Город теней

Н. Ланг, 2018

Уютный городок Береговой настигла катастрофа – посреди ночи под землю рухнул старинный квартал, образовалось несколько крупных провалов. Уцелевших горожан спешно эвакуируют. Фотокорреспондент Марк Ланской едет в командировку – снимать репортаж о случившейся трагедии. И бесследно исчезает. На поиски журналиста отправляется его коллега Вадим Платонов. Чем глубже он погружается в перипетии этой истории, тем отчетливее понимает, что потрескавшиеся фасады и руины зданий, долгое время служившие пристанищем людей, хранят множество тайн.

Глава 1. Падение Триполи

Капли дождя расходились широкими кругами по лужам. Дождь шёл уже три дня подряд, то, превращаясь в плотную влажную пелену, то, усиливаясь до ливня. Осень вступила в свои права и не скупилась на осадки. Тусклые краски Москвы повергали в уныние.

Покинув вестибюль метро, Вадим Платонов остановился у пешеходного перехода и закурил.

— Проклятый дождь! Всё льет и льёт! — выругавшись, он оттряхнул рукава серого плаща. Сигарета быстро промокла и погасла.

— Пора бы уже строить ковчег, — пошутил прохожий.

В его руках Вадим увидел газету первая полоса, которой отдана репортажу о революции в Ливии. Шокирующий кадр, очень сильный композиционно, как нельзя лучше иллюстрировал реальность в охваченной мятежом стране. На передовице запечатлена мать с погибшим сыном. Измождённое, полное скорби лицо женщины врезалось в память. Особенно её чёрные глаза, казалось, в них сосредоточена вся боль мира. Это напоминание о том, что самые страшные раны наносит война. Вадим не узнал снимок. Любопытно, кто же автор? Платонов напряг зрение и разглядел фамилию. Фотография предоставлена Марком Ланским — другом и коллегой Вадима.

В его памяти яркой вспышкой пронеслись воспоминания. Триполи — крупнейший город — порт, столица Ливии, некогда процветавшего государства Ближнего Востока. Ныне же полуразрушенный Триполи — нищий городишко с разбитыми дорогами, где всюду разбросан мусор, в котором может быть спрятана взрывчатка. Страх стал непременным спутником жителей. Никто в этом богом забытом месте не знал, где и когда его настигнет гибель.

Всё началось с"Дней гнева". По стране прокатились мирные протесты с требованием отставки Муаммара Каддафи, правившего больше сорока лет. Столкновения демонстрантов с представителями правопорядка переросли в вооружённый конфликт, который перешёл в самую острую фазу, когда смерть собирает большой урожай. Наступили неспокойные времена — голод, гнев и вражда поселились в этих краях и озлобили людей.

Свою ненависть повстанцы обращали во взрывы.Здесь каждый бесхозный пакет или неправильно припаркованный автомобиль мог стоить кому-то жизни. Мятежники верили в"свободную"Ливию, верили, что настанет равенство. Но Триполи превратился в филиал ада на Земле, маленький тартар, в котором нашли забвение множество людей.

Война велась не только на полях сражений, но и в медиапространстве. В последние десятилетия все локальные конфликты освещали военные журналисты. Множество фотографов, операторов и корреспондентов из разных стран приезжали, чтобы рассказать о военных действиях и судьбах мирных жителей. Сухие факты быстро разлетались по изданиям, но за этими фактами скрывались человеческие истории — яркие, наполненные страданиями и счастьем. Именно эти истории интересуют обывателей по всему миру. Жители мегаполисов покупают газеты по утрам; или путешествуют по просторам Интернета, переходя с одного портала на другой; или щёлкают кнопками телевизионного пульта, переключая каналы, в поисках будоражащих рассказов. В бесконечном потоке информации завладеть вниманием зрителя, взволновать его, может лишь та новость, которая заставит сопереживать или ощутить ужас. Видя разрушенные дома, муки беженцев, потерявших кров, зрители или читатели испытывают облегчение, ведь несчастье пришло не к ним на порог. Обычно люди не до конца понимают всю глубину чужих страданий, если сами не пережили горе. Только личное соприкосновение с темой может стать основой успешного репортажа.

Стоит ли фотография или хороший сюжет жизни?

— Да! — не задумываясь, ответил бы фотограф Платонов.

Вадим Платонов вёл кочевой образ жизни, долго не задерживался ни на одном месте. От рождения и до тридцати двух лет он сменил около десяти городов. В детстве скитался по гарнизонам за отцом — полковником воздушно-десантных войск, в юности переходил из одного учебного заведения в другое. Под стать кочевнику, Вадим обладал экзотической внешностью: чёрные, как густая смоль волосы, карие раскосые глаза, широкие татарские скулы. Обыкновенно он носил бородку, за которой тщательно ухаживал. Был высокого роста и считался одним из самых результативных игроков сборной университета по волейболу. Отец привил ему любовь к спорту, вместе они часто ходили в походы, а повзрослев, Вадим увлёкся альпинизмом. Горы закалили его характер. Без движения Платонов не мыслил жизни, в движении он познавал себя. Природа щедро одарила Вадима мудростью и спокойствием, что позволяло ему приспосабливаться и успешно работать в щекотливых обстоятельствах. Обладая общительным нравом, Платонов легко сходился с людьми. Везде он успевал обзавестись друзьями, с которыми впоследствии поддерживал отношения. Его дом, или гостиничный номер, вне зависимости от того, куда привела судьба, всегда был полон гостей.

— Доброе утро! — крикнул Марк Ланской, заглянув в номер.

Они снимали комнаты по соседству в обстрелянной гостинице, которую обходили стороной многие журналисты, приезжавшие в столицу Ливии. У отеля имелось очевидное достоинство — он располагался в самом сердце Триполи, откуда можно быстро добраться в любой район города. До начала Гражданской войны в маленькой гостинице иногда не хватало мест, чтобы поселить всех желающих, но сегодня из всех номеров заняты только два. Коллег разместили в самых лучших комнатах, обставленных с восточным размахом.

В ответ Марк услышал нечто невнятное. Ведомый любопытством, он прошёл в ванную.

— Что происходит? Ты бреешься? — удивленно спросил Марк, заметив в руках Вадима бритвенный станок. В рубашке цвета хаки и чёрных брюках, Платонова можно было принять и за военного, и за повстанца.

В течение трёх лет их знакомства Вадим никогда не брил бороду, лишь немного менял её форму. Некоторые суеверные фотографы полагали, что сбрившего бороду во время ответственной командировки, постигнет неудача. Вадим скептически относился к нелепым предрассудкам.

Марк Ланской хоть и был образованным человеком, но всё же верил в некоторые приметы. Так он считал, что с фотоаппаратом надо обходиться ласково, чтобы он не сломался в самый неподходящий момент.

