Таксидермист

Нико Воронцов, 2020

Самый настоящий нуар в мрачных декорациях середины нулевых. Медбрат – так прозвали в милиции неуловимого «охотника» за одинокими прохожими и их кошельками. Укол сильнодействующего вещества, жертва обездвижена, забрав ценности и деньги, грабитель исчезает – таков его почерк. Адвокат Николай Вострецов тоже не избежал встречи с «охотником». У грабителя редкая и страшноватая профессия – таксидермист, то есть мастер по изготовлению чучел. Теперь дело за малым – арестовать чучельника-рецидивиста. Но в городе вспыхивает криминальная война, в которую против воли втягивается Николай. (В книге встречается упоминание нетрадиционных сексуальных установок, но это не является пропагандой)

Часть I. Он.

Глава 1. Ты это я.

Вечер еще только начинался, а Тофель уже был пьян до такой степени, что еле-еле ворочал языком и, судя по всему, останавливаться на достигнутом не собирался. Словно в подтверждение этого он упорно сжимал в руке рюмку водки и все время жестикулировал, отчего его рубашка, галстук и брюки очень скоро покрылись мокрыми пятнами.

Вообще-то разговор с этим наклюкавшимся гражданином мне не доставлял совершенно никакого удовольствия, но виновником вечера был я и в соответствии с правилами и приличиями обижать гостя никак не мог.

О существовании традиции под названием «проставляться за новое место работы» я узнал совсем недавно, когда после достаточно продолжительной стажировки и экзамена получил удостоверение адвоката.

Вот и пришлось в срочном порядке заказывать в кафешке стол на двадцать персон, организовывать эту самую закрытую корпоративную вечеринку и приглашать на нее всех моих новых коллег из юридической конторы, в которой я теперь имел честь вести адвокатскую практику.

Из динамиков проигрывателя какой-то дерзкий парень читал свой новомодный, звучавший теперь практически из каждого утюга хит «Черный бумер», от которого голова моя уже просто-таки трещала и раскалывалась на части.

— Ну так что? — охрипшим голосом снова спросил Тофель, — я все еще жду ответа. Ты мне так и не рассказал, какого черта тебя занесло в адвокаты?

В полной растерянности я оглянулся по сторонам, и мой собеседник, видимо решив, что я собираюсь улизнуть, тут же цепко схватил меня за рукав.

— Я очень внимательно слушаю, — промычал он пристально глядя в глаза, после чего засопел как бык на красную тряпку и даже предупредительно поводил перед моим носом указательным пальцем.

После такой манипуляции в рюмке Тофеля снова случился шторм, и водка в очередной раз начала плескаться в разные стороны.

Надо сказать, что за время стажировки я почувствовал от этого человека по отношению к себе какую-то откровенную недоброжелательность. Так, к примеру, он мог зайти в кабинет и, поручкавшись со всеми присутствующими, вроде как по рассеянности проигнорировать меня своим приветствием. Еще Тофель мог запросто вклиниться в беседу и, оборвав меня на полуслове, перевести разговор на совершенно другую тему. Мог он и достаточно жестко потребовать освободить телефонную линию, так как ему, видите ли, срочно нужно куда-то звонить.

Конечно, если бы я пожаловался, рассказал кому-нибудь обо всех этих случаях, на меня сразу же замахали бы руками и сказали, что я мнителен, что все это мне только кажется и вообще Олег Николаевич отличный мужик, но факты были упрямы в своем желании заставить меня задуматься над вопросом — в чем же моя вина, и в итоге по окончании стажировки я сделал неутешительный вывод: в адвокатской среде тоже есть самая банальная дедовщина.

Не сказать, что этот вывод меня очень сильно опечалил, но и радоваться жизни в полной мере при таких обстоятельствах было как-то не с руки. Я очень долго пытался понять причину такого отношения ко мне.

При этом напрашиваться в друзья к Тофелю я вовсе не собирался, но, как мне подсказывал мой внутренний голос, безвозвратно рвать всякие отношения с этим снобом вроде как тоже не следовало — все-таки коллега.

Было и еще одно обстоятельство, заставлявшее меня вести себя тише воды ниже травы: по злой иронии судьбы, за неимением свободных мест на первых порах меня (естественно, временно, как это всегда и бывает) определили в кабинет Олега Николаевича.

Именно поэтому Тофель в числе прочих был приглашен мною в кафе и, что меня крайне удивило, на приглашение откликнулся. Хотя, как мне кажется, он согласился прийти на вечер только из-за того, что собралась веселая компания, а вовсе не из желания искренне порадоваться за нового человека, влившегося в коллектив.

В глубине души прекрасно понимая, что разговор с пьяным трезвому человеку категорически противопоказан, я, хотя я и немного дерзко, все-таки ответил на поставленный ребром вопрос:

— Какого черта меня занесло в адвокатуру? С этим выбором я определился еще на первом курсе университета. Всегда мечтал работать на этом поприще.

— Отстой! — сквасил кислую физиономию Тофель. — Ты еще, как говорится, пороха не нюхал, а уже говоришь про какую-то там ме-е-ечту.

Последнее слово он проблеял, видимо, специально для того, чтобы в полной мере выразить свое отрицательное отношение ко всему мною сказанному.

— Вот представь: один человек убил другого, и ты защищаешь этого душегуба; как думаешь, будут в такой ситуации родственники убитого с тобой, с защитником убийцы, любезничать?

— Думаю, нет, — ответил я. — Но если посмотреть на это вопрос шире, то и родственники человека, невиновно обвиняемого в совершении преступления, тоже не станут расшаркиваться перед следователем или прокурором.

Тофель на это как-то нехорошо улыбнулся и, пристально глядя мне в глаза, спросил:

— А вот, не дай бог, случится с тобой какое несчастье, куда ты побежишь за помощью? К адвокату или все-таки к следователю?

Спросив это, Тофель резко опрокинул рюмку с остатками водки в рот, после чего втянул ноздрями воздух и сверху вниз как индюк на жука презрительно посмотрел на меня.

— Естественно, ты побежишь в милицию, — не став дожидаться моего ответа, тут же сказал он. — Вот и делай теперь вывод, кто обществу нужнее: адвокат или следователь. Один преступников ищет, другой палки в колеса правосудию вставляет и всячески следствию мешает. Вот тебе и вся правда жизни!

— Странное у вас отношение к своей профессии, — заметил я.

Тофель достаточно холодно посмотрел на меня и хотел было что-то сказать, но в этот момент рядом с ним возникла Римма Иосифовна и, обращаясь ко мне, сладким голосом запела:

— Николай Альбертович, какой же вы молодец! Организовали такой чудесный вечер! Все-таки за постоянной работой мы очень редко стали собираться вместе таким вот неформальным образом. По этому поводу у меня появился тост. Приглашаю всех за стол.

Тофель после этих слов с удивлением уставился в свою пустую рюмку и, с трудом отделившись от стены, решительно направился к столу.

А Римма Иосифовна тут же схватила меня за руку и зашептала:

— Николай, надо срочно вызвать такси и отправить Олега Николаевича домой, иначе он скоро окончательно наклюкается, а потом хоть вешайся — совсем невменяемым станет, начнет ко всем вязаться с разными противными разговорами и, не дай бог, еще и драться вздумает. От него всего чего хочешь можно ожидать. Абсолютно непредсказуемый человек!

После того как все расселись по своим местам и застолье продолжилось, Риммой Иосифовной был провозглашен новый, чрезвычайно длинный и скучный (адвокаты тосты говорить, как оказалось, очень даже любили) тост за мои будущие успехи на адвокатском поприще, а потом добрые тетушки как-то так все очень ловко организовали и устроили, что Тофель уже через полчаса после возвращения за стол стоял возле дверей кафе одетый и вяло прощался с оставшимися.

В соответствии с нормами и приличиями я (хотя и не очень-то желал этого) тут же вызвался проводить хмельного гостя до проезжей части, чтобы усадить его в какой-нибудь попутный транспорт, для чего накинул пальто и вышел за дверь.

Когда мы с Олегом Николаевичем оказались на улице, я хотел было уже кинуться к стоявшему на обочине автомобилю с черными шашечками на боку, но Тофель цепко схватил меня за рукав, остановил и сказал:

— Такси не надо. Я живу здесь недалеко. Пятнадцать минут ходьбы. Давай прогуляемся, подышим свежим воздухом.

Ожидая продолжения уже порядком наскучившего мне разговора о вреде и пользе (нет, скорее вреде) адвокатской деятельности, я с тоской (будто прощаясь и видя кафе в последний раз) посмотрел в сторону покинутого мною заведения и, засунув руки в карманы, поплелся по тротуару за наклюкавшимся коллегой.

Мы прошли до поворота, пересекли проезжую часть, завернули в какой-то огороженный бетонным забором довольно-таки грязный, дико заросший кустами и деревьями и оттого унылый и темный парк, и направились по одной из дорожек в сторону видневшихся вдали кирпичных многоэтажек.

— Ты куда-то спешишь? — немного отстав, спросил Тофель.

— Да нет, — обернувшись, ответил я и остановился.

Олег Николаевич подошел ближе, огляделся и плюхнулся на расположенную неподалеку скамейку. Я вздохнул, с тоской посмотрел на часы и сел рядом.

— Люблю позднюю очень, — сказал Тофель. — Голые деревья, туман и холод. Во всем этом есть какой-то жуткий нуар, умиротворение и в то же время предельное откровение. Такое ощущение, что ты уже помер и теперь вроде как со стороны наблюдаешь за тем, что стало после тебя.

Слово «нуар» я слышал впервые и хотел было уже спросить, что оно означает, но не стал этого делать. Вообще был не намерен общаться с пьяным, а желал только одного — побыстрее вернуться обратно.

При этом я заметил, что Олег Николаевич на свежем воздухе немного протрезвел. Во всяком случае, взгляд его перестал быть осоловело мутным и приобрел какое-то похмельно-лирическое выражение.

— Обиделся на меня? — вдруг спросил Тофель.

— О чем это вы? — прикинулся я дурачком, будто не понял вопроса.

Было холодно и на стылом воздухе меня пробил озноб.

— Ладно, забудь обо всем. Жизнь слишком короткая штука, чтобы тратить ее на выяснение отношений. — Олег Николаевич вздохнул и продолжил: — Я, в свою очередь, охотно признаю, что с самого начала относился к тебе несколько предвзято.

Я промолчал, всем своим видом показывая, что все это меня не касается, поскольку слишком хорошо знаю копеечную цену любого похмельного признания. Но в следующее мгновение я начисто лишился речи, так как Тофель взял мою руку, поднес к своим губам и попытался согреть дыханием.

— У тебя пальцы совсем ледяные, — сказал он и при этом так странно посмотрел мне в глаза, что меня сразу же будто огнем обожгло и оглушило громом.

