Скрипачка и Пилот, или На двух берегах

Нонна Беспалова

Сёстры живут по разные стороны океана. Старшая приезжает из Америки в Москву повидаться с родными и со своей старой учительницей. Ей придётся столкнуться с тем, что Москва очень изменилась, что она многого не понимает. Семейные «скелеты в шкафу» мешают её отношениям с родными. Происходит столько встреч и событий, столько эмоциональных потрясений, что центр её интересов невольно смещается в Москву, но порвать с жизнью в Америке, давно ставшей для неё естественной и привычной, тоже непросто. Книга содержит нецензурную брань.

Nov. 29. Day three

Утром Нора проснулась и увидела Олега, сидящего на кровати. Олег был уже одет, умыт, но, по вполне понятным причинам — небрит.

— Я уже попил чаю. Хотел уйти тихо, но засмотрелся на тебя. Я договорился с дочерью. Мы встречаемся в двенадцать на Новослободской и идём на какую-то выставку. Потом мы с ней пообедаем где-нибудь в городе, и я свободен. Мы увидимся?

— Сегодня к вечеру привезут мою тётю. Она перенесла инсульт. Самый тяжёлый период уже позади, но она ещё нуждается в присмотре. Я останусь с ней, пока её дочь, моя сестра, будет с мужем в Таиланде.

— Так ты приехала из Америки, чтобы посидеть с тётей?

— Я давно у них не была. Они — мои самые близкие люди после отца. Если я буду гостить у тёти, сестра может поехать отдохнуть. Не вижу ничего странного. Ты машину оставляешь здесь?

— Да.

— Заходи к нам на чай, я тебя познакомлю с тётей Лёлей. Извини, я не уверена, что смогу тебя оставить на ночь. Тётя Лёля вроде вполне адекватна, но…. Давай посмотрим по обстоятельствам.

— Что вам принести к чаю?

— Что я могу посоветовать? Я здесь не была два года. Тётя Лёля очень любит сладкое. Принеси какой-нибудь тортик, и ты завоюешь её расположение.

— Понял. Я позвоню.

Олег нагнулся её поцеловать. Они коснулись друг друга щеками.

— Как жаль. Нет времени. До вечера.

Нора встала, за ней потащился халат. Она вдела руку в рукав и вышла в прихожую. Олега уже не было. Нора закрыла дверь на щеколду, набросила цепочку и вернулась в постель. Нужно было бы встать и сходить в магазин. Нора дала себе ещё полчаса понежиться под одеялом и закрыла глаза.

У её приезда была ещё одна тайная цель, но пока она сама не знала, возможно ли это осуществить. В Нью-Йоркском оркестре открылась вакансия. Два места вторых скрипок. Нора хотела попробовать, но боялась, что стала за годы преподавания играть хуже, чем раньше. Она не давала себе расслабляться, упражнялась каждый день, продолжала ездить с благотворительными концертами, но Нью-Йоркский симфонический едва ли не первый оркестр в стране, требования там высокие. Нора хотела, чтобы её послушала Елена Львовна, преподаватель консерватории по классу скрипки. Нора у неё отучилась последние два года.

Несколько первых лет после Нориного отъезда они поддерживали отношения. Нора знала, что Елена Львовна была вынуждена бросить преподавание из-за плохого зрения и не потому, что она не могла учить, а потому, что умер её муж, и некому было её возить в консерваторию. Она давала частные уроки на дому. Это единственное, что Нора о ней знала. Они не переписывались и не перезванивались уже семь лет.

В первые годы Нора несколько раз передавала Елене Львовне небольшие посылки с оказиями, если не брали посылки — посылала сто долларов одной купюрой в конверте. Но семь лет назад Норе позвонила женщина и передала просьбу: Елена Львовна просила купить ей струны для скрипки. Нора осторожно уточнила, насколько хорошие струны нужны. Женщина ответила ей: «Елена Львовна просила хорошие, как вы себе покупаете. Только я уже скоро улетаю. Мы можем встретиться сегодня в четыре в аэропорту». Уже был час дня, магазин находился в центре города, где трудно запарковаться, до аэропорта было не меньше часа на машине, если нигде не застрять.

