Ультранормальность. Гештальт-роман

Н. В. Дубовицкий

2024 год. Президент уходит, преемника нет.Главный герой, студент-металлург, случайно попадает в водоворот событий, поднимающий его на самый верх, где будет в дальнейшем решаться судьба страны. Книга содержит нецензурную брань.

Иллюстратор Людмила Тетюшина

© Н. В. Дубовицкий, 2018

© Людмила Тетюшина, иллюстрации, 2018

ISBN 978-5-4483-8962-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Я давно хотел опубликовать свой самый первый опыт в романе, но не находил для этого подходящего повода. Поэтому познакомиться с моей работой читателю придется слишком поздно… Однако, учитывая возвратно-поступательное понимание времени в нашей политической культуре, в то же время — и очень рано. Возможно, именно поэтому некоторые найдут несвоевременную актуальность в том, чем закончится роман. Мы снова вплотную подходим к тому классу проблем, для которых не предусмотрено никаких механизмов отмены и снятия. Вероятно, именно сейчас кажется, что мне и вам необходимо закрыть этот старый гештальт»

Из интервью с Н. Дубовицким

Глава А. Взуважение

Если бы не шпиц по кличке Кнопа, ничего бы этого не случилось.

Маленький белоснежный комочек, воспитанный здоровенными алабаями, со сбитыми инстинктами, и раньше втыкал своё кинжальное зубьё туда, до куда допрыгнет. Маленький изверг с остервенением кидался на все, что двигалось, и потому, когда в последний день лета Стрельцов оспортинивался на корте, тот впился ему бедро и стиснул челюсти с такой неимоверной силой, словно это были гидравлические тиски.

Тварь еще долго преследовала его на своих культях даже когда Федор, окровавленный и охромевший, изо всех сил бежал к забору. Когда же Стрельцов перемахнул через ржавую ограду, эта зверотушка протиснула между прутьями свою пушистую головку и продолжала остервенело лаять, рыть землю и разбрызгивать вокруг белую пену слюны. Глядя со стороны на такую картину, каждый подумает в первую очередь о бешенстве, о том самом rabies virus, от которого раньше делалось сорок уколов в концептуальное место.

Подумал о нем и Федор Стрельцов. И именно поэтому он вскоре оказался в окрестностях Инфекционной клинической больницы №3, чтобы избавить себя от лишних рисков, связанных со здоровьем.

Меж тем 2024 год был богат на события. Мы заняли второе место в летних Олимпийских играх в Новом Орлеане, на Луну отправилась первая пилотируемая миссия, население Земли достигло восьми миллиардов, Казахстан готовился к переходу на латиницу, а наша страна начала сборку сверхзвуковых пассажирских авиалайнеров.

А еще мы готовились выбирать президента. Вместе со старым лидером уходила целая эпоха достижений, провалов и недостигнутых новых горизонтов. Уже никто не помнил его приход во власть, не добропамятовал в каком состоянии находилась страна и с чем приходилось бороться. Жизнь наладилась как бы сама собой, это как бы «случилось», и такому реликту как нынешний президент в ней не находилось никакого места.

Президентская кампания еще не началась, но листовки и баннеры, формирующие общественное мнение, разукрашивали каждый угол. Казалось, если бы их не печатали, а деньги направили в экономику, можно было бы еще разок удвоить ВВП. Стрельцову хватало этих лиц и лозунгов в вузе, где агитаторы пытались заманивать его и других студентов в разные сообщества, клубы, молодежные движения и партии. Но он все равно продолжал переразглядывать яркую печатную продукцию, так как до последнего гнал от себя мысли о грядущих беседах с врачом и, конечно же, уколах.

«Умному человеку делать в политике нечего» — говорил его отец. Эта боевая мантра стала и его принципом, хотя объяснить самому себе что такого нехорошего в этой самой политике он не мог и не хотел. Разбираться в «грязных делах» должны специалисты по грязным делам. Как и в вопросах работы канализации должны разбираться специально подготовленные люди, считал Стрельцов, так и политика — профессиональная среда, где любителю делать нечего. По незнанию заляпаться легко. Косвенно в правоте этой позиции его убеждали и агитаторы в вузе, которые неоднократно высмеивали его не такие уж наивняцкие суждения о власти и о том, как должна быть устроена их страна.

Дом культуры — старое советское здание, протиснувшееся аккуратно между четырехэтажным бизнес-центром и жилой девятиэтажкой — единственное, на котором не было рекламы. Ни продаж таваров, ни кандидатов, ни громких вывесок о дешевых серебряных побрякушках в подарок любимой. Словно поля в тетради, он позволял отдохнуть глазу. Только сбоку кто-то приписал аэрозольной краской: «Я не гей, все геи сидят в Кремле. Никита Воротилов».

Как и многие бюджетные строения, дом выглядел неприбранным и неопрятным, но все же передавал какую-то внутреннюю теплоту давно внушенной неизбежной заботы государства о простых гражданах, плохо помнивших дни той заботы.