— Знаешь, как говорят в тех местах, откуда я родом? Борода не честь, она и у козла есть, — сказал Вадим, сбривая волосы на щеках.

Марк коснулся мужественного гладко выбритого подбородка. Внешне он казался полной противоположностью друга — невысокий, крепко сложенный, тёмно-русые волосы оттеняли ярко-голубые, словно весеннее небо, глаза. Его волос уже успела коснуться седина, а у глаз и в уголках рта обозначились морщины, но когда он улыбался, его лицо становилось мальчишеским. В одежде Марку нравилось, прежде всего, удобство, поэтому официальные костюмы редко появлялись в его гардеробе. Обычно он предпочитал рубашки с закатанными рукавами, практичные брюки с множеством карманов, где хранились разные мелочи, полезные для работы, из обуви — ботинки — берцы.

К тридцати четырём годам он ещё не успел обзавестись семьёй, причиной тому стал его нелюдимый замкнутый характер. Марк не любил рассказывать о себе, да и вообще порой, выбирал одиночество. Один он снимал квартиру, один работал и проводил свой досуг. Но время от времени Марк уставал от добровольного уединения, и тогда заводил короткий необременительный роман.

Переехав в столицу из сибирского городка, Марк начал карьеру журналиста в отделе происшествий газеты"Мегаполис". Писал статьи. Аварии, теракты, громкие судебные процессы, а между ними гороскопы. Уже тогда, своими репортажами он умел создать эффект присутствия. Приходилось работать быстро, ведь со времен античности, когда поэты воспевали подвиги героев сражений, скорость подачи информации увеличилась. Догнать и перегнать — вот девиз современного журналиста. Спустя три года службы в"Мегаполисе", Марк выезжал на заседания судов и чрезвычайные происшествия с фотоаппаратом. В редакцию он привозил много ярких фотографий и только пару строчек — точно отражавших суть происходившего.

— Ах, Марк, написано гениально, но слишком мало, — вздыхал главный редактор отдела происшествий.

— Но ведь, честно. Это не передать словами, только фото способно откровенно и без прикрас рассказать правду читателям, — отвечал Марк.

Из-за разногласий с главным редактором"Мегаполиса"он уволился, и почти сразу ему предложили работу в издании"Утренняя звезда". С тех пор он выезжал на место событий исключительно, как фотокорреспондент. Марк узнавал о происшествиях первым — ловил слухи, часто пользовался связями с полицейскими. Ланской ценил своих информаторов и никогда не нарушал их конфиденциальности, обычно они не подводили его. Получив данные, Марк был готов сорваться на съёмки даже посреди ночи — так был одержим своей работой. Не выжидая, пока боги информации смилостивятся и пошлют тему для очередного репортажа, он сам находил интересные истории и умело их рассказывал, не только словами.

Между съёмками Марк слушал музыку — разную, но особенно любил классическую. Включив плеер, начинал выбирать лучшие снимки. Этот слишком размыт, а значит, подлежит удалению, затем следующий недостаточно хороший отправлялся в корзину. Марк беспощадно избавлялся от неудачных кадров, почти не оставляя выбора фоторедакторам. Во время работы он становился бесчувственным инструментом, который безошибочно определял, сработает или нет определенный кадр, затронет ли он сердце того, кто его увидит. Марк, словно превращался в функцию. Только когда приступал к редактированию материала, он испытывал всё то, что произошло с ним на съёмках.

Однажды, побывав в зоне военного конфликта в Цхинвали, Марк больше не мог отказаться от командировок в горячие точки. Война захватила всё его существо, взволновала ум и душу. Именно на войне он остро ощутил, что живёт, а фотография стала для него прекрасным средством самовыражения. Что ждало его в Москве? Унылые будни, съёмки судов и чрезвычайных происшествий, а вечерами — светских раутов. Пожив в столице какое-то время, он вновь ехал в зону боевых действий. За несколько лет Ланской побывал во многих горячих точках Земли. Война была чем-то сродни наркотическому дурману, завлекавшему в свои сети. Тест на выживание, предложенный самой судьбой — либо ты втягиваешься, и военные конфликты превращаются в смысл жизни, либо же война становится запретной темой. Марк прошёл этот тест и выбрал для себя первый вариант.

Постепенно локальные боевые действия сделались для него странным путешествием в параллельную вселенную — страшную, но очень притягательную. И когда Марк возвращался в Москву — другую реальность, наполненную неинтересной работой, он начинал скучать и впадать в депрессию. Угроза отступала, а вместе с ней уходил и адреналин. В душе Ланского рождалось страстное желание вернуться туда, где опасно, туда, где жизнь может оборваться в любой момент. И когда вспыхивала очередная локальная война, он мчался в страну, объятую пламенем, готовый рисковать собой ради кадра, способного перевернуть мир. Марк всегда работал с особым азартом, присущим всем талантливым людям, мог неделями"охотиться"за снимком, который, определенно, прославит его. Он любил своё дело и превращал его в искусство.

Марк боялся возвращаться к мирному существованию, обыденность пугала его больше смерти. Он ярче чувствовал жизнь, только когда вокруг звучали взрывы, и судьба благоволила — его ни разу не задела пуля. Знакомства, которые Ланской заводил именно в чрезвычайных обстоятельствах нередко перерастали в крепкую дружбу. В мирной жизни он был сдержан и неразговорчив, но перед лицом опасности менялся — становился оптимистом, часто шутил. Несколько лет назад он познакомился с Вадимом Платоновым — фотокорреспондентом Агентства мировой информации. Под обстрелом грузинских войск они впервые пожали друг другу руки. С тех пор прошло много времени, казалось, несколько жизней минуло. Были командировки в Киргизию, Египет, Турцию — калейдоскоп событий, где находилось место дружеским встречам.

Марк всегда следил за творчеством своих коллег, старался быть на шаг впереди. На его глазах одни государства распадались, другие рождались из крови и боли собственных граждан. В фоторепортажах, сделанных им, запечатлены трагические страницы истории нескольких держав.

— Повстанцы празднуют на Зелёной площади. Надо ехать, — сказал Марк, когда Вадим закончил бриться. — Я позвонил Абдалле.

Вот уже несколько недель они сотрудничали с фиксером Абдаллой, который служил для них и гидом, и переводчиком. По прибытии в Триполи, в аэропорту, где царила ужасная неразбериха, они встретили паренька, ошивавшегося там, в поисках наживы. Неделей ранее его отца убили"каддафисты"и теперь ему предстояло кормить семью. Он помог журналистам найти гостиницу. Абдалла оказался хорошим малым, расторопным, спокойным и на удивление добрым, что считалось настоящей редкостью в ожесточенном войной городе, а ведь парень рисковал, сотрудничая с иностранцами.

Машина уже ждала их во дворе. Маленький старый"Форд", покрытый пылью, быстро терялся на оживлённых дорогах Триполи. Марк, как всегда, предпочёл сесть на заднее сидение, а Вадим устроился рядом с водителем.

