Снега

Ниk Алеkc (2025)

Данная повесть продолжает события, изложенные в Первом и Втором Трактатах, а также в произведении «По мокрой траве, на исходе лета». Угодив в страшную автокатастрофу и чудом оставшись в живых, Сергей Волконский будто наяву переживает события, которых на самом деле не было. И, наконец, окончательно приходит в себя на больничной койке, осознав, что все пережитое являлось лишь плодом воображения…

Глава 1.

…Он плавал в своих грезах. Настолько теплых, заманчивых, настолько прекрасных, что выныривать в реальность решительно не было желания.

Реальность была жесткой. ЖестОкой. Реальность была болью. Волнами боли. Накатывающими с равномерностью морского прибоя. Периодически боль переходила в шторм.

Пока не подходило время приема обезболивающего.

И тогда он заново возвращался в золотой, солнечный сентябрь. И снова ждал появления той, с кем едва познакомился в реальности (этой реальности, есть ведь и другие, он был уверен — есть. Параллельные, перпендикулярные, идущие “голова в голову”, но есть.)

В своих грезах он видел ее (её) отчетливо. И не только видел. Он ее слышал. Более того. Он ее осязал.

Но лишь в своих грезах.

А после этих грез (назовем, наконец, вещи своими именами — наркотического опьянения, опьянения опиатами) наступал тяжелый, “лекарственный” сон. Тьма подкрадывалась на своих бархатных (кошачьих, бесшумных) лапах, и одну из этих лап возлагала на его лицо и тихонько, мысленно приказывала ему “Спать” (спать без снов), а он был слишком слаб, чтобы противостоять воле Тьмы. Тем более, что Тьма вовсе не была злой. Не была холодной и колючей, как морозная зимняя ночь… она была коварной, но очень приветливой. И желанной.

Поскольку во Тьме не было боли.

Боли — от самой сильной до терпимой. Ноющей. Впрочем, о ноющей боли он мог пока только мечтать. В основном, приходилось стискивать челюсти, чтобы не заорать, не начать биться головой о стену, не начать крушить всё вокруг… Но он был беспомощен. Его поломанные конечности (обе ноги, бедро, рука (к счастью, левая, Волконский был правшой), треснутые ребра, поврежденные внутренности… они буквально кричали, причем, каждый — своим голосом, и в этой дикой какофонии боли он уже не ориентировался, на каком свете находится, может, это и не объективная реальность (данная нам в ощущениях, привет, университетский курс философии), может, это то, что католики называют “лимб”, а христиане — чистилищем. Видит Бог, он это заслужил, более чем…

Однако, здоровый, тренированный и еще достаточно молодой организм делал свою работу. Кости срастались, ткани восстанавливались. Лекарства действовали. И с сильных анальгетиков его постепенно начали переводить на более слабые. И мозг понемногу прояснялся.

Однажды он посмотрел в больничное окно и… удивился. Все еще зима? Увы, грёзы о солнечном сентябре являлись лишь грезами.

— Сколько я тут уже пробыл? — обратился он к лечащему врачу.

— Тридцать два… нет, считая сегодняшний, тридцать три дня. Вы, дорогой мой, в рубашке родились. В коме пробыли трое суток.

— В коме? — голова все еще была слишком тяжелой, чтобы осмыслить услышанное.

Глаза эскулапа за стеклами очков в тонкой оправе были очень серьезными. Строгими. Внимательными. Сергей навскидку прикинул его возраст — от сорока пяти до пятидесяти, причем, ближе к пятидесяти.

— Что вы помните? Почему здесь оказались?

— Авария? — малейшее мыслительное усилие вызывало боль. И тревогу. Почему-то тревогу. По меньшей мере, беспокойство.

— Именно. То, что выжили, можно считать чудом. Каким вас к нам доставили… в прямом смысле места живого не было. Вы перенесли три операции.

— А сейчас? — он внутренне похолодел, боясь услышать что-то вроде — “паралич”, “нарушение двигательных функций” или еще какой-нибудь поганый сюрприз, вернее приговор. Хотя то, что он находится в сознании, может разговаривать и даже дышит не при помощи кислородного аппарата, уже вызывало колоссальное облегчение.

— А сейчас у вас одна задача — идти на поправку. Предупреждаю — будет нелегко, процесс полного восстановления займет месяца два, и это будет не увеселительная прогулка, — губы врача затронула короткая улыбка.

— Я готов, — обреченно пробормотал Сергей Волконский.

Собственно, иного выхода, кроме как продолжать выкарабкиваться в реальность, у него не оставалось.

* * *

Анастасия

…Она знала, что разговор будет тяжелым. Тягостным. Но раз уж приняла решение — надо ему следовать.

— То есть, ты решила…

— Я решила остаться с Дэном.

