способом, как уличный хам — неожиданной требовательностью, безапелляционной глупостью в ранге истины последней инстанции, ошарашивать и смущать, вызывая страх, осушающий язык для возражения.

Он не терпел меня за понимания его надуманных глупостей… и молча сносил мои возражения… а в этот раз он был непримирим — от силы правоты, а я ему перечил любым способом… и стал на своём — не верилось в его правоту…

Поводом обоюдной вспышки гнева явилось унижение «молодых» — опекаемых мною… Двое «молодых» и он работали в одной спайке — он не смог перекрыть не сделанное двумя лоботрясами… и хамили они больше, чем он… И наказание от командиров получил он… а потом сработал метод скатывающегося кома, и он вокруг «молодых» нацепил всё, что мог, но, главное, увидел то, что не увидел я…

Стычка сбила с него некоторую спесь, но мне открылась истина: прямолинейные напрямую дальше видят.

— «Салажня», идущая за нами, будет противнее наших «стариков», поплачут от них «будущие поколения», — не верил Дмитрию, не хотел понимать по-другому, был в этом вопросе сам прямолинейным…

Добро должно породить добро в любых условиях — понималось мной тогда… а то, что все корни любого явления находятся в среде его породившего — понято позже… Дима оказался прав!

От стыда мы не смотрели в глаза друг другу, прятали взгляд в кирзовые сапоги или в песок. Продлилось бы такое состояние долго. Может, до конца службы так и не подали бы руки…

Чехословакия соединила нас крепким рукопожатием, а со взлётом из «большой земли» растворилась обоюдная неприязнь.

Нет, мы не стали закадычными друзьями, но дух товарищества сохранился до конца службы. Вероятно, условия единомыслия и одинакового мироощущения — это та почва, на которой вырастает товарищество.

3

…свой социализм… На третьей неделе пребывания в ЧССР, Лёвчик в приватном разговоре задал чешскому майору вопрос: «В чём смысл «их социализма»?.. на что майор ответил анекдотом…

Леонид Ильич после «Пражской весны» спросил у Дубчека.

— Мне доложили, что ты собираешься строить какой-то особый социализм?.. Наша марксистско-ленинская наука утверждает: разного социализма не бывает.

На что Дубчек ответил:

— Мы пойдём дорогой гуманного, демократического социализма, — брови Брежнева ощетинились, глаза округлились, челюсть отвисла…

— Саша!.. На что это похоже?

Дубчек, взглядом художника окинул физиономию Брежнева, ответил:

— Это социализм с человеческим лицом!

Мы искренне и дружно смеялись… скорее всего, не задумываясь в тот момент и не осознавая, что в этом анекдоте прячется глубокая истина — всякая власть способна заблуждаться, но ещё более заблуждаются те, кто ей противостоит.

Свобода освобождает от страха перед властью… Что с этим делать?.. Всё зависит от воспитания и состояния души… и свобода от страха не означает взятие обязательств перед властью. Власть остаётся «противной» и «ненужной»… мы и «они». Получить свободу бывает легко, пользоваться ею намного сложнее…. А вот воспитать в себе обязанность не только перед властью, но и перед родным человеком, коллективом, обществом — труднейшее дело. Трудности пугают и способствуют превращению в раба… для тех, кто противостоит существующей власти и сами хотят власти.

4

А. Дубчек… — 1921 года рождения, в КПЧ с 1939 года, член ЦК КПЧ с 1958 года, с января 1968 по апрель 1969 годов — первый секретарь ЦК КПЧ… исключён из КПЧ в 1970 году… с 29 декабря 1989 года — председатель парламента Чехословакии! Лидер «Пражской весны», главная задача которой — социализм «с человеческим лицом».

Мои знания о Дубчеке до августа 68 года по нашей прессе, не вызывало симпатий. Более того, его образ для меня рисовался карикатурным — этакий вертихвост без определённого направления мысли. Узнанное о нём в Чехословакии, чтение подлинных речей и размышлений времён января-июля 68 года, превратили его симпатичным в моём сознании… Но не снималась с него вина за август 68 года, хотя понималось, что «наш Саша» не в силах был что-то противопоставить патриарху всея социалистического содружества Брежневу.

В каждом деле, которое требует начала, есть решительные, сомневающиеся и противники… Беда Дубчека и его соратников, как «мы» понимали по советской прессе и заявлениям советского руководства, в том, что среди противников было много врагов, среди сомневающихся — противников, среди решительных — идущих в разные стороны… упрощённое представление?.. Но сила советской убеждённости как раз в простоте и на примитивность рассчитана.

