Месть рогоносца

Николай Фёдорович Шахмагонов, 1998

Частный детектив, от которого ведётся повествование, приезжает в гости к другу в отпуск. в город своего детства. Сосед и начальник друга по службе уговаривает его заняться разоблачением жены, заподозренной в измене. В простое для сотрудника частного детективного агентства дело, вплетается внезапное убийство блудницы, в котором местные сыщики сразу же обвиняют мужа и арестовывают его. Однако, частный детектив обращает внимание на многие нестыковки и начинает работу, которая едва не стоит ему жизни, поскольку своим следствием он будоражит бандитскую шайку, поддерживающую связи с заместителем начальника ученого центра. В ткань остросюжетного повествования автор мастерски вплетает любовную линию, выписанную ярко и пронзительно. Детектив читается на одном дыхании.

Месть рогоносца

Ранним утром в пятницу, в самый разгар моего отпуска, который проводил в гостях у друга и тёзки Алёшки Кудрявцева, в городе своей юности, меня разбудил непонятный шум за окном. Удивительно было то, что исходил он не от фасада — это было бы ещё объяснимо — грибники тем летом поднимались и до рассвета, а с тыльной стороны дома, где всё засажено деревьями, буйно разросся кустарник, и обычно никто не разгуливал, а тем более не устраивал сходок.

«Что ещё там? Поспать не дадут в отпуске», — подумал я и вышел на широкую лоджию, куда вела дверь из отведённой мне комнаты.

Встретила утренняя прохлада. Лёгкий ветерок врывался через открытое окно с непременной сеткой от комаров — прав Пушкин в своих поэтических строчках: «О, лето красное, любил бы я тебя, когда б не пыль, да зной, да комары, да мухи», а уж этого всего в озёрном краю немерено.

Я посмотрел вниз и остолбенел — в пестревшей яркими цветами клумбе лежала вниз лицом женщина. Её обступили жильцы дома, видимо, поднятые шумом, и теперь что-то горячо обсуждавшие на почтительном расстоянии, ну и, конечно, милиционеры, что собрались рядом с ней. А от скорой машины, уже спешили вслед за доктором санитары в белых халатах и с носилками в руках.

До меня долетели обрывки фраз:

— Сбросили, — говорил один голос.

— Да, конечно, сбросили, — вторил ему другой, — С одиннадцатого этажа… Там её квартира.

— Ещё бы не насмерть, — рассуждал третий. — С такой-то высоты.

Охваченный самыми неприятными предчувствиями, я размышлял, спуститься вниз или продолжать наблюдать, из окна.

А между тем санитары поставили носилки и, подняв женщину, положили на них, перевернув на спину, но, прежде чем, они накинули на неё покрывало, я успел разглядеть лицо погибшей и невольно отпрянул от края лоджии.

«Боже мой! Это ж Инна Хрусталёва, — едва не воскликнул я, — Не может быть!?»

Вернулся в комнату, быстро оделся, привёл себя в порядок и поспешил на улицу.

«Как же так? Почему? — билась в голове мысль, — Вот чем обернулись мои занятия делами в отпуске… И зачем я только согласился на отчаянные просьбы мужа погибшей разоблачить эту барышню?»

— А-а, товарищ сыщик, и вы тут как тут, — с развязной иронией встретил меня участковый, уже немолодой капитан, седоволосый и какой-то немного угрюмый, что я заметил ещё прежде, встречаясь с ним не по делам, а просто, случайно: — Вот смотрите, смотрите! Ну и любуйтесь результатами трудов своих праведных.

— Не понимаю, что хотите сказать, — угрюмо буркнул я. — Каких таких моих трудов?

— Чего ж тут понимать? Выследили блудницу, а муж её и пришиб из ревности, да с одиннадцатого этажа вышвырнул, — уверенно заявил участковый.

— Этого не может быть, — возразил я, — Он не мог такого сделать. Не мог. Он — не убийца, — прибавил, правда, без особой уверенности в голосе. — Нет, не верю. Не мог он, — повторил, скорее убеждая себя, чем кого-то из окружающих и прислушивающихся к нашему разговору.

Участковый только руками развёл, а стоящий рядом человек в штатском, довольно молодой, с виду уверенный в себе и несколько грубоватый, очевидно, следователь, заметил:

— Факт налицо… Да и соседи говорят, что Хрусталёв ночью сбежал из дому. Видели, как прыгнул в свою машину, да так рванул, что аж колёса завизжали.

— Что удивляться-то? — сказал мне участковый. — Месть рогоносца — дело нередкое! Сколько таких случаев. Иль не слышали?

Я не стал спорить, хотя и резало слух этакое столь твёрдое заявление. Поинтересовался:

— В квартире уже работают?

— Да, вскрыли её с понятыми, — сказал человек в штатском, который действительно оказался следователем.

Мне больше сказать было нечего, и я решил побывать в квартире, чтобы хоть краем глаза взглянуть на обстановку в ней и незаметно снять, установленное мною записывающее устройство, присоединённое к телефонному аппарату.

На моё счастье никто его не обнаружил, наверное, потому, что пока не проводили детального осмотра квартиры, и я успел замести следы своей деятельности, прежде чем мне не слишком вежливо посоветовали удалиться и не мешать работе.

К частным сыщикам у милиции отношение не ахти какое. Я служил в сыскном агентстве, выполняющем весьма деликатные заказы. Мы в, том числе, вели наблюдение за блудниками и блудницами, добывали необходимые факты, фото или видео документы, в зависимости от просьб заказчиков, которых было немало.

В свой родной город, раскинувшийся на берегу большого, живописного озера, я приехал порыбачить, походить за грибами, отдохнуть от столичной суеты. Остановился у бывшего своего одноклассника, Алёшки Кудрявцева, с котором были мы когда-то не разлей вода. Он теперь работал инструктором в центре подготовки пилотов деловой авиации — заведении новом, но весьма известном в этом провинциальном городке. Приезжали учиться сюда и из других городов, и даже из областного центра. Возглавлял же центр Борис Петрович Хрусталёв, муж столь ужасно погибшей женщины. И я теперь проклинал тот день и час, когда он, узнав о моей профессии, вошёл в квартиру моего друга со своей столь привычной для столицы и необычной для этого захолустья просьбой.