— Собираетесь заключить брак? (“Какой отвратительный казенный слог”, подумала Настя).

— Примерно так.

— А ты не слишком спешишь? Или на это есть объективные причины? Ты, случаем, не беременна?

Она ощутила, что лицо ее начинает пылать. Ее попросту бросило в жар. Как всегда, в моменты сильного замешательства (так называемого “испанского стыда”).

— Нет! — ответила Настя более резко, чем следовало, — Представь, в наше время еще находятся дураки, заключающие браки по любви.

Горицкий (ее патрон, покровитель, а если уж честно — ее любовник (с разницей в два десятка лет, что, впрочем, большого значения не имело (в настоящий момент, во всяком случае) слегка усмехнулся.

— Позволь тебе не поверить, малыш. Он тебе привычен, он тебя устраивает, вот так будет точнее.

Она едва не выскочила из-за стола (разговор происходил в гостиной его особняка), но вовремя вспомнила наставления покойного отца — “чем сильнее тебе захочется дать волю своим чувствам, тем больше ты должна прилагать усилий, чтобы держать себя в руках” — и поэтому постаралась выглядеть спокойной. Просто отставила в сторону блюдо с какими-то деликатесами (откровенно говоря, она терпеть не могла морские деликатесы), взяла в руку бокал с белым вином, сделала пару глотков.

— И что? — вскинула на своего покровителя спокойные глаза. — Это всё только слова, они ничего не значат… почти ничего.

— И ты твердо решила со мной расстаться? — слишком пронзительный у него взгляд. И глаза желто-зеленые, почти как у камышового кота (разве что зрачки не вертикальные). — Ты должна понимать, какие последствия это может повлечь.

Ее снова обдало жаром. И одновременно — холодом.

— Я хоть сейчас верну машину. И шубу. И вообще все шмотки и цацки и…

Он снисходительно вздохнул, будто был вынужден выслушивать бессмысленный лепет двухгодовалого ребенка.

— Не нужно ничего возвращать. Это, в конце концов, подарки, возвращая мои подарки, ты тем самым меня унизишь. Обесценишь.

Тоже отпил из своего бокала с шардоне.

— И, кстати, твоих счетов я тоже не трону. Пользуйся, пока есть возможность, — коротко (и холодно) усмехнулся. Она прекрасно поняла эту усмешку. “Пока есть возможность, ибо, расставшись со мной, ты возможности тратить деньги в свое удовольствие, не считаясь с расходами, увы, лишишься”.

— Денис — айтишник, он неплохо зарабатывает.

Горицкий снисходительно кивнул.

— Охотно верю. Но, чтобы по-настоящему хорошо зарабатывать, ему придется податься в хакеры, а это, милая моя, уже чревато. Это противозаконно.

Настенька упрямо сжала губы. Чего он добивается, в конце концов? Такими приемами он не отговорит ее от решения остаться с Дэном (и только Дэном).

— Знаешь, — он вытянул руку над столом, тихонько коснулся ее ладони, несильно сжал, — Как бы ты смотрела на то, чтобы переехать в Европу? Германию, к примеру. Или Словению. Да куда угодно, хоть в Данию…

— На правах твоей содержанки? — спросила она невинным тоном.

Невозмутимое лицо Станислава Георгиевича начала заливать краска — определенно, и у его терпения был предел.

— Не забывай, у меня — взрослый сын…

Настя не сдержала усмешки.

— Да, конечно. Очень ранимый молодой человек. Кстати, недавно видела его страницу на фейсбуке. Даром твой сын времени не теряет — постоянно в окружении красоток модельной внешности. Да он обо мне и забыл давно…

“Даже если и забыл, то быстро вспомнит, — подумал мрачно Станислав Георгиевич, — Одно дело — отец женится, и другое — женится на девушке, в которую некогда безответно был влюблен его собственный сын… Нет, такого Гера точно не простит.”

— Дело вообще не в этом, — сказала Настя даже с некоторой грустью. — Просто вся эта ситуация и так продолжается слишком долго. У Дэна в конце концов лопнет терпение, и он просто уйдет. А я…

“Не уйдет, — Станислав Георгиевич еле сдержал циничную ухмылку, — Если не ушел сразу же, как только начал догадываться, откуда у его невесты деньги на покупку дорогих вещей, то и не уйдет. Тут ведь как с невинностью — раз уж лишился, то не восстановишь (даже если хирурги постараются). Как с воровством — один раз украл и не попался — значит, повторишь. Это как с предательством.”

Но озвучивать свою мысль не стал.

— Хорошо, — сказал спокойно, — Раз ты это решение сама приняла, отговаривать не стану. Только… не спеши, хорошо? Если нет крайней необходимости. Штамп в паспорт шлепнуть всегда успеешь. И еще… — чуть сильнее сжал ее руку, — Не хочу, чтобы мы с тобой расстались недружелюбно. Если возникнут проблемы, ты всегда можешь со мной связаться.

