О, женщины!

Николай Углов

Рассказы о сложных взаимоотношениях мужчин и женщин. Есть рассказы о романтической платонической любви, но есть и эротические «горячие» истории любви, измены и страдания.

Роковая женщина

Бабке Устиньи не исполнилось и семидесяти лет, как она заболела неизлечимой болезнью. Жила она одна в однокомнатной квартире. Два взрослых сына и две дочери жили в разных городах России. Перед смертью написала всем письма — приехала одна младшая дочь Раиса. Мать уже не вставала — дочь приехала вовремя. Странная это была семья! Никто из них не дружил друг с другом, они даже не переписывались и не перезванивались. Мать с дочерью встретились тоже прохладно — даже не прослезились! Раиса начала ухаживать за матерью, скоро поняв, что больше никто не приедет и что ей придётся одной похоронить мать. Этот день неотвратимо наступал.

Как-то бабка Устинья вечером позвала дочь. Она вся горела. Начала трудно:

— Доченька! Ну, вот и приходит мой час! Бог забирает меня к себе… рано… хотела ещё пожить… да, видно, за мои грехи он наказывает меня ужасными мучениями. Другим-то везёт… ночью уснут… утром не проснутся. А я четвёртый месяц страсть, как мучаюсь. Видно, за четверых мужиков, которых сгубила.

— Да вы что, мама? Каких мужиков? Вы что, бредите?

— Да нет, доченька! Всё правда! Ты вот не задумалась — почему вы все так не похожи друг на друга? Ты, Серёжка, Петька, Клавка? Все вы от разных отцов. Я-то, практически, без регистрации с ними жила — никто из них не захотел на мне жениться. Мужики все подлые, кобели несусветные!

— Ну не все, мама! Есть и порядочные, правда, мало их.

— Есть, но не про мою честь. Не везло мне в жизни на мужиков. Я была очень красивой, и все они были охочи до меня. Но все однодневки! А мне так хотелось семейной жизни.

— Ну почему же так у вас не получилось? Может, извини, мама, ты сама виновата?

— Наверное, есть и моя вина, поэтому и воспитывала вас одна в бедности, нищете. Не всё время вы жили со мной, но тоже помаялась с вами. Если бы не детдом — одна бы не выдержала ни за что. Всё надеялась, ждала хорошего. Ожесточилась я сердцем. Моя мать — твоя бабушка Оля, как предугадала мою судьбу. Она тоже прожила одна всю жизнь. Всегда говорила мне:

— Дочь! Не верь мужикам! Они мне столько горя принесли! Не дай Бог тебе этого! Не прощай измены никогда!

— Расскажи мне, мама, хотя бы о моём отце. Как он — что за человек?

— Расскажу, расскажу обо всех. Исповедаюсь перед тобой, как перед священником. Ты, видно лучше всех моих детей. Даже мать перед смертью не приехали проведать. А может и за мать меня не считают.

— Ну, что вы, мама? Может, ещё выздоровеете?

— Дурочка, последний час у меня. Слушай. Начну с Клавкиного отца. Было это в 1942 году. Работала поваром в санитарном поезде. Курсировали в болотах на Ленинградском фронте. Сотни раненых бойцов. Крики, стоны, ругань, в вагонах полки, на которых лежат. Мечутся, орут, матерятся, плачут. Кровавые бинты, гной. Здесь же операционная. Но не об этом сейчас речь. Влюбился в меня полковник — начальник поезда. Не устояла я — думала женится на мне. Забеременела. Сказала ему об этом. Он сразу — шасть от меня! Я в слёзы — ведь нет и девятнадцати, а я уже с пузом. А он уже с двумя другими медсёстрами крутит. Зло меня взяло — прямо остервенела сердцем! Вспомнила наказ матери. Ну, думаю, не на такую дуру напал — отомщу тебе! Отравлю его!

— Мама, разве можно было сразу так? Поговорила бы, пожаловалась его начальству. Есть и другие пути.

— И говорила с ним, и жаловалась — писала везде. Он только смеялся надо мной. Ничего не помогало. Поезд наш часто стоял прямо в поле или у леса. Я хорошо знаю травы. Набрала семян белены, ягод тиса и волчеягодника, нарвала можжевельника. Изготовила зельё — и в суп и компот ему! Не заметил. А к вечеру скончался в мучениях. Поднялся шум, приехали какие-то люди, всех таскают, меня в первую очередь. А в поезде у половины состава кровавый понос: все-то пьют болотную воду! Пошумели, поугрожали, угомонились — тем более ещё четверо в поезде скончались от дизентерии.

— Мама! Неужели это правда? Как вы решились на это?

— Вот так и решилась! За измену покарала! Теперь слушай дальше. Серёжкин отец. Жила уже после войны в Улан-Удэ у него на квартире. Бурят. Тоже был какой-то начальник. С фронта меня взял — в конце войны уже, но не хотел регистрироваться. У него ещё до войны там была семья и двое детей — разошёлся. Родила ему Серёжку. Он тоже начал гулять. Я и так, и сяк — и уговариваю его, и плачу. Всё бесполезно! Приводил шлюх даже домой! Скандалы, драки. Он начал бить меня — и бил жестоко! А ты знаешь мой характер — в жизни никому спуску не давала! Терпела, терпела год — решила бросить всё, и уехать «куда глаза глядят», т.к. он и сам меня начал выгонять. Злость взяла — решила и ему отомстить!

— Мама, ну и уехала бы спокойно. Что же теперь было делать? Не было у вас любви — вот и всё!