Настоящая беда Дубчека и его соратников в том, что они рано начали… разрушать Берлинскую стену — она была ещё твёрдо-бетонной, а не трухлявой… поэтому все жертвы в этой совершённой и ненужной драке на совести Дубчека.

А действия по «вводу войск» в ЧССР спровоцировали не деяния Дубчека и не Советское руководство, а польское и ГДРовское — возмущённых диктаторов Ульбрихтов и Гереков, которых тошнило от вида чьей-то самостоятельности…

И никакой «теории заговоров»… на всей протяжённости человеческой истории кто-то чего-то хочет не то, что есть на самом деле… И тогда происходит поиск единомышленников, собирается группа страждущих за «правое дело»… и заговор готов.

Такой «заговор» возможен на всех уровнях человеческого общежития — от бригады штукатуров до сообщества стран… и всё естественно и случайно — зависит от силы убеждённости и авторитета.

«Заговоры» были, есть и будут — это интрига жизни… и личности. Желающих и жаждущих изменить мир, организовать «массы» или попросту компостировать людям мозги превеликое множество.

Если иметь в виду слухи, ходившие среди офицеров и из уст особистов в первые дни присутствия в ЧССР, то Дубчек — агент каких-то сил в руководстве КПСС и КГБ (?!)… Каких?.. Через много лет, размышляя об этом, непроизвольно родилось предположение — это силы, разрушившие Берлинскую стену, а затем СССР…

Если это так, то «ввод войск в Чехословакию» не только подавление «Пражской весны», а в большей степени демонстрация силы для тех, кто пытался её поддержать или повлиять на её развитие… Это убедительный аргумент для беспамятных — кто правит миром социализма… и КПСС.

Противостояние Дубчека и КПСС восхищало многих его подданных, а с восторгом рассказанный анекдот от чешского майора говорил о силе Дубчека… и, позже мне удалось уловить глубокое понимание сути КГБ…

20 августа заседание Политбюро КПЧ затянулось далеко за полночь. Дубчек сидел в голове длинного стола напротив входной двери в кабинет… и увидел, как в неё входят русские десантники… поднялся… подтянул к себе вазу с конфетами и стал рассовывать их по карманам… Удивлённые члены Политбюро, не видя вошедших, спросили:

— Александр, в чём дело?

— На Лубянке конфет не дают… там можно получить в морду.

5

^* Л. Свобода — с 8 марта 1968 года президент ЧССР имел большую популярность у чехов — боевой генерал, возглавлявший чехословацкую армию при освобождении Чехословакии от нацистов… хотя не без критики… без злорадной критики.

По нашей прессе — Свобода вроде свадебного генерала, разъезжающего по своей стране с тремя мыслями: компартия!.. социализм!.. дружба с СССР! «Три негасимые звезды» — назвал эти мысли наш собственный корреспондент В. Журавский в одноимённой статье в газете «Правда».

6

…пророки… 6 августа в газете «Правда» печатается статья Ю. Жукова «Оскандалившиеся пророки», где он клеймит журналистов и политиков Запада, предрекавших развал социалистического содружества в связи с событиями в Чехословакии… и оконфузились, вчитываясь в «Заявление…», сделанное на совещании 3 августа в Братиславе «Представителей коммунистических и рабочих партий социалистических стран», лейтмотив которого — верность «делу нерушимой дружбы народов наших стран».

16 августа статья Ю. Жукова: «Подстрекатели» — с обзором «пророчеств» на Западе и в ЧССР, в частности некий Л. Весёлый выступает за всеобщую дискуссию в странах социализма «о месте и значении компартий»… А после «Заявления…» мечтает о полемике уже в мировом масштабе…

Ч. Цисарж — секретарь ЦК КПЧ выступил с «атакой на ленинизм».

Исаак Дойчер — троцкист, грозил кулачком, желая уничтожить КПЧ и коммунистов.

Отто Шик — зам. председателя правительства ЧССР, критиковал не только экономическое развитие своей страны, но посягнул на СССР.

Ганзелка и Прохазка выступили с заявлением о необходимости либерализации в стране и с призывом противостоять коммунистам.

Не знаю, кто такой Прохазка, но Ирже Ганзелка и Мирослав Зикмунд заставили меня зачитываться своей замечательной книгой «Африка грёз и действительности», которая появилась в нашей поселковой библиотеке, а путешествие они совершили в 1947 году.

Они привили мне любовь к приключениям, к действиям, к движению, которые порождают множество добродетелей, потребных для развития и самовоспитания… именно любовь, а не страсть, когда разум и воля делаются её задолжниками и порождает жестокость.