Здесь пока агентств, подобных тому, в котором я служил послу ухода в запас, не было.

Я спустился на пятый этаж, где была квартира Кудрявцева, и столкнулся с ним буквально на пороге. Он слышал шум, решил пойти узнать, в чём дело, а потому сразу набросился на меня с вопросами:

— Куда ты умчался ни свет, ни заря? — и заметив озабоченность на моём лице, поинтересовался: — Что там произошло?

Окна его комнаты выходили на фасад здания, а пойти в лоджию, выходившую в тыл, видимо, не догадался, а потому оставался в полном неведении.

Я коротко рассказал о том, что удалось узнать, и он потащил меня на улицу, тоже обескураженный и взволнованный.

— Жаль мужика, — твердил он. — Зачем же он так? Но кто бы мог подумать? Ах, зачем, зачем?!.. Из-за этой… Плюнул бы на неё и забыл. Не стоила она того…

Скорая уже уехала, но милицейские машины оставались на месте. Участковый о чём-то разговаривал со следователем. Я услышал конец фразы этого разговора.

— А не путают ли медики? — говорил следователь, — Как это может быть, что смерть наступила никак не этой ночью, если выбросил её муж выкинул от силы в час ночи. Соседи говорят, что он как раз в половине второго умчался. Да и обнаружили её рано утром. Не могла же лежать здесь сутки? Обязательно бы заметили.

Такое поразительное, просто исчерпывающее заключение сделал он, отчего я едва сдержал саркастическое замечание, готовое сорваться с языка. Но решил пока воздержаться от дискуссий.

— Может он её убил и сутки держал в квартире, не зная, куда деть, ну а потом…, — начал участковый, но, заметив меня, замолчал.

Предпочёл не отвечать ему и следователь.

— Что-то не складывается? — спросил я.

— Всё в норме, — ответил участковый. — Ордер на арест Хрусталёва уже привезли… Будем искать его. Бегство ещё раз подтверждает его вину. Но от нас далеко не уйдёт.

— Он и не собирается уходить, — вдруг сказал Кудрявцев. — Вот, собственной персоной.

Дом, среди таких же многоэтажных, стоял в низине, неподалёку от берега. К нему вела кружная асфальтовая дорога, а напрямик от автобусной обстановки, что на взгорке, у магазинов, спускалась крутая тропка, кое где, на очень большой крутизне, переходившая в ступеньки. По тем ступенькам очень медленно, немного пошатываясь, спускался в эти минуты Хрусталёв, понурый, помятый и растрёпанный.

Нужно было видеть немую сцену. Первым опомнился следователь. Он жестом подозвал двух милиционеров, которые стояли у машины и, кивнув на Хрусталёва, распорядился:

— Взять его.

Хрусталёв шёл прямо на нас, шёл равнодушно, с каким-то отсутствующим взглядом.

— Сам решил сдаться, — сказал участковый. — Погодите-ка, пусть подойдёт, — остановил он милиционеров. — Надо сразу, пока не опомнился, задать пару вопросов.

— Да, да, погодите, — поддержал следователь.

Хрусталёв, меж тем, подошёл ближе, посмотрел с удивлением на собравшихся и спросил:

— Что случилось?

— Это у тебя надо спросить, — грубо оборвал следователь.

— А что у меня спрашивать? — пожал плечами Хрусталёв. — Беда стряслась. Разбил я свою машину, и сам едва уцелел. Как вы мне позвонили, — продолжил он, обращаясь ко мне, — Я рванул по адресу, да не доехал. Слишком спешил, волновался. Ну и…

— Кто позвонил? — удивился я.

— Вы же, вы, — ответил он, удивлённо посмотрев на меня. — Ночью. Примерно в час. Я никак заснуть не мог, а потом, только задремал, вдруг звонок. Мол, выезжайте быстро, нашёл жену вашу. Она на даче. И адрес сказали…

— Я вам не звонил, — возразил ему с удивлением.

Участковый посмотрел на меня подозрительно, что-то соображая, потом кашлянул и объявил Хрусталёву:

— Вы арестованы за убийство жены.

— Не понял, за что? Кого? — спросил тот, бледнея: — Кого убили? Кого? — до него сразу не дошёл смысл слов.

— За убийство вашей жены Инны Аркадьевны Хрусталёвой, — уже с некоторым раздражением сказал участковый.

— По подозрению в убийстве, — поправил следователь.

— Жены? — растерянно переспросил Хрусталёв и вдруг рванулся к подъезду, воскликнув в отчаянии: — Что с ней? Где она?

Преградив путь к дому, участковый с леденящей твёрдостью сказал Хрусталёву:

— Труп, — именно вот так, жёстко «труп», — вашей жены увезли. А вы поедете с нами.

— Куда увезли? Откуда? — всё ещё слабо соображая, спросил Хрусталёв, явно огорошенный услышанным.

— Объясните же человеку, — вмешался я. — Видите же, что он ничего понять не может. Здесь какое-то недоразумение.

— Притворяется, — сказал следователь, — кто же ещё её мог убить? Святой дух что ли, в наказание за блуд.

Я с укоризной посмотрел на следователя и сказал, обращаясь к Хрусталёву, как можно мягче:

— Инну Аркадьевну нашли сегодня утром в клумбе за домом. Есть подозрение, что её убили и выбросили откуда-то сверху….

— Ха, откуда-то, — передразнил участковый и сказал мне: — Вы своё дело сделали. Довели мужика до состояния аффекта. Вот он и совершил преступление. Теперь не вмешивайтесь, а то и вас привлечём. Надо ещё разобраться, что за звонки были ночью, — и спросил угрожающе: — Зачем это вы звонили Хрусталёву?

Тут уж вмешался мой друг, Алексей Кудрявцев:

— Что за глупости? Он был дома и никуда не выходил ночью. С чего бы это звонить кому-то, да ещё на дачу приглашать.

