Смутные времена. Книга 1

Николай Захаров, 2019

Как это ни прискорбно осознавать, но вся история России – Смутные времена. Из тьмы веков и до дня нынешнего. Все совпадения имен персонажей с реально жившими и живущими людьми совершенно случайны. Продолжение "Жуликов и авантюристов". Содержит нецензурную брань.

Глава 4

Перед Силантием замерло несколько человек и, перегораживая улочку, подходили еще несколько. Справа от него через плетень перемахнуло тоже несколько теней, охватывая кулачного бойца в"клещи". Никогда в жизни Силантий не бегал и бился до конца, не щадя других и себя, поэтому даже и оглядываться не стал назад, чтобы проверить пути для ретирады. Он привычно повел плечами и, сделав полный вдох, сбил первого напавшего ударом в челюсть, выбивая из него дух и уменьшая количество напавших. Действовавших абсолютно молча и вооруженных дубинами. Несколько минут Силантию удавалось уворачиваться и оставаться на ногах, отправив в беспамятство еще троих злодеев. Но удары сыпались со всех сторон и пробивали блоки, выбивая из него силы и энергию. Кто-то совал в лицо настоящую оглоблю через головы товарищей и уже попал в скулу, содрав кожу и пустив кровь за ворот косоворотки. Ярость и обида, переполнили сердце Силантия и он, заревев зверем, совершенно обезумев от боли, начал бить в полную силу, убивая. Тела валились мертвые ему под ноги, и он прыгал на них, круша ногами уже мертвые грудные клетки с хеканьем и рычаньем, доставая очередного злодея. А удары ответные сыпались на него уже градом и раз за разом Силантий катился под ноги негодяям, и его пытались добить лежачего, не позволяя встать на ноги. Спасала темнота и он снова поднимался, отплевываясь выбитыми зубами и уже видя только одним глазом, чтобы убить ударом очередного облома и получив по голове уже опростоволошенной, очередной удар, упасть снова под ноги мерзавцам. Серп лунный выполз на мгновение из лохмотьев несущихся по ночному небу и это последнее что осталось у Силантия в памяти о том ночном побоище. Он не видел, как склонился над ним, подошедший сзади человек в тулупе волчьем, бесцеремонно, по-хозяйски растолкавший ночных разбойников. Склонился, вглядываясь в кровавое месиво лица и хрипло потребовавший:

— Митька, огня, — требование было выполнено тот час же и в руках у склонившегося над ним человека, появился коробок новомодных теперь в Москве спичек. Человек чиркнул зло спичиной и прикрывая огонек от ветра и дождя, поднес его к самому лицу Силантия.

— Не жилец, — сделал он заключение, увидев кровавую маску и пузыри булькающие на губах находящегося в беспамятстве кулачного бойца. — Добей, Митька, чтобы не мучился, — скомандовал он уже вполне буднично, будто говорил не о человеке, а о бродячей собаке и Митька хряпнул увесистой дубиной по голове лежащему Силантию с добросовестным"Хе", будто чурку березовую колуном собираясь расколоть. В темноте дубина прошла вскользь, содрав с головы кусок кожи вместе с волосами и попав в булыжник на дороге, убедила Митьку, что попала как надо, треснув у него в руках. Такой удар выдержать человеческая голова никакая не могла и Митька даже проверять побрезговал, швырнув испорченный"инструмент"на тело Силантия. Еще несколько минут ушло у ночных татей, на то чтобы собрать тела сподвижников и улица опустела. А Силантий потом полз оставшиеся пятьдесят саженей до своих ворот, с залитыми кровью глазами, до утра. Глаза заплывшие через несколько дней он смог открыть, но видеть никого не хотел и они застыли неподвижно на бородатом, в свежих шрамах лице.