— Здравствуй, ребята! — на плохом русском с сильным арабским акцентом сказал фиксер Абдалла. Паренёк с недельной щетиной на худом лице, одетый в мятую рубашку и джинсы, давно потерявшие цвет. Ему едва исполнилось восемнадцать и он отращивал бороду, считая, что так будет выглядеть солиднее.

— Привет! — сказал Вадим и пожал его худую, жилистую руку.

Абдалла включил радио и нажал на газ. Он любил быструю езду и громкую музыку, прекрасно знал город и мог найти выход из любой ситуации, что позволило ему за короткий срок стать лучшим в своём деле. Абдалла даже выучил несколько фраз на русском языке.

Марк, слушая соул, настраивал фотоаппарат, а Вадим, скучая, смотрел в окно. Каким красивым местечком был Триполи до революции. Здесь сохранилось множество древних достопримечательностей, которые почти превратились в руины. Старинные мечети, построенные несколько веков назад, украсились следами обстрелов. Некогда оживлённые рынки, где в мирное время шла бойкая торговля, пустовали. Многие дома, в которых всё ещё жили люди, хранили на себе свидетельства ожесточенных боёв между"каддафистами"и повстанцами. На стенах зияли дыры от пуль и осколков."Форд"проехал мимо магазина, где собралась огромная очередь. С продовольствием, как и с водой, возникали перебои, и очереди с каждым днём становились длиннее.

Миновав несколько кварталов, фотографы, наконец, добрались до места назначения.

— Удачи! — пожелал им фиксер Абдалла.

— Спасибо, шеф, — ответил Вадим и вышел.

Марк ничего не сказал, но он как никто другой знал, удача им пригодится. С тяжёлым сердцем он покинул машину и заметил, как Вадим с сожалением посмотрел вслед уезжавшему"Форду".

Солнце висело на небосклоне горячее, словно жареный блин, на сковороде у повара. Марк, щурясь, посмотрел на горизонт. На небе ни облачка, а значит, предстоит знойный день. Солнце накалит и без того горячую обстановку. Рядом послышалась автоматная очередь и крики сотен людей.

— Нам сюда, — Марк кивнул в ту сторону, откуда слышались выстрелы.

В этом заключалась их работа — идти туда, где опасно, чтобы сделать сенсационный репортаж, чтобы рассказать зрителям или читателям о том, что происходит, когда ведутся боевые действия.

Марк решительно зашагал по узкой улочке, которая уходила к Зелёной площади. Вадим последовал за коллегой. Они свернули за угол и через мгновение увидели огромную толпу повстанцев, некоторые из них держали в руках флаги оппозиции. Красно-чёрно-зелёные стяги с полумесяцем и звездой, те, что использовались в период, когда Ливия была королевством. Мятежники ждали решающей битвы. Битвы за Триполи. Разъярённая толпа скандировала лозунги, люди желали смерти Муаммару Каддафи. Сродни цунами, после сильного подземного толчка, безжалостная волна сметала всё на своём пути. Мятежники шагали по Зелёной площади — сердцу ливийской столицы. И сердце это отбивало барабанную дробь, отсчитывая последние часы существования режима, ставшего ненавистным.

Вадим огляделся. Они были всего в километре к югу от Баб-аль-Азизии, резиденции Каддафи, за которую упорно сражались повстанцы. Баб-аль — Азизия — последний оплот режима полковника в Триполи. Там ещё развеваются зелёные флаги Джамахирии, истерзанные ветрами и пулями. Штурм был в самом разгаре, раскатами грома слышались отдалённая стрельба и удары авиационных сил.

— Как думаешь — сегодня всё кончится? — спросил Вадим, перекрикивая шум толпы.

Марк пожал плечами и с улыбкой полной иронии сказал:

— Аллах ведает. А теперь за работу, история сама себя не напишет и не сфотографирует.

Смешавшись, с бушующей, словно штормовое море, толпой, военкоры щёлкали затворами фотоаппаратов, выхватывая самые яркие кадры. Фотограф не должен принимать ничью сторону, фотограф — это летописец, бесстрастный наблюдатель. Вадим придерживался этой аксиомы. Он смотрел на объект съёмки несколько отстранённо, словно со зрительской скамейки на захватывающий матч. Его снимки всегда отличались строгостью и выверенностью композиции, однако в них было мало эмоций. А Марк изобретал собственные правила. Скрупулезно документируя реальность, он растворялся в толпе, становился частью события, жил и дышал вместе с участниками мятежа. Непостижимым образом он умел проникнуть в стан противника незамеченным.

Телевизионщикам приходилось сложнее — камеры, микрофоны и жилетки с надписью"PRESS"были заметны, поэтому журналисты устроились для записи стендапов чуть поодаль. Их синие жилеты порой становились чем-то вроде красной тряпки для бешеного быка.

Сторонники полковника Каддафи вступили в ожесточенное противостояние с повстанцами, скорее походившее на предсмертную агонию. Начался безумный хаос, Вадим, поймав несколько удачных кадров, собирался ретироваться. Атмосфера накалялась, его теснили в сторону.

Марк в центре толпы делал снимки. Это было опасно — Ланской редко носил бронежилет и каску. Он предпочитал работать с маленьким беззеркальным фотоаппаратом, который было легко спрятать, что позволяло быть неприметным. Ланской не любил быть сторонним наблюдателем. Без тесного соприкосновения с происходящим трудно сделать хорошие снимки. Фотограф должен подойти настолько близко, насколько это позволяют обстоятельства; не пострадать, максимально наполнить фотографии чувством; заставить кадры рассказывать истории, чтобы они вызывали сопереживание. Непременный зрительный контакт с объектом — вот то простое правило, которое фотокорреспондент"Утренней звезды"выработал для себя, снимая в экстремальных условиях. Хотя Марк и отрицал, но каждый конфликт, запечатлённый им, оставлял на его душе неизгладимые следы. Маленькие, тонкие раны, которые уже никогда не затянутся.

Повстанцы, подхваченные сатанинской пляской смерти, рвали зелёные флаги Джамахирии и топтали портреты Муаммара Каддафи. Танцевали с автоматами и стреляли в воздух, некоторые из мятежников взбирались на крыши автомобилей.

–Аллах Акбар! Аллах Акбар! — неслось отовсюду.

Мятежники верили в лучшую жизнь, которую им обещали. Они почувствовали ветер свободы. Но Вадим не ощутил ничего кроме запаха гибели, витавшего в воздухе. Напоминая обезумевших от запаха крови, шакалов, сепаратисты раздирали страну на части.

Адреналин большими порциями выбрасывался в кровь, разливаясь по телу, горячей волной. Вадим огляделся в поисках коллеги, но Марк словно растворился в озверевшей толпе.