Вход, единственное обновление ДК, выполненный из пластика, окружали небольшие бетонные клумбы. Рядом дворник подметал разбросанные по земле листки о продаже башкирского меда и окурки. Рядом стояли два человека средних лет, явные провинциалы, которые бросали фильтры от сигарет прямо на асфальт.

Вывеска все же нашлась. Стрельцов подошел ближе и всмотрелся. На дверном стекле, с обратной его стороны, висел небольшой белый листок формата A4. На нем от руки синими чернилами выведены слова: «Разговоры о языке. Сегодня в 12.00, 14.00 и 16.00. Вверх по лестнице и направо до конца».

Разговоры о языке? Кто так пишет анонсы? Идет ли речь о русском языке, или это беседа торговцев из соседнего мясного рынка, и речь о коровьих языках? У работников Дома культуры не нашлось слов, чтобы правильно выразить свою мысль?

Федор и так целые сутки оттягивал поход к врачу, да и сейчас всеми этими случайными остановками подсознательно прокрастинировал. А надо было бы контркрастинировать. Подумав об этом, он уже было повернулся обратно лицом к проспекту, как услышал, что дверь у него за спиной открылась, из ДК вышло несколько человек. Они ничего не сказали, только произносили какие-то неконтролируемые звуки, какие обычно испускает человек от восхищения или удивления.

Он повернулся. Гостей столицы оказалось всего трое. Двое одеты современно и в целом походили на местную диаспору. Третий постарше, одет в народный костюм южных регионов. Он размахивал руками, но не мог ничего произнести из-за переполнявших его чувств.

— Вот шайтан! Ну и что эта была такое? — наконец произнес он.

Его спутники пожали плечами.

— Кудэсник! — продолжал южанин. — Точно гаварю — кудэсник! Ничиго падобного нэ видел, мамой клянусь!

Получилось похоже на анекдот, или на то, как они видят нас, как мы видим их. Путаница пропозиций.

Двое местных, что стояли поодаль у клумб, переглянулись. Тихо выдавив из себя какое-то расхожее народное ругательство, они побросали окурки на высаженные цветы и направились неторопливо в сторону метро. Южане же отошли в сторону и продолжали недоуменно переглядываться и делать руками вопросительные жесты, не имея слов обсудить случившееся.

Это настолько контрастировало с недавно прочитанным, что Федор сделал несколько шагов вперед, даже поднялся на первые две ступеньки на пятиступенчатом крыльце, и снова пробежался глазами по листку. Сомнений не оставалось: сейчас без десяти четыре, и эта троица явно вышла после очередного «разговора о языке».

Находясь в легком смятении, Стрельцов ненавязчиво приблизился ко входной двери и, повернувшись лицом к зданию, сделал шаг в сторону южан чтобы лучше расслышать их триолог. Потрясенные чем-то увиденным, они высказывали только восхищение, а когда повисала пауза, смеялись и делали неопределенные импульсивные жесты руками.

Что такое русский язык он знал не понаслышке, как и любая жертва средней общеобразовательной школы в этой стране. Нудные зубрежки правил, домашние задания, слова-исключения, наречия, прилагательные, вопросы по ЕГЭ, безударные гласные и бессмысленные экзамены. Даже думать не хотелось, как обходились в прошлом люди без широко распространенных сегодня текстовых редакторов и синтезаторов текста с голоса. Если добавить суда престарелую учительницу Марию Никитичну, которой самое место в сумасшедшем доме, и разговоры возбужденной общественности о величестве и могуществе русского языка в блогах, полные орфографических ошибок, становится понятно, какие чувства испытывает среднестатистический школьник или студент, когда звучит словосочетание «русский язык».

Решив, что русскому человеку не надо рассказывать про его родной язык, он и так все знает, и то, что лекции по русскому языкознанию могут удивлять только отсталых кавказцев, Стрельцов отвернулся от стеклянной двери и афиши. Он уже сделал первые шаги вниз по лестницы, как дверные петли снова скрипнули, и из глубин оскверненного храма культуры вышел на свет вполне успешный человек в дорогом пиджаке, часами «Montblanc» на запястье, играющий ключами от автомобиля. Этот знаковый язык Федор понимал намного лучше, чем язык межнациональных отношений.

— Вот засранец, а, — произнес он насмешливо вслух, глянув мельком на Федора.

Он подбросил ключи, ловко поймал их, послал сигнал куда-то влево, откуда ему откликнулась припаркованная машина, и с возбужденным видом покинул площадку перед ДК.

Что-то изменилось с появлением конвенционного образца успешности в этом гиблом месте. У Стрельцова, не желавшего идти к врачу-инфекционисту, появилась слабая надежда потратить время на что-то бесполезное, чего ему так не хватало в жизни.

Он решил, что, если и следующий, кто выйдет через парадный вход Дома культуры, зауважительствует себя своим успешным и деловым видом, он все же отправится внутрь и посмотрит что там происходит. А к врачу — после лекции. Но если выйдут те, кто ничего не добился в жизни и выглядит дешево, он возьмет себя в руки и все же покажется инфекционисту.

Переложив принятие решения на слепой случай, Стрельцов отошел от двери, присел на край клумбы, достал старенький десятилетней давности смартфон и вышел в Интернет, где его ожидали десятки нелепых, нудных, рекламных и ненужных сообщений, среди которых только одно имело смысл — от брата.