Михаил удивленно приподнял брови, узнав, что злодеями оказались нанятые местным Замоскворецким купцом Сидором Емельяновичем Свиридовым, сторожа и охотники, сопровождающие его обозы. Убивали Силантия и вовсе из-за сущей безделицы. Из-за ста рублей серебром, которые Сидор поставил против двухсот рублей, выставленных нанимателем Силантия — купцом Прохоровым Иваном Федоровичем. Спор возник в избе питейной и был пьяный и глупый. Прохоров похвалялся, что Силантию и десяток с дубьем нипочем, а Свиридов драл его за бороду и шипел, что его, дескать, молодцы за десять рублев серебра, прибьют Силашку этой же ночью. Сыпал на стол серебро и крыл, на чем свет стоит противника, раззадоривая и заводя. Вот так и решилась судьба кулачного бойца. Оценили жизнь его в 200-ти рублей серебром. На, которые конечно можно было купить стадо коров и даже дом с приличным подворьем и огородом в Москве века 19-го, но деньги эти для купцов были плевыми и, им дороже обошлось оплачивать убитых Силантием сторожей и оплата молчания остальных, оставшихся в живых наемников. Пожалели оба потом не один раз о том споре совершенно идиотском, но исправить ничего уже было нельзя. И оба купца, дела свои в Первопрестольной спешно свернули, подавшись в разные стороны.

Пока Михаил, занимался Силантием, Сергей вышел и вернулся с керосиновой лампой, раскочегарив ее на радость детишкам, лижущим активно с посвистом и сопеньем леденцы. Лампа осветила убогое жилище и установленная на кухонном столе, сияла рукотворным солнышком, наполнив избенку уютом и разогнав сумрак по углам.

Михаил подозвал Сергея и попросил его подежурить у входных дверей, чтобы кто-нибудь из домочадцев не ворвался неожиданно и не помешал психотерапии. Тот кивнул и вышел, плотно прикрыв за собой дверь, шепнув, проходя мимо печи, ребятишкам:

— Сидите тихо, как мышки, пока не разрешат спуститься. Хворь из папани вашего дядя Миша выгоняет, чтобы снова видеть мог. Хорошо? — и ребятишки замотали русыми головами, отползая от края печи. Им было очень жалко тятьку, вдруг ставшего таким беспомощным и, чтобы он стал снова прежним, готовы были на все что угодно. А тут леденец дали и просят всего лишь помолчать на печке. Сергей вовремя занял пост у входных дверей, заявилась хозяйка и пришлось ей шепотом объяснять, с подоспевшей Надюшкой, суть происходящего.

Услышав о"дохтуре"Дуняша заревела белугой и ушла в коровник, где и прохлюпала носом вместе с Надюшкой, пока им не разрешили войти в дом.

Михаил снова нырнул в сознание сонное Силантия, а тот все полз и полз, цепляясь скрюченными пальцами в замерзшую грязь…

— Сплошной мрак у тебя, Силантий Потапович — это от непонимания происходящего и обид не высказанных. Вот и видеть ничего больше не хочешь, кроме грязи этой, — Михаил присел рядом с ползущим, вышвырнув из сна ночь и осень. Небо заголубело и зазеленела травка, колеблемая теплым ласковым ветерком.

— Ты, ведь, Потапович, знать хочешь, как и за что такое с тобой приключилось? — Михаил похлопал ползущего Силантия по плечу и тот поднял голову, взглянув на него вполне нормальными глазами.

— Хочу, — прохрипел он надсадно и сел, оглядываясь по сторонам.

— По грехам наказует Господь, — вздохнул Михаил. — Вспомни, Силантий Потапович, скольких людей ты обидел в кулачных потасовках? Сколько скул свернул, изувечил, убил?

— Не от зла было, то… — попробовал оправдаться Силантий.

— От любви к ближнему, стало быть? Молчишь? А коль не от любви, то от зла и есть. Господь остановил тебя. Непотребно жил ты, Силантий Потапович.

— Я честно бился и аки тать со спины в потемках сроду не напал ни на кого. От разбойников добро купеческо охранял и озорства ради, в кулачных забавах участвовал. Велик ли грех, что так за него наказан?