Вадима теснили со всех сторон, не давая выбраться на тротуар. Повстанцы кричали на арабском проклятия Каддафи. Вадим успел сделать несколько снимков. Важнейшие моменты истории фиксировались на карте памяти фотоаппарата. Это своеобразная цифровая летопись. После потомки рассудят — кто прав, а сейчас есть лишь один шанс и его нельзя упустить. Вадим, забыв о композиции и выдержке, вырывал у судьбы острые моменты. Вооружённые бунтовщики организовали большой костёр и передавали друг другу портрет полковника Каддафи. Они всячески выражали своё презрение, плевались и грозили кулаками, а затем бросили портрет в огонь, и улыбку полковника сожрало пламя. Вадим сфотографировал самого неистового мятежника, стараясь быть незаметным. Но тот услышал щелчок затвора.

— Отдай мне фотоаппарат! — по-арабски потребовал один из повстанцев.

Воцарилась напряженная тишина, которую тут же взорвали недовольные возгласы. Кто-то схватил Вадима за ворот рубашки, кто-то пытался отобрать камеру. Сразу несколько десятков рук вцепились в него. Вокруг слышались возбуждённые крики. Вадим не владел арабским, но понял, что эти люди, почти потерявшие человеческий облик, требовали расправы над ним. Ещё миг и его разорвут на клочки.

— Что вы делаете! — орал Вадим по-английски. — Я фотограф! Пресса! Пресса!

Его голос полный отчаяния утонул в яростных воплях толпы. Внезапно рядом рванула граната со слезоточивым газом, на секунду, оглушив Вадима. Окружавшие его люди, подобно тараканам, кинулись врассыпную, но этого Вадим почти не видел. Всё вокруг заволокло дымом. Резало глаза, к горлу подступил комок, фотокорреспондент едва мог дышать.

— Вот чёрт, пропадите вы все, — выругался Платонов, вытирая навернувшиеся слёзы.

Вадима толкали в сторону тротуара. На секунду он растерялся, ощутив головокружение. Казалось, он попал в гибельный водоворот, который затягивал его.

— Осторожнее! — сказал мужчина, появившийся, словно из воздуха.

Он схватил Вадима за локоть и помог ему выбраться из человеческой свалки. Незнакомец был высок ростом, и заметно выделялся из толпы кареглазых смуглых повстанцев белой кожей и пронзительными голубыми глазами. Акцент выдавал в нём подданного Французской Республики.

— Вы в порядке? — спросил он.

Вадим утвердительно кивнул. Незнакомец в тот же миг растворился, будто мираж в пустыне. Вадим сел на бордюр и несколько минут глубоко дышал, возвращая самообладание. Ещё никогда смерть не подходила к нему так близко. Сердце билось о рёбра, как отчаянная птица о прутья клетки. Успокоившись, Вадим осмотрел фотоаппарат. Больше всего он боялся потерять или разбить свой рабочий инструмент. С этой камерой он побывал во множестве горячих точек планеты и отовсюду возвращался живым и невредимым, сделав удачные снимки. Он бережно положил фотоаппарат в кофр, потом порадовался, что надел тёмные брюки — никто не заметит тонкую струйку мочи, стекавшую по ногам. Он ощутил, как адреналин отступает, оставляя нервную дрожь и усталость. Раньше Вадим думал, что боятся только слабые, трусливые люди, но позже, оказавшись на линии огня, осознал, что страх — естественная реакция, которую не все могут побороть. Только человек наделённый отвагой может противостоять страху.

Облако слезоточивого газа рассеялось. На площади царила суматоха — мятежники хватали"каддафистов"и уводили в неизвестном направлении. Вадим растерянно озирался в поисках Ланского, но в такой сутолоке не смог его найти. Бывало, Марк пропадал надолго, но всегда возвращался с великолепными снимками.

Асфальт был усеян гильзами, иногда слышались редкие далёкие выстрелы. Оставаться здесь невероятно опасно, поэтому Вадим отправился в Lamma cafe, где по обыкновению собирались сливки журналистского сообщества.

***

— Охота удалась? — спросил Вадим, увидев Марка на пороге кафе.

Ланской ничего не ответил, словно и не слышал вопроса. Он всегда держался обособленно, что окружающие нередко принимали за высокомерие. Вадим заметил — одежда коллеги местами разорвана, а кожа на щеке оцарапана. Ланской заказал себе какую-то красную жижу, отдаленно напоминавшую суп.

— Похоже на кровь замученных ливийцев, — пошутил один из самых молодых военных фотокорреспондентов.

Марк улыбнулся светло и по-доброму, будто никогда не видел ужасов войны, так, что всем стало неловко от этой глупой шутки.

Война повлияла на них. Марк не мог долго находиться там, где спокойно и ничего не угрожало его жизни. Он был зависим от опасности, любил рисковать. Вадим же, напротив, предпочитал непродолжительные командировки в зону боевых действий. Он остро воспринимал боль и страдания людей. После месяца работы в горячей точке инстинкты притуплялись, и смерть, что всегда караулила зазевавшихся, легко могла сцапать его. Вадим уезжал в Москву, а Марк оставался и выжидал возможность снять тот единственный кадр, который его прославит. В тайне он мечтал о лаврах Константина Симонова и Роберта Капы.

Марк достал из сумки противогаз и бросил его на стол.

— Умно! — похвалил Филипп Дегтярев и взял противогаз в руки. — А главное вовремя.

Необходимая вещь в подобных обстоятельствах. Филипп надел противогаз, вспомнив школьные уроки по безопасности жизнедеятельности.

— Где ты взял его? — глухо прозвучало из противогаза.

Марк оставил вопрос без ответа, лишь загадочно улыбнулся и принялся за свой суп. Вадим, зевая, оглядывался. Старая барная стойка из дешёвого пластика, несколько кривоногих столиков и расшатанные стулья нагоняли тоску. Обстановка совсем непритязательная, говорила о том, что дела у хозяина идут неважно. В кафе кроме них не было никого. Местные жители обходили его стороной. Ведь в любой момент сюда могли ворваться"каддафисты"или повстанцы.

— Опять чёрное поле, — прорычал один из телевизионных операторов.

Телевизионщики готовили материал о боях за Баб-аль-Азизию. Многие из них уже привыкли монтировать сюжеты, находясь в чрезвычайных ситуациях. Монтаж — соединение разрозненных видео кадров в единое целое, успокаивал.

— Друг, да ты — пессимист, — похлопал его по плечу корреспондент. — Пессимисты говорят — чёрное поле; оптимисты — место, свободное для монтажа.

Корреспондент кинул взгляд на часы и сказал оператору:

— Живей, эфир через полчаса.

Так проходили дни в эмоциональном накале между съёмками и подготовкой сюжета к эфиру. Негласное правило — успеть передать готовый материал, даже если тебя сносит волной цунами. Репортаж должен быть сделан любой ценой.

