Четыре фрейлины двора Людовика XIV

Октав Фере

Действие этого увлекательного исторического романа происходит во Франции времён правления Людовика ХIV. Страна охвачена эпидемией отравительства, которая проникла на самые верхние этажи власти. В преступлениях оказываются замешанными и королевские фрейлины. Их кавалерам приходится предпринять самостоятельное расследование, чтобы отстоять честь и достоинство своих возлюбленных и не допустить их гибели. Однако против юных красавиц ополчились совсем нешуточные силы, противостоять которым в одиночку невозможно.

Глава вторая

Человек на костылях. — Подозрительный дом. — Дама в мантии. — Надушенный платок. — Услуга за добрый совет.

При виде этого нищего, вытянувшегося и охающего, гуляющие остановились в изумлении.

Это было первое живое существо, которое они встретили во все время своей продолжительной прогулки, исключая некоторых теней на улицах Монмартр и Мон-Оргейль. Но последние только проскользнули мимо них, даже не подходя к ним.

— Подайте Христа ради… — заговорил однообразным тоном нищий, принужденный прислониться к одной из тумб, чтоб протянуть им свою шапку, а другим плечом опереться на свою обыкновенную подпорку.

— Клянусь вам! — божился Генрих Ротелин, — это весьма странное место и время для собирания подаяния!

— Бедный, немощный, без пристанища, добрые господа! — начал опять нищий.

Моряк опустил руку в карман и совсем протянул её уже, чтоб кинуть монету в двенадцать су в его шапку.

— Подожди, милый друг, — сказал Шарль Севинье, удерживая его руку, — этот бездельник напоминает мне висельника.

— Как вы жестоко относитесь к бедному народу!.. — промычал плаксивым голосом старик, разглаживая жалобным движением свою длинную, седую бороду.

— Оставь же, друг мой, — сказал моряк, бросая свое подаяние в его засаленную шапку, — будь он миллионер, то он не просил бы милостыни в этом углу и в такой холод; а потом двенадцать су никогда никого не разорят.

— А могут принести счастье тому, кто их подает, — сказал нищий.

— Черт возьми! — воскликнул Севинье, — вот наглый мошенник! Отчего ты не идешь ночевать в приют Добрых Бедняков?

И он сделал угрожающее движение, которое было остановлено молодым моряком.

— Ты это напрасно делаешь, — вмешался Генрих Ротелин. — Видишь ли, милый друг, ты не знаешь Парижа; он населён бездельниками, которых вместо того, чтоб подавать им милостыню, надо бы бить палками. Чтоб очистить от них улицы, король велел выстроить приюты и ночлежные дома; но эти мошенники боятся почему-то туда показываться.

— Очень строги вы к бедному народу, ваше благородие, — промямлил старичок, отодвигаясь однако осторожно, так как боялся, что, пожалуй, за угрозой последует действие.

— Пойдемте, господа, — возразил моряк; — мы слишком медлим по пустому, оставим этого несчастного. Ступай спать, старик, и не вступай ни с кем в ссору.

— Да поможет вам Господь Бог! — отвечал этот последний.

Но он не ушел со своего места, как это ему советовали, а следил глазами за тремя молодыми людьми, идущими по площади.

Луна ярко освещала это пространство, её живой и ясный свет отчетливо обрисовывал их профиль и выказывал все кривизны, неровности и живописные покатости различных древних построек.

Квартал был беден, очень тёмен; большая часть этих домов были одноэтажные, а самое большое двухэтажные. Нигде не виднелось ни одной полосы света сквозь окна со ставнями в виде косоугольных стеклянных дверей, придерживаемых свинцовыми желобками и принадлежащих к средним векам.

Тот дом, к которому направлялись наши искатели приключений, стоял среди других; он был узенький, мрачный и скромной наружности. К косой двери с потемневшими дубовыми вставками вели три шероховатые ступени. Слуховое окно, проделанное на верху, было заграждено прочной решеткой.

Видя, что они направлялись именно туда, хромой вдруг оставил свое гнездо и, взяв костыли под мышку, пошёл за ними следом такой быстрой походкой, что немного недоставало, чтоб он их перегнал. Кто его видел и слышал две минуты тому назад, никак не мог бы предполагать, чтоб он отличался таким проворством.

Севинье, шедший впереди, взошёл на ступени и, взяв молоточек, постучал им несколько раз. Он немного подождал; ответа не было.

— Все спят, — сказал он.