Конечно, во всей этой ситуации в общем-то если разобраться не было ничего криминального, но я все-таки поспешил отдернуть руку, вскочил со скамейки и огляделся по сторонам — не заметил ли кто все это.

Из стылого холода меня бросило в жар, уши мои пылали пунцовым огнем, дыхание сбилось и участилось, мне катастрофически не хватало воздуха.

— Пойдемте. Вас, наверное, дома ждут, — сказал я, и спрятал руки поглубже в карманы.

— Никто меня не ждет, — ответил Тофель и усмехнулся, после чего медленно поднялся и поплелся следом за мной.

На душе у меня было просто на редкость погано.

— Я вот время от времени думаю: зачем я пришел в этот мир? — вроде как разговаривая с самим собой, принялся вслух размышлять Тофель. — Какую пользу всевышний хотел извлечь из моего появления на этом свете? Может, он хотел, чтобы я наклепал детей и продолжил род человеческий? Но это же полный абсурд! Семья и брак мне абсолютно противны и противопоказаны. Может быть, он хотел, чтобы я стал великим ученым и спас планету от какой-нибудь там беды или чумы? — Тофель снова усмехнулся. — Но это же тоже чушь собачья. Я не настолько люблю человечество, чтобы совершать ради него подвиги.

Зачем он мне все это рассказывал, я так и не понял и, не оглядываясь, шагал впереди, мечтая только об одном — чтобы этот дурацкий парк как можно скорее закончился.

— Знаешь, я когда-то был такой же, как ты, верил в свое предназначение, думал, что горы могу свернуть. Только, в отличие от тебя, пятнадцать лет назад пришел не в адвокатуру, а в следователи.

Я сразу догадался, о чем он хотел завести со мной речь. Эту историю в последнее время я просто уже выучил наизусть. Мои новые коллеги нашептывали про Тофеля, что он следователь, что называется, от бога, только вот в один прекрасный день вся его блестящая карьера полетела к чертям собачьи из-за каких-то там процессуальных нарушений и служебных злоупотреблений. Говорили даже, что Тофель едва не предстал перед судом, — ему всерьез даже грозила отправка в места не столь отдаленные, но вышестоящее руководство в тот момент сжалилось и решило ограничиться банальным увольнением, как-то там все очень ловко замяв и прекратив дело. В итоге, после своего нелицеприятного ухода и последующего полугодичного пребывания в состоянии наидичайшего запоя Тофелю пришлось круто менять судьбу и подаваться в так нелюбимые им адвокаты.

— В общем, сначала ты пашешь как проклятый, строишь какие-то планы, на что-то надеешься, а потом к тебе приходит его величество господин Злосчастный Случай, и кирдыкс всем твоим мечтам.

Сказав это, Олег Николаевич остановился и закурил.

Мне тоже пришлось остановиться, размышляя над глобальным вопросом: «Выберусь я когда-нибудь, наконец, из этого проклятого парка или нет?»

Я посмотрел на часы и тяжело вздохнул.

— По большому счету мне плевать на случай. К неудачникам я себя никогда не причислял, — сказал Тофель. — После увольнения из следственных органов я устроился даже лучше, во всяком случае материально.

Я снова с нетерпением посмотрел на часы.

— Знаешь, по большому счету все люди заложники обстоятельств, — продолжил Олег Николаевич. — Все мы вынуждены действовать так, как того требует от нас судьба, но в отличие от всех остальных я хочу жить по-другому. Я не хочу быть марионеткой в руках высших сил, а сам хочу руководить. В жизни мне нравится только эта роль.

«Хорошо говорит! Прямо-таки оратор какой-то! — подумал я и сжал зубы от злости. — Заложники обстоятельств! Прямо как про меня сказал. Хотел бы я сейчас быть выше всяких там обстоятельств… Когда же мы, наконец, выберемся из этого парка!»

— Я никогда не скрывал, что пришел в адвокатуру вынужденно, — сказал Тофель и снова остановился. — Просто после увольнения мне деваться было некуда. Конечно, может кому-то работа адвоката нравится, но только не мне.

Я никак не отреагировал на это выпад явно в мою сторону, а также на все эти пьяные душевные излияния, а пошел вперед, целенаправленно двигаясь к просвету между деревьями — именно там заканчивался парк.

— Конечно, работать адвокатом с финансовой стороны гораздо лучше, чем жить на жалованье следователя, но от профессии защитника у меня нет совершенно никакого морального удовлетворения.

Надо сказать, эти слова показались мне грубой фальшью. Олег Николаевич явно знал, куда тратить свои нехилые гонорары: его неимоверно дорогущий бумер, по слухам, был изготовлен на заводе по индивидуальному заказу, в гардероб состоял из одежды лучших брендов, а еще он душился каким-то эксклюзивным, редким парфюмом и, видимо, даже стрижки делал далеко не в рядовом салоне — его и без того светлые волосы украшало едва заметное тонирование. Часы у него тоже были очень даже не простые.

Я бы, честно говоря, на это все по незнанию даже и не обратил никакого внимания, (ну часы, да часы, мало ли таких на свете) если бы об этом в конторе постоянно не заводили разговоры всезнающие тетушки.

— Знаешь, в последний год службы в следствии я сделал один неутешительный вывод, — сказал он. — Я понял, что преступники сейчас изменились. Ловить их стало не в пример тяжелее. Это тебе уже не лихие девяностые. Это нулевые! Понимаешь?! Нулевые! Новое время, новые обороты. И вроде бы все время появляются новые приемы сбора доказательств, с каждым годом совершенствуются методики расследования преступлений, но и бандиты не сидят на месте, становятся более изворотливыми. Так что незаконные методы расследования преступлений я в общем-то вполне поддерживаю и нисколько не осуждаю…

Я снова ничего не ответил и только равнодушно пожал плечами.

Проводив наконец коллегу до двери его подъезда и сухо попрощавшись, я бодрым шагом направился через парк в обратную сторону.

Я шел достаточно быстро вовсе не оттого, что мечтал поскорее очутиться в кафе и продолжить отмечать с коллегами событие, просто мне нужно было еще рассчитаться за вечер — в кармане у меня лежала тугая пачка денег. Всякие безналичные (как это уже вполне водится за границей) расчеты в наши продвинутые нулевые к нам еще не добрались и поэтому наличка все еще существенно отягощала карманы наших сограждан.

Я решил срезать путь и пошел не по изогнутой дугой асфальтированной дорожке, а напрямик — вдоль бетонного забора и разросшихся кустов.

О чем я тогда только думал? Конечно же, о странном поведении Тофеля. Я даже и представить себе не мог, что зрелый мужик будет вести себя подобным образом — пускать слюни и ныть о своей жалкой судьбе. Тофель в этот момент был так не похож на того высокомерного сноба, каким он поначалу показался мне в консультации.

Стремительно шагая по жухлой траве и с раздражением обрывая верхушки сухостоев, я судорожно размышлял над сегодняшними, приключившимися со мной событиями и, может, именно поэтому не сразу обратил внимание на шедшего мне навстречу по тропинке вдоль бетонного забора человека в очках. Особенным в нем было даже не то, что в сравнении со мной он был ростом мал и при этом имел непропорционально длинные, похожие на молоты руки, и даже не то, что одет он был плохо; первым делом я обратил внимание на то, что незнакомец как-то странно и в то же время очень пристально приглядывался ко мне, как будто прежде меня когда-то знал.

Метров за сто человек остановился, воровато огляделся по сторонам и, поднеся руки к лицу, немного наклонился вперед, словно намеревался закурить.

Все еще пребывая в состоянии агрессивной злобы, я ускорил шаг, рассчитывая проскочить за спиной у незнакомца, но в следующий момент произошло то, о чем я даже и предположить не мог: незнакомец резко развернулся, слегка присел и обхватил меня так, что мои руки оказались прижатыми к бокам, словно стиснуты обручем. Совершенно не понимая, что происходит, я сперва даже и не подумал вырываться, а просто замер, всматриваясь в лицо незнакомца. Такую выходку, по идее, мог учинить только какой-нибудь старый приятель, которого я не признал, но, приглядевшись получше, я окончательно понял, что никогда прежде не видел этого человека.

— Ничего себе наглость! — только и сумел выдохнуть я.

В этот момент у меня появилась недобрая мысль заехать незнакомцу кулаком в глаз, и я даже уже собрался с силами, напрягся всем телом, чтобы вырваться из плена, но в очередной раз оказался обескуражен странным поведением незнакомца — я почувствовал, что он мелко дрожит.

«Болеет, — решил я, — а может быть, просто трусит»?

Спрашивается: стоит ли ругаться на того, кто в данный момент боится тебя?

— Сейчас, сейчас, — словно в ответ на мои мысли сказал странный человек.

Я не стал вырываться, надеясь, что прохожий попросту обознался и сейчас отпустит меня, но вместо этого он еще больше поднял меня над землей, отчего его очки в допотопной массивной оправе тут же скатились с носа и упали куда-то под ноги. Человек этот виновато посмотрел на меня близорукими глазами и виновато улыбнулся.

От его улыбки меня покоробило, и при всем этом я совершенно точно решил, что повстречавшийся на моем пути небритый, невзрачный и ко всему прочему испуганный гражданин никак не может мне сделать что-то плохое.

— Что вам от меня нужно? — спросил я.

Вместо ответа незнакомец снова натянуто улыбнулся и, прищурившись, посмотрел мне в глаза.

Вдруг я почувствовал на спине, где-то в области левой лопатки, довольно-таки болючий укол. А потом дикий страх медленной волной накатил на меня и накрыл с головой так, что даже дыхание перехватило. Мне померещилось, будто я упал в темную талую воду и ко мне тут же кинулись, мелькая хвостами, русалки с голубоватой от холода кожей и стали дергать меня за жилы и вытягивать таким образом жизнь и тепло.

Я не понимал, сколько времени все это длилось, может сущие мгновения, может куда много больше.

Когда это ощущение прошло и я вернулся из темного омута в реальный мир, то первым делом ощутил испарину на лбу. И это в холодный-то осенний вечер, когда немеют пальцы и пар идет изо рта?!

В следующую минуту я напрягся, готовясь прекратить весь этот нелепый балаган, и с силой дернул руками, но, видимо, от напряжения не рассчитал и, не удержавшись на месте, покачнулся, сделал пару шагов назад, обо что-то запнулся и грохнулся навзничь в сухую траву. В полной мере ощутив всю прелесть падения, я с некоторой радостью для себя все же отметил: «Наконец-то он от меня отцепился».

Потом я захотел подняться, но сделать это почему-то не смог. Неизвестно с чего на меня навалилась дикая одышка, и возникло ощущение, будто я только что взбежал на пятый этаж. Потом мышцы ног свело болезненной судорогой, в голове зазвенело, а глаза резануло изнутри яркой вспышкой света где-то в самом мозгу.

Когда и это ощущение прошло, мир стал вязким, как кисель, и блеклым, как старое кино.