— А как ты наказан? Жив, здоров. Зубы, правда, потерял передние и видеть не хочешь эту постылую жизнь, обидевшись на Бога. Но зубов ты чужих, только в тот день вышиб больше чем у тебя сроду было. Так, где наказание? Увещевание это, а ты не понял. А за что бит и кем? Спор промеж купцов о твоей крутости произошел и пари они заключили, по рукам ударили. А бил кто? Обиженные тобой ранее, твои же товарищи бывшие. Каждый в отдельности боялся тебя, а вот ненависть и неприязнь накопилась такая, что за полтину на брата серебром вышли в ночь, татями став. Это зло твое к тебе вернулось, накопившееся. Закон воздаяния, Силантий Потапович. Многие на тебя зло затаили и выплеснули в ответ, при случае подходящем. Вспомни, кого сможешь и попробуй попросить прощения у них. Сможешь или нет? — Силантий молчал и тогда Михаил прокрутил перед его мысленным взором десятки лиц окровавленных, с подбитыми глазами и разбитыми губами. Мелькнули и со свернутыми шеями, заставив Силантия скривиться в гримасе.

— Всех помню, но вины за собой не чувствую, потому как сзади не напал ни на кого. Честно дрался и сам получал в ответ. Так и жил бесхитростно, — упрямо сжал он губы.

— Бесхитростно? Те, кто тебе в ответ в лоб врезали, они и думать о тебе забыли, а пришли убивать как раз те, кто не смог расквитаться, хоть как-то. Ни как."Бесхитростно". А скажи-ка, Силантий Потапович, если здоровый мужик парнишку сопливого пришибет в кулачной разборке? Неумеху, недоросля? На вид взрослого и сильного, но ничего не умеющего? Потому и вышли на тебя толпой ночью, что стоишь не одного такого, а десятка. И ведь дорого им напавшим обошлась та ночь. Пятерых ты убил и десяток покалечил. Их это не оправдывает, но и тебя не обеляет. Понимаешь? — Силантий молчал, насупившись.

— Вот ты давеча сказал, что"правда там только есть, где всем одинаково", помнишь? — продолжил Михаил.

— Ну?

— И где же правда твоя? Где ты одинаков со всеми прочими? Ты талантом кулачного бойца Богом одарен и куда его расходовал? Народ почем зря калечил? Свой русский. Ладно, отщепенцев всяких, но ведь и"озорства ради"тоже.

Нанимали тебя улицы и посады, и ты шел за оплату калечить людей обыкновенных. Талант свой в розницу распродавать принялся. Вот Господь и тормознул слегка. Думай. Аль что непонятное говорю?

— Понятно. И спорить не стану, — Силантий рванул ворот рубахи и всхлипнул, роняя голову на грудь. — В монастырь уйду, постриг приму, замолю… — простонал он.

— Эко выдумал. Монастырь. А ребятишек на Дуняшу с Надюхой бросишь?

— Обуза я им такой… — пробормотал Силантий.

— Какой? Раскаявшийся?

— Слепой, — произнес Силантий едва слышно.

— Да с чего ты взял, что слепой? Был слепой, пока обида глаза пеленой застилала, а сейчас оглянись-ка по сторонам.

Вон, видишь, облака плывут над головой?

Силантий поднял голову и взглянул на проплывающие в небе барашки белоснежные.

— Вижу, но не верю. Сон это.

— Не сон это, — возразил Михаил. — Это мы с тобой душами общаемся, а сейчас ты откроешь глаза, когда я в ладони хлопну и будешь так же все видеть, — Михаил открыл глаза, стряхивая наваждение, и хлопнул в ладони.

Силантий от хлопка буквально подпрыгнул на лавке и сел рывком, вертя головой по сторонам. Лампа керосиновая с отражателем Кулибина, заливала помещение так ярко, что он невольно прикрылся от нее рукой и спросил.

— Это уже не сон? Или я еще сплю? — и улыбнулся печально-виноватой улыбкой.

— Уже нет, — ответил ему Михаил.

А потом выли радостно женщины и визжали восторженно детишки, спущенные с печи. Эти буквально повисли на Силантии и он виновато разводил руками.

Вернулись с поденщины средние сыновья и тоже радостно запрыгали вокруг отца, похожие на него, такие же светловолосые и поджарые, как овчарки. Но эти еще в подростковом возрасте и чувства свои скрывать пока не приучившиеся, радовались и вытирали рукавами латаных, перелатаных рубах слезы радости, бегущие из глаз.