Только чувство благодарности к старой учительнице и то, что эта её просьба была первой, не дали Норе просто проигнорировать этот звонок. Нора успела купить хорошие струны за двести пятьдесят долларов. Хотя, наверняка, если бы было время поискать, можно было бы купить дешевле, потеряла на паркинге в гараже ещё двадцать четыре доллара, заплатила пятёрку за паркинг в аэропорту, полчаса ждала эту женщину, наконец, передала ей струны, на обратном пути попала в трафик и домой добиралась почти два часа. Ни благодарного звонка, ни письма, ни строчки по мейлу. Следующую просьбу, купить Елене Львовне два комплекта Herbalife, Нора оставила без ответа, но не могла избавиться от сомнения, справедливо ли она поступила.

Нора позвонила другой бывшей ученице Елены Львовны в Канаду. Та посмеялась над Нориным недоумением: «Не ты первая. Нас она попросила прислать ей шубу, или, на худой конец, дублёнку. Пришлось послать письмо с подробным объяснением, что сами мы шуб не носим, слишком дорого, дублёнку я себе купила на распродаже и ношу её уже шесть лет. Мы можем прислать ей тёплую куртку или „дутое“ тёплое пальто, но на большее у нас денег нет. Она не ответила. По-моему, у неё крыша поехала». Больше Нора сама не звонила и никаких известий от Елены Львовны не получала. И вот теперь она хотела встретиться с Еленой Львовной, потому что никто кроме неё не мог бы сказать, стоит Норе принять участие в конкурсе за место в оркестре или нет смысла и пытаться. Здесь было много всяких «но». Елена Львовна могла действительно выжить из ума. Она могла утратить не только зрение, но и другие способности. Она могла не принять Нору после стольких лет молчания. И всё-таки попытаться Нора должна.

Нора вылезла из постели, взяла из кухни табуретку и встала на неё в коридоре около антресолей. Она сразу увидела чёрный запылённый футляр, потащила за край и вынула его целиком. В кухне Нора протёрла футляр полотенцем. Зазвонил телефон. Нора взяла трубку. Звонила Оля: «Норик! Мы с Димой едем в супермаркет, покупать продукты на неделю, тебе купить что-нибудь?»

— Оль, купи колбаски какой-нибудь типа сервелата, курицу для бульона и куриные котлетки или биточки, йогурты несладкие, чёрный хлеб, молока или сливок для кофе и печенье. Это всё. Как хорошо, что ты позвонила. Когда вы приедете? К семи? Сразу уедете? А куда, если не секрет? Презентацию чего? В новом жакете? Ну, расскажешь потом. Пока-пока.

В магазин можно было не ходить. Нора вернулась к футляру и открыла его.

Олег не торопясь шёл к Таганской — кольцевой. Может быть, он напрасно сделал вид, что у него нет времени? Нет. Имело смысл проявить сдержанность, уж слишком независимо она себя ведёт. «Да уж, не заглядывает тебе в глазки, не пытается взять твою руку в свою, не спрашивает: „Мы ещё увидимся?“, — усмехнулся Олег, „Не то, что твой обычный контингент“. А разве она не его контингент? У него были всякие и певички, и журналистки, и модели. Была редакторша из глянцевого журнала, врач-косметолог. Кого только не было. Художница по костюмам, театральный декоратор. Правда, у Норы — консерватория, симфонический оркестр, лауреатка конкурсов, жила в Испании и в США. Пожалуй, она классом повыше, но держится просто, без понтов. Подъебнуть, правда пытается. „Ты что-нибудь знаешь о классической музыке?“, „Ты читал Мандельштама?“, — с улыбочкой. Ну, конечно, он же русский медведь. Он должен смутиться и закрыться лапой. Ну нет, шалишь, так просто его не заденешь». Олег вошёл в метро и встал на длинный эскалатор самой глубокой станции Москвы. В этот момент в кармане зазвонил телефон. Звонила дочь: «Пап, ты где?»

— В метро. На Таганке.

— Ты понимаешь, я всё перепутала, в Еврейском музее, на Новослободской, выставка откроется на следующей неделе. Давай, встретимся на Октябрьской — кольцевой, в центре зала. Пойдём на Крымский, там выставка Серова.

— Серова, так Серова. Ты во сколько там будешь?

— Минут через пятнадцать — двадцать.

— И я, примерно, также. Пока.

«Оказывается, в Москве есть Еврейский музей! Кто бы мог подумать».