Перебарывая навалившуюся на меня ни с того ни с сего усталость, я кое-как перевернулся и исхитрился подняться на одно колено, с удивлением почувствовав и осознав, что такое гравитация. Никогда ранее я не задумывался о такой, казалось бы, простой и обыденной вещи, как земное притяжение, которое вдруг стало чудовищно мощным.

И пока я, наподобие ударенного по башке яблоком Ньютону, удивлялся этому своему внезапному открытию, мой обидчик стоял несколько в стороне, близоруко щурился на меня и протирал стекла очков мятым носовым платком.

Дышать стало труднее. Напрягая силы и безуспешно пытаясь встать на обе ноги, я стал задыхаться и в какой-то момент вдруг понял, что подняться уже не смогу — мне не удержать равновесие. И точно, не прошло и минуты, как я снова рухнул в жухлую траву.

«Наверное, что-то с сердцем, — подумал я. — Нужно сказать этому типу, чтобы вызвал «скорую».

— Помогите, — прошептал я и, с трудом оторвав руку от земли, протянул ее к незнакомцу, который на мою просьбу никак не отреагировал.

В глазах потемнело.

Незнакомец тем временем, оставляя за собой шлейф черных силуэтов, медленно отделился от того места, где стоял, подошел ко мне и склонился к самому лицу.

— Ты — это я, — почему-то радостно оскалившись и ткнув в меня пальцем, сказал он и, мгновенно распахнув мое пальто, полез туда, где судорожными рывками сжималось сердце. Мое сердце! Мне показалось, что сейчас он заберет его у меня. Я почему-то вдруг решил, что это сам дьявол явился ко мне.

— Не надо, — испуганно всхлипнул я.

В мозгу с новой силой быстро-быстро застучало, а потом резко остановилось.

«Вот и все!» — подумал я.

Как позже выяснилось, незнакомца вовсе не интересовало мое сердце. Ему куда милее была пошлая наличность, которую я приготовил специально для него, чтобы расплатиться за тихий вечер, проведенный в тесном кругу коллег. Незнакомец легко и быстро извлек из кармана моего пиджака портмоне, открыл его и, по-прежнему внимательно поглядывая на меня, пересчитал купюры.

Странно, но после избавления от сторублевок лежать в оцепенении на спине мне показалось вполне комфортно.

«Да ты, оказывается, самый обычный грабитель», — догадался я.

Грабитель тем временем залез рукой в другой карман и достал мое еще такое новенькое адвокатское удостоверение, потом самым бесстыдным образом сличил фотографию в нем с оригиналом и удивился:

— Да ты оказывается, адвокат! А я думал, коммерсант. Хотя, все равно…

Незнакомец еще раз внимательно посмотрел на меня и произнес:

— Если бы ни армия, я бы, наверное, тоже сейчас был бы адвокатом. Короче, ты стал адвокатом вместо меня! — он сильно разозлился, захлопнул корочки, положил документ к себе в карман и, услышав какой-то шум, испуганно вздрогнул и обернулся.

Я скосил глаза, посмотрел в ту же сторону и увидел, что в парке появились двое: длинный нескладный мужик в совершенно дурацкой рыжей меховой кепке набекрень и толстая тетка в черном дурацком же кожаном плаще. Еще издалека я услышал, что дама как только могла костерила своего кавалера за какую-то там особую малохольность характера и при этом изо всех сил поддерживала его ослабившее от выпивки тело. Мужичок по этому поводу никаких возражений не имел, а только икал и спотыкался. В какой-то момент очередной раз споткнувшись, он потерял свой идиотский кепон, и тот, слетел с головы, колобком покатился в мою сторону, после чего дама в плаще тут же растопырила руки и побежала подбирать упавшее достояние своего кавалера.

Ситуация с кепкой меня немного рассмешила, словно это вовсе и не я сейчас лежал без движения в траве. Мне показалось, что я сквозь дрему смотрю какой-то бессмысленный фильм.

«Свидетели!» — решил про них я и, собравшись с силами, прохрипел:

— Помогите.

Тетка-свидетельница подобрала головной убор почти у моих ног, жалобно взвизгнула, моментально отхлынула назад и спряталась за спиной своего щуплого друга, который, покачиваясь на месте и ни тяти ни мамы не соображая, смотрел на меня осоловевшими глазами.

— Что это вы тут делаете? — набравшись храбрости, гневно спросила тетка, выглядывая из-за спины своего кавалера и обращаясь при этом только к незнакомцу.

В ответ потрошитель моего кошелька невинно улыбнулся и, растопырив руки в стороны, самым доброжелательным тоном сказал:

— Да это же мой брат.

Тетка после этих слов вышла из своего укрытия, будто в черную яму испуганно посмотрела мне в лицо, потом мельком косо взглянула на незнакомца, что-то сравнивая.

«Сейчас она поймет, что он мне никакой не брат», — решил я, но между тем тетка дрожащим голосом спросила, брезгливо показывая на меня пальцем:

— Он точно ваш брат?

— Ну конечно, — радостно ответил незнакомец. — Малость перебрал. Я его домой волоку. Проспится и к завтрему уж оклемается.

«Врет!», — хотел крикнуть я в негодовании, но не смог.

Надо сказать, после слов грабителя я и вправду решил, что завтра все это пройдет как страшный сон.

А тетка-свидетельница, видать, не очень-то и поверила, испуганно ойкнула, схватила за руку своего ухажера, который все еще мутным взглядом без какой-либо особой мысли тупо пялился на меня, и остервенело потащила его куда-то в сторону.

«Она все поняла. Сейчас с первого же автомата позвонит в милицию и сообщит о случившемся», — подумал я и немного успокоился.

А незнакомец дождался, пока дамочка с кавалером скроется за кустами, еще раз самым тщательным образом проверил мои карманы и, не обнаружив там больше ничего интересного, неторопливо снял с моей руки часы и надел себе на запястье. Он поднялся, отряхнул сухую траву с колен, надвинул посильнее на лицо кепку и, засунув руки в карманы отошел немного в сторону, после чего стал стоял ждать, время от времени поглядывая на меня, а я все сильнее проваливался куда-то в темноту и вдруг осознал, что умирать не страшно.

«Вот и все!» — сказал себе я и перестал дышать, просто вдруг разучился это делать.

Не дышать было не сложно.

Время шло и я знал это по токающему в моем мозгу пульсу, который становился все тише и тише, а потом и он прекратился…

«Все! Теперь уже точно все! Я умер».

И вдруг мой мозг взорвался тысячью искр.

Кто-то пнул меня по голове.

Потом еще раз.

Открыв глаза, я увидел, что незнакомец уходит прочь.

Я сделал вдох. Пульс снова, хоть и очень слабо, забился в моей голове.

Потом стало заметно холоднее.

В ожидании скорой милицейской помощи я по-прежнему лежал на траве и считал вдохи и выдохи, стараясь сохранять самообладание.

— Зырьте, — вдруг услышал я голос и, огромному своему неудовольствию, увидел перед собой кучку подростков.

Один из этих оболтусов показывал на меня пальцем.

— Чувак отдыхает, — прикалываясь сказал другой.

— Упился, урод, — сказал третий и со всей силы пнул меня по ноге.

«Вызовите милицию!» — хотел было сказать я им, но вместо этого только замычал что-то невразумительное. В голове был полный кавардак, в висках стучало, глаза болели и хотелось пить.

Мое невразумительное молчание почему-то сильно развеселило тинейджеров, и они, загоготав, тут же обрушили на меня целый град ударов, а потом ушли, зачем-то, видимо просто по приколу прихватив с собой мое пальто, пиджак и ботинки, а я, все еще надеясь на скорый приезд наряда милиции, остался лежать у бетонного забора в носках, белой рубашке и брюках.

Потом, уже в ночной темноте, пришла облезлая бродячая собака. Она долго безучастно смотрела мне в лицо своими черными бездонными глазищами, в которых отражались два тусклых огонька, и наконец легла рядом, положив при этом свою грязную и почему-то жутко горячую морду на мою белую рубашку. От такой наглости я разозлился было и попытался сбросить с себя собачью морду, но не сумел, а псина только грустно вздохнула и закрыла глаз. Я пялился на собаку с опаской. Я почему-то подумал, что она больна и вполне может заразить меня какой-нибудь опасной болезнью вроде чумки или бешенства. Хотя… Через какое-то очень непродолжительное время все самые опасные болезни и все самые страшные проблемы в мире мне стали совершенно безразличны — я снова провалился в темную и ледяную бездну.

Когда наступило утро, в том самом месте на груди, где недавно лежала собачья морда, я почувствовал холод и медленно открыл глаза. Правый глаз увидел кусты и бетонный забор, а левый — только белую пелену. Я попытался пошевелиться и, к радости, понял, что мне это вполне даже удается. Правая рука и нога двигались, но вся левая сторона была словно парализована.

Я попытался растереть левую ногу правой рукой. Было такое ощущение, будто я ее отлежал. Немного погодя с горем пополам я сумел подняться и, держась за забор, медленно стал двигаться в сторону дороги. То, что часть меня в этот самый момент была самым настоящим образом парализована меня почему-то жутко забавляло и веселило. Я даже и не задумывался ни капли, останусь ли я таким навсегда или это только временное явление, но мне было весело просто до какого-то истерического исступления. Хотя, наверное, я был попросту счастлив, что не замерз насмерть в этом проклятом парке, а мог хоть и одним глазом видеть этот замечательный, пусть и по-осеннему унылый и холодный мир.

Медленно пройдя метров десять, я вспомнил про вчерашнюю собаку и оглянулся — дворняги нигде не было. Может, и вовсе она мне примерещилась? Может быть, никакой собаки и не было вовсе. Но, при этом, в том самом месте на груди, где лежала собачья морда как-то странно горело и болело.

Утро было ужасно холодным. Меня бил озноб. И как это я вообще насмерть не замерз на стылой земле в этом пустом парке? Может быть, это та самая собака своим горячим теплом спасла меня?

Выбравшись наконец-то из парка, я очутился возле дороги и сразу увидел мчащееся мимо такси. Я махнул рукой. Вишневая девятка с визгом затормозила, проехав вперед по инерции еще с десяток метров, после чего задним ходом вернулась и в открытое окно вывалилась круглая морда таксиста. Он внимательно осмотрел меня и грубо спросил:

— Обколотый, что ли.

— Да нет. Вчера просто корпоратив был, — ответил я и попросил: — Поехали, а?

— Деньги есть? — подозрительно спросил таксист.

— Есть, — соврал я.

— Садись на заднее, — недовольно разрешил водитель и скривился. — Только чехол с сиденья задери, а то вымажешь все к чертовой матери.

Доковыляв до дверцы, я открыл машину, медленно одной рукой задрал чехол и сел. Таксист тронулся.

— Кем работаешь-то? — выяснив для начала адрес и все время подозрительно посматривая на меня в зеркало заднего вида, спросил таксист.