Он уже брался за молоток, чтоб снова начать стучать, как вдруг услыхал легкий шум, остановивший его руку.

Отворялось слуховое окно.

— Кто стучит? — спросил шёпотом голос.

— Королевские дворяне, отворяйте смело.

— Покажите мне белую монету, хотя и не большую; отверстие кружки находится там над калиткой.

— А! а! понимаю!.. — сказал молодой человек, улыбаясь; — сюда даром не входят.

— А времена слишком тяжелы, чтоб верить в кредит каждому, — прибавил голос.

— Возьмите, мой друг, и вы получите ещё втрое, если отпустите нас отсюда довольными.

Он просунул сквозь указанное окно луидор в двадцать четыре ливра.

— Хорошо, — сказал опять невидимый собеседник, — я вас сейчас впущу, только я вас предупреждаю, что хозяин занят приятным обществом, и поэтому надо вам будет немного подождать.

— Отворяй, проклятый болтун, мы подождем; а то у этой двери можно замерзнуть.

Незнакомец наконец решился; он прежде всего затворил окно; потом заскрипели задвижки, и дверь немного приотворилась; именно настолько, чтоб посетители могли войти один за другим.

— Что за предосторожности! — сказал со смехом морской офицер; — для входа в эту адскую дверь делают более церемоний, нежели в двери рая.

Генрих Ротелин также в свою очередь прошел в калитку, и моряк, последовав за ним, собирался уже вступить на первую из трех ступеней.

Но вдруг он почувствовал, что его что-то удерживало и с удивлением обернулся. Это был старый нищий, осмелившийся совсем приблизиться к нему и удерживавший его за полу его шинели.

— Что это значит? — спросил он его резко.

— Господин, — сказал хромой со странной настойчивостью в голосе, — прошу вас, не входите туда.

Всё это было настолько странно, что молодой человек не захотел тотчас же, как бы это сделал во всяком другом случае, силою отделаться от этого странного и надоедливого человека.

— Что тебе нужно, старик? — спросил он.

— Дом этот приносит несчастье, сударь; умоляю вас, — продолжал настаивать старик, — не входите в него.

— А! нет, это уже слишком сильно… Или ты сумасшедший, или до дерзости смел… Ну-ка, пусти меня; я этого хочу. — Сильным движением он действительно заставил его выпустить свою шинель и взошел на две ступени; но на третьей он увидал, что один из костылей нищего загораживает ему путь к двери.

— Ты наконец, — сердито сказал он, — выводишь меня из терпения!

Он хотел уже схватить длинную палку, сделанную из крепкого дерева и обитую железом, но с новым изумлением заметил, что её держала рука никак не менее сильная, чем его.

— Нет!.. — глухо, но выразительно сказал нищий, — месье Ален де Кётлогон, вы туда не войдете!..

Невидимый привратник, подождав несколько минут и видя, что никто более не входит, затворил наконец дверь.

Молодой моряк не обратил на то внимания; а живо сошел со ступеней и, обращаясь к своему собеседнику, вновь уже принявшему свой вид хромого, вдвое ещё согнувшемуся и хныкавшему, вскричал:

— Ты произнес мое имя! Каким образом ты его знаешь?… Откуда ты его узнал?

— Это вас не касается; я вас знаю, этого достаточно; даю вам честное слово бродяги, что я не желаю вам зла.

— Я в Париже только с сегодняшнего дня.

— Умоляю вас, не теряйтесь в догадках. Примите добрый совет, хотя он и исходит от нищего. Еще раз прошу вас, не входите в эту трущобу: она может принести вам лишь одно несчастье, что она и сделает всем тем, которые туда покажутся.

— Вот как! Но если ты имеешь такие хорошие сведения, то ты должен знать, что я иду туда только для развлечения…

— Да, — пробормотал нищий мрачным голосом; — но есть лица, которые отправляются туда искать нечто другое.

— Ты меня выводишь наконец из терпения, разве ты шпион, назначенный для того, чтоб ходить по моим пятам? Воображаешь ли ты, что я это потерплю?

— За вами следить? Зачем это!..

— Это правда. Но тогда?..

— Слушайте, ваше благородие, так как вам непременно нужны объяснения, то почему вы не начнете с самого естественного: вас сейчас было трое, вы одни подали мне милостыню, несмотря на грубое обхождение со мною ваших товарищей. Благодеяние никогда не пропадает даром, и я предлагаю вам услугу за ваше подаяние; я снова клянусь вам, хотя вы и не можете этого оценить, что мой совет умен!