Но на его реплику даже внимание никто не обратил. У следователя, видимо, уже сложилась своя твёрдая версия и он подгонял под неё факты, которые лежали на поверхности.

Хрусталёв постепенно пришёл в себя и с жаром заговорил:

— Я не убивал, я не убивал, — из глаз полились слёзы. — Ну, скажите им, — обратился он ко мне: — Ну вы же знаете… Но как же так? Кто мог её убить? Нет, вы меня обманываете, — повернулся он к следователю. — Вы придумали всё. Она жива. Правда ведь, она жива?!

И он, оттолкнув участкового, бросился к дому.

Его остановили, и следователь процедил:

— Наденьте на него наручники. Больно уж борзый.

Хрусталёв и в наручниках, уже давая отчёт своим словам, что-то выкрикивал. Слишком велико было нервное возбуждение, и следователь, поняв это, подал знак милиционерам, что бы его увели.

Я тихо сказал:

— Зачем так резко? Ведь пока ничего не доказано.

— А как вы хотите с убийцей? — спросил следователь. — Цацкаться что ли? Дело-то яснее ясного.

Когда Хрусталёва, испуганного, так ещё и не осознавшего, что произошло, усадили в милицейскую машину, и она отъехала от дома, я снова попробовал высказать некоторые предположения:

— Хрусталёв очень любил свою жену. Не мог он её убить, никак не мог. Он и выяснить всё хотел, чтобы как-то помешать развалу семьи, чтобы вернуть её, словом, даже разводиться не собирался, — и повторил: — Нет, не мог убить. Насколько я узнал его, могу сказать твёрдо: такие люди совершенно не способны на убийство.

— Отчего же не мог? — возразил следователь. — Я как раз слышал, что он ревнив. А ревнивцы всё могут в состоянии аффекта. Следствие покажет. Сейчас приеду в отделение и допрошу. Думаю, быстро расколется. Мне вот известно, что он угрожал ей, когда вы фотографии ему представили. Приехал к ней на работу и угрожал, — заявил он, не пояснив, откуда могло ему это быть известно, а потом набросился на меня с упрёками: — И что вы всё не в свои дела лезете? Кто только эти ваши агентства сыскные выдумал? Жили и жили без вас спокойно. Подумаешь, рога наставили… Всё бы постепенно уладилось.

— Это для кого как, — возразил я. — Вряд ли найдётся кто-то равнодушный к рогам-то.

Он только рукой махнул, а я, попросив разрешения зайти к нему после обеда, попрощался. Знал, что не решится он не пускать меня в это дело. Всё же я, как никак из Москвы, да ведь и служил до выхода в отставку не просто в следственных органах, а в военной прокуратуре, а после увольнения из рядов Вооружённых Сил, в центральном аппарате Министерства Внутренних Дел. Приходилось им считаться с таковыми обстоятельствами, хотя и поломались прилично уже и те следственные органы, что были прежде, да и всё обрушилось в бандитские девяностые.

Потому-то следователь и бросил мне в след неприязненно:

— Заходите, рад буду видеть.

Да уж, наверное, был бы он погрубее и резче, если бы не приехал я из столицы. Какие у меня там связи, здесь, в глуши можно было только догадываться.

И опыт мой, и интуиция подсказывали, что случилось какое-то недоразумение, непонятное не только для следователя, который лишь сегодня утром прикоснулся к этому ребусу-кроссворду, но и для меня, хоть и занимался я делом Хрусталёва не первый день, причём накануне мне уже казалось всё успешно завершённым. Но в тот же вечер Хрусталёва исчезла, и исчезновение её окончилось столь ужасно.

Только вчера вечером, уже ближе к полуночи Хрусталёв спустился к нам на пятый этаж со своего одиннадцатого и сказал, что жена после серьёзного разговора пропала.

«Ну что значит пропала? Просто ещё не вернулась домой. Задержалась где-то. Бить тревогу не было оснований». — так я подумал и потому сказал, что на следующий день попытаюсь выяснить, где она могла быть. Хотя не сомневался, что, конечно, встречается со своим любовником, несмотря на то, что обещала Хрусталёву прекратить все связи. Я тогда подумал, что, быть может, пошла на последнюю прощальную встречу, но не стал ранить душу обманутому мужу. Впрочем, то, о чём договаривались, я выполнил, и выяснять адрес любовника не считал нужным — это-то как раз и могло спровоцировать конфликт с неизвестным исходом. Хрусталёв показался мне человеком не робкого десятка, хотя вот с женой почему-то не мог проявить характер и, даже казалось, был у неё под пятой. Впрочем, может это только так казалось?

Мы с приятелем вернулись в квартиру. Он стал собираться на службу, продолжая обескураженно рассуждать о случившемся, то ли обращаясь ко мне, то ли разговаривая с самим собою:

— Надо же… Кто бы мог подумать? Ну, угрожал… Бывает в таком состоянии. Но что б убить? Не ожидал, не ожидал от него.

У меня сложилось впечатление, что Кудрявцев и верил, и не верил в то, что Хрусталёв мог стать убийцей.

Я прослушал запись разговоров за последние сутки. Хрусталёву звонили со службы, сам он звонил знакомым, жалуясь на то, что жена не ночевала дома и что до сих пор её нет. Видимо, этот звонок он сделал уже после того, как к нам заходил.

И вдруг последняя запись. Я услышал приглушённый голос, по которому вряд ли можно было узнать говорившего. Словно специально в трубке что-то сильно трещало и шипело. Вероятно, помехи создавались искусственно. С трудом можно было расслышать:

— Борис Петрович, Борис Петрович, это я, — и кто-то назвался моим именем. — Застукал их, застукал голубков, лежат на даче, воркуют, — не мой стиль разговора, явно не мой, но слушал дальше: — Подъезжайте скорее. Это за городом, — и следовал адрес, который я тут же записал на всякий случай, хотя понимал, что он наверняка ложный, поскольку кому-то надо было, чтобы Хрусталёв именно среди ночи уехал из дому.