— Адвокатом, — ответил я и, закрыв глаза, заулыбался.

— Ты смотри, если что… — вполне доброжелательно сказал водитель. — Я ведь и полечить могу.

— Вы что ли доктор? — пошутил я.

— Доктор не я, а Хабахаба, — многозначительно ответил он и спросил: — Слышал про него?

Я отрицательно помотал головой, так как ровным счетом ничего не понял, да и не хотел ничего понимать.

В машине было тепло, по радио транслировались новости о недавних событиях Нальчике и точном количестве погибших и раненых после очередного нападения боевиков. Я слышал радио вполуха. Даже не смотря на трагические события в далеком и незнакомом мне городе Нальчике, а также неприветливое лицо таксиста, мне было очень хорошо, жизнь казалась такой прекрасной и удивительной.

— Перепил что ли? — немного погодя нервозно спросил водитель, на что я согласно кивнул головой и постарался не шевелиться, чтобы не вызвать новых приступов головной боли, но уже через несколько минут после этого, неизвестно почему стал без всякого удовольствия зевать, да так часто и так зверски, что надумал было даже зарыться лицом в спинку сиденья и вообще не дышать, только это нисколько не помогло.

Во мне все болело, причем все как-то по отдельности, отдельно почки, отдельно и совершенно как-то по-своему болела голова, не говоря уже про частично парализованную часть тела и потерянное зрение.

Машина остановилась.

— Уснул что ли? Приехали, говорю. Деньги давай, — зло потребовал шофер.

Открыв глаза и оглядевшись, я усидел, что нахожусь рядом с домом.

— Сейчас принесу, только домой схожу, — сказал я, берясь за ручку дверцы.

— Ты чо? Придуриваешься? В морду получить захотел? Деньги, говорю, давай, — зарычал водитель.

Предложение получить в морду за бесплатную езду по городу на такси меня нисколько не испугало, а даже развеселило.

«Вот только фингала на фейсе мне до полного натюрморта не хватало».

— Я же сказал, сейчас домой схожу и принесу, — с кривой и наглой улыбочкой ответил я, открыл дверцу и буквально вывалился наружу.

Сказал я это все таким уверенным тоном, что водитель не стал даже перечить, а заглушил мотор и принялся ждать моего возвращения.

Я поднялся с земли, прихрамывая, дошел до подъезда, открыл ставшую неимоверно тяжелой дверь, медленно поднялся не третий этаж и позвонил в дверь.

— Где ты был? Я уже все больницы, все милиции обзвонила! — завопила, увидев меня, жена.

— Немного перепил, — попытался я соврать и фальшиво улыбнулся. — Там внизу такси…

— Да у тебя же кровь идет из уха, — снова завизжала жена так, что в голове у меня с новой бешеной силой застучало. — Где ты был?!

Глава 2. Свободная птица.

После этого случая я до начала декабря промаялся на больничном.

Естественно, ни в какую милицию я не пошел, да и врачам ничего рассказывать про события, случившиеся в огороженном бетонным забором парке, тоже не стал и вообще попытался предать полному забвению тот неприятный вечер и проведенную мною ночь на свежем воздухе, однако, сделать это оказалось довольно-таки сложно, и в первую очередь потому, что моя жена забывать все категорически не желала и каждый раз приходом сумерек начинала плакать, отчего квартира тут же, как большой тонущий корабль, погружалась в болезненную скорбь, а мои виски каждый раз при этом сдавливала пульсирующая боль.

— Такое ощущение, будто у нас в доме покойник! — не выдержав, как-то раз заорал я. — Хватит! Да! Ты права! Все могло закончиться очень даже плачевно, но слава богу, все обошлось! Значит, оплакивать меня не стоит. Жизни надо радоваться, а не скорбеть понапрасну.

После этого случая слез я больше не видел. Может быть, Татьяна и переживала, и плакала, но делала она теперь это в одиночку — чтобы не вызвать повторной вспышки моего гнева.

Жена, конечно, поначалу всячески уговаривала меня пойти в милицию и написать заявление, но я наотрез оказался это делать в первую очередь потому, что желал только одного — поскорее забыть все это как страшный сон.

И все же забывался тот случай с большим трудом, и это было связано не только с последствиями переохлаждения и простуды, но еще и с моими душевными переживаниями. Надо сказать, наорав на жену, я попал в сети, которые сам же и расставил. Теперь я все свои волнения и переживания таил глубоко в себе и даже заикнуться о них вслух не имел уже никакого права.

Надо признаться, я еще долгое время после выздоровления не мог спокойно войти в многолюдный торговый центр или в холл кинотеатра, опасаясь ненароком в толпе увидеть того самого человека. В каждом небритом человеке на улице мне сразу же мерещился мой обидчик, а от всякого очкарика я ждал непременной агрессии. Я прекрасно понимал, что теперь бояться мне в общем-то уже нечего: в присутствии жены, да еще при людях незнакомец, даже если и увидит меня, вряд ли на меня набросится, но, непонятно почему, я все-таки считал, что после встречи с ним в моем мозгу что-то обязательно и непременно лопнет.

При этом, видимо, из-за перенесенного стресса и сильнейшего желания забыть об этом ужасном происшествии, по истечении какого-то времени я вдруг осознал, что совершенно не помню лица этого придурка. И если бы меня сейчас попросили подробно описать лицо этого человека и составить фоторобот, я не смог бы этого сделать. Вообще бы не смог!

Я знал, что незнакомец живет где-то в нашем городе, может быть, даже бродит по тем же улицам, что и я, и в глубине души осознавал хоть и маловероятную, но все же вполне реальную возможность еще одной встречи с ним.

А потом я вышел на работу.

— О, ты вернулся?! — заскочив в кабинет, вытаращился на меня Тофель. — Как раз кстати. Одевайся, поедешь со мной.

Сказал он это так решительно и безапелляционно, что я тут же стал одеваться.

— Куда мы едем? — поинтересовался я уже в машине.

— В морг. Нужно посмотреть на одного покойника, — сказал Олег Николаевич и мельком глянул на меня. — А то я, знаешь ли, не очень-то люблю ходить один по такого рода местам.

Если бы я сразу знал, куда мы направляемся, то, наверное, под каким-нибудь предлогом ехать бы отказался, но теперь уже сопротивляться было поздно. Машина на полном ходу мчалась на оледенелой трассе.

— Кстати, давай рассказывай, что там с тобой приключилось? Обокрали тебя в тот вечер?

— С чего вы взяли? — вяло возмутился я, помятуя, что никому о случившемся не рассказывал и никто кроме жены о произошедшем вообще не должен был знать.

Тофель усмехнулся.

— Не забывай, что я когда–то работал в следствии. Делать выводы и сопоставлять факты еще не разучился. Посуди сам: после того как ты проводил меня в тот вечер до дома, в кафе ты уже больше не вернулся и назавтра попал на больничный. И то, что в тот вечер в кафе ты не расплатился, а сделала это только на следующий день твоя жена, мне тоже известно. Еще я знаю, что сегодня утром ты первым делом, нарисовавшись на работе, написал заявление о выдаче нового удостоверения взамен утраченного. Нормальные такие совпадения, да?!

Тофель прищурился.

— А я, между прочим, как узнал, что ты попал на больничный, обзвонил все отделения милиции, навел кое-какие справки и выяснил, что в правоохранительные органы за помощью ты не обращался. И еще, скажу тебе по секрету, я побывал в поликлинике по месту твоего жительства и самым внимательным образом изучил твою медицинскую карту.

Услышав это, я почувствовал, что мои уши вспыхнули пунцовым огнем.

— Вообще-то эти сведения являются врачебной тайной, — заявил я.

— Ладно, не злись, — отмахнулся Тофель. — Сказать по правде, я очень сильно виню себя за то, что с тобой приключилось в тот вечер. — Он внимательно посмотрел мне в глаза и добавил: — Зря я потащил тебя через весь этот дурацкий парк. Ведь все произошло в парке?

Я некоторое время молчал, потом ответил:

— Я не хотел бы снова возвращаться к этой теме.

— Как хочешь, — сказал Тофель и при этом как-то очень весело и в то же время насмешливо посмотрел на меня.

«Издевается», — решил я и сделал вывод, что Олег Николаевич действительно очень непредсказуемый человек, и от него вполне можно ждать всего чего угодно.

Когда мы подъехали к зданию морга, в небольшом дворике перед центральным входом я увидел толпящихся людей — в основном представительных мужчин в дорогих дубленках и норковых шапках, причем один из них стоял в стороне и, бурно жестикулируя, громко разговаривал по мобильнику. Чуть поодаль двое парней в синих куртках устанавливали на штатив видеокамеру, а рядом с ними от холода переминалась с ноги на ногу девушка с микрофоном в руке.

Когда мы вышли из машины, на крыльце морга появился в окружении свиты чем-то сильно озадаченный мэр города собственной персоной. Увидев Тофеля, мэр радостно развел руками.

— Олег Николаевич, и вы тут! Это очень, знаете ли, хорошо. Я почему-то был совершенно уверен, что встречу вас здесь.

Градоначальник тут же зло отогнал кинувшуюся к нему свиту, подошел ближе, взял Тофеля под ручку и, отводя в сторону, зашептал:

— Резонанс огромнейший. Шутка ли — депутата убили. Этим случаем там, — мэр поднял палец вверх, — уже сегодня интересовались. Ох, чувствую я, что скоро нас кое-кто как овец дрессированных перед собой построит и будет отчета спрашивать. Скажет, раз на вашей территории все это происходит, значит, вы и виноваты. Как будто у нас ни прокуроров, ни милиции нет. Одни только мэры, которые за все везде и всегда отвечают. Олег Николевич, я знаю, что вы здесь нарисовались не просто из любопытства. Вы уж, голубчик. Если что-то по этому делу узнаете, будьте добры, сообщите, а? — попросил напоследок мэр.

В дурно пахнущем здании морга мы нашли тощего врача в здоровенных очках и вместе с ним направились в покойницкую.

В огромном зале гулко гудели лампы дневного света, а на столах, укрытые грязными простынями, лежали покойники.

— Это он? — спросил Тофель, после того как патологоанатом остановился у одного такого стола.

— Он, — ответил врач и, взявшись за край простыни, буднично спросил: — Показывать?

— Не надо, — тихо, но достаточно твердо сказал Тофель. — Лучше расскажите от чего он помер.

— Там, — указал патологоанатом пальцем на спрятанного под простыней покойника, — на его шее отчетливо видна странгулярная полоса. Очень типичное повреждение для повешенных.

Сказав это он многозначительно умолк.

— Что вы хотите этим сказать? — не утерпел Тофель.