— Какие планы на сегодня? — спросил Родион Белецкий.

Обычно он выведывал у более опытных коллег важную информацию.

— Общий, средний, крупный, — ответил оператор со шрамом на лице. Он любил снимать монтажные фразы, даже в самых экстремальных условиях.

— Это ясно, но вечером опять предполагалось какое-то движение на Зелёной площади. Вы что-нибудь об этом слышали?

— Я пропускаю. Пойду в отель и выберу снимки, — сказал Вадим, — нужно проверить почту.

***

"Мы давно стали чужими. Нет ничего хуже, чем просыпаться рядом с посторонним человеком. Ты променял меня на работу, я чувствую себя лишь подходящим вариантом. Тебе было удобно, что дома тебя ждёт преданная дворняжка, которая за каплю ласки, готова на многое закрыть глаза. Как же я ошиблась, выйдя за тебя замуж…", — Вадим в недоумении смотрел на строки, возникшие на мониторе. Среди них он увидел слово"развод", а слово"ненавижу"резко кольнуло его в самое сердце. В письме сквозила боль, она витала в воздухе, ею были пропитаны вещи, она кровавой раной рассекла многие семьи в Ливии и разорвала его собственную.

Расставание произошло быстро, никто из них не ощутил печали, она настигла их только сейчас. Вадим понял, что больше не нужен той, которая когда-то любила его. Жена не ждала Вадима из командировок, не встречала в аэропорту, как раньше держа в руках пакетик с тёплыми пирожками или, например, свитер. Ведь часто он возвращался домой в зимнюю пору из жарких стран, охваченных пламенем войны. Платонову нравилась такая забота, и он благодарил жену, но она охладела к Вадиму после третьей годовщины свадьбы. Любовь умерла тихо без яркой агонии, в один миг они почувствовали одиночество вдвоём.

У них были сладостные моменты, когда симпатия ещё жила в их сердцах. Вадим вспомнил первое лето совместного счастья. Он только начал работать в Агентстве Мировой Информации и не так часто ездил в опасные командировки. Тогда жена видела в нём мужественного романтичного рыцаря, презиравшего риск, и это нравилось ей.

После свадьбы они отдыхали в Римини, долго окунались в ласковые волны и предавались любви. Золотое время их брака.

— Хочу, чтобы счастье длилось целую вечность, — сказал Вадим, вглядываясь в синеву морского горизонта.

Жена ничего не ответила, лишь улыбнулась. Он любил её таинственную улыбку, брошенную невзначай, любил её красивый профиль и нежную кожу, мерцавшую в солнечном свете. Волосы её развевались на ветру, в них плясали рыжие блики. Она напоминала солнце — яркая, тёплая и ласковая. Почему же любимая тогда не сказала, что счастья и не существует вовсе? Или что оно, подобно жизни стрекозы, длится лишь одно лето? Вадим так и не успел понять, когда между ними пролегла мрачная тень ревности. Жена не доверяла ему и душу Вадима отравляли сомнения. Может быть, супруга вверила свою судьбу другому, кто теперь наслаждается её улыбкой и занимает место Вадима, делит с ней закаты и рассветы, как это раньше делал он.

Платонов вскочил, прошёлся по балкону, будто волк, заточённый в клетку. Ударив кулаком о стену, он вернулся к ноутбуку и открыл новое письмо, бегло просмотрел его, читая между строк гневные проклятия, которые жена посылала сквозь пространство, разделявшее их. Боль не утихала, она переместилась из сердца в кулак, а затем разлилась по всей руке. Вадим настолько погрузился в свои переживания, что не заметил, как на террасе появился Марк. Несколько мгновений он безмолвно наблюдал за тем, как Вадим бессмысленно смотрел на экран, потирая разбитую в кровь руку.

— Что делаешь? — поинтересовался Марк.

— Прощаюсь с прошлым! — ответил Вадим, удалив письмо в корзину.

В недалёком прошлом жена писала трогательные страстные записки и оставляла их в карманах брюк. Когда Вадим находил любовное послание, он чувствовал, что дорог ей. Теперь же она ограничилась электронным сообщением, полным яда.

— И кто этот несчастный? — с иронией спросил Марк.

Он редко переписывался с близкими во время командировок, полагая, что подобные мелочи отвлекают от важных вещей.

— Несчастная! — поправил его Вадим. — Моя жена.

Платонов с сожалением посмотрел на монитор, где возникло новое письмо, от которого веяло холодом одиночества.

"Развожусь с тобой" — прочитал он.

— И всё же бабы — вероломные создания, — произнёс Вадим.

— Прошла любовь. Ей, должно быть, надоело ждать тебя, не каждое сердце на это способно. Ожидание — самое сильное испытание отношений на прочность. А, может быть, она боится, что вместо тебя получит твоё безжизненное тело? — сказал Марк, сев рядом. — И что теперь?

— Здравствуй, грусть! В конце концов, готовить я умею.

Марк усмехнулся, он как никто другой был знаком с прелестями холостяцкой жизни.

— Любовь — искусство компромиссов, — всё ещё улыбаясь, изрёк Марк.

— Но, что такое компромисс? Отказ от своих убеждений! Я не намерен уступать! — побагровев, воскликнул Вадим. — Она требует, чтобы я поменял профессию, хочет, чтобы я больше не занимался съёмками военных действий.

— И ты выбрал работу, выбрал кровь, грязь и деньги вместо любви, — задумчиво нахмурив брови, заключил Марк.

— А ты бы как поступил?

— Я бы выбрал работу, — без колебаний ответил Марк. — Возможно, когда-нибудь я предпочту простое, незатейливое счастье. Но, видишь ли, я такой человек, которому, чтобы начать заново жить, нужно разрушить старую жизнь, нужно умереть и возродиться.

Вадим рассмеялся, хотя эта мысль и показалась ему странной.

— Я не столь радикален, — признался он и вернулся к электронной почте.

Покончив с последним письмом, Вадим вдруг почувствовал небывалое опустошение и облегчение одновременно, словно кто-то избавил его от ответственной миссии. Не в первый раз отношения с девушками обрывались на минорной ноте.

— Наконец-то всё прояснилось, — с горечью осознал Вадим.

Он не любил недосказанности и тонких намеков, ценил людей за откровенность.

— Пора ужинать, — тихо напомнил Марк.

Они спустились в столовую, где находились только хозяин — коренастый ливиец, увешанный оружием, и повар.

— Что на ужин? — дружелюбно спросил Ланской по-английски.

Хозяин гостиницы и одновременно администратор широко улыбнулся, сверкнув золотым зубом. Он провёл их на кухню, где в спокойные времена трудилось множество поваров, а ныне остался лишь один подмастерье. Хмуро глянув на них, повар выложил эришту на плоское блюдо и поставил на старый поднос.