И дальше следовали фразы, которые не могли не вывести из себя, тем более человека ревнивого:

— Эх, вот они соколики. Я тут на дереве спрятался и всё вижу. Занавесочку забыли прикрыть. Как он её…

Тут уж совсем не моя манера разговора, особенно вот эти «как он её», да и ещё хлестче…

В ответ прозвучало глухое, Хрусталёвское:

— Еду…

— Жду у дома. Станьте прямо у ворот, под деревом.

«Интересно. А если б не авария? — подумал я. — Куда бы Хрусталёв заехал? Какие ворота? Какое дерево? Впрочем, Хрусталёву не до таких тонкостей. А расчёт был сделан на то, что за объяснениями бы он явился именно ко мне. Словом, навели бы тень на плетень. Но кому же, кому всё это было нужно и зачем?».

Впрочем, я уже стал примерно догадываться, кому.

Здесь, в этом городе, в котором прошло моё детство, я не раз отдыхал и прежде. Обычно останавливался у Кудрявцева, тоже заядлого грибника, рыболова, ну и, что важно, закоренелого холостяка, у которого пассий тьма, и у каждой подруги, что очень важно для человека «жизнелюбивого», далеко не аскета, каковым был я в ту пору.

Я не скрывал, что оставил службу в прокуратуре по сокращению штатов и, уже в запасе, занялся частным сыском. Причём, весьма преуспел в этом деле и в материальном плане вышел на достаточно приличный уровень. Конечно, бывали моменты, когда приходилось входить в противоречие с морально-этическими нормами, которые по-хорошему въелись в каждого советского человека, разумеется, если он советским был не только по имени, но и по существу, а не являлся мурлом, выглядывавшим из-за спины СССР. Как же точен был поэт! Как предвидел то, что будет плавать на поверхности в роковой для советской власти час!

Прежде мы с Хрусталёвым почти не были знакомы. Он знал, что я приятель Кудрявцева, а я знал, что он начальник центра подготовки пилотов деловой авиации, в котором работал мой друг. Если встречались на улице, здоровались, да и только. Даже лишним словом ни разу, наверное, не обмолвились. А тут он как-то вечером, буквально на второй день после моего приезда, пришёл к Кудрявцеву и с некоторым стеснением сказал, едва тот открыл дверь:

— Дело у меня сугубо личное. К вашему другу дело.

Я выглянул в прихожую. Поздоровался. Заметил бледность на лице гостя. Даже растерянность. Таким я его прежде не видел. Всегда он выглядел молодцевато, походка была уверенной, твёрдой. Сейчас он был чем-то подавлен, даже немного сгорбился от давивших его пока ещё неведомых мне обстоятельств.

Кудрявцев, сославшись на то, что нужно сходить в магазин, оставил нас, чтобы не мешать.

— Слушаю вас, Борис Петрович, — сказал я, протягивая руку.

— Пришёл по части вашей специальности. Новой, так сказать, специальности, — начал он.

«Надо же, — мелькнула у меня тогда мысль: — И здесь, в провинции, услуги наши оказались востребованными».

Если честно, не очень хотелось мне думать о делах, а потому ответил сдержанно:

— Я в отпуске, Борис Петрович, приехал отдохнуть от дел, которые в Москве надоели.

— А для меня это вопрос жизни и смерти, — с горечью в голосе проговорил Хрусталёв и с мольбой посмотрел мне в глаза: — Не просил бы, если б не так. Поймите… Да и, что касается гонорара, не обижу. Я человек, как вы понимаете, состоятельный.

Ох уж эти товарно-денежные отношения. Где же прежние, советские, бескорыстные, в большинстве своём!? Я сделал жест рукой и сказал проникновенно:

— Не в гонораре суть. Просто действительно устал. И если решу, что могу помочь, то не из-за этого вашего обещания…

— Каждый труд должен быть достойно оплачен, — убеждённо заявил Хрусталёв. — Я ведь тоже дело делаю, которое по душе, но не бесплатно. Выживать надо в смутные времена.

— Что ж, выслушаю вас, — сказал я, приглашая в комнату и указывая на кресло у журнального столика.

Сам сел в другое, напротив.

Вечерело, но сумерки ещё не сгустились окончательно, и можно было огня не зажигать, а потому, когда я потянулся к торшеру, Хрусталёв поспешно проговорил:

— Нет-нет. Если можно, пусть будет полумрак. Мне так проще рассказывать.

Немало историй довелось мне выслушать за время работы в агентстве. Приготовился послушать ещё одну — как-то не повернулся язык отказать убитому горем человеку, тем более от Алексея я слышал о нём только хорошее.

— Ну, говорите, говорите, — кивнул я. — И не беспокойтесь, всё что услышу, останется здесь. Никуда не выйдет…

И он заговорил негромко, доверительно:

— Помогите, очень прошу. Мне больше не к кому обратиться с таким деликатным вопросом.

— Так о чём же всё-таки речь? — поторопил я.

Но он некоторое время ходил в рассказе своём вокруг, да около. Видно, нелегко было начинать. Наконец начал:

— Говорить как-то стыдно. Да что поделаешь?! Последняя попытка семью сохранить. Последняя надежда. У нас всё-таки дети, двое детей. Сейчас они у бабушки в деревне. Она, жена моя, Инна Аркадьевна, может видели её — такая высокая, стройная блондинка. До сих пор ходит в юбках, не по возрасту коротких. Таких как она броских и ярких в доме вроде бы больше и нет, — уточнил он не без гордости, но тут же снова сник.

Я, конечно, не раз видел эту действительно красивую женщину. Кудрявцев пояснил, что это жена Хрусталёва. Но в данный момент заявления Бориса Петровича решил оставить без комментариев.

— Так вот жена моя, — продолжил он. — Совсем от рук отбилась. Всё было раньше хорошо, а этим летом, как детей в деревню отправила, совсем голову потеряла. Чувствую, влюбилась в кого-то. Домой приходит поздно, а несколько раз и вовсе не ночевала.

— И как объясняет? — поинтересовался я.