7

…рассказывали… В первые дни «оккупации» всякие «рассказы» ошарашивали и заполняли сознание, заставляя видеть накалённую атмосферу в Чехословакии…

Через пару недель появились более-менее серьёзные контакты с чехами, многие «рассказы» явно перешли в разряд «выдуманных». Но они дали свои плоды — сначала в виде ненависти и гнева к призрачным «контрреволюционерам», переросших в бдительность и настороженность ко всем чехам… Когда плод перезрел, в нём оказалось много пустоты и зёрен сомнений по всему явлению ввода войск в Чехословакию.

Поэтому не привожу «рассказы», которые не подтвердились впоследствии, в которых звучала пропагандистская нотка… верилось только тому, что виделось собственными глазами…

«Мы» ощущали — от чехов исходит сердитое неудовлетворение жизнью. Почему?..

Мы видели богатые деревни — дома, построенные со вкусом и фантазией, в них должны быть удобство и уют. Трудолюбивые руки приводили в порядок каждый уголок приусадебного участка.

После работы чешского крестьянин не походил на нашего расхристанного колхозника — со вкусом одетый, его можно было увидеть в погостинству, ресторане, в клубе и принять за настоящего горожанина.

Предусмотрительность, в мелочах приводила в восхищение — серьёзный недостаток для русского мужика… почему неудовлетворённость?… Нет ответа.

Мы не способны понять других, если любим только свою точку зрения… к тому же, которой не всегда придерживаемся.

Не знать чужих идей, никогда не укрепишь веру в свою собственную идею, а значит не будет ни сил, ни возможности её осуществить… а твоя идея будет никому не нужной — непонятые не ценят непонятливых.

Но и любить свою точку зрения — абсурд, любовь не предполагает сомнения… без сомнений любая точка зрения неподвижна и без развития.

8

…но углы не прикрывали их… — один такой угол видел воочию — возможно он был единственный… Из-за угла двухэтажного дома стреляли по колонне машин, охраняемых танками… последним идущий танк на ходу развернул башню и выстрелом снёс угол дома… были ли человеческие жертвы?.. Для меня осталось неизвестным.

Случилось это на выезде из Кутна-Гора… наш УАЗик, вклинившийся при въезде в этот город в колонну, был предпоследним в ряду автомобилей…

Колонна остановилась за пределами населённого пункта Кутна-Гора… из машины, следующей за нами, вынесли убитого офицера… мурашки пробежали по спине — мы могли попасть в зону обстрела… Наш командир полка, выйдя из УАЗика о чём-то эмоционально минут пять беседовал с командиром автоколонны… сел в автомобиль, и мы продолжили движение по своему маршруту… без желания о чём-то говорить.

В Миловицах водитель нашей «бронемашины» с брезентовым верхом обнаружил пулевую царапину на заднем бампере и отверстие чуть выше бампера… с боевым крещением!

Возвращались в часть иной дорогой, более короткой… и в одном, не запомнил названия, городке на «Батю» было совершенно покушение — на брезент над головой полковника упал кирпич… нормальный кирпич без брака и с печатью завода-изготовителя — «Батя» забрал его в Союз как сувенир, как память о возможной смерти… Кратко, суть случившегося можно передать только его словами.

— Удара не было — соприкосновение, но писать захотелось, — и далее последовала просьба ко всем, кто в автомобиле — водителю и нам двоим сопровождающим… не говорить о случившемся в полку…

Но на следующий день в полку стоял гудёж по пробитой «бронемашине», кирпичу… и ржали над «писать захотелось»…

Перед построением «Батя» взглядом нашёл меня и Борю из Темрюка и поманил к себе пальчиком…

— Смотреть мне в глаза… вижу не вы… Юрик… оторву ему яйца, — это была его угроза всякому нарушителю вне строя… В строю он распекал по-другому:

— Отправлю на Шпицберген… к белым медведям… они не только яйца отгрызут.

К «углам» добавлю… развороченный газон или угол дома оформлялся актом и оплачивался местным властям из казны Варшавского Договора (читай — СССР).

Материальную сторону не комментирую… но какая за ней прячется мораль?..

За милосердием скрывается мерзость… если милосердие расчётливо или искупление за причинённую боль. В этом нет поиска истины, всего лишь оправдания мерзости и желание избавиться лёгким способом от сомнений.