— Любовь, любовь — всё это чепуха! Ну, слушай дальше. Как-то сгорела у нас проводка в квартире. Вечером пришёл он пьяный, драку затеял, сильно избил он меня — я плачу. Затем вроде затих, переноской от щитка в коридоре подключил лампочку и начал купаться в ванне. Орёт — «забыл мыло, принеси!». Открываю дверь в ванну, даю ему мыло. Вижу — электролампочка на полочке лежит. Меня как осенило! Вроде невзначай толкнула её в воду — он мгновенно спёкся! Вызвала милицию. Приехали — допрашивают. Говорю — сам, видно, нечаянно столкнул. Пару месяцев меня мытарил следователь, даже в предвариловке уже сидела с месяц. Упорно твердила одно и то же. Ты же знаешь — я крепкая, никогда не сдамся и никому не уступлю. Сжалились надо мною — отпустили. Уехала я оттуда одна. Клавку-то и Серёжку отдала в детский дом.

— Да, мама, ты ещё та грешница! Страсть слышать всё это! А что с Петькиным отцом? Неужели и его…

— Грешница, ещё какая грешница! Но что было, то было. Так вот — уехала я в Можайск. Там у меня была фронтовая подруга. Устроилась на работу. На фабрике на меня «положил глаз» один фраерок. Я — в никакую! Настрадалась с ними, думаю, больше никаких шашней. Он мне проходу не даёт. Наглый, упёртый — я ему однажды даже в морду дала. Жила в общежитии на фабрике. Он встречает-провожает, цветы, конфеты. Подруга советует: «Это любовь! Выходи замуж!» Я дрогнула, сказала ему условие: «Только через ЗАГС!». Он согласился. За детей я утаила, расписались. У него однокомнатная квартира. С год хорошо прожили — начал опять куролесить. Пьянки, друзья, подруги. Я осатанела: «Да что же это такое? За что мне такая напасть? Почему я такая невезучая?». Я и по-хорошему с ним, и по-плохому. Ничего не помогает! Нет, он меня не бил, но матерился сильно и унижал самым отвратительным образом. И где он такие паскудные слова находил? Через год забеременела — он начал выгонять меня. Подал на развод. Швабра новая у него появилась — такая же наглая, как и он. Я в ужасе — что делать? Подруге всё рассказала. Говорит: «Переходи ко мне жить. Я-то со своим развелась. Будем вдвоём с тобой жить». А меня зло берёт: «Опять меня обманули? А как ухаживал? Какие слова говорил? Какие всё же мужики подлецы!». А тут у него начались проверки на складе — он был заведующий. ОБХСС шерстит, обнаружили какую-то недостачу, вызывают на допросы. Он запил втёмную. Как-то поздним вечером прихожу со смены — он в стельку пьяный лежит в одежде и сапогах на кровати. Открыла я газовый кран на кухне, закрыла форточки и ушла ночевать к подруге — ничего ей не сказала. Ключи от квартиры выбросила в речку. В его доме соседи подняли ночью тревогу — газом воняет. Приехали на машине, установили, откуда газом тянет, вскрыли дверь: он уже готов! Милиция приехала за мной — соседи знали мою подругу. Начали допрашивать — я в ни какую: «ничего не знаю; да, жили плохо — подали на развод, с работы сразу ушла к подруге и т. д.» Хорошо, что никто меня не видел той ночью там. Списали всё на недостачу в его складе. Через пару месяцев уехала я оттуда на юг. Петьку родила, тяжело воспитывала, тянулась из последних сил и, как исполнилось шесть лет, не вытерпела — отдала тоже в детдом.

— Мама! Что же это такое? Что за жизнь была у тебя? Как ты могла решаться на такое? Неужели и моего отца убила? Кто он, и как ты с ним сошлась, жила? Я же его чуть помню — хоронили же мы вдвоём его! Вроде нормальный был.

— Да, нормальный. Фёдор-то был лучший из них. И на мне, думаю, нет его крови. Но вина моя всё же есть. Ох, как тяжело мне! Нет уже мочи. Дай бог договорить. Так вот — семь лет жила без мужика. И приглядывались ко мне некоторые, и домогались, и предлагали «руку и сердце», но я решила больше никому не верить. Но мы же, бабы, слабые, доверчивые — всё нам охота создать своё гнёздышко, быть под чьим-то крылом. Не устояла я перед Фёдором — сошлись. Жили вроде хорошо. Правда, всякое было, как и в других семьях. Тебе уже было девять лет, когда это случилось. В тот вечер сильно поскандалили, и у него от этого, видно, разыгрался радикулит. Согнулся, дополз до кровати, орёт: «дай электрогрелку!». Я в злости швырнула её ему — она попала в чугунный радиатор рядом с кроватью. Возможно, повредился там какой-то проводок. Одела я тебя, и мы пошли ночевать на дачу — очень я осерчала на Фёдора тогда! Убила током Фёдора электрогрелка — замыкание случилось. Вот такая история! Жалко мне его! Это правда! Не везло мне в жизни, Рая. И для всех мужиков я, видно, была роковой женщиной.

— Да, это точно, мама! Удивительно, что так никто и не узнал, не доказал твоей вины. Проси у Бога прощения, молись.

Бабка Устинья замолчала, слёзы покатились по её впалым щекам, с натугой произнесла:

— Да, тысячи женщин сидят в тюрьмах за мужиков. Членовредительство…

Одного топором зарубят, другого ножом, третьего скалкой. Да что там! Человека убить — раз плюнуть! И все сидят! А меня вот Бог миловал. Но сейчас по полной наказывает. Ладно, доченька, прости меня за всё. Не могу уже больше говорить. Давай попрощаемся!

Дочь, плача, с ужасом посмотрела на мать, наклонилась и поцеловала в уже холодеющий лоб.