— Да, никак, — ответил он сокрушённо. — Вздор несёт. То у подруги засиделась, а потом ночью побоялась идти одна. Так я же встретил бы… То с другой подругой на дачу поехала — та, мол, просила помочь по хозяйству. Причём, про дачные поездки сообщала этак внезапно, по телефону. А если я начинал возражать, то сразу становилось плохо слышно. Твердила «ало, ало» и бросала трубку.

— Может всё действительно именно так, как говорила? — вставил я. — Почему вы считаете, что изменяет. Устала за зиму и весну от возни с детьми, вот и хочет вздохнуть свободно? Может быть действительно с подругами встречалась?!

Я сказал это намеренно. Уж очень не хотелось заниматься этакими вот делами во время отпуска.

— Не-ет, — протянул он. — Поначалу я верил. Но потом, в какой-то момент почувствовал, что лжёт. Да и есть такие факты, которые не обманут. Надломились наши отношения. Не ласкова стала, даже груба. Знаете, если жена ночью отворачивается и от каждого прикосновения к ней рычит раздражённо, мол устала, дай поспать, что можно подумать? Как кукла бесчувственная. Раньше такой не была хоть с усталости, хоть нет. А однажды вернулась весёлая, разодетая, и, — он сделал паузу, вздохнул тяжело и продолжил: — Такая красивая, что я потянулся обнять… Ну вы понимаете… Так она грубо оттолкнула убежала в лоджию, забаррикадировалась там и легла спать на раскладушке.

«Видимо, действительно сильное увлечение переживает», — подумал я, услышав всё это, но высказывать свои предположения всё-таки пока воздержался. Только спросил:

— И чем же я могу помочь? Вы и сами, наверное, не знаете, чем. Сложное это дело, сугубо личное.

— Не знаю, право, — согласился он, — Действительно, не знаю, но всё же надеюсь, что можно как-то семью склеить, пока окончательно совесть не потеряла. Раз таится и изворачивается, стало быть, не хочет, чтобы мне всё стало известно. надеюсь, что, ежели припру фактами, так, глядишь, и одумается. Тёщу позову на помощь, тестя. Родители у неё строгих правил. И авторитетны для неё. А так-то с чем к ним приду? С подозрениями? Не поверят. Скажут, что сплетен наслушался. Нет. Мне нужно её припереть к стенке, — убеждённо завершил он свой небольшой монолог.

— Ну, что касается тестя с тёщей, то не стоит сор из избы не выносить, — заметил я, — Не по-мужски это. Да и вообще, если жена рассказывает даже родителям, сёстрам, подругам, что и как у неё дома, это не жена. Если муж делает так же, то это не муж. То есть они просто партнёры в постели. А семья, вовсе не семья, а одно название. Фёдор Михайлович Достоевский говаривал не раз: «Никто-то, никто-то не должен знать, что между мужем и женой происходит, коль они любят друг друга. И какая бы ни вышла у них ссора, мать родную, и ту не должны себе в судьи звать и один про другого рассказывать. Сами они себе судьи. Любовь — тайна божия и от всех глаз чужих должна быть закрыта, что бы там ни произошло. Святее от этого, лучше».

— К чему вы это говорите? — спросил Хрусталёв, видимо, поражённый тем, как я свободно цитирую Достоевского.

Но тут ничего особенного нет. Очень много дел похожих было у нас в агентстве, и не раз мне приходилось ссылаться на классиков. Некоторые цитаты постепенно выучил наизусть.

Начал же издалека:

— Хочу, чтобы вы, Борис Петрович, прежде чем окончательно решить, нужно ли вам заниматься этой ловлей любовников, определили для себя, чего вы хотите. Не слишком убедительно звучит то, что стоит вам поймать жену с любовником и вы сумеете найти способы сохранить семью. Я, к примеру, в этом сомневаюсь.

Сделав паузу, подумал, вот, мол, учу, а сам… У самого-то что на личном фронте творится?! И всё же, как говорится, сел я на своего конька и понесло…

— Вот, привёз я своему приятелю Кудрявцеву журнал один любопытный. Духовный журнал. Благовестником называется… Там есть интересная статья протоирея Ткачёва. Хотите прочту…

И я стал листать журнал.

Хрусталёв посмотрел на меня с удивлением, но возражать не стал. Он готов был слушать любые мои нравоучения и любые размышления, лишь бы уговорить меня помочь ему в его, как я уже понял, совершенно безнадёжном деле.

Между там, я нашёл нужную страницу и сказал:

— Вот, кажется, здесь. Точно… Слушайте…

И стал читать:

— «Полноценные отношения мужа и жены, взаимная любовь навеки — это и есть цель брака. Муж и жена — не родственники. Это один человек. Нет никого в мире ближе, чем муж и жена. Дети, рождённые от мужа, дальше от женщины, чем муж к ней. Это, на самом деле, элементарнейшие вещи, которые никто не знает и знать не хочет. Есть у тебя дети или нет у тебя детей, ты должен любить жену больше всех на свете. Нет никого ближе мужу, чем жена. И нет никого ближе жене, чем муж. Никого!.. Ни дети, ни мама твоя. Муж и жена — это один человек. И любить партнёра нужно больше, чем мать, и больше, чем детей. Какова же цель брака? Муж и жена в своём добровольном любовном союзе являются некой тайной, указывающей на Христа и церковь. Это максимально близкое общение двух людей, которое превращает двух людей в одного человека. Это один человек».