— Вот теперь, пожалуй, и поговорить можно, — Михаил подмигнул Сергею и тот снова убежал к повозке, а вернулся с новеньким тульским самоваром, скомандовав совершенно по-свойски.

— Бабоньки, ну-ка раздухарите окаянного, — и сунув самовар Надюшке в руки, принялся выкладывать из мешка подорожного на стол продукты. Чай, сахар, кренделя, пряники и прочее необходимое для чаепития даже посуду не забыв, от чашек до ложек.

— Потапыч, не напускай на себя смурной вид. Праздновать будем твое выздоровление, а коль уговорим к нам на работу определиться, то считай это авансом в счет оплаты, — Сергей озорно подмигнул малышам и, те захихикали, разряжая напряжение. Потом все сидели чинно за столом и хлюпали чай из булькающего, блестящего, в медалях самовара.

— Чисто енерал, — похвалила агрегат Дуняша, поправляя прядку волос и гладя в его зеркальный бок.

— Куда там генералу до него. Ведро влезает а шельму. Какой генерал может такое? — откликнулся Сергей, насмешив опять младших ребятишек. Им он понравился после леденцов настолько, что и на лавку уселись с двух сторон от"дяди Сереги". Было меньшим лет по пять и оба в длинных застиранных до белизны рубахах, они пока не очень отличались друг от дружки с одинаковыми курносыми носами и лохматыми русыми головками. Сергей все приглядывался, пытаясь понять кто из них Манюша, а кто Ванюша и постоянно ошибаясь, веселил их и того пуще.

— Так что за нужда во мне у школы вашей кадетской? — наконец не утерпел и спросил Силантий.

— Инструктор — рукопашник нужен, — ответил Михаил, взглянув в его теперь уже зрячие глаза. — Давно ищем. Фехтовальщик у нас есть — мастер клинка, а вот рукопашка пока на уровне"как дам больно", без мозгов, на силе одной, — Михаил несколько лукавил и, с рукопашкой в школе было не так уж и катастрофично. И он, и Сергей с удовольствием прыгали в спортзале, показывая кадетам все, что умеют. Но встреча в 1941-ом с Семеновым — самородком кулачного боя, заставила их по-новому взглянуть на эту проблему. Если в генах одного русского есть такая память, то почему не попробовать разбудить эту память и у других? Или привить на уровне рефлексорном. Михаил еще не думал о методиках и нужно ли методизировать, то, что словами не выскажешь, а разве что только научишь и то, своротив при этом несколько раз челюсть обучаемому.

— Так уж и плохо будто бы? А я вот слышал, что ваших кадетов на Москве нынче очень даже уважают и как раз за то, что никому спуска не дают.

— Вранье и пустословье, — отмахнулся Михаил с досадой. — Кто уважает? Те, кто сам и вовсе ничего не может.

— А вам нужно, чтобы кто уважал? — Силантий усмехнулся и взглянул в глаза Михаила с явной иронией.

— Нам нужно, чтобы парни, прежде всего сами себя уважать приучились, а для этого нужно быть сильным и ловким. Впрочем, дело даже и не в этом, Силантий Потапович. Дело в том, что талант вот такой как у вас, он такая же редкость как талант иконописца-художника или музыканта и встречается один раз на миллион человек. Нельзя, чтобы пропало такое сокровище и в народе не сохранилось. А врагов у него всегда хватало. Встретили мы недавно с Сергеем такого же вроде вас бойца… — Михаил улыбнулся… — Семенов Иван Ефимович, прямо скажем, удивил своим умением. Ваше мы пока не видели, но даже со слов свидетелей что-то похожее и у вас по технике. Мы это"Русобоем"промеж себя условно пока называем, но времени на осваивание и изучение у нас, к сожалению, не было.

— Семенов Иван Ефимович? Не слыхивал о таком кулачнике. Есть в Рязани один мужик-боец, так вот тот говорят, чудеса творит. С десятерыми выходит на бой и разрешает им пользоваться холодным оружием. Вот кто вам нужен. А я что умею? Эвон набежали толпой с дрекольем и в землю втоптали, — скривился Силантий, вполне искренне уничижаясь.