— Только то, что, по характеру этой самой полосы ясно, что погибший в момент удушения вероятнее всего находился в горизонтальном положении. При повешении след от веревки на шее несколько другой. Я уже начал составлять заключение по этому поводу и… — Патологоанатом умолк, глядя в потолок, потом продолжил: — Я не знаю, как это объяснить, да это в общем-то и не моя работа, но, к примеру, под его ногтями нет совершенно никаких следов, и, надо сказать, вообще я не обнаружил на его теле следов борьбы — царапин, синяков, ссадин. Такое ощущение, будто его душили, а он при этом даже не сопротивлялся.

— Ясненько-понятненько, — задумчиво протянул Тофель. — Может быть, удушению предшествовал какой-нибудь резкий сердечный приступ или еще что-то в этом роде?

— Вскрытие покажет, — сообщил патологоанатом. — На всякий случай проверю также наличие в крови каких-либо лекарств или других препаратов.

— Полагаете, наркотики? — спросил Тофель.

— Поживем — увидим, — сказал патологоанатом.

— Скукотища! — негромко произнес Тофель.

— Может, заедем куда-нибудь в ресторан и перекусим? — возле машины спросил меня Тофель.

— Что-то нет никакого желания, — сказал я, вдыхая свежий, морозный воздух. — Что с ним случилось? — мотнул я головой в сторону здания морга.

Тофель включил двигатель автомобиля, закурил и сказал:

— Погибший этот не кто иной, как депутат Медведев. Сорок два года, большой любитель бегать с собакой по вечерам. Вчера его нашли мертвым в близлежащем парке. Вот в общем-то и все. Хотя нет, не все. В последнее время Медведев засветился в нескольких темных историях по присвоению и перепродаже государственного и муниципального имущества, в результате чего стал весьма состоятельным господином с внушительным счетом в банке.

— Может быть, в его смерти замешаны какие-нибудь наследники? — предположил я.

Тофель стряхнул пепел, большим пальцем задумчиво провел по губам и ответил:

— Та баба, с которой Медведев жил, числилась только в любовницах — законной супругой ему не была и, значит, на наследство претендовать не могла. Других наследников у Медведева нет, вот и выходит, что через шесть месяцев как то и предусмотрено законом, наше родное государство приберет к рукам очень хорошее состояние.

— Значит, смерть этого депутата выгодна была одному только нашему государству? — сделал я вывод.

— Не спеши с умозаключениями, — сказал Тофель, — хотя знаешь, на тупое ограбление это тоже не похоже. Скажи, что можно отобрать у человека, бегающего по парку в спортивном костюме?

— А собака? — вспомнил я.

— Собака особой ценности не представляла, если ты об этом, — усмехнулся Тофель. — Обычный далматинец. Ее, кстати, на месте преступления так и не нашли. Убежала, наверное, куда-нибудь со страху.

— Ну так что? Едем обедать? — спросил Олег Николаевич.

Я отказался и с тупой головой после посещения мрачного заведения направился на остановку общественного транспорта, сославшись на то, что желаю немного прогуляться по свежему воздуху и побыть одному.

На следующий день Тофель появился на работе, сияя как начищенный пятак.

— Новость слыхал? — обратился он ко мне. — Патологоанатом обнаружил в крови Медведева остаточные следы биджипи шестнадцать.

— Что это еще такое? — удивился я.

Тофель закурил и, хитро прищурившись, сказал:

— Это же нулевые! Расцвет фармацевтики. Каждый день в мире изобретаются новые препараты. Разного рода спортсмены и бодибилдеры уже просто не могут без химии. Стероиды, анаболики и всякая другая хрень активно производятся в Юго-Восточной Азии, а конкретно этот препарат используют для обездвиживания крупных животных, таких, к примеру, как слоны или тигры. Естественно, для применения на людях он категорически запрещен.

Я неприятно похолодел.

Олег Николаевич тряхнул пепел и продолжил:

— Я же говорил тебе, что преступность в последнее время стала совсем иной. В прежние годы уголовники работали просто — приставляли нож к горлу и требовали кошелек взамен на жизнь, а теперь вон с помощью медицинских препаратов обездвиживают жертву и творят, что хотят.

— Ну так что? — минуты через две спросил Тофель. — Может быть, все-таки расскажешь про тот твой случай в парке? Хотя… не надо. Я и сам уже все знаю, обо всем догадался. Между прочим, кроме тебя, было еще как минимум два точно таких же эпизода.

— В каком смысле?

— Ну, все по одной и той же схеме: шел себе поддатый человек по парку или пустырю, вдруг ни с того ни с чего падал на снег, переставал дышать и немного погодя умирал или замерзал. И при этом у него совершенно бесследно пропадали деньги, часы, документы.

Олег Николаевич пристально и как-то насмешливо посмотрел на меня и добавил:

— Я говорю только про те случаи, на которые наша доблестная милиция соизволила обратить внимание. И кто его знает, от чего замерзли еще человек сто или, может, сто двадцать.

— Это действительно так? — ужаснулся я.

— Нет, конечно. Это я шучу, — усмехнулся Тофель. — Думаешь, их кто–то считал? Это же проще всего — взять и закрыть дело за отсутствием состава преступления. Замерз алкаш, туда ему и дорога.

Тофель еще раз затянулся сигаретой, потер пальцем висок и сказал:

— Но и за те два зафиксированных раза наша доблестная милиция давно уже пытается этого урода поймать, да только все как-то не может. Схема преступления всякий раз одна и та же: безлюдное место, вечернее время, одинокий прилично одетый, немного поддатый гражданин и его беспомощное состояние после укола биджипи шестнадцать, а потом самая банальная кража и новый жмурик. И при этом ни свидетелей, ни улик. Ищите, господа менты, ветра в поле.

Олег Николаевич замолчал, посмотрел в окно, потом повернулся и с какой-то радостной гордостью заявил:

— А я ведь не знал, что это из-за него ты на больничный попал. Я только сделал предположение и, надо сказать, не ошибся. Значит, и к тебе он свою руку приложил, порылся в карманах и все такое.

От спокойно-циничных фраз Тофеля меня кинуло сначала в жар, потом в холод. Вот уж не думал, что та дурацкая история с ограблением в парке всплывет так скоро.

— Знаете, там в парке меня насторожила одна фраза этого человека… — ни с того ни с сего разоткровенничался я.

— Какая?

— Он посмотрел мое адвокатское удостоверение, очень удивился и сказал: «А я думал, ты коммерсант».

— И что?

— Не знаю почему, нот мне эта фраза запомнилась.

— По-твоему, он питает какую-то особенную ненависть к предпринимателям?

Я пожал плечами.

— Выходит, что два раза он ошибся — сначала на тебе, потом на депутате Медведеве.

— Подождите, — от неожиданности я даже вскочил с места. — Вы считаете, что на Медведева напал тот же человек, что и на меня?

— У каждого преступника свой почерк, — сказал Тофель. — Думаю, что трюк с биджипи шестнадцать — это ноу-хау твоего нового знакомого. Хотя, знаешь, что-то в деле депутата Медведева не сходится. До сих пор для меня остается неясным вопрос: «Что можно было украсть у человека, бегающего по парку в спортивном костюме?»

Олег Николаевич загасил в пепельнице окурок и собрался уходить, но возле двери задержался и сказал:

— Получается, что на сегодняшний день ты единственный человек, знающий его в лицо.

Тофель внимательно посмотрел на меня и добавил:

— Если не хочешь, чтобы список жертв этого придурка увеличивался, шуруй в милицию и бухти там его приметы. Вот тебе визитка. — Олег Николаевич достал из кармана визитницу в металлическом корпусе, достал из нее картонный прямоугольник и кинул на стол передо мной.

— Майор Елена Федоровна Ковшова, — прочитал я.

— Мы с ней когда-то работали вместе. Не бойся, никто там тебя протоколами и допросами мучить не станет. Им хоть и неудавшаяся, но все же еще одна попытка совершить преступление для отчетности совсем не нужна. Короче, пойдешь к Ковшовой, скажешь, что ты от меня, поговоришь, так сказать, в неофициальной обстановке, расскажешь, как все было, опишешь приметы этого чудика — и все дела. Понял?

Елена Федоровна встретила меня довольно-таки холодно. Когда я вошел в кабинет с портретом президента на стене, она сразу же скрестила на груди руки, предложила сесть, молча выслушала мою историю и спросила:

— С каких это пор адвокаты стали преступников ловить?

— Я никого не ловлю, — ответил я.

— Да я не про вас, — произнесла она. — Я про Тофеля. Ему, видимо, в адвокатах то заняться нечем. Я вообще не понимаю, зачем он отправил вас ко мне.

— Чтобы я описал вам приметы этого преступника, — недоумевая ответил я.

— Да нет. Здесь явно что-то не то, — продолжила Ковшова. — На мой взгляд, все это очень попахивает уязвленным самолюбием. Дескать, вы поймать медбрата не можете, а я вам улики для его поимки дарю с барского плеча.

Елена Федоровна, прищурив глаза и глядя куда-то в потолок, задумалась.

Пока она молчала, я смотрел на портрет избранного на второй, последний по закону, срок президента нашей страны на стене и почему-то поймал себя на мысли, что в его взгляде определенно есть какая-то жесткая, стальная даже я бы сказал, хитринка. Моложавый, энергичный руководитель страны с совершенно лисьим, хитрым взглядом. И вот интересно кто в самом скором времени придет ему на смену? Ведь незаменимых же не бывает, даже среди президентов.

«Поживем, увидим», — вспомнил я присказку патологоанатома.

Словно очнувшись, Елена Федоровна вздохнула:

— Простите. Это я у Тофеля научилась людей, как микробов под микроскопом, изучать. Олег Николаевич в этом деле очень даже преуспел. Ваш Тофель тот еще черт!

— Если я не ослышался, вы упомянули про какого-то медбрата? — перебил я Ковшову.

Елена Федоровна снова о чем-то задумалась и на мой вопрос не обратила никакого внимания.

Пришлось повторить.

— Этого человека со шприцем в нашем отделе неофициально так окрестили, — наконец сказала она. — Вот и прицепилось к языку что-то вроде клички. Вернее, не клички, а погоняло. Клички то у животных. Хотя, этот субъект и есть самое настоящее животное. Надо же! Получается, что мы этого самого медбрата в глаза никогда не видели, но уже заочно с ним очень хорошо знакомы.

Ковшова прошлась по кабинету, села за стол и холодно заявила:

— Все, что вы мне рассказали, я, конечно же, приму к сведению, но, со своей стороны, хочу попросить вас, чтобы вы передали Тофелю, что я в его помощи не нуждаюсь. А теперь можете идти в видеотеку.

Из кабинета следователя я вышел как оплеванный и понял только одно — им всем до меня и моего случая в общем-то нет никакого дела: и у Ковшовой, и у Тофеля какие-то свои разборки и амбиции на предмет поимки человека с дурацким погонялом «медбрат».