«Наша сборная в Лондоне. Передай родителям, чтобы не волновался. Долетели нормально».

Недели обучения отца пользоваться Интернетом не принесли никаких плодов. Детский контроль не состоялся. Что до, что после приходилось работать посредником. А на Ивана не было никакой надежды, так как он целыми днями пропадал на партийных пьянках или даже митингах, после которых еще несколько суток сидел в «обезьяннике», а придя домой пил и хулиганил.

Кавказцы уже ушли, по улице то туда, то сюда сновали люди, которым до происходящего не было никакого дела. Изредка кто-то заходил в ДК, но оттуда никто не выныривал.

Федор уже подумал двигаться в сторону поликлиники, так как оставалось без двух минут шестнадцать, как дверь снова привычно скрипнула, и на пороге показался Денис Мешков. Одногруппник, насколько это слово вообще применимо к человеку, который посещает только те лекции и семинары, которые ты систематически прогуливаешь.

С виду, как всегда, одет безупречно: темно-синий свитер и джинсы, подчеркивающий его чуть выше среднего рост, утонченные очки и, чтобы совсем не потеряться среди коренных — нелепый браслет, обиндивидуаливающий его с ног до головы — как есть.

— Федя? Так вот ты где пропадаешь…

— Да не…

— Там начинается уже все!

— Да погоди ты, — остановил его Федор. — Твои-то как дела?

— Если не считать того, что бросил Свету, все нормально… Потом как-нибудь расскажу. Иди давай, а то не успеешь…

Федор поднялся с клумбы и в несколько прыжков оказался на одной с Денисом ступени. Не то чтобы Стрельцов рассматривал его как успешного в жизни яппи, но то, что он встретил знакомого, уже само по себе было отчетливым знаком счастливого случая, на который он понадеялся.

— Это что-то стоящее? — напоследок уточнил Федор.

— Ты дурак что ли? Этот мусор, что нам толкают на факультете, вообще ни в какое сравнение…

В спешке попрощавшись, Стрельцов направился внутрь. Сперва длинный коридор, увешанный афишами звезд эстрады муниципального масштаба, послушать которых ходят престарелые и слабопомнящие. Среди них и образцовый оркестр ФСБ. Затем с плакатов смотрят местные юмористы, популярные еще в нулевые, проплаченные районной ячейкой партией власти. Поворот на лестницу, а затем, на втором этаже, туда, куда указывала нарисованная той же шариковой ручкой стрелка — на малоприметное помещение. Это даже не актовый зал, а скорее переоборудованное в таковой подсобка, ранее служившая складом.

Внутри находилась небольшая полукруглая сцена, вокруг которой стояли рядами стулья разных размеров, изготовленные то из пластика, то из древесины, иные основательно шатались. Свет притушили, поэтому помещение казалось больше по размерам, чем есть на самом деле. Одинокий прожектор с потолка светил в центр сцены. На сцене стоял табурет и доска для рисования. Такие часто в офисах вешают — чтобы задачи и штрафные очки сотрудникам прописывать.

Солнечный свет пробивался над-через старыми дырявыми, но очень плотными шторами. Это позволяло разглядеть ждунов. Из примерно сорока мест они занимали только пятнадцать. За редким исключением все сидели по одному, никто не разговаривал. Впрочем, чего стоило ожидать от такой убогой вывески? Наверняка случайные люди, коротающие время, как и он сам. Лиц не видно. Да и какая разница кто из них кто?

Стрельцов пробрался на ощупь в первый ряд и сел с краю, в трех стульях от грузного мужчины, который шумно дышал носом. Руки на его животе не сходились, и он раз за разом делал попытки сцепить их вместе. Контакт пальцами еще более-менее удавался.

Началось все минут через пять, чуть позже запланированного времени. На полусцену вышел человек средних лет. Самый обыкновенный: в невзрачных брюках и простой темной рубашке, без колец, браслетов и цепочек, непривлекательной повседневной внешности — и будничным жестом начертил на доске маркером схематическую фигуру человечка.

Он не поприветствовал собравшихся, не представился, не объявлял никому благодарностей за то, что это мероприятие состоялось. Просто вышел и начал свой «разговор о языке».

— У аборигенов Австралии нет такого понятия как «дерево». С деревьями они сталкиваются каждый день, но дерево как явление для них отсутствует, потому что у них нет подходящего слова, обозначающего дерево. Если спросить аборигена о том, сколько деревьев растет на холме, он приглядится и скажет: «Там растет три кауры, один эвкалипт и две секвойи». Но вместе они не составляют единства. Когда же начинаешь говорить, что каура, эвкалипты и секвойи — это все деревья, он вас не поймет. Для него смешивать разные породы деревьев в одном понятии «дерево» это все равно, что найти общее слово, которое для нас обозначало бы здание и реку. Существуют языки, которые используют разные числительные для предметов разной формы, есть языки, в которых нет глаголов или таких понятий как «мать» и «отец», существуют языки, в которых нет большинства известных нам цветов, а у белого или черного цвета могут быть десятки оттенков. Это было бы простым занимательным фактом с точки зрения эрудиции, если бы не то обстоятельство, что человек на самом деле мыслит словами, а не идеями. Для него существует то, что названо, и отсутствует то, что не имеет названия.