— Хорошо! но это мне не объясняет еще, откуда ты знаешь мое имя?

— Ба! разве мы, при нашем ремесле нищенства и бродяжничества, не всех знаем?

Молодой человек покачал головой, мало удовлетворившись ответом.

— Наконец, зачем же ты упорствуешь, пытаясь твоей самовольной властью, преградить мне вход в это жилище.

— Потому что, — отвечал нищий, понижая все более голос и бросая украдкой взгляд вокруг себя, — потому что это притон ядов и отравителей!

— Г-м… — сказал моряк, честный и выразительный взгляд которого с невольным отвращением направился на черную дверь. — Сюда, следовательно, входят не из одного любопытства и развлечения, как я с друзьями, чтоб погадать только о судьбе, или желая расстроить чью-нибудь свадьбу?

— Если б только для этого, то я, желающий вам добра, — более добра, нежели вы, быть может, думаете! — бросился ли бы я так смело поперек вашей дороги? Нет, ваше благородие, место это роковое, скверное… поверьте моему слову, Уголовный Суд кончит тем, что в один прекрасный день предаст его пламени вместе со всеми его жильцами.

— О! о! ты говоришь с уверенностью… А мои друзья, попавшие в этот вертеп… Я сейчас их оттуда уведу.

— Тише!..

— Что там еще?

Нищий, окончательно хромавший только в свое время, быстро взял свои костыли в одну руку и, притянув молодого человека под навес в угол соседнего дома, сказал:

— Смотрите и пользуйтесь!..

Ален Кётлогон, — это было действительно его имя, как он и признался в том, — позволил отвести себя и сообразовался с его указаниями, испытывая на себе, не отдавая сам себе в том отчета, вследствие самих обстоятельств и полной неожиданности влияние этого странного проводника.

Черная дубовая дверь снова отворилась, но оттуда вышли не Генрих с Шарлем, а какая-то женщина.

Она была совершенно закутана в длинную мантию, капюшон которой спадал очень низко на её лоб и имел, вероятно, целью защищать её не от одного только холода.

Ее провожал мужчина, с которым она обменялась последними словами.

— Вы можете идти спокойно, — сказал он, останавливаясь на верху ступеней, — место пусто и безопасно!..

— Это меня не беспокоит, — отвечала она тихим голосом, но обнаружившим сильное волнение, — а беспокоит меня то, что я уношу с собою!..

— Повторяю вам, что это неминуемо… безошибочно!.

Этим и кончилось. Дверь затворилась, а дама быстрым шагом перешла всю ширину перекрестка и, вошла в одну из соседних маленьких улиц, где ей стоило наложить только руку на замок двери одного из соседних домов, как дверь этого дома открылась. Оба наблюдателя ясно увидали эту уловку из своей засады. Полнолуние прекрасно им помогло.

— Что все это означает, и кто такая может быть эта женщина? — спросил молодой моряк.

Она так близко прошла от них, что её мантия даже их задела, но в своей поспешности она не могла их заметить.

— Посмотрите, — сказал нищий, показывая кончиком одного из своих костылей на потерянную ею вещь, сходя со ступеней.

Ален наклонился и живо её поднял:

— Платок!

— Послушайте меня, сохраните его бережно.

— Он без букв, без вензеля… Он ничего не доказывает.

— А благовоние, исходящее от этого батиста?

Ален посмотрел с новым удивлением на своего собеседника, который, видя себя предметом удивления, принял снова уничиженный вид и свою походку хромого.

— Чёрт возьми! ты очень опытен и очень хитер!.. Да, это мода дня, каждая из этих дам претендует иметь свое собственное благовоние, свои собственные духи и, благодаря этой фантазии, можно узнать их соседство, их приближение, их проход, не имея даже нужды их видеть… Если бы я встретился с потерявшей этот платок, я отличил бы её из сотни.

— Эти духи привезены из Испании и одни из самых нежных, — заметил старый нищий с видом знатока: — А так как я в духе давать добрые советы, то храните эту находку для себя… для себя одного.

— Но, — продолжал молодой человек, — увижу ли я ее?… А если я её увижу, то к чему мне может это послужить?

— Все сгодится в этом свете, — произнес поучительно его проводник.

— Ты, вероятно, поклялся служить мне живой загадкой?