В видеотеке я провел оставшиеся полдня — сначала полтора часа выискивая на экране монитора среди представленных в профиль и анфас физиономий преступников всех мастей знакомые черты лица и еще, наверное, часа два объясняя эксперту, составлявшему фоторобот, какие у медбрата были уши, нос, изгиб рта и разрез глаз. Результатом этих мучений стал лист бумаги с выполненным в черно-белой гамме портретом.

Эксперт распечатал на громко трещавшем матричном принтере фоторобот на нескольких листа бумаги и один из них дал мне. Я пригляделся и усмехнулся — все на портрете вроде было его, медбратово: и подбородок, и щетина, и форма носа и даже очки (очки, наверное, похожи более всего), но опознать преступника в этом совершенно бездушном компьютерном произведении, по-моему, было совершенно невозможно. Надо сказать, я долго пытался объяснить эксперту особенности спрятанной в уголках его рта кривой улыбки и даже всячески пытался изобразить врезавшиеся в память вытаращенные и в то же время прищуренные немного испуганные внимательные глаза, но потом понял, что какой бы совершенной ни была электроника, передать эти особенности она никогда не сможет. Ко всему прочему, после всех этих манипуляций и попыток описать человека, мне стало казаться, что я напрочь забыл его лицо, ведь как-то более тщательно описать черты его лица каждую в отдельности (ну, там отдельно нос, отдельно глаза) я не мог. Вообще не мог. И при этом я был убежден, что запомнил его лицо навсегда, как говорится, до конца своих дней.

— Вот дура! — сказал Тофель, когда я в конце рабочего дня вернулся на работу и пересказал свои злоключения. — Я, можно сказать, звездочку на ее погон прицепил, а она говорить, что ей моя помощь не нужна.

От злости Олег Николаевич даже вскочил с места, подошел к окну и, засунув руки в карманы брюк, стал смотреть куда-то вдаль.

Тем временем я вытащил из куртки сложенный вчетверо листок с портретом преступника, неторопливо расправил его и положил на стол перед собой.

Вдоволь налюбовавшись синими сумерками, Тофель отошел от окна, сделал несколько шагов по кабинету, увидел листок, тут же подскочил к нему и, облокотившись о стол, стал с нескрываемым любопытством рассматривать изображение, после чего спросил:

— Это он?

— Скорее да, чем нет, — усмехнулся я.

— В смысле? — вскинул на меня взгляд Тофель.

— Чем больше я смотрю на это изображение, тем больше понимаю, что в жизни этот человек совсем другой. Я бы сказал, что в жизни он более опасен. А это, — я ткнул пальцем в фоторобот, — всего-навсего лист бумаги с краской.

Олег Николаевич еще раз очень внимательно изучил изображение, потом усмехнулся и также внимательно стал смотреть на меня и, как бы сравнивая, снова уставился на портрет.

— Что? — не утерпел я.

— Просто одно лицо! Ты не находишь? Посмотри в зеркало, — задумчиво ответил он.

— Издеваетесь?

Ни в какое зеркало я смотреть не стал (я и так прекрасно помнил свое лицо) и хотел было уже жутко оскорбиться, но, взглянув на изображение, все же пришел к выводу, что Тофель в чем-то действительно был прав. Было в портрете в самом деле какое-то непонятное сходство со мной.

— Чушь какая-то! — ошалело сказал я.

— Обычное дело! — скучно махнул рукой Тофель и сел в кресло. — Просто в момент, когда совершалось преступление, твое сознание было искажено страхом. Вот представь себе такую картину: два человека сидят в кинозале и смотрят комедию, и при этом один мается зубной болью, думает о предстоящих тратах на стоматолога, и оттого ему кажется, что фильм совсем не смешной и время идет очень медленно, а у другого человека прекрасное настроение, он недавно получил кучу денег, плотно позавтракал по этому случаю и даже выпил пива, и ему теперь весь мир представляется только в розовых тонах. Вот и получается, что реальные факты двумя разными людьми могут восприниматься совершенно по-разному.

— Вы считаете, что фоторобот именно из-за этого так на меня похож? — недоверчиво спросил я.

— Не только, — сказал Тофель. — Любому человеку в жизни, и тебе в том числе, чаще прочих приходится наблюдать именно свое лицо. К примеру, каждое утро, когда бреешься или чистишь зубы. И вот еще скажи мне, на кого ты первым обратишь внимание, когда будешь разглядывать групповой фотоснимок? Можешь не отвечать! Я скажу тебе совершенно точно — в первую очередь ты станешь самым ревностным образом пялиться на себя, любимого, а на всех остальных при этом тебе будет глубоко плевать.

Олег Николаевич усмехнулся.

— Только в собственном изображении на фотографии ты будешь выискивать общие черты с запечатанным в памяти представлением о своей внешности и, естественно, будешь замечать все погрешности при съемке, неестественность позы и прочее, прочее, прочее. Только думая о себе, ты будешь решать глобальную задачу — хорошая это фотография или нет. Вот и выходит, что люди лучше всех остальных знают особенности своего лица и когда пытаются описать кого-то другого, то в первую очередь неосознанно вспоминают свой нос, свой рот, свои глаза. Можно провести эксперимент: попросить несколько человек нарисовать какую-либо рожу и потом, я тебя уверяю, по портрету очень даже просто можно будет определить автора. Толстый человек непременно нарисует полную, как луна, морду. Женщина, пользующаяся косметикой, в точности передаст на портрете особенности своего макияжа, а человек, много времени уделяющий своей прическе, будет с особой скрупулезностью рисовать волосы. По-моему, именно этим и объясняется тот феномен, что всем известная Джоконда так похожа на своего автора — Леонардо да Винчи.

— Хорошенькое совпадение — Мона Лиза и фоторобот, — удивился я.

Тофель встал с кресла, прошелся по кабинету и задумчиво сказал:

— Одно время я очень сильно увлекался творчеством Леонардо — книги читал, репродукции его картин изучал и даже мечтал посетить Флоренцию, но последнее так и осталось в области несбывшегося. Думаю, если бы существовала машина времени и я смог бы слетать в шестнадцатый век, то мне определенно нашлось бы, о чем поговорить с этим великим флорентийцем.

— Вы правда этого хотите? — удивился я.

— Раньше хотел, — сказал Тофель. — А сейчас уже нет. Знаешь, я понял одну очень интересную вещь — каждый человек где-то в глубине души считает себя великим, достойным разговора если не с гением, то уж с самим господом богом точно, — Олег Николаевич усмехнулся. — Заносчивость и несовершенство — вот природа людей. Конечно, я тоже заносчив, и, наверное, даже слишком, но, в отличие от всех остальных, я хотя бы осознаю это.

Тофель замолчал, прищурился и сказал:

— По жизни я вольная птица, что хочу, то и делаю. Если меня вдруг когда-то закроют в комнате, я, наверное, сразу умру от одного только понимания того, что мои возможности ограничены четырьмя стенами. — Олег Николаевич посмотрел на меня, словно ожидая вопроса, но так ничего и не дождавшись, продолжил: — Знаешь, когда-то я мечтал стать художником, но сейчас понимаю: правильно сделал, что не стал им. Искусство — это особый язык, на котором художник разговаривает с людьми, и очень важно, чтобы они — зрители или читатели — этот язык понимали. И вот теперь представь, что я известный художник, например Малевич, и я написал какой-нибудь шедевр, да хоть тот же «Черный квадрат». И вот на вернисаже подходит ко мне какой-нибудь мужик и говорит: «О, вы нарисовали черный квадрат! Клево!»

Он многозначительно поиграл бровями.

— Бывает, — в тон его иронии ответил я.

— Бывает, — еле слышно и почти разочарованно подтвердил Тофель. — Но только после таких слов я сразу вытащил бы из кармана пушку и прямо тут же грохнул бы этого чувака хотя бы за то, что он, не имея вообще никакого представления о кубизме, притащился на этот чертов вернисаж. Откуда ему знать, что именно Малевич хотел этой своей знаменитой картиной? Откуда ему знать, что это не просто геометрическая фигура, заполненная черной краской, а своего рода апофеоз, вершина творчества и в то же время крах всех надежд, пустота, темнота? Разве такому уроду будет интересно, что к этой картине художник шел всю свою жизнь?

Олег Николаевич нехорошо усмехнулся и замолчал.

«Странный все-таки человек, этот Тофель!» — подумал я и снова уставился на листок с изображением фоторобота медбрата.

— Значит, вы считаете, что найти по этому фотороботу преступника будет почти невозможно? — сделал я вывод.

Тофель неопределенно качнул головой.

— Любые доказательства, как и люди, их собравшие, несовершенны и ущербны, и ни один на свете судья никогда не установит абсолютную истину даже по очень простому делу. Потому, что истина это идеал. А все, что присутствует в этом мире несовершенно. Вот и получается, что решение судьи всегда будет лишь предположением. Как говорится, мысль изреченная есть ложь, а собранная по крупицам истина в итоге это самая настоящая гнустная неправда.

— Но если истину по делу, как вы говорите, установить невозможно, значит, и говорить с точностью до ста процентов о полном раскрытии преступления нельзя, — сказал я.

— Что верно, то верно, — вздохнул Тофель. — Это так же неопровержимо, как закон тяготения. Человеку не дано парить в небе, подобно птице, как бы он этого ни хотел.

Тофель внимательно посмотрел на меня и добавил:

— Я сейчас говорю, как ты понимаешь, про абсолютное понятие несовершенности человеческой природы, а не про полеты на самолете или ракете. У человека никогда не вырастут крылья, и, думается мне, что кто-то там наверху специально создал нас такими.

Он прошелся по кабинету и снова углубился в рассуждения:

— Я уже сто раз говорил, что преступников искать очень сложно. Но даже и в таком неточном деле, как расследование преступлений, можно достичь определенных высот, и я, между прочим, подумываю замахнуться на покорение этой вершины.

— Вы решили взлететь без крыльев? — сыронизировал я.

Тофель рассмеялся:

— Взлететь в небо, как я уже говорил, нельзя. Но ведь можно очень высоко подпрыгнуть! Знаешь, я решил стать просто мировым рекордсменом по этому виду спорта.

Выразив свою мысль, Олег Николаевич засунул руки в карманы брюк, дошел до окна и снова стал смотреть вдаль, потом резко обернулся и сказал:

— Я решил сыскать этого самого урода со шприцем и преподнести его на блюдечке с голубой каёмочкой небезызвестной тебе мадам Ковшовой, причем сделать это хочу отнюдь не ради славы, а просто из спортивного интереса. Это же в общем-то раз плюнуть — найти этого придурка. Нужно только напрячь извилины да хорошенько ими поработать.

Тофель тут же подлетел к моему столу, ткнул пальцем в портрет и стал объяснять:

— Вот смотри: судя по всему, этот гад хорошо осведомлен о свойствах используемого им препарата. Еще одна деталь: где-то же он должен брать эти самые злополучные ампулы. Вот и выходит, что он, скорее всего имеет какое-то отношение к медицине, вернее, к ветеринарии. Ведь верно же?!