В воздухе витал пряный запах восточных приправ, которыми испокон веков любили сдабривать блюда местные кулинары. Пожалуй, кухня оставалась единственным местом, куда революция не добралась, хотя перемены в меню стали уже заметны. На столе Марк увидел наполовину полную бутылку джина Бифитер.

— Разве в Ливии отменили сухой закон? — удивился Вадим.

— Нет, что вы, — ответил хозяин отеля.

Подмастерье что-то сказал по-арабски, Вадим и Марк недоуменно переглянулись.

— Он сказал, что вы можете забрать выпивку, если хотите, разумеется, — перевёл хозяин отеля, — также мы накормим вас вкуснейшими блюдами ливийской кухни. Нигде в Триполи вы не найдете места, где бы подавали такую великолепную эришту.

— Можно? — Марк указал на бутылку.

Повар угрюмо кивнул. Он, похоже, не был расположен к общению.

— Что с ним стряслось? — поинтересовался Вадим у хозяина отеля.

— У него вчера мать убили повстанцы, — объяснил ливиец.

Повисло напряженное молчание. Такова была правда в Ливии: знать, что тебя могут убить, но гораздо страшнее, когда погибает любимый человек.

— Он потерял мать и теперь, знаком с войной очень близко, — сказал хозяин гостиницы.

Постояльцы согласились с ним. С подносами они вернулись на террасу и не спеша, приступили к ужину, глядя на мятежный Триполи. И вечерами город не умолкал, казалось, демоны пожирали повстанцев изнутри.

Солнце уже зашло за горизонт, окрасив небо пурпуром. Ближе к ночи воздух становился свежим, дневная жара отступала. Гостиница построена на небольшом холме, откуда открывалась красивая панорама города, раскинувшегося на берегу Средиземного моря. Неподалёку на Зелёной площади возвышалась Триумфальная арка Марка Аврелия — одно из старинных сооружений, украшавших столицу.

Коллеги по обыкновению обсуждали рабочие будни, сходились во мнении, что во время революций острее ощущается жизнь. В подобных обстоятельствах раскрывается человеческий характер, все его грани — от невероятной низости до благородного героизма.

Марк принёс свой ноутбук и отбирал лучшие фотоснимки. Обычно он оставлял несколько самых удачных и незамедлительно отправлял их в редакцию, где ждали его материалы.

— Я никогда не бываю доволен своей работой! — признался Марк, удаляя хорошие снимки. — Если я сделал, что-то не плохое, то мне мгновенно хочется сделать лучше.

— Просто ты всегда стремишься к совершенству, ищешь идеал, — заметил Вадим, который и сам нередко страдал от приступов перфекционизма.

Они продолжили ужин. Вадим съел мафрум — котлету из картофеля с мясом и эришту — лапшу с бараниной и нутом. Марку нравился салат табуле, приготовленный из рубленой пшеницы и кускуса с добавлением петрушки. Он уже начал привыкать к приторному вкусу ливийской кухни, хотя иногда им овладевала ностальгия по борщу и вкусным домашним пирогам. Асиду, как принято в Ливии, Марк ел руками, обмакивая в мед. Эту трапезу многие ливийцы почли бы за счастье.

Покончив с ужином, Ланской вернулся к отбору фотографий, а Вадим сосредоточенно вглядывался вдаль, мысли были полны грусти. Что-то смутное и необъяснимое тревожило его. Марк внимательно присматривался к каждому фото, чтобы не пропустить ни одной детали, некоторые снимки кадрировал, добавлял яркости и контраста.

— Почему ты редко пишешь? — спросил Вадим, допивая остывший чай.

Он читал репортажи коллеги из предыдущих командировок и нашёл их великолепными. Странно, что столь талантливый журналист выпускает лишь по одному репортажу в год.

— Понимаешь, фотография ярче слов передаёт, то, что происходит на самом деле. Репортаж можно приукрасить, заменить одно слово другим. На фотографии всё происходит здесь и сейчас. Это застывшее мгновение, — с необычайным оживлением рассказывал Марк, — порой невозможно выразить словами эмоции, а снимки совсем другое дело. Доверие тех, кто видит мои кадры для меня важнее всего. Мне хочется заставлять людей думать. Так я могу изменить мир.

Когда Марк говорил о работе, он преображался. Замкнутый и нелюдимый он превращался в увлечённого своим делом человека.

Вадим смешал джин с колой и, не найдя иной посуды, разлил по пластиковым стаканам. Коллеги любовались мерцавшими звёздами, и пили маленькими глотками незатейливый коктейль.

— Меня не оставляет чувство бессмысленности всего происходящего. Почему случается такое? — задал вопрос Платонов.

— Жадность, — тихо ответил Марк.

— Жадность? — словно пробуя на вкус слово, переспросил Вадим.

— Жадность губит всё на свете, золото обращает в песок, людей — в животных. Жадность — причина войн и половины техногенных катастроф.

Вновь возникла пауза, Марк вернулся к своим фотографиям. Вадим украдкой кидал взгляды на его снимки.

— Знаешь, что самое тяжёлое и одновременно интересное в нашей работе?

— И что же? — спросил Марк, удаляя очередной снимок.

— Видеть слёзы матерей, лишившихся своих детей, наблюдать искалеченные судьбы — такова наша участь. Ты встречаешь людей, покинувших родные места, они делятся с тобой своей болью, и радостью, от того, что остались живы. Это всё остается в твоей душе, ведь вместе с ними ты проходишь определённый отрезок собственного пути.

— Пожалуй, это не самое интересное, — сказал Марк, не отрываясь от монитора.

— Ты так считаешь?

— Подобраться максимально близко, взглянуть в глаза концентрированного зла и остаться живым. Самое сложное понять зло. Вот, что интересно!

Вадим ничего не ответил, но в глубине души он согласился с Марком. На мгновение стало тихо. Они были единственными постояльцами отеля, некогда славившегося своим гостеприимством. Кроме них здесь жил только хозяин, который был оснащён оружием не хуже военных.

Марк, включив плеер на полную громкость, надел наушники. Реальность перестала существовать для него. Вадим всматривался в тёмную линию, что разделяла небо и землю. Здесь даже вечер казался другим, нежели на родине. Враждебные, чёрные, как вселенская скорбь, сумерки окутали город, подобно погребальному савану. Вдалеке Вадим заметил яркие огни. Сепаратисты жгли машины и палили в воздух из автоматов на Зелёной площади. Вооружённые до зубов повстанцы собрались у фонтана, который в прежние мирные времена считался одной из достопримечательностей столицы. По окраинам города сделалось совсем темно, не было ни одного фонаря. И вдруг настала удивительная безмятежность — смолкли выстрелы и крики, даже ветер затих.

Погрузившись в музыку древних кельтов, Марк разбирал, сделанные днём фотографии, и почти не обратил внимания на воцарившееся безмолвие. Вадим же насторожился, какое-то странное чувство родилось в груди и не давало ему покоя.