Выпалив скороговоркой заготовленную речь, он расслабленно сел на табурет и вытянул вперед руку, которая сжимала маркер.

— Вы знаете, что это за предмет, потому что у него есть название, — продолжил он. — И вы знаете все предметы, которые вас окружают в течение дня, потому что человек раздал им всем соответствующие названия. Но названия даются на разных языках, в одних что-то есть, в других что-то отсутствует. Если у русскоговорящего человека болит рука, он говорит, что это болит МЫШЦА или КОСТЬ, и что проблема в них, что надо принять ТАБЛЕТКУ. Но когда болит рука у китайца, он говорит, что все дело в том, что поток энергии ЦИ изменил свое течение, и что надо применять искусство ЧЖЕНЬ-ЦЗЮ, основанное на нумерологии, мифологии, астрологии и зодиакальной системы ГАНЬЧЖИ. И чаще всего именно оно лечит болезнь, а не пачка «Пенталгина». Человек с удочкой не может наловить рыбы и объясняет это МЕТЕОРОЛОГИЕЙ, а также тем, что у рыб есть определенный КАЛЕНДАРЬ ПИТАНИЯ. Но на то же место приходит коренной обитатель севера. Он точно знает, что неулов — дело рук демонов ЛОЗОВ. И зная повадки этих «лозов», облавливает приезжих, какими бы дорогими удочками и приспособлениями они не были оснащены. Для него европеец глуп: он говорит о каких угодно причинах неудачи, только не о настоящих. Таким образом, люди, говорящие на других языках, находящиеся в других знаковых системах, кажутся нам дикарями, верящими в разную чушь, а мы кажемся дикарями им…

Человек повернулся к доске, и некоторое время смотрел на схематичного человечка.

— В разных языках предусмотрены разные понятия, и они не всегда соотносятся друг с другом. Умело манипулируя понятиями, можно напрямую заставить человека видеть то, что он до сих пор не замечал, и скрывать от него то, что вы хотите скрыть. Это не обман, не НЛП и не гипноз. Я называю это недокументированными возможностями языка… — Он повернулся к грузному мужчине. — Вы думаете, что видите все, что видит ваш глаз?

— Да, — ответил неуверенно тот.

— А приходилось ли вам, прочитав книгу, поймать себя на мысли, что вы только что услышали такую простую и гениальную идею, что, если бы напряглись, сами бы до нее дошли — и без прочтения этой книги? Что она как бы лежала на поверхности? Что гениальное вообще — это просто!

— Да! — Человек активно закивал головой.

— А не означает ли это, что вы получили те слова, без которых вы эту идею не видели? Так стоит ли удивляться, что полтора века назад правительство Японии отправляло населявшим леса мифическим демонами-тэнгу официальное прошение освободить провинции, через которые проезжал правитель? То, что существует в языке, существует и в реальности, а никак не наоборот!

Человек поднялся с табуретки и указал маркером на дальний конец зала, где в углу сидела некая женщина.

— Вы! Знаете ли вы, что такое жизнь?

— Наверное, — ответила женщина в летах и еще одна девушка, которая решила, что обращаются к ней.

— И вы уверены, что можете отличить нечто живое от чего-то неживого?

— Конечно! — ответила на этот раз одна лишь женщина в углу.

— А вы знаете, что нет никакой жизни? Это случайный феномен языка. За всю историю человечества было выдвинуто несколько десятков теорий, которые должны были объяснить феномен жизни, все они провалились. Нет никакой жизненной энергии, жизненной силы. А на молекулярном уровне живое от неживого вообще ничем не отличается. Углерод, водород, кислород… Или так скажем: липиды, вирусы — это живое или неживое? Где заканчивается живое, а где начинается неживое? Все вещества, которые человек считал исключительно принадлежащими живым, в конце концов, были синтезированы, и даже животных клонировать научились.

— А как же бессмертная душа? — возмутилась женщина.

— Никакой души нет. Нет ничего, что можно было бы выделить, взвесить и описать как душу. Это слово, за которым в природе ничего не стоит. Точно такой же фантом в нашем языке, как и «жизнь».

Женщина нарочито громко вскочила со стула, случайно или умышленно уронив его, схватила сумку и со словами «бесовское ты отродье» покинула зал.

— Есть и более наглядные примеры. Кто-нибудь знает, что такое «раса»?

Стрельцов знал о расах не понаслышке. Иван, как расово озабоченный сторонник превосходства русских, постоянно пытался приобщить своего брата-близнеца к очевидным для него ценностям спасения цивилизации, чистоты крови и корректного распределения рабочих мест среди коренных русских. Поэтому, когда в зале зашелестели рукава поднимаемых рук, к этому звуку добавились и ноты, издаваемые толстовкой Федора.

— Вы уверены? — уточнил человек.

Половина рук в этот момент опустилось.