Я кивнул.

Олег Николаевич резко отошел от стола, после чего схватил с полки и тут же раскрыл телефонный справочник.

— Значит, нужно проверить все ветеринарные кабинеты, клиники, лечебницы и таким образом найти твоего нового знакомого.

Тофель с азартом выдрал из справочника лист с нужными сведениями и стал синим маркером обводить какие-то адреса и телефоны.

— Так, в этом справочнике интересных нам адресов ветлечебниц около сотни. Кроме того, я считаю необходимым проверить еще и неофициальные заведения и, кроме того, еще и ветеринарные службы пригорода. Наш общий друг может оказаться банальным гастролером, хотя вряд ли. После нам с тобой останется только проехать по всем этим точкам и посмотреть, не работает ли в одной из них твой новый знакомый.

Внутри у меня похолодело.

Вот оно, начинается. Ну, почему этот проклятый случай с ограблением в парке никак не может забыться? Не думал, что реальная возможность снова увидеться с этим грабителем замаячит передо мной так скоро.

— Я бы не хотел принимать в этом какое-либо участие, — немного помолчав, негромко сказал я.

Тофель тупо уставился на меня.

— А от тебя много и не потребуется, — пожал он плечами. — Просто покатаешься со мной на машине, посмотришь на подозреваемых издалека и, если опознаешь в ком-нибудь из них этого придурка, скажешь мне. Вот и все дела!

В заключение Тофель заверил, что поиском преступника будет заниматься он исключительно сам, после чего мечтательно и немного зло заявил:

— Ничего! Мы с тобой им еще покажем! Мы еще докажем им всем, кто на свете самый лучший.

Его слова мне вообще не понравились. Особенно про то, что мы всем что-то докажем. Лично я ничего и никому доказывать не собирался и, кроме того, Тофель буквально только что говорил, что расследованием будет заниматься исключительно сам.

В общем, странно как-то это все!

Глава 3. Темные планы.

Через пару дней Тофель безвестного отсутствия на работе заскочил в кабинет и потребовал:

— Вострецов, собирайся!

— Что случилось? — спросил я.

— Поедем на точку. Я тут на досуге проехался по ветеринарным лечебницам, кое-что разведал и нашел одного человечка, очень даже похожего по приметам на твоего нового знакомого. Поехали, посмотришь на него и скажешь, он это или нет.

Я хотел было наотрез отказаться, но от Тофеля исходила такая решимость, что я понял — деваться мне, бедному, теперь некуда — и стал надевать куртку.

Уже выходя из конторы, я спросил:

— Ну а если окажется, что это тот самый человек, что вы с ним будете делать? Арестуете?

— Зачем? — удивился Тофель. — Да у меня на это и нет соответствующих полномочий.

Олег Николаевич сел в машину. Я тоже.

— Главное для меня — найти этого придурка со шприцем, а что с ним делать, я решу после, — сказал он, после чего задумчиво добавил: — Думаю, при любом раскладе этот уродец может оказаться мне очень даже полезным. Есть у меня насчет него кое-какие планы, о которых пока говорить еще очень рано.

— И все-таки? — хмуро потребовал я продолжения разговора.

Тофель завел двигатель и криво улыбнулся:

— Как минимум запакую его в блестящую бумагу, украшу бантиком и подарю мадам Ковшовой на Новый год. А что? Очень даже хороший вариант.

Я не стал выяснять насчет плана максимум, раз уж план минимум был только что озвучен, тем более, что какая-то недосказанность в словах Тофеля все-таки, как мне показалось, звучала.

Олег Николаевич хотел было тронуться, но за какой-то надобностью полез в бардачок, откопал там среди прочего потертое удостоверение в красной кожаной корочке и сунул мне.

— Сохранил на память о службе в органах, — сказал он. — Вообще-то, когда увольнялся, я сдать его должен был, а вместо этого просто написал заявление о утере, и все дела.

Я внимательно рассмотрел удостоверение и хотел было положить его обратно в бардачок, но Тофель выхватил его из моих рук и сунул себе в нагрудный карман, после чего подмигнул, хитро заулыбался и тронулся.

— Вы решили представляться сотрудником милиции? — догадался я.

Олег Николаевич кивнул.

— Но это же обман, — тихо возмутился я. — Да и адвокатская этика запрещает это.

— Ничего неэтичного в этом нет, — возразил Тофель, и лицо его при этом стало каким-то отрешенным, улыбка исчезла. — Когда преступник совершает преступление, разве он задумывается об этичности своего поступка? Разве задумывается он, отбирая последние деньги у старухи, что тем самым обрекает ее на голодное существование?

Я промолчал.

— То-то, — ответил Олег Николаевич, резко крутанув руль.

— Но ведь вы же не преступник, — все же возразил я. — Значит, и уподобляться их приемам не должны.

— Чтобы победить их, я должен играть по их правилам.

— Тогда ваша попытка прыгнуть выше всех в итоге не может быть засчитана, поскольку нарушает принятые правила, — высказал я умную мысль.

— Ерунда! — возразил мой оппонент. — Просто для установления мирового рекорда я должен подобрать самый оптимальный спортинвентарь. И потом, меня ведь интересует даже не столько сам прыжок, сколько конечный результат. К тому же в том новом виде спорта, что я придумал, пока еще нет никаких правил, а значит, я ничего не нарушаю. И хватит размусоливать! Действовать надо! Предлагаю сезон охоты на этого придурка со шприцем считать открытым.

— В общем, диспозиция такая, — сообщил Тофель, остановившись невдалеке от стандартной панельной пятиэтажки с отдельным крыльцом и вывеской над дверью: «Ветеринарная клиника», — ты остаешься в машине и наблюдаешь, а я зайду в здание, потом выйду с подозреваемым на крыльцо, и ты на него внимательно смотришь. Если окажется, что это тот самый тип, мне об этом скажешь. Понял?

Я кивнул. Тофель тут же покинул салон автомобиля и, взбежав на крыльцо, скрылся за дверью. Прошло около десяти минут. За это в общем-то непродолжительное время мой пульс заметно участился, горло сдавило обручем, а на лбу выступила испарина. И все это только от того, что передо мной возникла реальная возможность снова встретиться с моим обидчиком. Я прекрасно понимал, что причинить вред этот черт со шприцем мне сейчас не сможет. Я понимал, что он даже не сможет увидеть меня, потому что стекла в машине Тофеля были затемнены, и все же мое сердце колотилось так, словно готово было в любой момент взорваться.

Когда дверь ветеринарной лечебницы открылась, в моей голове застучало просто царь-колоколом, но через мгновение отпустило. Вопреки моим страхам и опасениям, на крыльцо вместе с Тофелем вышел совершенно незнакомый мне человек в белом халате. По росту, худощавости, непропорционально длинным рукам и цвету волос он в общем-то напоминал того самого незнакомца, по все-таки это был не он. Я очень внимательно рассмотрел очки на его лице, заметил спрятанную за ними робость во взгляде и сделал вывод, что этот субъект в отличие от повстречавшегося мне тогда в парке, на преступление, пусть даже и совсем незначительное, совершенно не способен.

Тем временем Тофель предложил человеку в халате закурить, потом, поиграв ключами, сбежал с крыльца, подошел к машине, открыл дверь и заглянул в салон.

— Ну что? — коротко спросил он меня.

Я отрицательно помотал головой.

— Ты чего такой бледный? На тебе лица нет, — удивился он и тут же разочарованно произнес: — Очень жаль, что это не он! — после чего развернулся и пошел обратно.

Понимая, что опасности никакой нет, я вышел из машины, вдохнул морозного воздуха, взошел на крыльцо и встал рядом с курящими.

— Это мой коллега, — кивнул на меня Олег Николаевич и спросил человека в халате, — а что вы скажите про биджипи шестнадцать?

— Да в общем-то немного, — ответил врач ветлечебницы. — Насколько я знаю, этот препарат не прошел соответствующие испытания и одобрения не получил. Так что в нашей стране этот препарат для применения не только не рекомендован, но и находится под запретом.

— Но ведь его используют? — заметил Тофель.

— Ну и что? — пожал худыми плечами человек в халате. — У нас и героин употребляют, хотя это тоже запрещено.

— А где можно достать этот препарат? — спросил Тофель.

— Я слышал, что есть перекупы, которые занимаются поставками разного рода препаратов, но все это делается незаконно и втихоря…

— То есть, вы с этим не сталкивались? — поспешил подытожить Тофель.

— В отечественной фармакологии есть много других препаратов, пусть и не столь эффективных, но зато не особо дорогих и главное не запрещенных. Операцию кошке можно сделать и на обычном кетомине.

— Ясненько-понятненько! Ну а если я захочу купить этот препарат, к кому бы вы посоветовали мне обратиться? Как найти перекупа, который продал бы его мне?

Человек в халате стал высматривать возле крыльца урну, чтобы бросить окурок.

— Я не понимаю, что вам от меня нужно? Лично у меня в клинике этого препарата нет. Я его никогда не использовал и поставщиков не знаю. Тут за один только кетомин от органов по шапке можно получить, а вы говорите про биджипи. Лучше уж я кошек вовсе без наркоза резать буду, чем под следствие за сбыт сильнодействующих веществ попаду. Да и нет у моих клиентов таких денег, чтобы покупать подобные вещества.

Так и не обнаружив урны, человек неуверенным жестом бросил окурок возле крыльца.

— Может, все-таки дадите адресок? — с почти ангельской улыбкой попросил Тофель.

— Адресок чего? — устало спросил ветеринар. — Поставщиков биджипи?

— Ну хотя бы тех ветлечебниц, где этот препарат используют.

— Я не владею такой информацией, — устало ответил ветеринар и для убедительности даже приложил руку к груди.

— Жалко. А я думал вы мне поможете.

— Попробуйте обратиться к Савчуку. У них клиника покруче нашей будет, может, они и работают с этим препаратом.

— Адрес, адрес, брат… — торопливо попросил Тофель.

— Малая Дробовая, семнадцать.

Олег Николаевич наскоро поблагодарил, попрощался, сбежал с крыльца и направился в сторону машины.

После того как мы выехали на оживленную трассу, я спросил:

— Куда мы сейчас?

— Быстренько смотаемся по адресу, который дал этот очкарик, и сразу же рванем на работу. Надеюсь, ты никуда не торопишься?!

Тофель был настроен более чем решительно, и я снова промолчал о том, что вовсе не был намерен кататься по городу в поисках непонятно чего.

Когда мы подъехали к нужному месту, Олег Николаевич вытащил из замка зажигания ключи, внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Чего в машине паришься? Пошли. Поприсутствуешь при разговоре.

Несмотря на то, что ветлечебницы во всех их проявлениях стали меня буквально раздражать только по причине, что в одной из них мог работать человек с дурацким погонялом медбрат, мне все-таки пришлось повиноваться и идти вслед за Тофелем. Я поднялся на мраморное крыльцо с кованными ажурными перилами, вошел в раскрашенные под витражи с разноцветными слонами и жирафами стеклянные двери и остановился в холле.

