Наши за границей. Под южными небесами

Николай Лейкин (1890)

Николай Александрович Лейкин — в свое время известный петербургский писатель-юморист, журналист, издатель. «Наши за границей» — одно из самых известных произведений Лейкина. Веселое повествование о путешествиях купца Николая Ивановича Иванова и его жены Глафиры Семеновны, о забавных приключениях и всевозможных недоразумениях, которые случаются с героями в чужих краях, настолько понравилось читателям, что Лейкин написал несколько продолжений. «Под южными небесами» — четвертая, и последняя часть этого цикла. Супруги, уже бывалые путешественники, отправляются во Францию, в курортный город Биарриц, где Николай Иванович становится героем газетной хроники, а Глафира Семеновна, выйдя на пляж в купальном костюме, производит настоящий фурор. Затем герои едут в Мадрид, но вскоре покидают Испанию: причиной становится испанский капитан, поклонник Глафиры Семеновны. Лейкин с юмором изображает соотечественников, знакомящихся с чужой историей и культурой, совершающих для себя множество открытий, но неизменно тоскующих за границей по русскому чаепитию с самоваром.

XIX

По правую и по левую сторону улицы Мазагран, против кондитерской Миремон, выстроились парные экипажи. В них приехали в кондитерскую люди биаррицкого высшего круга. Кучера, по местной моде в лакированных черных шляпах, в черных куртках с позументами нараспашку и в красных жилетах, покуривали на ко́злах папиросы. Против кондитерской на тротуаре стояли зеваки и смотрели в распахнутую настежь дверь на сидевшую за столиками публику. Супругам Ивановым и доктору Потрашову, подошедшим к кондитерской, пришлось проталкиваться сквозь толпу, чтоб попасть в кондитерскую. В кондитерской, представляющей из себя всего одну большую комнату, все столики были заняты. Проголодавшиеся перед обедом посетители с каким-то остервенением пожирали сладкие пирожки. Перед многими были чашки с шоколадом. Некоторые, которым не хватило места, ели пирожки стоя, прислонившись к прилавку и держа блюдечко с пирожками в руках. Большинство явилось сюда с концерта классической музыки, бывшем в казино. Некоторые дамы были еще под впечатлением выслушанных музыкальных пьес и в разговоре друг с дружкой закатывали под лоб глаза и восклицали:

— C’est délicieux! C’est fameux!^[39]

Супруги быстро окинули взорами помещение. Прежде всего им бросилась в глаза несколько сгорбленная тщедушная старушка, вся в черном, с митенками на руках, с желтым лицом и вострым носом. Перед ней стояла тарелка с пирожками, но сама она их не ела, а, ломая ложечкой по кусочку, скармливала трем, самого разнообразного вида, маленьким собачонкам, помещавшимся на коленях у ее приживалки — тощей пожилой дамы с помятым лицом, в помятой накидке. Приживалка, сидевшая около того же стола, при этом блаженно улыбалась и говорила по-русски:

— Теперь для Тото кусочек… Теперь для Муму кусочек… Теперь для Лоло… Что это? Лоло-то уж не кушает?.. Обвернулся?

— Сыт, должно быть, — отвечала старушка. — О, Лоло не жаден и всегда первый отстает от всякого угощения! Милый… — наклонилась она к собачонке, причем та, улучив момент, лизнула ее в нос.

— Тогда передайте, ваше сиятельство, Тотошке.

— Тотошке я с яичным кремом кусочек дам. Он с кремом любит. Послушай… Не хочет ли Лоло-то пить? Оттого, может быть, и не кушает? — спросила старушка.

— Как сюда ехать, ваше сиятельство, так только что напоила молочком. Ну, если ты сыт, Лолоша, то благодари княгиню, поцелуй у нее ручку, — обратилась приживалка к собачке.

— Он уж благодарил. Оставь… Он лизнул меня.

И опять началось:

— Тотоше кусочек… Муму кусочек пирожка. Вот Муму сколько хотите будет кушать. Она жадная-прежадная девочка.

— Княгиня Храмова из Москвы… — шепнул супругам Ивановым доктор Потрашов, кивнув на старушку. — Она здесь Thermes Salins^[40] принимает. Это уж ванны не из морской соленой воды, а из соленого источника. Вода его почти вдвое солонее морской воды.

К княгине подошел совсем расхлябанный молодой человек, тощий, с истощенным лицом, в черных усах щеткой и с моноклем в глазу, и произнес по-французски, стараясь сделать масляно-блаженную улыбку:

— Смотрю я на ваших собачек, княгиня, и любуюсь. Какая прелесть!

— Merci, mon bon…^[41] — отвечала старушка, тоже блаженно улыбнувшись. — Эти собаки все равно что люди. А вот моего Тото я даже считаю умнее многих людей. Вообразите, он иногда даже философствует, — прибавила она уже по-русски.

— Неужели? — удивился молодой человек.

— Верно, верно. Тотоша, ты философствуешь? — спросила мохнатого черненького песика княгиня.

— Гам, гам… — пролаял песик.

— Видите, отвечает, что да.

— Восторг! Один восторг! — воскликнула приживалка, взяла собачку за голову и чмокнула ее в мордочку.

— А этот молодой человек кто? — спросил доктора Николай Иванович.

— Он наш атташе при каком-то посольстве, — был ответ.

— Ну что же… Надо что-нибудь скушать, — сказала Глафира Семеновна.

— Ей-ей, ничего не могу, — отвечал супруг. — Как же это так, перед обедом сладкое?.. Вот если бы рюмочку водки и бутерброд с тёшкой или семгой… А то вдруг пирожки!

