Клич мятежников. Из истории будущего Юга

Олег Верещагин

С очень высокой вероятностью будущее США начнётся именно так, как показано в этой книге. А каким оно станет в итоге и будет ли оно вообще – зависит от народа этой страны. Которому ещё предстоит появиться.

2 глава. БРАТ ПО ЯРОСТИ

Ненависть — юным уродует лица,

Ненависть — просится из берегов,

Ненависть жаждет и хочет напиться

Чёрною кровью врагов!

В. Высоцкий. Баллада о ненависти.

Уилф проснулся во всём доме Матмэнов первым.

Иногда с ним бывало такое — он просыпался самым первым, лежал и представлял себе, что он вообще единственный бодрствующий человек на Земле. Всё спит и все спят. Он лежал и представлял себе сонные бесконечные улицы, хотя знал, конечно, что сейчас, когда в Талахасси утро, есть места, где день, ночь, вечер…

Но сейчас утро было иным. Уилф понимал, что дом, его дом — спит. Странно, он не только видел спящего рядом братишку, но и ясно представлял себе спящую мать — и револьвер на столике рядом с портретом отца. А ещё он понимал: город не спит. Нет. Не так. Город и не засыпал.

Ждал.

В доме царили привычные тишина и покой. Но в эту тишину доносились звуки внешнего мира. И они были чужими даже больше, чем любой фантастический фильм.

По Платановой улице временами проносились гудящие машины — а ведь было ещё очень рано для разъезда на работу и тем более — для возвращения с неё, в остальное же время по улице проезжала хорошо если одна машина в час. Вдали послышался прерывистый стон пожарной сирены, потом резко оборвался. И позади всего этого немолчно и от этого как-то незаметно потрескивали и сливались в единый фон выстрелы.

Сотни выстрелов.

Ду-дут, ду-дут, ду-дуттт, сказало что-то совсем близко, и только теперь Уилф понял, что это стрельба. Она была не такая, как в кино — казалось, кто-то рвёт в клочья бумагу или разрывает полосы ткани. Как та, которую он слышал вчера… только эта — была сплошной и не умолкала.

Осторожно, чтобы не разбудить Винса, мальчишка поднялся. Винс недовольно захныкал, обнял подушку и перевернулся вместе с ней поперёк кровати, но не проснулся. Покосившись на него, Уилф задержал взгляд на дробовике, потом подошёл к окну и раздвинул гардины.

Тут и там над городом плыли дымы. Как раз когда он открыл гардину, по улице снова пронеслась машина — открытый «бог-ког»³, в котором сидели несколько человек, Уилф не различил, кто они, но мог бы поклясться, что все сидящие — вооружены. В остальном Платановая улица была пустынна и тиха. Словно то, что творилось вокруг, её не касалось и не могло коснуться. Никогда. Никак. Только у дома Остинов во дворе стояли обе их машины, и возле них быстро и молча суетились люди. Быстро, молча и… и испуганно. Они грузили какие-то вещи. Они собирались уезжать. Нет. Не уезжать.

Бежать.

Минитмены, вдруг подумал Уилф, удерживая гардину рукой. Это вспомнилось из уроков истории — минитмены. В каждом посёлке был такой отряд, члены которого должны были за минуту собраться и выбежать на улицу с оружием в руках для защиты посёлка.

Улица пуста. Как так получилось, что мы — все — одни среди такого множества людей? Уилф тряхнул головой и вдруг сильно пожалел, что вчера не поговорил как следует с Томми Ли. Где он сейчас? Он, наверное, мог бы объяснить… объяснить, что же, всё-таки, происходит…

Он снова рассеянно повёл взглядом по улице. Мальчишке показалось, что на углу лежит человек — человек с мотоциклом. Именно лежит. Но всмотреться он не успел, потому что откуда-то сбоку появился мистер Бинэм.

Старый пьянчуга был с утра заряжен, как следует. В перекошенной рубахе и запачканных чёрт те чем джинсах он двигался посреди улицы по сильной синусоиде, то и дело прикладываясь к огромной бутылке контрабандного кубинского рома, которую держал в левой руке. В правой он сжимал двустволку. Как раз перед домом Матмэнов Бинэм остановился, сделал ещё один глоток, помотал головой и заорал хрипло и неожиданно зычно:

— А ну вставайте! Спасайтесь! Это смерть! Мать вашу, матерь божья, я вижу, что это смерть! Люди! Вставайте и бегите, пока ещё можно, бегите, раз мы разучились пить и драться! Юг! Юг! Юг! Проснись!

Во дворе Остинов уже было пусто, люди бросили машину и спрятались в дом. Краем глаза Уилф увидел, что в доме наискось дрогнула гардина. И понял, что там кто-то стоит и смотрит на улицу. И, наверное, не только там. Стоят и смотрят. И им страшно. Они ничего не понимают, и им страшно. Улица не спит. Улица ждёт, и никто, кроме этого алкаша…

Что — «никто», он не додумал, не успел.