— Понятие «расы» существует только в европейских языках. Оно выведено из латыни, хотя сама латынь никогда не знала, что такое «раса». Само слово придумал Иммануил Кант. Одни исследователи полагают следом за Жозефом Артюром де Гобино, что расы всего три, другие говорят о десятках рас. Для кого-то кавказец — белая раса, а для кого-то отдельная — кавказиотская. Другие китайцев называют желтой расой, хотя если сделать поправку на загар, их цвет кожи не отличается от кожи представителей белой расы. Четвертые говорят, будто русские — потомки арийцев, но арийцы — выходцы из Индии и Ирана. Их кожа землянистого цвета, глаза карие, а волосы темные. При всем при этом в других культурах нет ничего, что можно было соотнести с понятием «раса». Не является ли раса тем, что отсутствует в природе и присутствует только в человеческом воображении?

— Как это нет расы? — громко, практически на автомате, возмутился Стрельцов.

Своей реакции он удивился, так как точь-в-точь отреагировал как собственный брат. Словно брат возмутился через него, хотя никакого брата тут не было, да и его взгляды Федор никогда не разделял.

— Понятие расы придумано во время великих географических открытий, введено в широкое употребление благодаря лоббизму работорговцев, чтобы обеспечивать трудовыми ресурсами колонии в Новом мире. Для определения различия в расах выбраны совершенно случайные признаки — цвет кожи, форма черепа. Такими же случайными признаками вполне могли быть цвет глаз или длина указательного пальца. Тогда расы делились бы по-другому, мы бы имели бы дело не с желтой, черной или белой расой, а с карей, голубой и серой, а в случае с пальцами — короткой, средней и длинной.

— Но расы же существуют… — неуверенно произнес грузный мужчина.

— Да, они реальны для нас. Также как для японцев реальны птицы-демоны тэнгу… — Он сделал паузу. — Или вот еще. Все мы практически одинаково реагируем на оскорбление, и вроде бы мы едины в этом. Но вот в языке одного из народов Конго есть слово «илунга». Это человек, который легко прощает оскорбление в первый раз, с трудом прощает во второй и никогда не прощает в третий. Теперь, когда мы можем с помощью этого слова выделить определенных людей, то можем уже определять ее как отдельную социальную группу и делать с ними все, что заблагорассудится. Например, подвергнуть дискриминации, начать выявлять их и отказывать им в каких-то правах, можем сказать, что это результат дегенерации, и они подлежат лечению, теорию под это подвести, а потом из мест лечения отправлять на исправительные или терапевтические трудовые работы. Они будут, конечно, недовольны, начнут объединяться и отстаивать свои права, лезть в политику, доказывать, что они тоже такие же. Будет происходить абсолютно то же самое, что и с расовыми группами. Разве нет? Да что я говорю? Разве не так пролезли в политику такие группы как вегетарианцы, экологи и недавно легализованные в Европе педофилы? То есть группы, никогда не имевшие никакого отношения к политике…

На продолжительное время воцарилось молчание. Человек, довольный собой, отошел обратно к табурету, сел в него и принял расслабленную позу.

— Или вот слово «патриотизм», — добавил он. — В русском языке нет слова «патриотизм», и нет ничего, что можно было бы назвать «патриотизмом». Отсюда произрастают казусы. Например, почему «патриотизм», а не «матриотизм», ведь родина — мать. Это слово женского рода. Другими словами, «патриотизм» — слово исключительно романских языков. В других языках и культурах нет ничего подобного. Везде, где это понятие есть, оно заимствовано. И заимствовано не потому что наши предки были глупы и не знали такой вещи как «патриотизм». Нет. Оно заимствовано вместе с европейской формой национального государства, невозможной без патриотизма. И потому патриотизм — не светлое чувство любви к Родине, а всего лишь идеология, как и всякий другой «-изм» в политике.

— Но патриотизм же существует объективно! — неуверенно воскликнула девушка в третьем ряду.

— Да, конечно, — послышалось тихо справа в темноте.

Человек на сцене усмехнулся.

— Теперь вы понимаете, что нет никакой объективной реальности, — произнес он. — Объективная реальность — лишь религиозная доктрина, которая говорит, что объективная реальность есть — и все тут. И мы не можем с ней соприкасаться. Нам мешают посредники в виде слов. Мы не можем мыслить мыслями. Мы мыслим только словами. Другими способами мы ничего не можем выразить. А если слова первичны по отношению к реальности, то реальность подчиняется словам, а не наоборот.

Он снова поднялся, взял в руки маркер и подошел к доске.

— Если давать человеку новые слова, он может начинать видеть то, что ими называется. Поэтому только человек видит богомолов, хамелеонов или камуфляжную сеть. У него есть для этих явлений слова. У животных слов нет, поэтому многое для них не существует. Но если отбирать у человека слова, вещи будут пропадать из его восприятия, находясь на виду. Например, вы знаете, кто такая «братаниха»?

Воцарилось молчание.