— Ешь, ешь… Бери и ешь. Бери вон яблочное пирожное… Уж если здесь так принято и попал ты в такое общество, то обязан есть. Неправда ли, доктор?

— Сам я есть не буду. Я только выпью рюмку коньяку, — отвечал доктор.

— Как? Да разве здесь коньяк есть? — радостно воскликнул Николай Иванович.

— Сколько хотите! И коньяк, и ликеры.

— Де коньяк!^[42] — сказал Николай Иванович продавщице. — Вот после коньяку, пожалуй, можно закусить какой-нибудь конфетиной.

Он выпил вместе с доктором по рюмке коньяку и только стал жевать шоколадную лепешку, как увидал, что с дальнего стола ему кивает Оглотков. На этот раз Оглотков был в смокинге и в черном цилиндре. Он тотчас же подошел к супругам Ивановым, которые за неимением свободного столика должны были стоять, и предложил свое место за столиком Глафире Семеновне. За столиком сидела жена Оглоткова — молодая дама, с круглым купеческим лицом, блондинка, совершенно без бровей и вся в белом.

— Супруга моя Анфиса Терентьевна… Мадам Иванова… — тотчас же отрекомендовал Оглотков дам. — Николай Иваныч Иванов, наш петербургский коммерсант.

Познакомился с Оглотковым и доктор Потрашов. Мужчины окружили сидевших за столиком дам. Оглотков жевал тарталетки с пюре из абрикосов и говорил:

— Наешься вот перед обедом этой разной сладкой дряни, а потом за обедом ничего в горло не идет.

— Так зачем же есть-то? — сказал доктор.

Оглотков развел руками:

— Так здесь принято среди высшего общества. Назвался груздем, так полезай в кузов. Не побываешь у Миремона, и уж чего-то не хватает.

— Выпили бы чашку кофе, вместо того чтоб есть пирожки, — посоветовал доктор. — Кофе не отнимает аппетита.

— Сейчас чай пили по-английски. После концерта у нас был «файф-о-клок». У нас здесь английский регулятор.

— То есть как это? Какой регулятор? — недоумевал доктор.

— Тьфу ты, регулятор! — плюнул Оглотков. — И я-то: регулятор! Режим… Английский режим… Мы здесь все по-английски… от доски до доски… Вот завтра в десять утра на игру в мяч приглашен я в здешний английский клуб. Игра-то уж очень мудрено называется, так что боюсь ее и называть, чтобы не провраться.

— Лаун-теннис? — подсказал доктор.

— Вот, вот… Лаун-теннис… С лордом одним завтра играть буду… с настоящим лордом… Потом из египетского посольства один будет… — похвастался Оглотков.

А мадам Оглоткова щурила в это время свои и без того маленькие, заплывшие сальцем глазки и рассказывала Глафире Семеновне о концерте классической музыки, на котором она была час тому назад.

— Это восторг! Это восторг что такое! — говорила она. — Бах… Берлиоз… Мендельсон… Ах, как жалко, мадам Иванова, что вы не были на этом концерте! Это буквально упоение… Я закрыла глаза и чувствую, что уношусь под небеса. Впрочем, в следующий понедельник будет второй такой же концерт, и я советую вам побывать. Валер! — обратилась она к мужу. — Нам, мон шер, пора ехать. И так уж темнеет, а надо еще прокатиться по рю де Руа. Я обещала встретиться с графиней Клервиль. Она будет верхом, и с ней этот турок… Как его?.. Вы знаете, мадам, здесь есть турок, который прекрасно говорит по-русски… Ага-Магмет.

— Позвольте… Да он вовсе и не турок, а жид… — заметил доктор, — Одесский жид… Комиссионер по пшенице. Я его отлично знаю.

— Не знаю. Его здесь все считают за турка, — отвечала мадам Оглоткова и стала прощаться с Ивановыми. — Надеюсь сегодня встретиться в казино? Сегодня там маленький суаре дансан^[43].

— Будем, будем… Непременно будем, мадам Оглоткова, — отвечала Глафира Семеновна.

Они всей компанией стали выходить из кондитерской. В дверях им повстречался седой черноглазый статный мужчина в сером пальто и серой шляпе, с толстой тростью в руке и в золотом пенсне на носу. Доктор Потрашов кивнул на него дамам и шепнул:

— Вот это настоящий турок и даже паша, приближенный к султану.

— А не похож. И без фески, — заметила мадам Оглоткова.

— Оттого что с ног до головы европеец. Феску он только у себя на родине носит.

На улице супруги Оглотковы сели в экипаж, дожидавшийся их у кондитерской, а супруги Ивановы, простившись с доктором, направились к себе в гостиницу обедать.

На улице уж зажглись фонари. Гостиница была в десяти шагах.

— Пообедаем дома, отдохнем часик — и в казино, — говорил Николай Иванович.

Лишь только они подошли к гостинице, хозяин гостиницы тотчас же распахнул перед ними дверь, и первыми его словами, обращенными к супругам Ивановым, была французская фраза:

— Могу я уговориться с вами теперь о пансионе, мадам и монсье?

— Тьфу ты! Опять пансион! — плюнул Николай Иванович и закричал: — Апре, апре дине пансион!^[44]

Примечания

39

Это восхитительно! Это превосходно!

40

Соляные ванны.

41

Спасибо, мой хороший…

42

Две рюмки коньяка.

43

Танцевальный вечер.

44

После, после обеда пансион!