Мистер Бинэм опять хлебнул и взревел:

— Поток цветов обвил

Зелёные холмы…

Велик ваш подвиг был!

Вас помним вечно мы! А ну! Вставайте! Какого хера попрятались! Юг!!!

— Уилф… — послышался голос бесшумно вошедшей в комнату матери, но мальчишка даже не обернулся, потому что именно в этот момент из-за поворота (да, там точно лежал человек, человек рядом с кросс-мотоциклом, и Уилф даже видел теперь его светлые волосы и серую шляпу рядом) с высоким воем вылетел форд-пикап. В его кузове мотались сразу трое афроамериканцев — плечом к плечу, держась каждый одной рукой за ограждение, а в другой сжимая винтовку. М16 на ремнях, перекинутых для удобства через плечи.

Мистер Бинэм сделал ещё один глоток и выстрелил навскидку. Сперва из одного, потом из другого ствола.

Уилф отшатнулся от окна, отталкивая мать на кровать — она села от неожиданности, разбудив Винса, который от неожиданности тонко ойкнул. Но они — все трое — женщина и мальчики — услышали снаружи короткий мокрый удар.

* * *

Уилф не знал, что позавчера в Б*** пятнадцатилетний Джесс Халлорхан, сын офицера, заступился за одноклассницу перед двумя «афроамериканцами» и был расстрелян ими из пистолетов прямо на школьном дворе. Похороны мальчика превратились в манифестацию, на которой впервые появились открыто флаги Старого Юга. Гроб Джесса Халлорхана сопровождали десятки вооружённых гражданских гвардейцев. Уже вчера начались погромы в клоаках черных кварталов. Брошенные по приказу губернатора на подавление части Национальной Гвардии почти поголовно перешли на сторону восставших жителей Б***.

И это послужило началом к тройному восстанию на юге США — восстанию хорошо организованных, щедро финансируемых и многочисленных негритянско-мусульманских, нарко-латиносских \организаций — и милиционной «гражданской гвардии»; каждая из этих трёх сторон была изначально враждебна двум остальным. Федеральные силы по приказу президента фактически приняли сторону цветных и немедленно раскололись — примерно треть частей открыто отказалась повиноваться приказам и заявила о «переходе на сторону народа», под которым подразумевались в данном случае почти исключительно белые американцы. Полиция оказалась практически парализована, Национальная Гвардия в основном приняла сторону гражданских гвардейцев.

До Талахасси всеобщее восстание по-настоящему докатилось именно этим утром.

* * *

Уилфу казалось, что он стоял сбоку от окна, переводя дыхание, невероятно долго (на самом деле — всего несколько секунд). Потом он, не слушая испуганного крика матери, метнулся обратно к окну.

В доме напротив лопнули окна, и наружу легко и красиво выскользнули невесомые перистые языки пламени. Очередь — совсем близко — ударила в уши, и Уилф увидел, что по улице бегут афроамериканцы — их было много, и все они были вооружены. Они вбегали во дворы и дома, стреляли в окна, бросали в них бутылки, взрывавшиеся рыжим огнём. Где-то дальше по улице послышались длинные очереди, и большинство афроамериканцев бросились туда…

— Что происходит? — медленно, даже с некоторым интересом, спросил Уилф сам у себя, разглядывая творящееся на улице. Как и все американские подростки, он вполне был подготовлен голливудскими фильмами к вторжению инопланетян, захвату Земли зомби, китайцами или даже русскими, глобальному потеплению, похолоданию, наводнению, смертоносной эпидемии, выпадению метеоритного дождя и падению Луны. Ещё каких-то сто лет назад при виде того, что творилось на улице, любой житель Платановой улицы крикнул бы: «Не стой столбом, парень, ты что, не видишь — взбунтовались ниггеры?!» Но Уилф не употреблял слова «ниггеры» даже в мыслях и всегда чувствовал себя неловко, даже читая его где-то. А уж что афроамериканцы могут взбунтоваться (?!) — ему не приходило в голову вовсе. Зачем?! Против кого?! Из-за чего?!

Дом напротив горел. На крыльцо из распахнувшейся двери выбежал кричащий человек, женщина. Она горела тоже, и Уилф не сразу её узнал, но узнал — когда она упала через перила и осталась лежать на газоне. Это была миссис о’Лири.

Потом у дома о’Лири просела крыша. Уилф вздрогнул от страшного звука — и отшатнулся от окна, чтобы больше не видеть то, чего не могло быть.

— Что там, Уилф? — испуганно спросил Винс, обеими руками и даже ногами обвивший мать.

Уилф словно бы проснулся от этого вопроса. Метнувшись, он схватил ружьё, брюки… и опять застыл. Он медлил потому, что была противна мысль о том, что придётся оставить свой дом. Это промедление могло стать губительным в любой момент, оно шло из древних времён, из генетики. Но предок Уилфа, передавший своему потомку это упрямое желание любой ценой защищать своё жилище, жил в небольшой хижине с одной комнатой, с двумя-тремя окнами-бойницами, узкой тяжёлой дверью, напрочно сбитой из толстых, не сразу поддающихся даже огню тяжёлых древесных плах — при нападении на такое жильё разум требовал оставаться внутри и бить врага из окон.

