Отзвуки реквиема

Николай Иванович Голобоков (2024)

Автор книги Голобоков Николай Иванович ребёнок Великой Отечественной Войны. Художник, музыкант, писатель. Рассказы включают собственные воспоминания, чувства, переживания, а так же истории ветерана разведки. Один рассказ повествует историю беженцев из ДНР с трагедией их жизни, надежду на будущее, любовь, жизнь.

В бане

Деревенская баня и хороша тем, что пахнет дымком. Травами. Весело потрескивают дрова. И тем, что взобравшись на полок, можно посидеть, попить холодного пивца и, наконец, поговорить.

И разговоры у Андреича всегда проблемные. То он о политике заговорит, то начнёт править колхозом по своему, то вдруг налаживает сельское хозяйство, а мы просим рассказать и вспомнить войну.

На могучей, согнувшейся теперь спине, чуть пониже пояса увидели маленькую отметину,

— Батя, а это что, то самое ранение в позвоночник?

— А как же. Оно.

— Пуля?

— Нет, осколок. Ой, не дери, больно.

— Так вот и хожу с железякой фашистской.

— И на Белазе работал.

— Ничего, не очень мешала.

— А вам расскажи да расскажи.

— Это не сказка про белого бычка.

— Да что рассказывать.

— Тяжело об этом мне вспоминать.

— Ну да ладно.

*

— Наступали мы тогда. Бои под Орлом были. Сильные страшные. И ты знаешь, шли как раз в наступление, а немцы засели и ничем их не вычистить оттуда. Пришёл бронепоезд из Ливен, как учистил, как учистил! Вот даавал, вот давааал! И самолёты сбивал и пехоту крошил и танки — наворотил горы. Тогда прилетел их самолёт, и, стерва, разбомбил полотно с рельсами… и, всё — улетел. А потом как налетели, налетели и, и… пошли, и пошли бомбить. Наши, бедные, стоят, а он гудит, паровоз, что бы путь ремонтировали, а кто его будет ремонтировать, когда такое творится?! Побили все вагоны. Он же стоял на их территории. И бились так до последнего. И что там за люди были? До последнего патрона. Ни один так отсюда и не вышел. Всё до последнего, все там остались. Вот ребята были.

— Ну что. Как налетели их самолёты, меня и трахнуло. Сначала ничего. А бой страшный. Но девчата оттащили в стог, и положили там. А боль. А бой. А кипит. Всё кипит. То наши, слышу рядом, то немцы. И так весь день… туды сюды, туды сюды. А потом не помню. Два дня без памяти был. Наши отступили.

Девчата коров пасли. Коровы подошли — ревут. Кровь учуяли. Эти двое, ну совсем девчёнки, совсем малые, и потащили меня домой. А передовая за триста метров. Ну, ожил я маленько, перевязали. Ходить совсем не могу. И вот три или четыре дня прошло. Бой опять повертает к нам. Я девчатам, пошли в погребок, а там трава и лес недалеко. А они, нет, мы в доме. Может не убьёт. И снова как началось, как началось. Ну и прямой, как шарахнет в дом, одна выскочила, а другая там осталась. А эта с таким ранением, что страшно смотреть. Грудная клетка вырвана, и лёгкие видать, видно как дышит. Подбежала ко мне, видать хотела к погребку, да и упала лицом вверх. Смотрю, немцы бегут, я в траву дополз, ноги прикрыл травой.

— А дом горит, а дом горит…Жаришшааа. Трава высокая вянет и падает, падает и горит — меня видать хорошо, а немцы кругом…не спрятаться…

— Пробежали, девку увидели…увидели…лежит…, побегли дальше.

… Андреич затих. Повозил мочалкой, помочил высохшие вдруг губы пивом.

— Даа. Хлебнули. Пережили мы тогда.

— Ну а дальше?

— А что дальше… Немцев отбили. Меня положили в госпиталь. Забинтовали. Замотали. Лежал три месяца. Не двигался. Вши, воот такие под гипсом лазили. Ну, ничего, выжил. Вот так с осколком и дошёл до Берлина. Ничего. Не мешал.

— Долбал их, и за мою спину и за ребят своих, сколько полегло, страсть. Страшно.

— А ты говоришь, расскажи да расскажи…

Крошил я тогда, ух крошил… Злющий был… за всё, что они натворили.

— Злюшший.

— Жуть.

… Андреич подкинул в топку дрова. Снова потянуло дымком.

Хороша деревенская банька, можно попить пивца, и, пока жёны готовят на стол, тихо, по — мужицки, украдкой пропустить по стопарику белой.

— Мужики, ну что вы там, утонули что ли!!!

— Иидёоом.

— Одеваемся уже.

— Ну, зятёк, пошли, бери.

— Бери гармошку, споём нашу.

— Налей, налей по чарочке, по нашей фронтовой…