Хрусталёв внимательно посмотрел на меня, словно не понимая, зачем я всё это читаю. Решив, что у него возникли вопросы, которые всегда возникали у тех, кому я указывал на эти слова, поспешил прояснить:

— Понимаю. Вы скажете, что это, мол, мнение священника? Да, верно: мы можем соглашаться или не соглашаться, но сейчас очень много публикаций на эту тему, в которых говорится, что при слиянии любящих существ, мужа и жены, если там любовь, конечно, выделяется огромная положительная энергия в Космос, она вырывается наружу, в атмосферу, распространяя волны, очищающие окружающую среду от зла и всякой нечисти. Но бывают и другие браки, при которых, скажем, у жены после замужества на первом месте остаются родители — вполне объяснимо и не столь уж легко осуждаемо, затем идут братья и сёстры — тоже порицать сложно, затем дети — тем более оправдано, как и всё с точки зрения общественности, — а уж на четвёртом месте муж. Со временем он отодвигается уже на пятое место, потому что появляются внуки. А ещё и сплетницы подъездные или на работе, которые открывают ей глаза на то, каков муж, ну и становятся чуть ли не роднее и ближе. Они, видите ли, кристально честны, а муж — лгун. И вся эта мразь дворовых пасквилянтов сладострастно «открывает глаза», разрушая семью, с какими-то личными низкими целями.

Хрусталёв, видимо, отвлёкся от мыслей о своих проблемах, потому что спросил с удивлением:

— Вы, дорогой мой, психолог или частный детектив? Я к вам не как к психологу пришёл, а как к сыщику, который может помочь. А это всё слова. Так, как говорит священник, не бывает. Вот скажите, у вас в семье именно так, как он учит?

— Не обо мне речь, — поспешно сказал я и вернулся к изначальной теме разговора, подумав, что со своими нравоучениями я обратился не по адресу, поскольку тут нужна конкретика, а не слова, пусть даже мудрые.

Хрусталёв молчал, ожидая моего ответа, но я повторил лишь сказанное им самим, облекая всё в форму вопроса:

— Так вы хотите припереть к супругу свою к стенке и таким образом решить дело?

— Дорогой мой, — повторил он, видимо, излюбленную фразу, — Я же не прошу у вас совета, как поступить с необходимыми мне фактами. Я прошу вас их добыть, за что заплачу. А уж я решу, как распорядиться. Наверное, я сам виноват, что спровоцировал вас на обсуждение данного дела. Я прошу помочь добыть нужные мне факты. Поможете? Мне нужно, чтобы вы засняли встречи, записали разговоры.

Я поморщился, но что ж, не надо было идти в частное агентство, если одни заказы нравятся, а другие кажутся несколько неэтичными, как и тот, что пытался сделать мне Хрусталёв.

Пока ещё не объявляя о своём согласии, я проговорил, как бы рассуждая с самим собой:

— Кое-что из необходимой аппаратуры я прихватил с собой на всякий случай. Мало ли, вдруг понадобятся? — и повторил: — Только на всякий случай. Работать я не собирался в отпуске.

Хрусталёв несколько приободрился, а я задал ему вполне резонный вопрос:

— Но как же я буду следить, если ваша жена меня знает в лицо, да и многие в городе знают. Ведь я ж в этом городе частенько бывал и раньше и даже несколько лет в школе здешней учился. А сотрудников у меня здесь нет, таких, которые могли бы выполнить кое какие задания, хотя бы даже по слежке. И никаких зацепок. У вас есть хоть какие-то конкретные факты? Ну, хотя бы, где и с кем Инна Аркадьевна прежде любила проводить время? Это хотя бы вам известно?

Хрусталёв наморщил лоб, пытаясь что-то вспомнить, но не вспомнил и огорчённо проговорил:

— Увы, нет, ничего мне не известно. Прежде и предположить не мог, что это понадобиться. Когда бы знал, может, и к вам не обращался. Сам разобрался бы. Сам проследил.

«Резонно», — подумал я и пояснил ему:

— Понимаете, чтобы выполнить подобный заказ, мы устанавливаем наблюдение за домом, слежку организуем. И делает это, как правило, хочу ещё раз заметить, не один человек. Вызывать же сюда кого-то из сослуживцев дорого.

— Я же сказал, заплачу столько, сколько нужно. Пусть вас финансовый вопрос не волнует. — и повторил — Это, простите, моё дело. А ваше — выполнить заказ. Ну а если кто приедет, то, как дело закончите, такой отдых организую! Рыбалку, да и прочее всякое-разное. Места то знаете, какие здесь. Валдай. Рай земной. А у нас базы отдыха по самому высшему классу есть. Уж вы мне поверьте.

Я прикинул, что отдых, тем более нынешним жарким летом, весьма и весьма благоприятствующим этому, может вполне заинтересовать закисших в городской жаре сотрудников агентства.

— Хорошо. Позвоню шефу, но не уверен, что он пойдёт навстречу, — пообещал Хрусталёву.

— Вы уж постарайтесь, а то мне хоть в петлю. — с оттенком мольбы в голосе проговорил он. — А то ведь в глазах темно от обиды, а она всё повторяет — ревность, мол, заела, слепая ревность. Ревнив, не спорю, но ведь как тут не ревновать?

Он помолчал, а потом вдруг в глазах его точно огонь сверкнул, и я услышал:

— Поймать бы мерзавца, который её охмурил.

Вспомнив его рукопожатие, и ещё раз оценив крепкое телосложение, я подумал, что действительно кому-то может несдобровать, а потому сказал твёрдо:

— Если и возьмусь за ваше дело, то с одним неукоснительным условием — никаких разборок!

— Не будет разборок, — сказал он и, хоть и нехотя, но прибавил, — Обещаю. Да и вообще меня здесь слишком хорошо знают. Сам заинтересован, чтобы всё осталось строго между нами.

— Так-то лучше, — кивнул я.

И всё же не лежала у меня душа к этому делу, не знал тогда почему, но не лежала. Единственное, что заставляло подумать о необходимости помочь этому человеку, так надежда на сохранение семьи. Хотя в такую возможность я, признаться, совсем не верил. Впрочем, Хрусталёву, вероятно, виднее. Несомненно, он хорошо знал характер своей жены, потому и уверен был в том, что она одумается, если фактами к стенке припереть. В конце концов, он далеко не последний человек в городе. Должность весьма приличная, ну и достаток и всё такое. А что у неё там? Не шалаш ли, как говорят, в котором современным барышням уже не рай на постоянной основе, а временный такой маленький раёк, пока страсти играют необузданные.