Увидев нас, из-за стойки рецепции тут же поднялась златокудрая нимфа в чрезвычайно коротком халатике с вышитым синим крестом на пышной груди в районе сердца, направилась к нам и, подойдя ближе, очень вежливо и крайне улыбчиво спросила:

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

Смотрела она совершенно даже ни капли не мигая своими накрашенными глазами и пушистыми ресницами только на статного и подтянутого Олега Николаевича, а меня как будто и не существовало вовсе. Впрочем, я на нее ни капли не обиделся за это — красотка то она, конечно, красотка, но совсем не в моем вкусе.

Тофель холодно и жестко посмотрел на девушку и, вытащив из кармана удостоверение, тут же предъявил его в развернутом виде. Мгновенно перестав улыбаться, девушка больше никаких вопросов спрашивать не стала и все так же вежливо предложила подождать, после чего, цокая каблуками, быстренько скрылась за еще одними стеклянными дверями с табличкой «профессор Савчук Александр Васильевич». Через минуту она появилась в приемной снова, снова попросила подождать, зашла за стойку рецепции и, не глядя в нашу сторону, стала водить мышкой по столу и пялиться в компьютер.

В приемной сидела также девушка с забавной модной собачкой на руках. В последнее время я очень часто стал видеть таких собак.

— Что за порода? — поинтересовался я.

— Чистокровный пекинес, — ответила она.

Наконец стеклянные двери распахнулись, и из них вышел какой-то мужик с хромающей на одну лапу немецкой овчаркой. Златокудрая девушка встрепенулась, позвонила по внутреннему телефону и, мило улыбнувшись Тофелю, разрешила пройти в кабинет.

Девушка с пекинесом на руках злобно вскрикнула:

— Но ведь сейчас моя же очередь.

— Ну, я же только спросить, — нагло улыбаясь ответил ей Тофель.

В кабинете нас встретила женщина-врач примерно сорока пяти лет, а может и больше. Я не особо разбираюсь в возрасте женщин.

Женщина сняла с рук медицинские перчатки и вопросительно уставилась на Олега Николаевича.

— Где мы можем найти Александра Васильевича? — спросил Тофель.

— Мы еще не успели поменять вывеску, — ответила женщина. — Папа умер, и теперь я здесь вместо него. Меня зовут Нина Александровна. Я тоже ветеринар. Что вам угодно? Если можно, побыстрее. У меня очень мало времени, прием расписан по минутам.

— Я вижу вы женщина деловая, — сказал Тофель и предъявил удостоверение. — Буду краток. Нас интересует информация о биджипи шестнадцать.

— Что именно вас интересует? — нисколько не потеряв самообладание, холодно и спокойно осведомилась Нина Александровна.

— Где вы берете этот препарат?

Нина Александровна посмотрела на стены, потом провела взглядом по потолку и довольно-таки резко ответила:

— Да будет вам известно, что папа на этой почве себе здоровье подорвал. Сколько можно? Александра Васильевича уже нет, а вы все ходите и ходите.

— Не понял, — сказал Тофель.

— Вы разве не из милиции? — спросила врач.

Тофель как-то неопределенно мотнул головой.

— Все равно. Могли бы поднять протоколы папиных допросов и не наведываться сюда лишний раз.

— С этого момента поподробнее, — глаза Тофеля загорелись. — Вашего отца допрашивали?

— Ну да, — явно сожалея, что проболталась, ответила Нина Александровна. — По весне к нам в клинику залезли наркоманы, и мы сразу же вызвали милицию. Когда приехал следователь, папа рассказал, что в числе прочих препаратов у него пропал этот самый биджипи. Следователь все записал и уехал. И больше ничего не происходило. Папа начал нервничать, что сотрудники милиции бездействуют, потом стал писать в разные инстанции по этому поводу жалобы. Вы же знаете людей преклонного возраста. Иногда они ведут себя просто как дети…

— Что было дальше? — перебил ее Тофель.

— А потом, видимо в ответ на все эти жалобы, в отношении отца провели проверку и по его же собственным показаниям возбудили уголовное дело за приобретение и хранение сильнодействующих, запрещенных в нашей стране веществ. Представляете?! Уголовное дело против семидесятилетнего профессора, преподавателя университета, уважаемого человека, в конце концов просто старика.

— Что было дальше?

— А дальше пришлось платить отступные. Папа, конечно, сильно переживал из-за этой истории, нервничал жутко, говорил, что никогда и никому не давал взяток. Потом дело, конечно, прекратили, а папа в итоге попал в больницу с инфарктом.

Сказав это, Нина Александровна обиженно отвернулась к окну и замолчала.

— Нина Александровна! — чуть более доверительно обратился к ней Тофель. — Мы только хотим выяснить кое-какую информацию. — Он убрал в карман удостоверение и сказал.

— Что вас интересует? — уже без строгости, но довольно-таки устало спросила врач.

— Может скажите адреса поставщиков этого препарата, и еще я бы хотел больше подробностей о произошедшей краже.

— Адреса поставщиков я не знаю, — сказала Нина Александровна. — Этот препарат папа привез из-за границы, с одного из симпозиумов Южной Корее, просто купил где-то, вот и все. И как его еще на границе с этим препаратом в багаже не задержали, просто не понимаю. Мы же не юристы. Ни я, ни он не знали, что за это вещество можно срок схлопотать.

— А что с ворами-то? Их задержали?

— Нет.

— Но с чего-то же вы сделали вывод, что кражу совершили именно наркоманы?

— Это лишь мое предположение. В последнее время чаще всего именно они крадут из клиник шприцы и медикаменты.

Женщина встала из-за стола, подошла к окну и показала:

— Сейчас у нас на окнах защитные ставни, а тогда еще ничего не было. Воры просто разбили стекло, влезли сюда, потом взломали ящик папиного стола и вместе с другими вещами украли хранившиеся там упаковки с этим препаратом. Это сейчас мы уже бедой ученые, и сильнодействующие, а также наркотикосодержащие медикаменты храним в специальном сейфе, а тогда о вероятности кражи даже и не думали.

— Почему вы решили, что воров было несколько? Вы сказали наркоманы во множественном числе.

— Только предположила. Просто окно находится довольно-таки высоко, и одному человеку влезть в него было бы, на мой взгляд, затруднительно. Конечно, если только вор не был великан.

После этих слов Тофель резко обернулся и уставился на меня. Он будто ждал, что я подтвержу или опровергну мысль о том, обладал ли медбрат каким-то уж очень примечательным в этой части ростом.

— Ясненько-понятненько, — наконец сказал мне он. — Это все, конечно, очень интересно, но все равно скука зеленая.

Попрощавшись, он поспешил покинуть помещение.

— Ну и что теперь? — прервал я молчание, когда мы остановились на светофоре.

— О чем ты? — рассеянно спросил Тофель.

— О поиске преступника. Выходит, наши расследования никаких результатов не дали?!

— С чего ты взял? — задумчиво спросил Олег Николаевич и снова замолчал.

Я уставился на дорогу и через какое-то время понял, что едем мы вовсе даже не в сторону конторы, а совсем в другом направлении.

— Куда мы? — заволновался я.

— Хочу быстренько сгонять еще по одному адресу, — ответил Тофель.

Вскоре мы припарковались у жилого дома сталинской постройки, и Олег Николаевич, покидая салон автомобиля, снова сказал:

— Пойдем. Поприсутствуешь. Тебе будет интересно.

Мы зашли в подъезд и по заплеванной грязной лестнице поднялись на второй этаж. Тофель позвонил в одну из дверей и прислушался. Где-то в глубине квартиры тут же раздались тихие шаги, и за зверью прозвучал недовольный голос.

— Кто?

— Игореня, открывай, — потребовал Тофель.

— Чего надо? — спросил Игореня где-то в области дверного глазка.

— Откроешь — узнаешь, — был ему на это ответ.

— Олег Николаевич, это вы, что ли? А я думал, вы того…

— Кого? — сердито спросил Тофель.

— Вас же уволили? — неуверенно напомнил из-за двери Игореня.

— Испытываешь мое терпение? — спросил Тофель. — Хочешь чтобы я тебе нос сломал и ребра все пересчитал? Открывай, пока я к чертовой матери дверь не вынес.

— Только попробуйте. Я милицию вызову, — достаточно дерзко ответил на это Игореня и выжидательно притих.

А Тофель будто бы ждал именно этого. Он не стал больше ничего говорить, не стал больше просить или уговаривать Игореню открыть дверь, а криво заулыбался, потом отошел немного назад, разбежался и с треском ударил плечом в дверь. Местами облупившаяся, крашенная на сто рядов конструкция сухо затрещала, и на дереве в области замка образовалась тонкая, длинная трещина.

Тофель разбежался и ударил еще раз.

— Что вы делаете? Я милицию вызову сейчас, — испуганно заверещал из-за двери Игореня. — Я буду жаловаться.

А Олег Николаевич явно вошел в раж. Он, видимо, поставил себе совершенно конкретную задачу — разнести в мелкие щепки не только дверь, но и весь подъезд.

Последовали новые удары.

Я, уверенный, что соседи сейчас непременно вызовут милицию, испуганно оглянулся. Ни одна соседская дверь на случившийся шум не открылась, никто не выглянул на лестничную площадку и не потребовал тишины, хотя некоторые дверные глазки и блеснули слабым светом. Тофель был совершенно спокоен. Он получал просто дикое удовольствие от того, что делал.

— Алло, это милиция? Помогите, грабят, — все в том же районе дверного глазка истерично заверещал Игореня. — Адрес…

Адрес он назвать так и не успел, потому что окончательным в недолгой осаде двери оказался удар ногой, после которого Тофель влетел в квартиру и, судя по шуму и придавленному испуганному визгу где-то в глубине коридора, сбил с ног попавшегося ему на пути жильца.

— Дверь прикрой, — хрипло бросил мне Тофель, давя локтем на горло Игорене.

Я как смог прикрыл жалобно скрипнувшую, поломанную дверь, а Олег Николаевич тем временем одним рывком поднял за грудки своего пленника и приставил к стене.

— Сука, — прошипел Тофель. — Я тебе сейчас дам «уволили». Я тебе сейчас такую устрою милицию с прокуратурой, адвокатурой и судом в одном лице.

Пока Тофель отдыхивался, я внимательно рассмотрел интерьер прихожки, в заодно и жильца. Игореня по комплекции больше был похож на подростка — щуплый, маленький, с лицом дряхлого старика. В свете тусклой загаженной мухами лампочки без абажура я обратил внимание на стены с облупившейся краской, а также на подвешенные к самому потолку на бельевую веревку рваные кальсоны и застиранную, линялую тельняшку.

Конец ознакомительного фрагмента.