“Ну, конечно, — подумала Настя с горькой иронией, — Коготок увяз — всей птичке пропасть. Стоит лишь раз попросить… и будешь обязана всю оставшуюся жизнь”.

— Спасибо, — вслух поблагодарила своего покровителя, — Но все же надеюсь — не возникнут.

* * *

Волконский

— Ох, простите! — длинноногая девица лет двадцати двух (от силы) едва не сбила его с ног (точнее, с костылей), когда он расхаживался по больничному коридору (меньше всего ему хотелось затягивать свое пребывание в этих казенных стенах, поэтому он заставлял себя двигаться как можно больше).

— Все нормально, — процедил сквозь зубы — и куда они вечно летят, эти пигалицы, куда так спешат, что даже…

С досадой поднял глаза… и сердце неожиданно пропустило пару ударов. А в мозгу пронеслось: “Быть не может…”

Это была она. Девушка из его снов, его грез… Огромные темно-синие глаза, нежное лицо, слегка вьющаяся копна темно-каштановых волос (заплетенных в изящную косу, из которой выбивались тонкие пушистые прядки). Хрупкая фигура, возможно, слишком даже хрупкая. Но в то же время уже и не “подростковая”. Женственная.

…Она тоже его узнала. Определенно узнала. Мягкие, чуть припухшие губы приоткрылись, щеки залил легкий румянец.

— Вы, сыщик? Ой, простите. Сергей Петрович, правильно?

Досада на ее неуклюжесть, конечно, мгновенно улетучилась. Он ощутил, что и его лицо непроизвольно расплывается в улыбке.

— Сыщик я постольку поскольку. А вы что тут делаете, Настасья? Кого-то навещали?

Она скорчила забавную гримаску легкого недовольства.

— Своего научного руководителя, ставшего жертвой городских коммунальных служб. Иначе, обледеневшего тротуара. Перелом шейки бедра. Приходится его здесь напрягать со своим злосчастным дипломом. Понимаю, как это негуманно, но диплом сам себя не напишет.

Продемонстрировала ему папку, которую держала в руках.

— Давайте присядем? — предложил Сергей, указав на мягкий диванчик в холле. — Или вы торопитесь?

— Да нет… Вам помочь?

— Нет, всё в порядке, я не настолько инвалид, — отставил в сторону костыли, опустился на кожаное сиденье дивана. Она осторожно присела рядом, на самый край.

— А с вами что произошло? — спросила серьезно, с нотками обеспокоенности.

— А я жертва собственной беспечной езды по обледенелому шоссе. (Ну не рассказывать же этой девочке, что его ни с того, ни с сего “накрыла” самая настоящая галлюцинация, в лице ребенка, переходящего дорогу в неположенном месте, отчего он резко свернул на встречную полосу и столкнулся с большегрузным трейлером (а то, что остался жив, можно было без преувеличения считать Чудом (именно так, с большой буквы).

— Вы не похожи на беспечного ездока, — убежденно сказала Настя, — Скорее всего, аварию спровоцировали не вы, я права?

Он слегка улыбнулся.

— Кстати, я вас не сразу узнала, с бородой. Но она вам определенно идет.

Волконский в замешательстве провел ладонью по действительно отросшей за время пребывания в больничных стенах этакой “модной” бородке.

— Серьезно? Ну, спасибо за комплимент.

Похоже, она немного смутилась.

— Ну, а у вас как дела, Настя? Помимо того, что пишете диплом?

Она неопределенно пожала плечами.

— Да так… ничего. Кстати, я вам звонила… один раз. По номеру, что вы указали на визитке.

Пришел черед Волконского смутиться.

— По какому-то серьезному вопросу?

— Если честно, нет, — на миг ее лицо осветила озорная улыбка, и у него снова екнуло сердце. Все же она была чертовски естественна и чертовски хороша. И при этом вряд ли сама осознавала, насколько хороша.

Он поймал себя на том, что начинает ею откровенно любоваться и поспешно отвел глаза.

— Но вы приглашали меня на ужин… а ваш номер оказался недоступен.

— В тот момент мне было не до звонков, — с сожалением сказал Сергей.

— Да, понимаю, — она немедленно посерьезнела. — Вы, вероятно, тут уже долго находитесь?

— Второй месяц.

— И каков прогноз? Когда вас собираются выписывать?

Он пожал плечами.

— Может, через полмесяца, может, через месяц…

Она чуть прикусила нижнюю губку (похоже, бессознательно), потом полезла в свой пакет, достала оттуда пару крупных румяных яблок и огромный апельсин. Протянула ему.

Конец ознакомительного фрагмента.