Закон подлецов

Олег Александрович Якубов, 2023

…Перед внутренним взором за мгновение промелькнули все эти страшные годы, тюрьма, допросы, оскорбления, унизительный домашний арест и ложь, беспрестанная ложь и клевета, которыми ее опутывали.Новый роман Олега Якубова – это остросюжетное произведение, рассказывающее о том, как ни в чем не повинную женщину, мать троих малолетних детей, заточили в тюрьму. Беспощадная коррупционная машина, пышно именующая себя правоохранительной системой, сводя счеты с процветающим бизнесменом, выбрала мишенью для своего кощунственного замысла, его дочь…

Глава третья

«А я еду в «воронке», жизнь моя зашла в пике.

И не то, что сам я еду и неясен мой маршрут,

И не знаю, что за люди, и куда меня везут», — гнусаво выводил чей-то голос за металлической перегородкой.

— Заткнись, — беззлобно приказал конвоир, но голос продолжал гнусавить:

«А «воронок» — такой автобус, а что лето, что зима,

А в нем главное не двигатель, не двигатель, а главное — тюрьма».

Саша и впрямь не знала, не понимала, не могла понять, что происходит, кто эти люди, которых она днем видела в коридоре следственного управления и которых теперь, вместе с ней, распихали по металлическим узким «пеналам» этого дребезжащего и подпрыгивающего на каждой кочке раздолбанного автобуса. И куда же их везут, ей тоже было неведомо. Голода она не чувствовала, весь ее организм пронизала одна сплошная боль, и если она сейчас в состоянии была хоть о чем-то думать, то только о детях: беспокоилась, накормлены ли они, и сама себя успокаивала, что мама точно к ним приехала, не могла не приехать, и значит дети накормлены, и уроки мама проверила, и спать вовремя уложила.

Автобус остановился, по очереди их завели в какое-то полутемное помещение, где нестерпимо воняло хлоркой и еще чем-то таким ядовитым, что на глазах слезы проступали, и чей-то голос властно произнес: «Все — на медкомиссию». Подошла ее очередь.

— Хронические заболевания, на что жалуетесь? — равнодушно спросила женщина в халате, который когда-то был, вероятно, белого цвета.

Саша еще только начала говорить про сколиоз, намереваясь попросить таблетку, когда врач, так ее и не выслушав, а может, и, не слушая вовсе, зычно выкрикнула: — Следующий!

Далеко за полночь конвоир отворил перед ней дверь камеры ИВС — «иваси», как называют и менты, и задержанные изолятор временного содержания, откуда ей предстояло отправиться на суд.

В камере, где все уже спали, она заняла свободную койку и провалилась в тяжелый, короткий сон — в шесть утра ее уже разбудили. Надели на руки металлические наручники, долго вели коридорами, вверх — вниз, вверх — вниз, потом оказались в каком-то явно подвальном помещении, где, как ей объяснили, предстояло ждать автозак — тот самый автобус-тюрьму, который повезет на суд. Здесь стоял титан с водой, конвоиры были людьми относительно добродушными — без особого озлобления; когда просили, выводили в уборную. Этот «акт гуманизма» ей впоследствии еще предстояло оценить.

Заходя в подвал, Саша на пороге чуть споткнулась, взмахнула для равновесия руками, и тоненькая ее, почти что невесомая ручка выскользнула из наручника. Она растерянно взглянула на конвоиршу и едва слышно прошептала: «Извините, рука вот…», — и показала на болтающийся наручник. Охранница от души громко расхохоталась:

— Ну, надо же, вежливая какая, наручник слетел, а она извиняется.

Часа через два, а может, и больше, часов ни у кого не было, их скопом вывели, снова погрузили в автобус-тюрьму и повезли, кружа по всей Москве, по разным райсудам.