— Нет, ваше благородие, я ни в чем не клялся, я нищий. Слова мои не стоят четырех су; только просто вы мне понравились; мне доставляет удовольствие быть вам полезным в чем-нибудь.

Приключение было, конечно, не из обыкновенных. Как ни старался мнимый хромой обмануть нашего молодого героя, но тем не менее он должен был возбудить его любопытство даже уже тою уверенностью, с которой он при первом взгляде назвал его по имени.

— Итак, — спросил его Ален, — ты окончательно не станешь объяснять мне яснее все твои загадочные слова?

— Честное слово бродяги, мне нечего более вам сказать.

— По крайней мере, что это за подозрительный дом, куда вошла она эта прекрасная дама с видом обычной его посетительницы?

— Подозрительный — на самом деле, это его настоящее название. Это просто уютный и приветливый приют, удобный для любовных дел, где всякий легко находит себе гостеприимство, конечно, за наличные деньги.

— Следовательно, это женщина легкого поведения?

— О! легкого… да, в некотором роде; но этот приют служит ей только на сегодняшнюю ночь проходом. Дом этот имеет два выхода, второй из них выходит на улицу, идущую параллельно этой, куда эта дама и выйдет; там её ждет коляска с вооруженными гайдуками, которые проводят её до её собственного и настоящего жилища… Если б мы не потеряли времени в разговорах, мы поспели бы вовремя, чтобы вполне насладиться этим зрелищем.

— Боже мой, это очень жаль!

— Ба! Да кто же знает? Быть может, вы её встретите раньше и скорее, нежели вы это думаете!

— На этот раз, друг мой, я полагаю, что не все гадатели находятся в этом доме сомнительной наружности; так как мне кажется, что ты должен быть по крайней мере одним из них.

— Я!.. Боже мой!.. Я не колдун, я только наблюдатель.

— Как тебе угодно; я ничуть не желаю к тебе придираться. Я пойду, постараюсь вытащить из этого вертепа моих запоздавших друзей; а чтоб тебе в свою очередь доказать свою признательность, я также дам тебе хороший совет. Мне кажется, ты занимаешься на мостовой Парижа опасным и дурным ремеслом, перемени его, поверь мне, или ты, наверное, в один прекрасный день кончишь виселицей.

— Да, вы скоро решаете, ваше благородие, но здесь, на земле, делаешь то, что можешь, а не то что хочешь; я — хромой и, по тысячу и одной причине, я должен остаться хромым.

— Как хочешь; но я об этом сожалею… В тебе есть задатки.

— До свидания, ваше благородие.

— До свидания? — повторил молодой человек вопросительным голосом.

— Ба! почем знать, быть может, мы ещё раз встретимся.

— Стой, ты мне внушаешь желание… Вот, возьми за твои труды. — Он ему протянул золотую монету.

— Нет, благодарю… достаточно уже того, что вы мне дали… Я вас попрошу кое-что другое.

— Что такое?

— На вашем корабле находится маленький юнга? Жан Гольфа.

— А, мой любимец!.. Бедный малый, я его принял, когда его отец, негодяй, был сослан на каторгу в Тулон, где он, кажется, потонул в одной из переправ.

— Ну так, ваше благородие, продолжайте быть добрым к этому маленькому юнге… мы будем квиты… И ни одной живой душе не говорите о поднятом вами сейчас платке, даже вашим самым верным друзьям, г-дам Севинье и Ротелину, которые сейчас находятся там.

В ту минуту, когда молодой человек хотел схватить за руку этого странного нищего, чтоб принудить его, волею или неволею, объясниться точнее, шум отворившейся черной двери заставил его обернуть голову. Это возвращались Генрих и Шарль, очень удивлённые тем, что молодой моряк не находится с ними, а потому, сократив свой сеанс, они пошли осведомиться о нем.

— Что с тобой случилось? вскричали они, заметив его при лунном свете стоящим перед домом. — Не овладело ли вдруг тобой сомнение?

— Подождите, — сказал он, — подождите…

Прежде чем им отвечать, он хотел увериться в своем нищем, но последний исчез с проворством белки, унося свои костыли на плече.

— Клянусь честью, господа, — сказал он тогда, — невозможно, чтоб беседы, за которые вас заставили там платить очень дорого, были бы столь же интересны как те, которыми я пользовался тут задаром… Ах! я буду долго об этом помнить!..

И он осторожно уверился, что надушенный платок всё ещё лежал в его кармане.