— Слышишь? — он дёрнул Ланского за рукав.

Выключив плеер, Марк прислушался.

— Тишина, странно, — нахмурившись, заметил он.

Тягостное предчувствие надвигавшейся неминуемой катастрофы не покидало их.

— Сейчас рванёт, — прошептал Вадим.

— Я за фотоаппаратом, — произнёс Марк, схватив ноутбук, сорвался со стула и через мгновение был в своём номере.

Что-то ухнуло поблизости с отелем. Взрывной волной выбило все окна в здании. Марк упал на пол рядом с кроватью, стеклом ему посекло щёку.

— Марчелло, где ты? — из коридора донёсся голос Платонова.

В комнату вбежал обеспокоенный Вадим. Он успел собрать вещи, на плече сумка с ноутбуком, объективами и камерой. Марк едва встал, его ненадолго оглушило взрывом.

— Порядок? — спросил Вадим.

— Полный, — отозвался Марк и схватил фотоаппарат.

— Должно быть, революционеры захватили Триполи, — с восторгом проговорил Вадим. На его глазах вершилась история. — Я позвонил Абдалле, он заберёт нас.

Марк торопливо бросал необходимые вещи в рюкзак. Вновь раздался мощный хлопок, рядом с гостиницей. Стены затрещали, казалось здание рухнет, с первого этажа послышались вопли и автоматные очереди.

Через секунду военкоры спускались по лестнице — лифтом пользоваться было опасно. Покинув отель, они передвигались непродолжительными перебежками, почти согнувшись. Темноту тут и там вспарывали оранжевые с кровавыми всполохами огни. Бомбы сыпались с воздуха, как горошины из порванного мешка. Послышался звук пролетавшего самолёта, казалось, миру пришёл конец. Триполи, не защищённый светомаскировкой, представлял собой идеальную цель для бомбардировки.

Марк обернулся, прощаясь с прибежищем. Часть крыши отеля обрушилась, а в стенах появились большие трещины, в них проглядывала мебель.

Защищаясь от сторонников полковника Каддафи, оппозиционеры накрыли местность градом пуль. Мирные жители в панике кинулись врассыпную. Вадим старался не отставать от коллеги, не отпускал ни на минуту сумку с объективами и блендами. На плече висел фотоаппарат — верный боевой товарищ. Поблизости вспыхивали снопы огня. Марк был налегке и бежал впереди. Он всегда старался опережать события, жил на острие и ещё успевал на бегу делать снимки. Он помнил, что в редакции от него ждут ярких кадров с места военных действий.

Сквозь серую пелену дыма и пыли Вадим видел песочные берцы друга и это делало его необъяснимо спокойным.

— Ты как? — поинтересовался Марк.

— Отлично, — произнёс Вадим, споткнувшись.

Его подхватил местный житель, в ту же секунду рядом с ними прогремел взрыв. Мужчину, что помог Вадиму, отбросило на несколько метров, а самого Платонова посекло шрапнелью. Резкая боль пронзила его руки, ноги и живот, под разорванными рукавами рубашки выступила кровь. Марк не пострадал, хоть и не был одет в бронежилет. Неловко барахтаясь, Вадим безуспешно пытался встать, без помощи ему было не обойтись. Марк взял друга за руку и помог подняться. Он был почти на голову ниже Платонова и уступал ему в физической стати, но Вадим ощутил его силу. Путь к гуманитарному коридору, где их ждал"Форд", они прошли вместе.

— Чёрт, я потерял камеру и сумку с объективами, — Вадим рванулся в сторону дымившихся руин, но Марк остановил его.

— Ты уже ничего не найдешь там, а вот жизнь потерять можешь.

Они сели в добротный"Форд", и тот без промедления рванул с места. Марк смеялся, как сумасшедший.

— Двигай, двигай! — кричал Ланской и делал снимки один за другим, проворно щёлкая затвором фотоаппарата.

Вадим молился, зажимая рану на животе.

— Он нездоровится? — по-русски спросил Абдалла, глядя на Платонова в зеркало заднего вида.

Машина петляла по разбитой дороге, подскакивала на рытвинах.

— Ужасные будут фотки, — расстроился Марк, просматривая фотографии.

— Ключевое слово — будут.

Вадим побледнел, его сотрясала мелкая дрожь, перед глазами мелькали красные огоньки. Мир сузился до того места на теле, где зияла рана, отнимавшая силы. Платонов вдруг подумал, что не переживёт ночь. Это происходило не где-нибудь далеко в незнакомой стране, это происходило рядом, это происходило с ним. Багровые вспышки на тёмно-синем бархате неба завораживали. Приключившееся было настолько нереальным, что казалось фантазией.

— Ты совсем плох! Сейчас, погоди, — Марк подвинулся ближе к нему, извлёк из карманов-клапанов бинт, пластырь, из рюкзака — джин Бифитер.

— Оптимистичный наборчик, — заметив бутылку, сквозь боль улыбнулся Платонов. — Успел-таки уволочь с собой.

Марк наспех обработал джином раны Вадима и наложил повязки.

"Я выберусь отсюда живым, и всё изменю. Начну, пожалуй, с работы" — думал Ланской, поправляя бинты.

Эта живительная молитва не раз выручала его из опасных ситуаций.

— Ты действуешь, как опытная медсестра, — прошептал Вадим.

Глаза заволокла туманная дымка. Вадим смотрел на уставшее лицо Марка, видел расплывшиеся пятна пота на его рубашке. Сильно кружилась голова, и сосредоточиться хоть на какой-нибудь мысли не удавалось.

— Потерпи, недолго ещё осталось, — прозвучал издалека голос Марка.

Вадим впал в забытье, когда"Форд"остановился у старого здания, сложенного из бесцветного кирпича. Здесь разместили больницу для гражданского населения. На стене висела пыльная простыня, на которой красной краской был нарисован крест. Фиксер Абдалла помог донести Вадима в импровизированный приёмный покой.

— Мы не можем принять его, — замахал руками один из докторов.

— Куда нам ехать? Повсюду стреляют. Я боюсь, что мы не сможем добраться до другой больницы. Помогите нам, умоляю, — просил Абдалла.

— Мы найдём место, но есть одна проблема.

В больнице не хватало запасов крови. Марк предложил свою помощь. Он являлся обладателем первой положительной группы крови. Медицинская сестра проводила его до кабинета переливания крови, оказавшегося небольшой каморкой с окном, сквозь которое пробивался тусклый лунный свет. Закатав рукав повыше локтя, Марк лёг на кушетку. Худая бледная медсестра с печальными глазами закрепила на его руке катетер и через мгновение по тонкой трубке потекла густая кровь.

Наступило раннее утро, когда после короткой операции, Вадима разместили в палате. Его командировка подошла к концу. Платонов спал, и Марк решил не тревожить друга.