— И как зовут этого мастера знаете? Из какого сословия? — заинтересовался Михаил.

— Обыкновенный мужик крепостной, лапотник. Звать Викулой, а фамилия Плюхин. Только думаю, что не фамилия это, а прозвище скорее уж. Вот кто вам нужен, — обрадовался почему-то Силантий.

— Мы рязанского этого умельца поищем всенепременно, но и вас привлечь желание есть просто огромное. Подумайте, Силантий Потапович. Условия труда обеспечим достойные. Восьмичасовой рабочий день с воскресным выходным. Оплату рублей двести назначим и обмундирование за счет Торгового Дома. Дровами тоже обещаем снабжать за счет фирмы. Обед во время работы бесплатный. Соглашайтесь. Парни у нас дисциплинированные, уважительные, вам они понравятся. Подумайте, посоветуйтесь с супругой и хоть с завтрашнего дня приступайте. Отпуск у нас еще оплачиваемый раз в год в летнее время месяц, ну и если не дай Бог прихворнете, то дни эти тоже оплатим.

— Как это? — не понял Силантий. — Я, значится, буду на печи чихать, а вы мне за это заплатите?

— Так ведь нам вы здоровым нужны, а если заболеете, то на что жить станете? С голоду помрете. Поэтому платим, но только действительно больным и лекарями проверенным.

— А коль умрет человек неровен час? Тогда как? С семьи востребуете? — удивился Силантий еще больше, задавая следующий каверзный вопрос.

— Не дай Бог конечно, но не востребуем, а хороним по православному обряду за счет Торгового Дома и семье платим пенсию. Вдове пожизненно оклад жалования.

— У вас что, в подвалах ассигнации печатают? Девать некуда? Пошто так не по… Не по-хозяйски, — подобрал слово не сразу подходящее Силантий.

— Отчего же? Как раз наоборот. Мы ведь не только сегодняшним днем живем, но и завтрашним. Вот случись, что с вами взрослыми и что будет с детишками? С Ванюшей и Маняшей? Ваши старшие, конечно же, не бросят их. А ведь есть семьи, где малышня одна. Особенно в молодых семьях. А парни-то эти в самом расходном и востребованном возрасте. Гибнут, стало быть, чаще. И куда вдовам с детишками малолетними? На паперть? А нам нужно, чтобы они выросли не задохликами, а крепкими мужиками и встали на место своих отцов. Понятно излагаю?

— Куда уж понятнее, — кивнул Силантий и поскреб заросший бородой подбородок.

— Брить бороду требуется? — спросил он вдруг и набычился.

— Носи, коль нравится, — улыбнулся Михаил и достал из дорожной сумы папку с бумагами, чернильницу и выложил готовый договор-контракт на обеденный стол.

— Грамотны, аль как? — спросил он хозяина.

— Два класса ЦПШ, — опять заскреб в бороде Силантий.

— Тогда оставляю для ознакомления. Здесь все попросту расписано. Прочитаете, вот здесь впишете свою фамилию, и приходите в школу. Там найдете или вот нас, или Петра Павловича, или Федора Леонидовича. Они будут в курсе.

— А че читать? Я согласен, — Силантий взял в руки гусиное перо и неуклюже макнул его в чернильницу. Потряс над ней, убирая лишние чернила и коряво вывел в указанном месте.

"Семин. Силантий".

— Семин значит? — Михаил присыпал песком чернила и, дав им просохнуть, стряхнул песчинки.

— Да, а что?

— Я же говорил что Семеновым Иваном Ефимовичем, зовут того бойца. Почти однофамильцы вы с ним, однако.

— От одного имени фамилии, — согласился Силантий.

— Ну что же. Ждем вас завтра в школе в 8.00 часов. Занятия у нас начинаются в 9.00, вот за час до них и приходите. Там уж предметно и обстоятельно обо всем переговорим.