Через пятнадцать минут он вышел из вагона метро на белую с золотом Октябрьскую, осмотрелся не спеша, и увидел дочь. Она стояла напротив схемы Метрополитена, прислонившись спиной к колонне, читала книгу. Олег не торопился подойти, издалека любуясь дочерью. На ней была надета короткая обливная дублёнка-косуха, его подарок, тёмно — синяя юбка из какой-то легкой ткани, похожая на балетную, сапоги без каблука. «Юбка на ней не по сезону. И внизу, конечно, кроме трусов и колготок — ничего. Юлька совсем за ней не следит. Застудит себе всё на свете, потом будет лечиться годами». Он вспомнил о Норе и быстро прогнал её из памяти.

Дочка мастью была в него: светло-русые волосы с рыжиной, личико чистое, но на плечах и руках — веснушки, и ростом в него, а тонкой косточкой — в мать. Ресницы длинные, но белёсые, бровки едва видны. Краситься она не любит. Красится только на дискотеку или на вечеринку. Эффект потрясающий, даже пугающий. Он больше любит, когда без краски. И так хороша. Ты смотри, как мужики на неё поглядывают! А этот господин кавказской наружности, круги нарезает, уже три раза прошёл туда-сюда и зыркает на неё. Пора вмешаться. Он сделал несколько широких шагов.

— Привет, дочка!

— Привет, папка!

Дочка потянулась к нему, и они расцеловались в обе щеки.

— Фу, какой ты колючий! Тебе эта «аляска» зелёная очень идёт. Там купил?

Олег огляделся. «Кавказский господин» исчез.

— Там. Вчера первый раз надел. Ты что же в такой юбке ходишь? Надо себя поберечь. Тебе ещё детей рожать. Моих внуков.

— Па-ап! Не занудничай! Ещё не мороз.

— Ладно. Что читаешь?

Дочь перевела глаза на раскрытую книгу.

«Я скажу тебе с последней прямотой, всё лишь бредни, шерри — бренди, ангел мой!» Это Мандельштам. Знаешь такого?

«Да что они, сговорились, что ли?»

— Нечего хихикать. Твой папка знает, кто такой Мандельштам.

— Ну, извини, я думала тебя кроме самолётов и войны двенадцатого года ничего не интересует.

— И в кого же ты у нас такая умная?

— В тебя, папка, в тебя. Пойдём.

Они вышли из метро, и зашагали вниз по Крымскому валу мимо парка Горького.

— Ты в парке Горького после его перестройки был? Нет? Обязательно сходи. Лучше, конечно, весной или летом, но и сейчас можно. А в том доме, на той стороне, скоро откроется выставка камней и всякой ювелирки. Сходим?

— Сходим. Если хочешь, купим там тебе подарок на Новый год.

— Папа, я тебя как раз собиралась попросить…

Дочь приостановилась и заглянула Олегу в лицо.

–… из наших трое едут на Новый год в Париж, меня зовут.

Она замолчала, ждала его реакции. Он быстро прикидывал, что он может сделать. У него была приличная сумма, которую он отложил на коттедж. Как раз сейчас ему предложили подходящий. Но и отказывать дочери не хотелось.

— Не получится? Нет, так нет…

— Билеты на самолёт я тебе сделаю, я в этом году свою квоту не выбрал. Но денег много дать не смогу.

— А сколько сможешь?

— Тысячу евро, не больше.

— Спасибо, папка! Больше и не надо. Ты у меня — золото! Может, я тебе тоже пригожусь?

— Я подумаю.

Они спустились в переход. Переход давно уже стал импровизированной картинной галереей. Всё здесь было рассчитано на вкус обывателя среднего достатка. Разнообразные букеты цветов, виды Москвы, большой набор церквей, собаки и кошки, для продвинутых клиентов — хорошо прописанные натюрморты в манере малых голландцев, портреты фантастических красавиц и красавцев в духе Волкова. Дочка Катя поначалу вертела головой, потом фыркнула: «Видано — перевидано, сплошной шаблон!» Олег поднял голову, и взгляд его выхватил худосочную изогнутую фигуру девушки со скрипкой в простой чёрной рамке. Олег присмотрелся, девушка оказалась длинноволосым юношей. Продавец полотна даже привстал, заметив интерес, но Олег прошёл мимо.

В кассе была небольшая очередь, человек шесть. Олег отдал дочери билеты и забрал её дублёнку. Когда он сдал пальто и оглянулся, Катя уже медленно поднималась по широкой мраморной лестнице. Двое молодых людей, шедших навстречу, как по команде оглянулись ей вслед. Мужчина, о чём-то говоривший с билетёршей, увидев Катю замер, вытянулся и не сразу вернулся к разговору. «Может быть, у неё такое же свойство как у меня? Как Светка говорила, „животный магнетизм“? Ну, Катька и характером в меня, на поводу у чужих желаний идти не будет. Всё-таки надо бы её замуж пораньше за хорошего человека и сразу детей».