Остановка. Окрик: «Лисина! На выход!» Снова подвал, ожидание. Вместе с ней из автобуса вывели еще троих. Ну, конечно, ей не кажется, вчера именно этих мужчин она видела в коридоре следственного управления, а потом их вместе везли в изолятор. На нее поглядывают с любопытством. Но у Саши они вызывают интерес не больший, чем случайные попутчики, скажем, в вагоне метро — увиделись, разошлись и никогда в жизни больше не пересекутся. Одного за другим увели ее случайных, как она тогда считала, попутчиков, потом ее. Поднялись в лифте, под конвоем — конвоиры, вооруженные, явно в бронежилетах, с ног до головы одетые во все черное, завели в помещение с рядом деревянных лавок, велели пройти в застекленную перегородку, сами встали у дверей этой клетки. «Охраняют, как убийцу какую», — мелькнула у нее мысль.

Что-то говорили судья, адвокат, прокурор, ее спрашивали о доверенностях, о земельных участках, называли фамилии — знакома ли? Все было как в густом тумане. Практически на все вопросы отвечала односложно-отрицательно.

Процедура была монотонно однообразной, как будто не в суде, а в какой-нибудь жилконторе. Судье мантия личила, как корове седло. У него была внешность забулдыги, из тех, что возле магазинов «на троих» соображают.

Накануне «ваша честь» гулял на юбилее бывшего однокашника и, позабыв не только про собственную, но и про любую иную честь, напился до омерзения. Думать ему утром ни о чем, кроме бутылки холодного пива, не только что не хотелось, но и решительно не моглось. Всем своим видом судья демонстрировал, что происходящее ему глубоко безразлично и он, исключительно в силу многосложных своих обязанностей, вынужден все это терпеть. Только один раз проявил он эмоции, когда строго прикрикнул на Сашу: «Что вы там шелестите, говорите отчетливо».

— Нет, — громко повторила Александра. — Никого из названных мне лиц я не знаю, никогда не видела, по телефону с ними не разговаривала. О приобретении земельных участков мне ничего неизвестно.

В какой-то момент ей показалось, что здесь просто выполняют некую совершенно формальную, но необходимую процедуру и сейчас, когда это все, наконец, закончится, она сможет уехать домой. Саша даже не поняла сразу, что слова «в соответствии со статьей Уголовно-процессуального кодекса…», «Взять под стражу… с содержанием в изоляторе временного содержания… сроком на три месяца…» — все это относится к ней, Александре Сергеевне Лисиной, и понятия не имеющей, в чем ее, собственно говоря, обвиняют, и почему она немедленно, прямо сейчас не может вернуться к своим деткам, которые вот уже больше суток, впервые с момента их рождения, не видят маму.

***

В камеру «иваси» ее привели снова уже глубоко за полночь. Как в яму провалилась в тяжелый сон. Ранний подъем. Проверка камеры надзирательницей. Завтрак. В камере их было трое, обе «соседки» Сашиного примерно возраста.

— Ешь, морду не вороти, — беззлобно посоветовала девушка в дешевеньком спортивном костюме. — По сравнению с СИЗО здесь курорт, и жрачка вполне приличная. Меня Василиса зовут, можно просто Васька. На суд привезли, завтра опять на тюрьму поеду. Наркобарон я, или как правильно будет — баронесса? — и она звонко, будто и не в тюремной камере находилась, от души рассмеялась. — А тебе что вчера на суде припаяли?

— Сто пятьдесят девятую, часть четвертая, — ответила Саша.

— Фью, — озабоченно присвистнула Василиса. — Сто пятьдесят девятая, да еще и четвертая часть — стопроцентная заказуха, — заявила она авторитетным тоном.

— Откуда ты знаешь? — усомнилась Саша.

— Да уж знаю, раз говорю. Не зря же тюрьму академией называют. Тут такого наслушаешься и узнаешь, ни в одном университете не научат, — словоохотливо пояснила новая знакомая.

***

…Сколько Васька себя помнила, всегда ей хотелось есть. В школе она с завистью смотрела на ребят, которые доставали из ранцев и портфелей бутерброды, пахнущие так аппетитно, что она спешила выскочить из класса, не в силах смотреть на это великолепие. Ей хотелось выхватить этот, наверное, невероятно вкусный бутерброд и проглотить его враз. На большой перемене одноклассники спешили в школьный буфет, где покупали себе еду, а кое-кто даже и пирожные. Василиса обходила буфет стороной, денег у нее никогда не было, и отправлялась на спортивную площадку, где гоняла с пацанами мяч, ни в чем им не уступая. Ей, как ребенку из многодетной семьи, было положено в школе бесплатное питание, но что-то не срослось с бюджетными средствами и про бесплатное питание попросту в их районе забыли, да так забыли, чтобы и не вспоминать.