Семин Силантий Потапович появился на другой день ровно в 8.00 и с ним долго беседовал Петр Павлович. И даже в спарринге захотел схлестнуться. Но получив пару затрещин, непонятно каким образом, поднял руки, сдаваясь:

— Техника абсолютно непонятная и не поймешь, откуда прилетит плюха. Так что, Силантий Потапович, я ваш первый ученик. А вашу методику будем изучать основательно и внедрять, — пожал уважительно Семину руку и тот запунцовел, как подросток. Когда же ему выдали вещевое довольствие, согласно с установленными нормами, то совсем растерялся, получив в свое распоряжение столько одежды, что даже руками развел на вещевом складе.

— Куда же столько одному? И где все хранить? — Гриня, выполнявший обязанности завхоза ФЗУРМА и по совместительству кладовщика, сунул ему ведомость и, ткнув пальцем в место для подписи, охотно пояснил:

— Комнатенка вам положена для этой надобности. Кабинет называется. На втором этаже, вон того флигеля. Специально ноне пристроили для преподафателеф. Получите ключ от дверей. Номер у вас седьмой. Мебель там имеется кой-какая. Можно, коль надобность возникнет и заночевать, — и помог новому служащему донести имущество полученное в"кабинет".

"Кабинет"был попросту однокомнатной квартирой и обставлен скромно совершенно по-спартански, но Силантий буквально обмер на пороге, увидев на окнах шторы, а на полу паркет. Кровать панцирная и столик письменный его вообще лишили дара речи, а трехстворчатый шкафище с зеркалом и вовсе чуть не сделал заикой.

— Размещайтесь пока, — сгрузил вещи Гриня и уже выходя, напомнил. — Обед у нас в час после полудня. Трапезная на первом этаже при кухне. Переодевайтесь в служивое, да не опаздывайте. С колефтивом знакомиться будете.

А через неделю Силантий уже вписался в учебную программу и «скорешась» с учителем фехтования Кудряшовым Иваном Савельевичем, проводил занятия, да так бойко и уверенно, будто всю жизнь занимался тренерской работой.

Когда же он заявился в первый вечер домой с новой службы, переодетый в"служивое", то домашние его и не признали сразу, а Дуняша всю следующую неделю называла непременно по имени отчеству, смеша Силантия до слез. А получив свое первое жалование на новой работе, Силантий отправился не домой, как предполагали коллеги, закупившись всяко-разно, а к соседу — Митьке Пряхину. С которым рос от сопливого детства бок о бок, был даже в родстве дальнем и с обозами купеческими хаживал вместе бывало, в сторожах.

Избенка Пряхиных напротив Семиных перекосилась и семья в этот год бедствовала по причине затянувшейся осени. Глава семейства никак не мог найти постоянную работу и перебивался случайными заработками. Семья подъедала последние запасы и сидела в буквальном смысле слова на хлебе и воде. Дрова, опять же, заканчивались и избу едва протапливали, поэтому семейство сидело, замотавшись во все имеющееся тряпье, а в хлеву жалобно мычала полуголодная скотина. Корма Пряхины также не запасли, и Митька чесал голову, решая дилемму, как поступить со скотиной. Продать или зарезать. И так и так получалось пакостно и обидно. Когда Силантий ввалился в горницу и перекрестился на закопченный образ Николая Угодника в красном углу, хозяин обмер и, открыв рот, вытаращившись на него, как на покойника, вставшего из гроба.

— Чего уставился, Митяй? Аль не узнал? Принимай гостя, накрывай стол, — обратился к нему Силантий, стоя на пороге.

— Так ты че… выздоровел чтоль? — опомнился Пряхин, растягивая губы в улыбке.

— А ты надеялся, что Богу душу отдам? Нет, брат, я еще пожить решил маненько. Вот Ванюшку женю, да Манюшку замуж выдам, тогда и на погост, а пока хрен вот вам, — оскалился ответно Силантий.

— Мстить пришел? — ссутулился Митька. — Убьешь теперя? В своем праве ты, че там…

— Мстить? Нет, поговорить, — Силантий прошел к столу выскобленному ножом до белизны видимо совсем недавно и поставил на него корзину. Потом так же обстоятельно начал выгружать рядом всякую всячину, заставив все семейство Пряхиных вытаращить глаза и сглотнуть дружно слюни. Трое детишек, мал, мала, меньше таращились на кульки с пряниками, связку бубликов и еще несколько бумажных кульков, из которых просыпались на стол яркие конфетные фантики.