Они прошли в основной зал. Катя сначала держала отца под руку, потом достала записную книжку, что-то записывала в неё и фотографировала некоторые работы на мобильный. Дочка долго задерживалась перед каждой картиной, Олег гулял по выставке сам по себе. Он остановился перед портретом Александра Третьего и царь ему понравился. «Хороший мужик, крепкий, простой. Что его величество любит и что не любит — всё на роже, на царской, написано. Жестковато страну держал, но ведь неудивительно, после того, как взорвали его отца. Самого прогрессивного русского царя, Александра — Освободителя».

Олег бродил между стендов, останавливаясь там, где его глаза цеплялись за что-то ему интересное. Лица, лица, мужчины, женщины. Голицыны, Юсуповы, Сумароковы. Сейчас встретил бы на улице, не подумал бы, что это русское лицо. Куда они подевались? Известно куда. В топку революции, гражданской войны, лагерей…. Рядом с портретами висели небольшие таблички с блёкло напечатанными текстами. Оказалось, это короткие биографические справки. Эта эмигрировала, и этот эмигрировал, а этот лощёный господин, коннозаводчик и охотник, остался в России и дожил до преклонных лет. Много было мужских портретов совсем Олегу неинтересных, а потом опять пошли женские и детские, на которых невольно останавливался взгляд. Всё чаще встречались надписи: после семнадцатого года осталась или остался в России, в таком-то году арестован или арестована, дальнейшая судьба неизвестна. «На самом деле — отлично известна. Либо сразу расстреляны, либо замучены на следствии, либо сгинули в лагерях. А лица такие хорошие, светлые. Повезло художнику: умер задолго до революции, ещё перед войной».

Олег отошёл от картин, сел на скамейку. Показалась дочь, она оглядывалась вокруг, искала его. Олег дождался, когда она его увидела, и жестом показал ей, что собирается пойти вниз. Катя кивнула и отвернулась. Олег спустился по лестнице. Внизу на небольшой, плохо освещённой площадке было продолжение экспозиции. Театральные эскизы, странные изломанные фигуры. Совсем другая живопись. Неожиданно мелькнуло что-то знакомое. Олег подошёл поближе. «Портрет балерины Иды Рубинштейн». Нет, лицо совсем не её. И волосы у неё другие, но эти ноги, колени, хрупкая фигурка. «Умеете вы напомнить о себе, Нора, не знаю, как вас по отчеству!» Подошла дочь.

— Ты что на неё уставился? Она уже сто лет в Третьяковке висит.

— Я в Третьяковке был последний раз в седьмом классе. Запомнил только «Трёх богатырей» и «Боярыню Морозову».

— Надо заняться твоим образованием. Куда пойдём? Можно здесь, в «Доме художника».

— Нет, не хочу. Здесь, наверняка, будет не слишком хорошо и дорого. Поехали на Маяковку, там есть один ресторанчик.

После обеда они, не торопясь, прошлись от Маяковки до Пушкинской. Олег посадил дочь в сторону станции Таганская. Катя с матерью жили в начале Волгоградского проспекта. Сам сел в следующий поезд.

За тортом пришлось идти на другую сторону площади в круглосуточный гастроном. Позвонил дочери: «Какой торт лучше купить для пожилой женщины?» Дочь быстро ответила: «Что-нибудь мягкое, бисквитное, без ореховой крошки. Только смотри, чтобы был сегодняшний и лучше Мытищенской фабрики, у них всё вкусное. Ещё вопросы есть? Ваш звонок очень важен для нас, ждите, мы вам обязательно ответим. Целую. Пока, пока». Единственный торт ООО «Мытищи», который он нашёл, носил простое название «Малиновый». Олег по дороге к Норе взглянул на свою машину. Машина, его Рендж Ровер, стояла на месте. Никто не встал вплотную, проблем с выездом быть не должно. Как хорошо, что он успел купить машину четыре года назад. Сейчас бы уже не смог. Олег проверил адрес, забитый в телефон, отыскал дом и поднялся на третий этаж. Ему открыла роскошная блондинка в норковом пальто. Она сначала удивилась, но через секунду улыбнулась и сразу заиграла глазами и телом: «Вы к кому?»

— Я — к Норе.

— Нора! К тебе пришли!

Конец ознакомительного фрагмента.