9

^* …Мятеж в 56-м… В венгерских событиях для наших войск был официальный приказ: не стрелять боевыми патронами, только в особых случаях по разрешению верховного командования, или когда «противник» навязывает открытый бой…

В Чехословакии холостых патронов не было, стрелять разрешалось после предупреждения словом и предупредительного выстрела в воздух…

10

…этаких «интернационалистов»-провокаторов… — Была пара свободных часов… предложил Лёвчику…

— Мы каждый раз, выходя из леса на дорогу, ходим направо… а налево повернуть?.. что там?

— Ник, замечательная идея… идём налево полчаса… разведаем «неизвестное».

На выходе из леса услышали разговор… наши школьные знания улавливали немецкие слова.

— «Двое выходят из леса»… и пугают «гансов» — их тоже оказалось двое… они действительно напугались неожиданному появлению людей в солдатской форме, — Ник, они мои… и моя мечта сбудется. — Лёва мечтал купить у чешского майора пачку «Мальборо», но у него не было пяти крон, — Шпрехен зи руссишь?..

— Я… Я…

— Чо, я-я… головка… от магнитофона…

–…магнитофона нет…

— Нахрен он мне нужен… мы идём сдаваться немцам, — у тех до безумия расширились глаза, а меня распирал смех… неимоверными усилиями пытаюсь сохранить серьёзность.

— Я… на хрен… в плен не берём…

— Военную тайну покупаете? — их лица преобразились… от непонятного испуга до восторженного любопытства.

— Да… да… сколько стоит?

— Мне нужно пять крон…

— Возьмите… десять, — парень, подстриженный под ёжик, вытащил из кармана пиджака две бумажки по пять крон — будто они там специально лежали… Парням было в пределах 25-30 лет, а «ёжик», вероятно, был старшим.

— Задавайте вопросы, — получив «бумажки», предложил Лёва.

— В вашей части есть атомные заряды? — прошептал подстриженный под полубокс.

— Эта тайна стоит не десять крон, а десять тысяч, как минимум, баксов.

— Какую тайну вы откроете за десять крон? — взмолился «полубокс».

— Страшную… я служу в части, которая за лесом.

Моё тело не выдержало — смех вырвался из него, будто был на спектакле Аркадия Райкина… и до немцев дошло — сначала освобождался надрывный, но принуждённый смешок… потом, когда и Лёва убрал с лица серьёзность, закатились в раскованном смехе… но десять крон лежали в кармане.

Они шли направо, а мы налево.

В своих походах мы часто встречали «туристов», что-то «вынюхивающих» или расклеивающих листовки… много было немцев и американцев. Встретился однажды итальянец, за жвачку просивший ответить на его вопросы — послали на три буквы… он долго не понимал, куда идти… главное, кто «там» ему ответит и причём здесь «мадонна»…

Странное желание исходило из подсознания — над немцами хотелось поизголяться, а вот американцам набить морду.

Лёва купил-таки пачку «Мальборо»… долго плевался, раздал всем на пробу и засмаковал армавирской «Примой»… на оставшиеся пять крон впервые посетили погостинству.

На пять крон, со сдачей, принесли четыре бокала пива… и познакомились со Зденеком…

— Четыре бокала, а вас пять… почему?

— Пенёнзов (денег) не хватает…

— Томка, солдатикам бокал пива за мой счёт, — далее Зденек выигрыш в покер отдавал мне или Лёвчику — на всех… пейте наше пиво.

В тот день я услышал от коммуниста Вальдемара: «Лев — Василий Тёркин?» — я согласился… «Ты, батя? (Главный)». — нет, мы все равны… «Демократия в армии?.. Такого не может быть в СССР!» — Убедить в обратном ортодоксально мыслящего человека сложно из-за неподвижности его ума.

И все «пророки», «интернационалисты» и прочие «туристы», шастающие по дорогам и городам Чехословакии, мерзки и ничтожны, хотя бы потому, что их «неуклонное мировоззрение» кем-то оплачено… У них нет чувства преступности от своих деяний, ибо нет доброты в душе, только меркантильность и прагматизм.

Своими действиями они создают противостояние, из которого лепится тирания, а не демократия, которую он якобы утверждают… демократия там, где есть согласие.

11

…всматривающиеся в окружающий пейзаж… Один из «всматривающихся» офицеров (на «большой земле» моё отношение к нему было уважительное за независимость суждений и неординарность поступков), на полном серьёзе спросил:

— Пока перемещались по воздуху, Чехословакию не оформили союзной республикой? — в ответ никто не улыбнулся… пёрла дурь из уст романтика-фантаста с напыщенной самоуверенностью. — Лёнчик Сашу уломает… через недельку-другую всё это войдёт в СССР! — вроде и смешно, но больше противного.

Уважение к своевольному офицеру пропало… понималось — его неординарность от бесцеремонности, независимость от хамства.