Силантий сунул в руки обмершей Танюхи Пряхиной — супруги Митьки свиной окорок и кивнул на мешок оставленный им при входе.

— Вона там крупа, да картошка. Вари, мать, ужин для семейства. А рот закрой, не ровен час запрыгнет, что непотребное. Ребятня, налетай на пряники без стеснения, а мне с вашим тятькой посудачить надо, — Пряхины все еще в ступоре пребывая, пялились на гостя и он рявкнул совершенно по-свойски, приводя их в чувство:

— Ну, что рты раззявили? Петька, за водой, Татьяна, шевелись, давай с чугунками, остальные марш к столу, угощаться. Петрухе оставьте, — и семейство засуетилось, выполняя команды.

— Пошли во двор, Митяй, не будем мешать, — предложил нежданный гость хозяину и тот послушно двинулся за ним следом, растеряно оглядываясь на гомонящих у стола детишек.

Во дворе Силантий взял Митьку за ворот и, притянув к себе, тихо произнес, глядя в его широко раскрытые от испуга глаза.

— Я чего зашел-то, Матвей? Спасибо зашел сказать, за то, что не зашиб до смерти в ту ночь темную. Молчи, знаю, что скажешь. На все Воля Божья и Он тебе Судья. Нет у меня к тебе претензий. Коль дубину взял в руки, стало быть, шибко обижен был, а я по шалопутности видать и не припомню за что. Видать, походя как-то зацепил, да и сам не ведал, что сотворил. Так что спасибо, брат, и прости, коль сможешь. Ведь не за полтину же серебра ты совесть продал? — Митька вытаращил глаза совсем по-рачьи и хлопал губами, не зная, что сказать.

— Дак, дак… ты че-о-о? Знашь? — ноги у Пряхина тряслись и подкашивались от страха, а в голове металась мысль, прыгая заполошной белкой от виска к виску,–"Все одно прибьет. Покуражиться сперва решил", — мысль эта прошиблась испариной на лбу и потекла струйками пота по щекам, а Силантий, прочитав ее в мечущихся глазах Пряхина, полез в карман и вынув 20-ть рублей ассигнациями, сунул их ему в руку. Сунул, поклонился в пояс, да и пошел прочь со двора.

— Э-э-э-э, — услышал он за спиной и оглянулся. Митька стоял, протягивая в его сторону руку с деньгами.

— Что? — спросил Силантий.

— Сил, прости Христа ради. Нечистый попутал. А денег я не возьму, не могу… Я что совсем на Иуду похож?

— Не тебе это, а семье помощь, — отрезал Силантий. — Пока сидишь без работы, на дрова и корм для скотины. И кто старое помянет, тому глаз вон! Бери и злое забудь, Христом Богом прошу, — Силантий шагнул к Пряхину и протянул руку. — Бог велел любить ближнего, аль забыл? — и Митька, крученый, битый жизнью, прощелыга, шельма и вор, завыл в голос, повисая на нем и содрогаясь в рыданиях. Так и стояли обнявшись по-братски, один рыдал, а второй гладил его по спине в драном кафтане и приговаривал:

— Ну, будет тебе, Мить. Ровно по покойнику воешь, че люди подумают?

— Прости меня, Силушка, окаянного. Злоба душила тогда. За пустое совсем, за то, что ты эвон какой удачливый, а у меня все наперекосяк. Зави-и-и-исть лютая, — каялся Пряхин, уткнувшись в ворот полушубка Силантия.

— Ну и ты прости. Забудем, Мить, да попробуем жить по совести, по-христиански. Аль не смогем?

Силантий отстранил от себя зареванное лицо соседа и тот закивал головой.

— Смогем. Вот те крест.

— Вот и ладно. Иди в избу, простынешь в своей одежонке, не приведи Господь, — Силантий обнял Митьку и, расцеловав трижды, перекрестил. — Иди с Богом, Дмитрий, — повернулся и ушел, а Пряхин еще долго стоял у перекошенного крыльца, глядя на оставленные им следы на снегу, и бормотал посиневшими от холода губами.

— Спаси Господи, спаси Господи…