— Братаниха — жена двоюродного брата, — не затягивая тишину произнес человек. — Но в какой-то момент слово исчезло, а вместе с ним исчез и феномен родства. Теперь для вас человек, который является братанихой — просто чужой человек. А ведь раньше забыть об этом считалось серьезным оскорблением. Точно также исчезли «уйки», «примаки», «ятровки»… Такое сложно забыть, это понятие может исчезнуть только с утратой языка.

— А есть что-то такое, что есть в других языках, а в нашем нет? — уточнил кто-то из зала.

— Полно! Есть такое португальское слово «саудади», — после некоторой паузы ответил человек на сцене. — Примечательно оно тем, что его практически нельзя перевести ни на какой другой язык мира. Не только словом или словосочетанием, но даже пересказом передать его смысл сложно. Португальцы говорят, что «саудади» можно только пережить. Я бы предложил такой перевод: «любовь, которая остаётся, когда предмет любви уходит». Когда португалец говорит «я саудади тебя», это нельзя передать банальным «я скучаю по тебе», но только «без тебя я ощущаю пустоту и грусть, потому что люблю». «Саудади» может быть направлено не только в прошлое, но и в будущее и даже в настоящее. Именно поэтому отпадает такой вариант как «ностальгия», ведь ностальгия — это грусть о прошлом, о невозможности вернуть прошедшие события или вернуться в прежние места. Иногда говорят, что «саудади» это и «ностальгия по будущему». Только подумайте! Ностальгия по тому, чего нет здесь, но, быть может, пребывает где-то или ещё однажды случится. Когда кто-то или что-то… событие, место, обстоятельство, человек… важные для вас сейчас, или в прошлом, или значимые для вас в будущем, отсутствуют теперь, в эту минуту, и вы переживаете это отсутствие как пустоту утраты, но переживаете не болезненно, а горестно и сладко — с надеждой на то, что утрачены они не навсегда и могут вернуться, повториться — это оно и есть!

Конечно же, Стрельцов, как и все в зале предприняли попытку почувствовать саудади, но ни у кого не вышло. И у Стрельцова тоже. Доказательство что надо!

Лектор обошел вокруг доски и снова взглянул на схематичного человечка.

— Теперь я покажу вам фокусы. Начнем с легких… — Он резким движением сорвал с маркера колпачок. — Сейчас этот человечек исчезнет! Вы когда-нибудь видели, как исчезают люди? Да ладно вам! В жизни каждого человека исчезают люди, как только вы забываете их имя! Да-да. Сперва исчезает имя, потом лицо в вашей памяти, а потом вы едете в метро в одном вагоне и не помните друг друга…

Он приложил маркер к доске и внес в рисунок несколько изменений: соединил руку человечка ломаной линией с тазом, ноги между собой вогнутой кверху дугой, провел еще пару линий, — и Федор мог поклясться, что рисунок стал чем-то самостоятельным. Ничего из того, что было на доске, уже не напоминало о том, что там когда-то был нарисован человечек. Даже линии его прежней фигуры оказалось сложно опознать.

— Что это? — спросил ведущий.

— Абракадабра какая-то… — произнес подвыпивший старичок в дальнем углу комнаты. Кто-то рассмеялся.

На доске действительно было начертано что-то странное, ни на что не похожее. Стрельцов постарался вглядеться пристальнее, но не мог ничего разглядеть в нагромождении линий. Он даже поймал себя на мысли, что пытается снова «воскресить» рисунок человечка.

— А что если я скажу, что это птичка?

Федор снова бросил взгляд на доску. Это же очевидно! Треугольник плечо-кисть-таз превратилось в крыло, соединенные ноги в хвост. В его сознании проступили перья, клюв и все остальное, что наличествует у птиц. В какой-то момент он даже забыл, что ничего не мог разглядеть на доске.

— Могу поклясться, что еще секунду назад вы не видели здесь никакой птицы… — насмешливо произнес человек.

От этого простого фокуса сердце Стрельцова заколотилось сильнее. Невозможно так точно знать, о чем думает человек! Что-то внутри него сопротивлялось, хотелось встать, назвать все это жульничеством и покинуть зал, но что-то останавливало его сделать это. Сознание подсказывало, что дальше будет что-то совсем невероятное, выходящее за рамки понимания и разума, что-то что… докажет его собственную ничтожность? Нет такого слова для определения состояния, когда ты порываешься уйти, но останавливаешь себя, потому что ожидаешь получить невероятный опыт!

— Я знаю, вы сейчас выбираете между тем, чтобы уйти и тем, что остаться, верно? — снова пошутил человек.

Федор почувствовал, как болят зубы. Он сам не заметил, как стиснул их изо всех сил. Делая значительное усилие, он разжал челюсти и попробовал расслабиться. Ему удалось сделать это с некоторым трудом.

— Теперь вам должно быть понятно, с чем сталкивались простые люди, не посвященные в истинные возможности языка, когда видели, как колдуны прошлого убивали словом, вылечивали ими тяжелые болезни, разрушали горы и поджигали города. Заклинание — это иносказание для такого мастерского владения формами слова, что она превращается в форму мысли. И это очень опасный инструмент. Произнеси я что-то не так, и у вас может умереть кто-то из родственников. — Он озорно прищурился. — Конечно же, это шутка… хотя…

Кто-то в третьем ряду похлопал тихо в ладоши, кто-то облегченно вздохнул. В целом же те немногие пятнадцать человек, что представляли аудиторию, зачарованно смотрели на него, затаив дыхание. Это явно большее, чем то, что они хотели найти, следуя незатейливому указателю на двери ДК.