Коридоры больницы были переполнены ранеными, их стоны напоминали о преисподней. Всюду царил страх, хаос и удушающая жара. Врачи перебегали из одной палаты в другую, с каждым часом работы у них становилось больше. Здесь ничто не напоминало о стерильных больницах, скорее здание походило на собранный наспех полевой госпиталь.

Замерев у двери, Марк наблюдал, как молодой врач плакал, ампутируя ногу маленькому мальчику. Впервые опытный фотограф видел столь гениальный кадр, в котором отражалась вся боль войны. Не решаясь действовать, Марк замер в коридоре. Выгода боролась с совестью, но первая оказалась сильнее. Снимки определенно вызовут огромный резонанс и принесут ему немалую прибыль. Эти люди прославятся, уж он поспособствует этому. Никто не забудет их страданий.

С каждым мигом жизнь угасала в хрупком теле ребёнка. Ворвавшись в операционную, Марк сфотографировал умиравшего на хирургическом столе мальчика, опутанного проводами, ведущими к аппарату искусственной вентиляции лёгких.

— Убирайтесь, что вы делаете? — на Марка набросилась женщина с окровавленными руками и лицом, испещрённым мелкими ранками от осколков.

Её глаза были черны, как перегоревшие угли, и в них он не увидел ничего кроме отчаяния. Она говорила на арабском языке. Скудных знаний Марку хватило, чтобы понять, что женщина проклинает его.

— Одно фото, всего лишь один кадр, — пообещал Марк и сделал снимок.

— Проклинаю тебя, пусть земля разверзнется под твоими ногами, — кричала она, отталкивая Марка от мальчика.

Медики тем временем суетились над маленьким пациентом, казалось, совсем не замечая присутствия постороннего в операционной. Медсестра по просьбе врача передавала ему инструменты. Внезапно все приборы начали издавать тревожные звуки. Переглянувшись с медсестрой, доктор приступил к экстренной реанимации, но у судьбы имелись свои планы.

— Мальчик умер, мне очень жаль, — устало сказал врач и снял маску. Он выглядел очень молодым, наверное, только окончил интернатуру.

Воцарилось гнетущее молчание. Горевавшая мать нетвёрдой походкой приблизилась к бездыханному телу своего сына. Она ласково гладила его тонкие руки, старалась не касаться ног. Женщина плакала беззвучно, но Марк видел слёзы в её глазах. Она подняла дитя на руки и рыдала, уже не скрывая скорби. Марк, который и вовсе чувствовал себя шакалом, сфотографировал этот момент. Он не мог остановиться, хоть и понимал, что действует не этично, но какая — то неведомая сила заставляла его вновь и вновь щёлкать затвором фотоаппарата. Сквозь окна покрытые пылью, пробивались первые солнечные лучи, мягко, падавшие на измождённое детское лицо. Получился очень сильный трагический кадр. Наконец, медсестра выгнала Ланского из помещения. Выключив камеру, Марк ощутил всю глубину своего падения. Неужели любой путь казался ему дозволенным? Он всё ещё слышал проклятия, которыми его осыпала мать погибшего малыша.

***

Только вечером обессиленный Марк отправился в ближайший отель, но его постигло разочарование — все номера от затрапезного с выбитыми стёклами до люкса были заняты иностранными корреспондентами. Администратор — маленький ливиец, пожав плечами, извинился.

— У нас нет свободных комнат. Единственный вариант, — проговорил он на скверном английском, — за углом есть здание, оно разрушено и теперь по нему бьют редко. Там вы сможете укрыться. Если хотите, я дам вам плед.

Марк согласился, и администратор принёс ему тёплый плед. Дом, что станет его приютом на ночь, располагался в нескольких кварталах от здания, где устроили больницу для раненых. Укромным уголком оказалась двухэтажная лачуга с большой дырой в кровле, внушительными трещинами и отверстиями от пуль в стенах. Здесь некогда жила семья с детьми. На первом этаже по полу разбросаны игрушки: куклы с оторванными головами, потрёпанные плюшевые медвежата. Из мебели в доме остались лишь поломанные стулья. Марк шёл осторожно, опасаясь наступить на растяжку, которую могли установить повстанцы. Оглядываясь и прислушиваясь к шорохам, он поднялся на второй этаж. Сквозь огромную щель в крыше было видно тёмно-синее небо и яркие точки звёзд, тьму в пустынной комнате разгоняла луна. Нарушала романтичность момента, далёкая стрельба, которую вели мятежники с побережья.

В старом железном ведре Марк развёл костёр и подбрасывал в него обломки стульев и газеты, найденные в коробке. Весело разгорелось пламя, стало теплее. Закутавшись в плед, пропахший сигаретным дымом, Ланской устроился в углу.

В кафе отеля Марк купил ужин — спагетти. Столовых приборов ему не досталось. С шальной улыбкой и руками обработанными джином, он приступил к трапезе. А после смотрел на далёкий небосклон, что виднелся в пробитой крыше, запивал тоску остатками бифитера и ощущал себя незначительной песчинкой.

В больнице кормили не лучше, но Вадим ел с большим аппетитом — ему нужны были силы, чтобы выбраться из пылавшей Ливии. После обеда он наблюдал за медсестрой со скорбным, но очень красивым лицом. Она была мусульманкой и носила платок, скрывавший её волосы и шею. Иностранцу не следовало общаться с местными девушками или пристально разглядывать их, однако Вадим не удержался и украдкой кидал взгляды на юную особу. Кроме него в маленькой душной палате с облупившимися стенами расположили двух раненых черноглазых подростков, которые с любопытством следили за каждым его жестом. Иногда они смеялись и говорили по-арабски между собой, должно быть, обсуждали чужака.

— Как дела в больнице? — спросил Вадим у медицинской сестры, чтобы растопить лёд молчания.

Он не знал, понимает ли она английский, но ему отчаянно хотелось побеседовать с кем-нибудь. Медсестра обрабатывала его раны йодом, и услышав вопрос, замерла на мгновение.

— Много пациентов, врачи едва справляются. Не хватает крови, — зардевшись, произнесла девушка на плохом английском языке.

— А кто сдал кровь для меня?

— Тот, кто привёз вас, кажется, ваш друг, — сказала она и, закончив процедуры, вышла из палаты.

Спустя неделю Вадима выписали из больницы. Он пропустил самые интересные события — Баб — аль — Азизия пала, Каддафи скрылся. Вадим корил себя, что не вернулся за фотоаппаратом, где на карте памяти остались все фотографии, сделанные им в этой командировке. Если бы он собрал волю в кулак, то смог бы забрать кофр с техникой. О продолжении работы в Ливии не могло быть и речи. Вадима постигла неудача, но жизнь, полная блестящих возможностей и ошеломительных разочарований осталась при нём, а это значит, что"золотой"кадр ждёт впереди. Его история продолжается.