Захотелось в какой-то момент прояснить некоторые вопросы. Почему, к примеру, не уходит, если полюбила и почему боится разоблачения? Может, опасается, что сам Хрусталёв возьмёт да подаст на развод?

— Скажите, только честно, — попросил я. — Вы Инну Аркадьевну, действительно сильно любите?

Он ответил не сразу, но ответил так, что я понял, что ответил вполне искренне:

— Люблю! Иначе бы не обращался к вам, не срамился бы, — сказал он с надрывом и прибавил вполне резонно: — Иначе бы подал на развод — и дело с концом.

«Да уж, срам немалый, — подумал я, — установить слежку за женой, да ещё платить за это деньги. С другой стороны, что делать, если боится потерять её и не может найти никакого выхода. Смириться? Позволить гулять, пока не нагуляется? Нет, это просто невозможно. Вряд ли кто-то сможет подобное выдержать. Это что же, как в давние времена Нарышкин? Но так он терпел, потому, что его сделал рогоносцем император. Там другое и времена другие. А как бы я поступил? Я бы в любом случае развёлся и постарался всё забыть как кошмарный сон».

Частенько мне приходилось задумываться над подобными делами. Скорее мог понять и оправдать женщин, обращавшихся с таковыми просьбами, нежели мужчин. Уж коли ты мужиком родился, так наведи сам порядок в семье, сделай так, чтоб жена на сторону не смотрела, а коли она такова, что не может без этого, брось её и забудь.

Так думал я, но понимал и другое — нельзя мерять общей меркой человеческие отношения.

Ну и размышлял: «Что же мы имеем? Поздно приходит, иногда дома не ночует и старается избегать близости? Такие аргументы не выставишь. Но, наверное, он всё-таки прав — она изменяет, причём совершенно беспардонно и бессовестно».

Вслух же сказал:

— Ничего не могу обещать, но помочь попробую. Всё будет зависеть от разговора с шефом. Завтра позвоню ему и попрошу помощи, а тогда уж сообщу вам своё решение.

— Спасибо, — сказал Хрусталёв и, уже покидая квартиру, в дверях столкнулся с Кудрявцевым.

— Не помешал? — спросил тот.

— Нет-нет. Мы уже закончили разговор, — ответил Хрусталёв и, ещё раз поблагодарив нас обоих, пошёл к лифту.

— По твоей части что ль приходил? — поинтересовался приятель, когда мы остались одни, и, заметив, что я не спешу с ответом, тут же прибавил: — Не хочешь, не говори…

— Ты же знаешь, вопрос деликатный, — сказал я. — К тому же он ведь твой начальник.

— Жалко мужика, — вздохнул Кудрявцев, — на работе у него тоже что-то не ладиться. Как ни зайдёшь, сидит хмурый, задумчивый. Видно, ревность гложет.

— А ты откуда знаешь, что так его огорчило?

— Чай не в столице живём. Все на виду и всё про всех известно. И про Бориса Петровича давно уже разговоры шли. Я хоть и не принимал в них участия, сторонился, поскольку сплетен не люблю, но кое-что краем уха слышал. Говорили многие, мол, загуляла у нашего шефа красавица жёнушка, крепко загуляла.

— С кем?

— Откуда мне знать? — пожал он плечами.

— А кто-то может подсказать, как ты думаешь? — попытался выяснить я хоть какие-то моменты и пояснил свой интерес: — Неохота мне за это дело браться. Ну уж если возьмусь, хотелось бы обойтись без всяких обычных наших методов, которые не слишком одобряю.

— Значит, всё-таки попросил, — проговорил Алексей, — я понял, что попросит, когда работой твоей интересовался. Эта работа много разговоров и острот вызывает. Даже слух прошёл, что ты не просто так приехал, а по вызову жён наших пилотов. И теперь — всем крышка: всех на чистую воду выведешь. И не каждому понятно, что это глупые шутки.

— Стал бы я пилотов на чистую воду выводить… Мужская солидарность бы сработала, — посмеялся я. — Ну и как в такой обстановке я смогу ему помочь? Попробуй-ка теперь проследи?! Нет, не буду отпуск на эту чушь тратить, — решительно заявил я приятелю.

— Для Хрусталёва это не чушь и вопрос не пустяшный, — возразил Алексей. — Такая семья была, такая пара они с Инной Аркадьевной. Любо-дорого смотреть. А теперь мужика не узнать. Да ты что, не понимаешь, что ль? Или никогда не приходилось ревновать?! Помню, как в школе ты не одному ухажёру нос расквасил за свою Наташку. Хотя там и ничего не было. Но расквасил так, ни за что, по подозрению.

— То было в детстве, — улыбнулся я.

— Да ладно, в детстве, — передразнил он. — Ты б и сейчас не сдержался, если что. Недаром тебе службу оставить пришлось. Я понял, что где-то перегнул палку. Так ведь?

— Не совсем, — уклонился я от прямого ответа.

— Да слышал я, слышал. Дыма ведь без огня не бывает.

— Там разные были причине, — проговорил я. — Да и сокращения пошли. Придумали же демократы… Мол, теперь в армии следственные органы не нужны. Теперь свобода. Дисциплинарные батальоны расформировали. Все, мол, теперь пушистые без советской то власти. Свободу, свободу дать надо. Вон один певец так от свободы ошалел, что орёт со всех подмостков, как он свежий ветер давно хотел. Зоофил.

— Ладно. Не будем ворошить твои дела. Помню, сам говорил, что по горячности твоей конфликт вышел. Так ведь и Хрусталёв мужик-то горячий и резкий.

— Не заметил, — удивился я.

— Это он сейчас каким-то пришибленным выглядит. Перед тобой так себя вёл. Очень хочет, чтоб ты помог, вот и прикинулся тихоней. Впрочем, действительно в последнее время какой-то надломленный. Но прежде был крутым начальником. Спуску разгильдяям и бездельникам на службе не давал.

Я пожал плечами, а приятель мой неожиданно попросил:

— Слушай, может всё-таки попробуешь помочь? Ведь отличная была семья до самого недавнего времени, — снова сказал он: — И детишки славные. На глазах же у меня растут.