— Это чудо, — пробормотала девица, что сидела у самого окна.

— Неееет, — произнес человек, надев на маркер колпачок и отложив его в сторону, — Сейчас я покажу вам самые настоящие чудеса металанга, которые вы никогда не забудете…

Федор никогда не был суеверным и дремучим, какими он считал большинство населения планеты. Но когда все закончилось, он был абсолютно уверен, что видел, как человек левитировал, заставлял предметы исчезать и появляться, превращал неблагородные металлы в благородные, угадывал прошлое и предсказывал судьбу, фактически не вставая со своего табурета.

Когда Стрельцов покидал зал, он пытался отобъясниться от увиденного, избавиться путем объяснения. Он внушал себе, что увиденное объясняется ботулизмом от съеденной утром сгущенки, потом проявившимся бешенством после укуса Кнопы, а затем и коллективным помешательством. Причем версии о природе их помешательства казались одна другой нелепее. Это оставалось фактом: сознание бунтовало против того, для чего не находилось подходящего объяснения, или, как сказал бы тот человек, для которого не было подходящего слова. «Магия», «жульничество», «квантовая реальность» — слова, что он перебирал в голове, казались в высшей мере неубедительными, нагруженными дополнительными ненужными смыслами и вульгарными для того тонкого и изящного искусства, которое продемонстрировал этот… кудесник?

Только это слово, случайно оброненное два часа назад кавказцами, было не обременено всякой похабщиной, искажающей смысл чудесного.

Размышляя об увиденном, Стрельцов даже не почувствовал сигнал смартфона. Не торопясь, словно его сознание обрабатывало подобно двуядерному процессору большой объем невидимой информации, он достал трубку и взглянул на монитор. На нем красовалась бородавчатая физиономия соседки Зои Николаевны, улыбающаяся полупустым ртом.

Он нажал на кнопку и поднес смартфон к уху.

— Здравствуйте, Зоя Николаевна…

— Добрый день, — послышался незнакомый мужской голос, — с вами говорит врач бригады скорой помощи. Ваша мать… сожалею… она умерла…

На заднем фоне слышались причитания соседки, плавно переходящие по тональности в помехи на линии.

Перегруженный мозг Федора плохо соображал, что происходит. Он разглядывал собственные ботинки и пытался разобраться в своих ощущениях, найти в себе какие-то эмоции, но не находил их. Это казалось очень странным, ведь обычно что-то заставляет людей рыдать, паниковать. Или это всего-лишь ритуалы? Но подсказки для этих ритуалов не разбросаны по асфальту. Расшатанное лекцией сознание концентрировалось на каких-то мелочах: пыли на земле, сжатом в руке мокром от пота смартфоне, прохладном ветре, обдувающем лицо. Оно настойчиво избегало думать о главных вещах.

В какой-то момент его затрясло, инстинктивно, судорожно, а в голове вспыхнули слова человека со сцены. Он вспомнил их словно слышит их сейчас, словно именно в эту секунду звучит его хрипловатый голос: «Произнеси я что-то не так, и у вас может умереть кто-то из родственников».

Не разобравшись в себе, не выяснив для себя то, что он испытывает на самом деле, он сунул смартфон в карман и бегом направился назад: дом культуры, коридор, лестница, поворот. Та же комната, только светлая, с обшарпанными стенами, одернутыми шторами и стульями, суматошно приставленными к стенкам, среди которых паслась полная женщина с ведром и шваброй. Или не та? Ничего общего! Словно магия и законы другого мира покинули это место, погрузив все в грустную обыденность и симуляцию. Храм без богов.

— Чего забыл, окаянный?

Стрельцов зашел на территорию сцены. Табурет и доску уже унесли, зато вокруг блестели лужи, в которых отражался верхний свет от люстр-кнопок.

Оглянувшись, он увидел второй выход, ведущий в другой, узкий коридорчик, где не горело лампочек, но можно разглядеть приставленные к стенкам афиши, плакаты, стенды для других выступлений и мероприятий.

Впадая то в отчаяние, то в гнев, то в восторг, Федор рванул к черному выходу, но оттуда в ту же секунду, словно из мрака подземелий, вынырнул низкорослый, физически развитый охранник в синей униформе и бородой. Этот гном косым взглядом окинул Стрельцова и перегородил проход в узкий коридор.

— Куда направляемся? — гаркнул он по-военному резко и отрезвляюще.

— Мне нужен тот человек…

— Какой еще человек? Нет тут никакого человека!

— Тот, что здесь выступал!

— Молодой человек, что вы мне голову морочите? — рявкнул охранник. — Идите домой, проспитесь! Пьяный вон, шатаешься…

Федор попытался оттолкнуть охранника и войти в коридор, но тот оказался гораздо проворнее, и не только не уступил Федору, но и вытолкал его за границы сцены, в зал, который еще пятнадцать минут назад был темным — для «разговоров о языке».