Закончив кое-как девять классов, Василиса Дунаева пошла работать на ткацкую фабрику. И хотя большую часть зарплаты отдавала матери, кое-что и на себя могла позволить потратить. Жила она жизнью обычной фабричной девчонки — в будние дни вкалывала, в выходные с подружками отправлялась на дискотеку, не сильно отбиваясь потом от грубых ухаживаний полупьяных кавалеров. Короче говоря, жила, как все. До тех пор, пока не появился принц на белом коне, а точнее — на красном мотоцикле.

***

Толян был нездешним. Как занесло его в их городок, теперь никто уж и не вспомнит. Носил он под кожаной курткой тельняшку, вдохновенно врал, что служил в «войсках дяди Васи» — Воздушно-десантных. Местные парни, напуганные и завороженные рассказами, как он ребром ладони и головой кирпичи и доски разбивает, предпочитали с ним не задираться. Тем более что Толян был человеком незлобивым, в пьянках и гулянках участвовал наравне со всеми и рублишки не зажимал. Ну а что девчонки на нем свой взгляд останавливали чаще, чем на других, то тут уж ничего не попишешь.

Оглядевшись и тщательно к местным барышням приглядевшись, Толян остановил свой выбор на Василисе. Хоть и одета была девчонка невзрачно, но опытный взгляд и тонкие черты лица оценил, и прекрасную девичью фигурку под простеньким платьицем сумел разглядеть.

– — Васька, завтра на дискотеку на моем мотике поедем, — как-то раз не предложил он ей, а скорее о решении сообщил.

Возразить она не посмела — лестно ей было ловить на себе завистливые взгляды девчонок, многие из которых добивались дружбы Толяна. Описывать дальнейшее неинтересно, ибо история эта стара как мир.

«Мальчик у тебя, Дунаева», — сказала акушерка в роддоме, высоко поднимая младенца и шлепая его по попке, чтобы известил он мир о своем появлении громким криком. Так появился на свет и пошел по жизни байстрюк Васька — Василий Васильевич Дунаев. Ничего лучшего, чем дать сыну все свое — имя, отчество и фамилию, — она не придумала. Стоит ли говорить, что счастливый отец с пышным букетом роз, коробкой конфет и бутылкой шампанского на пороге роддома свою любимую, подарившую ему долгожданного сына-наследника, не встречал?

***

«Пришла беда — отворяй ворота», — не нами и не нынче сказано. Сначала тяжело заболела, да так уже и не поднялась мать Василисы. Потом, в одночасье, закрыли фабрику, где Васька работала. И осталась она, главная теперь в семье, с сыночком, да четырьмя, мал-мала меньше, братишками и сестренками. Хваталась за любую работу: и полы в поликлинике и в детском саду мыла, и дворником устраивалась. Денег, иногда даже на еду, все равно не хватало. Еще и долги скопились, за электричество набежало уже столько, что грозили со дня на день свет дома отключить. Вот тогда кто-то из подружек, теперь уж и не припомнит, кто именно, посоветовал: «А ты сходи к дяде Рубику».

Дядя Рубик был городской достопримечательностью. День-деньской просиживал он у ворот местного рынка. Рынок в городке был один, да и не рынок вовсе, а так — три торговки, две морковки. Торговки, сапожник и дядя Рубик были вечными, сколько Васька себя помнила, они всегда сидели на одних и тех же местах. Ну про сапожника и торговок все было ясно: дядя Миша сидел на своей низенькой табуреточке с полным ртом гвоздей и, вынимая их по одному, вколачивал в подметки; торговки, понятное дело, торговали, что огород пошлет. А когда кто-то несведущий спрашивал, чем занимается дядя Рубик, то неизменно получал многозначительный ответ: «Он советует». Вот к советчику Рубику, скорее от отчаяния, чем с надеждой, и отправилась Василиса. Выяснив, чьих она будет, и заявив, что мамку ее хорошо знал, он осведомился, что Василиса делать умеет.