— Завтра решу, — пообещал я и спросил: — Кстати, ты о школе упомянул. Из одноклассников наших видишь кого?

— Многие разбрелись. Ты ж после восьмого класса в суворовское подался, а другие — кто в ремеслуху, кто в техникум. Немногие остались из тех, с кем ты учился. Иль гульнуть решил? Они ж теперь для нас с тобой вешалки старые. Ба… Совсем забыл. Наташка то твоя здесь. Вернулась недавно из дальних странствий.

— Что ж ты сразу не сказал?! Что ж и она старая вешалка? — с некоторой обидой поинтересовался я, покосившись на Алексея. — Вот уж во сто никак не поверю.

— Она нет… Ещё краше стала.

— Кто муж то у неё? — спросил я.

— Развелась она с ним, кажется. Так во всяком случае слышал. Так, что какая теперь разница, кем он был.

— Развелась? Неужели? Ты её видел? Расспрашивал? Что случилось? Почему развелась? — забросал я вопросами.

— Ну как такое спрашивать можно? — развёл руками Алексей. — Неловко. Да и виделись мы мельком. Сказала, что не захотела в хохляндии оставаться, когда всё в тартарары полетело, вот и вернулась. А муж вроде как прижился там при новой власти. Живёт теперь она в своём старом домике, тебе известном. Раньше чисто дачное место, ну, когда мы в школе учились, а теперь почти окраина. Родители здесь осели, даже вроде как квартиру где-то в центре получили. А она дачу предпочитает.

— Боже мой! — воскликнул я. — Надо же… Давно вернулась то? Почему же ты не сообщил?

— Ты, почитай, года три здесь не показывался — все по санаториям мотался. Вот в эти годы — точно не помню, когда — и вернулась. А встретил её не так давно. О тебе спрашивала, о школе вспоминали.

— А что обо мне спрашивала?

— Ну что можно спрашивать-то при короткой встрече? Так, самое общее. Как, мол, поживаешь?

Но я слушал и не слушал, повторяя:

— Развелась, надо же, развелась. А я-то и не знал. Скажи, как её найти, как повидать?

— Как найти? Ты меня удивляешь. Или адрес забыл? — удивился приятель, — Говорю ж, в том, в дедовском домике поселилась, как вернулась. Там и живёт.

— Ах, да, конечно. Адрес. Да я без адреса дом этот найду с закрытыми глазами. А удобно в гости заглянуть? — с волнением спросил я: — Как думаешь, удобно?

— Отчего же старому приятелю и не заглянуть?

— У неё кто-нибудь есть, не знаешь? — поинтересовался я с замиранием сердца и дрожью в голосе.

— Ха-ха, а говоришь ревность — пустяки, — заметил Алексей. — Вон как разволновался! Есть ли кто у неё? — переспросил он. — У всех кто-то есть. Хотя бывает, что и нет, — загадочно проговорил он, возможно, чтоб немного меня подзадорить.

Он ведь совсем не одобрял мой очень давний мой поступок в отношении Наташи. Даже осуждал меня.

— Говори же! — вскричал я в волнении. — Не томи, — и прибавил недоверчиво: — Может ты сам к ней…

— Да-а, нужно ж такое придумать! — перебил он. — Умнее не найти. Повторяю, один раз её видел. А у меня этакого добра всякого вполне хватает, чтоб за школьными подругами гоняться. Школа позади и всё, что там было, для меня святое, — и вдруг прибавил: — А ты проследи, используй свою специальность, так сказать, в личных целях.

— С ума сошёл, — отмахнулся я.

— С тебя пример беру, — усмехнулся приятель и как бы успокоил: — Ну шучу. шучу. Скажу одно, ревность не порок. Похлеще, чем Хрусталёв, разбушевался. Гляжу, и мне бы не поздоровилось, если что, — и он рассмеялся.

— Брось, — отмахнулся я. — Мне то, что за дело. Действительно, сам же виноват, что так всё вышло у нас с ней.

— Кстати, они кажется с Хрусталёвой знакомы. Мне как-то Инна Аркадьевна даже привет от неё передавала. Это уже после того, как случайно встретились.

— Что? — переспросил я, — С Хрусталёвой знакома? Не дай бог. Может они вместе и в компаниях бывали? — и упавшим голосом прибавил: — Значит у неё кто-то есть. Точно есть…

— Ну ты даёшь… Сам её бросил, женился, а теперь недоволен, — упрекнул приятель.

— Так получилось, — сказал я уже другим тоном. — До сих пор себя корю, а что делать?

— Ну покори, покори, а я спать пойду. Завтра полёты учебные. Рано вставать придётся

Кудрявцев удалился в свою комнату, а я долго ещё сидел, не включая свет, и воспоминания уносили меня в далёкое прошлое.

… Как давно всё было! Этот милый уютный городок, дружба с замечательной девчушкой. Дружба, можно сказать, традиционная. Подругами были наши бабушки и мамы. Потом разбросала нас судьба. Отец Наташи был военным, и его перевели в дальний гарнизон. Я же поступил в суворовское военное училище. Минуло ещё несколько лет. И вот уже курсантом высшего военного училища решил провести отпуск провести в городе своего детства. До того времени мы с Наташей лишь изредка переписывались. Переписка была совершенно дружеской, без каких-то намёков на увлечения. Да и были ли они, эти увлечения? Впрочем, в детстве я опекал её, скорее, как старший брат. Провожал в школу и из школы, хоть и дразнили меня ребята. Причём, дразнилку придумали обидную… Знали, что Наташа бабушку свою зовёт «бабулёна». Ну вот и вздумали меня дразнить «бабулёном». Не одному такому дразнилке я нос расквасил. Может мне было и безразлично — что на идиотов внимание обращать? Но этакие шутки обижали Наташу. Вот и квасил носы. А когда было трудно одолеть группы пересмешников, Алёшка Кудрявцев помогал, да и другие друзья, нормальные ребята, хотя тоже обижались на меня за то, что, порой, предпочитаю общение с Наташей их обществу.

Конец ознакомительного фрагмента.