— Да ты что, не понимаешь, псина! У меня мать умерла! — Еще до того, как произнести эту фразу, он подумал, что она не является аргументом ни для чего, но остановиться уже не мог.

— Это-то здесь причем?..

В ту же секунду в голове у Федора Стрельцова словно сработал какой-то аварийный механизм. Руки его перестали слушаться, все сознание, помутившееся туманом и мороком, перестало различать где право, а где лево. Не то он заорал, не то заплакал, не то потерял сознание. Но он уже ничего не соображал. Защемило сердце, острая боль, словно от удара молотом по грудине, отразилась в руке, затем в спине. И не находилось никакого выхода из этого страшного неконтролируемого состояния.

Он понял, что пребывает в сознании лишь тогда, когда отнял от лица мокрые руки. Пальцы тряслись и плохо слушались. Сжать в кулак у него с первого раза не получилось. Звенящая пустота в голове. Нет, кое-что он помнил: про мать, про лекцию, даже про то, что должен был сделать уколы от бешенства. Но все это казалось сном или даже бредом, не имеющим никакого отношения к его теперешнему состоянию. Так же как компьютерная игра не имеет отношения к действительности.

Он находился на ступеньках Дома культуры. Ровно там, где и услышал от врачей о смерти матери.

–…да ты пойми, не я это решаю! — продолжал охранник, находящийся поблизости. — Это не я решаю, кто куда может пройти. Выступления организует местная ячейка КПЦ. Это тебе не кот начхал. Не лезь в это дело, а то хуже будет. Сам я ничего не решаю, просто послушай дельного совета. Если туда сунешься со своими претензиями, упекут с концами и все…

Собравшись с силами, Стрельцов отмахнулся от охранника и направился было в сторону метро, как услышал новый звук. Он шел из-за угла ДК. Забыв о своей цели, он с интересом заглянул за угол и нашел там ту самую девушку из третьего ряда, которая всхлипывала, сидя на грязном бетонном блоке, оставшемуся, видимо, послеремонченным от Дома культуры.

С виду она выглядела весьма мило: темные длинные кудри, миловидное личико. По возрасту — может, чуть младше Стрельцова. Она долгое время плакала, оттого ее глаза припухли, и руки тряслись. Почти как у него самого.

Она не сразу заметила его приближения и продолжала что-то бессвязно говорить, продолжая давно начатый диалог с самой собой. Лишь когда он приблизился достаточно, чтобы взять ее руку в свои, она подняла на него глаза и долго смотрела, словно чуть в сторону, как бы заглядывая за спину, а потом сфокусировала взгляд на нем и одернула руку.

— Кто вы?

— Все в порядке. Я был на встрече. Что-то случилось?

— Папа… — тихо произнесла она.

Не надо долго расспрашивать, чтобы понять. Видимо, ее отец тоже скончался во время мероприятия, и она узнала об этом только сейчас.

— И у меня… мать… — произнес он.

Разум продолжал бороться с ощущением иллюзии происходящего. Мозгом он понимал, что матери больше нет, но где-то там, в другой половине мозга, хранилась надежда на то, что это какая-то зловещая шутка, прикол, бесчеловечная месть Зои Николаевны за то, что он пнул кота, которого та прикармливала во дворе.

Он вынул из кармана смартфон и набрал номер соседки, но та не взяла трубку. Он сбросил, попробовал еще. И в этот раз никто не ответил.

— Как тебя зовут? — неожиданно для себя спросил Федор.

— Елена…

— Елена?

— Серебренникова…

Представившись, Стрельцов продолжал на автомате задавать вопросы о ее профессии, любимой музыке, любимых способах убить свободное время, есть ли сестры и братья, где учится, кем работает, что делает в субботу. Она отвечала уклончиво и пыталась отвязаться от него, но Федор вел себя достаточно напористо, выуживая фактологическую информацию.

Он всегда так делал, когда знакомился с девушкой. Отработанный годами конвенционный механизм типовых знакомств. И сейчас, в ситуации настолько неподходящей для этого, он спасал его от тяжких мыслей.

Планы пошли насмарку. Ни больницы, ни уколов, ни возвращения домой, хотя именно сейчас ситуация требовала его присутствия. Он попал в какую-то сказку, полную загадок, но гусеница, пыхающая кальяном, еще не показала себя. Сознание требовало от него определить все неизвестные, а тело подсказывало — беги. Но бежать уже слишком поздно.

— Нам надо разобраться с этим, — произнес он успокаивающе. — Помнишь, что он сказал? Что родственники могут погибнуть. Он все знал. Он все предвидел наперед.

Она послушно кивала головой, а руки прижимала к груди.

— Это не совпадение…

— Нет, — прошептала она.

— Охранник говорил что-то про партию. Что их местное отделение проводит такие мероприятия. И если кто-то знает этого человека, то мы найдем его там.

Она кивнула в знак согласия.

— Хватит сидеть на камнях!

Она медленно сползла с плиты, и они вместе направились в сторону, противоположную Инфекционной клинической больнице №3.