— На ткацкой работала, пока не закрыли, — ответила она, на что дядя Рубик только лишь вздохнул да губами пожевал.

— Ладно, девочка, приходи завтра, — сказал он и обнадежил: — Без хлеба тебя не оставим.

Вот так и оказалась Василиса в ателье «Элегант», чья неброская вывеска украшала такую же скромную дверь при входе в невзрачный деревянный домишко на самой окраине города. В самом домишке комнат было всего три — в одной из них сидел директор ателье, в другой — бухгалтер, третью использовали как столовую. А вот за домиком — чего, с улицы глядя, не то что разглядеть, но даже и предположить было просто невозможно, — простирался огромный двор, весь застроенный небольшими, на внешний вид — сараями, а на самом деле — цехами, где работа кипела денно и нощно.

С незапамятных времен в их городе поселились потомки того беспокойного племени, что своей священной горой почитают Арарат. В отличие от своих соплеменников, они не открывали в городке шашлычных, не занимались ювелирным промыслом, они шили. В артелях, цехах, позже — кооперативах. Шили из шкур местной выделки дубленки, мастерили весьма элегантные замшевые куртки и кожаные пиджаки. Время от времени их сажали, цеха, артели и кооперативы закрывали. Они возвращались из мест весьма отдаленных и снова налаживали свое производство. В наши времена — для бизнеса и воровства весьма либеральные — развернулись во всю ширь.

Сначала Василиса была курьером, так сказать, местного значения — моталась по области, отвозила товар заказчикам. Потом ее стали отправлять в Москву, Санкт-Петербург. За детишками теперь присматривала соседка, денег хватало, чтобы заплатить. Иногда, не часто, вместе с клетчатыми «челночными» сумками, набитыми дубленками и куртками, директор «Элеганта» Артур Саркисович вручал ей плоский чемоданчик-дипломат. Его следовало оставить в Москве, в камере хранения Курского вокзала, куда она обычно приезжала. Возле камеры хранения ее и задержали. Позвали понятых — вокзального носильщика и буфетчицу. Содержимое сумок полицейских, похоже, интересовало меньше всего, первым делом открыли чемоданчик. Там оказались упакованные в плотный целлофан пачки денег. Потом один из оперативников показал Василисе небольшую прозрачную упаковку с чем-то белым внутри. «Твое?» Она отрицательно замотала головой.

Оперативники были весьма «любезны», сами запихали в микроавтобус многочисленные сумки, помогли Василисе подняться на ступеньку. На первом же допросе рассказали ей про ее, наркокурьера, незавидное положение, объяснив, что любое запирательство грозит ей пятнадцатью годами тюрьмы, это в лучшем случае, и советовали подумать — все-то они знали — о сыне, братишках и сестренках. А она о них только и думала.

— Рассказала я им все, что знала, — говорила Василиса Саше поздней ночью в душной камере ИВС. — Да что я, собственно, знала? Ну рынки и магазины, куда сумки возила, имена, да и то без фамилий, тех, кто товар принимал.

— А ты что, даже не подозревала, что наркотик везла? — простодушно спросила Саша.

— Да я сроду в тот портфель не заглядывала. Меньше знаешь — крепче спишь. И потом, я думаю, наркоту эту мне подбросили. Ну не такой он дурак, наш Артур Саркисович, чтобы вот так открыто «кокс» переправлять. Но кому докажешь? На адвоката у меня денег нет, а защитник по назначению не особо старается. Он со мной-то всего пару раз и встречался и в суде молчит как рыба.

— А что же твои начальники, не могут тебе нормального адвоката нанять? — возмутилась Саша.

— Э, куда хватила! Да их и след давно простыл. Когда менты приехали, там от нашего «Элеганта» даже вывески не осталось. Тоже, кстати, на меня повесили, мол, я их предупредила. А как я их из тюрьмы предупредить могла? Но меня и слушать никто не хочет. Эх, чую, накрутят мне на полную катушку, — горестно вздохнула Василиса.

…На следующий день Александра узнала, что ее переводят в следственный изолятор Макарьевска, того самого заштатного подмосковного городка, за который, как говаривали встарь, можно было только «загнать» и куда «Макар телят не гонял».