Дом Уилфа — полутораэтажный, тонкостенный, с большими стеклянными окнами, несколькими комнатами, стеклянными дверями, доверху набитый тем, что может гореть — был фактически ловушкой для обороняющегося.

К счастью, мальчик всё-таки понял это достаточно быстро.

— Мама, быстро уходим! — держа в левой руке готовое к выстрелу ружьё, Уилф начал теснить поднявшуюся с кровати мать к выходу. — Быстро, быстро же, скорей! Винса бери!

— Зачем, куда? — миссис Матмэн тем не менее пятилась, крепко держа в левой руке руку притихшего, во все глаза смотрящего на старшего брата младшего сынишки, а в правой сжимая револьвер. На миг в женщине проснулся удивлённый гнев, она хотела даже прикрикнуть на разбушевавшегося старшего сына: «А ну-ка, молодой человек!..» — но потом вдруг испугалась. Испугалась лица Уилфа и его слов, того, как он напирал и вёл себя. Ей вспомнились все эти истории про ребят, которые сходили с ума и хватались за оружие. Раньше она никогда не примеряла этих рассказов по ТВ всерьёз на себя и свою семью. Но сейчас… что, если Уилф на самом деле сошёл с ума?! Может быть, началась какая-то эпидемия?! Что делать? Винс…

…Она была умной и храброй женщиной, миссис Матмэн. Любящей матерью, верной женой, настоящей хозяйкой. Но даже её разум, её взгляд на мир были испакощены донельзя. И, пытаясь встроить в реальную жизнь претендовавшие на ещё большую реальность фантастические картины и рецепты из шоу и фильмов, она теряла секунды, теряла их там, где ещё её бабушка инстинктивно сделала бы единственно верное — подчинилась мужчине и начала спасать ребёнка.

Телерассказы были реальней реальности. Миссис Матмэн всё ещё не могла отрешиться от них полностью. А Уилф в отчаянье остановился, видя, что мать ничего не предпринимает и не зная, что ему делать — не толкать же её ружьём, в самом деле?! Они были уже в самом низу лестницы, направо — дверь во двор, налево — чёрный ход…

…и как раз тут дверь во двор рухнула. Разлетелась и упала стеклянными брызгами и пластами. Все трое — женщина и мальчики — обернулись.

Большая обезьянья лапа, просунувшись внутрь, зашарила в поисках ручки, рванула её. Дверь отлетела, стукнулась в стену, рассыпая последние осколки стекла. Внутрь вошёл низенький длиннорукий чернокожий — с винтовкой в правой руке. За ним виднелись ещё двое, и у всех троих на лицах расплывались при виде хозяев дома широкие улыбки.

(…на мордах… оскалы…)

— Гых, — совершенно нечеловечески сказал вошедший первым. — Съ… ться хотели?

— Что вы себе позволяете? — миссис Матмэн спросила это без страха, с изумлением скорей. — Как вы посмели ворваться сюда? Мой муж…

— У тебя их, сучка белосисая, сейчас будет целых три, — сообщил чернокожий. — Только на децл вре…

Он не договорил.

Уилф издал вопль — дикий, улюлюкающий крик, жуткий и нечеловеческий. Он сам не знал и не понимал, что это за звук — вопль поднялся откуда-то из района пяток, заполнил всё тело и выплеснулся наружу за какие-то доли секунды. И от этого визга-воя-рёва проникшие в дом налётчики оторопели. Всего лишь на миг. Но именно этого мига мальчишке хватило.

— Получай! Получай! Получай, грязный ниггер! — над локтем дёргающего рычаг перезарядки Уилфа бешено кувыркались гильзы, выстрелы 410-го в помещении гремели, как салютная пушка, кричал, обхватив мать, Винс, но всё это заглушал рёв умирающих животных — все трое налётчиков бились сперва об стены, потом на полу, а Уилф стрелял, пока не выпустил последнюю, шестую, пулю. Он дёрнул затвор в ярости, а следом уже лез ещё один — с большим пистолетом в одной и топором на коротком топорище — в другой лапе. Его налитые кровью глаза были полны звериной ярости. — Ма, беги! — крикнул Уилф. И присел — сзади послышался треск выстрела — не такого громкого, как выстрел его дробовика, револьверного. Правый глаз негра лопнул, голова дёрнулась, расплёскивая густо-алое на стену, и он с хриплым «рррыххх…» осел наружу.

Одной рукой прижав к своей ночной рубашке лицо плачущего Винса, другой рукой миссис Матмэн опускала револьвер. Лицо женщины было потрясённым почти до смешного.

— Господи, — сказала она. — Господи, что это?

— Бегите! — Уилф бросил пустой дробовик, схватил лежащее у самых ног незнакомое оружие — короткую самозарядную винтовку с изогнутым магазином и удобным прикладом, вылетевшую из рук одного из убитых.

— Я должна переодеться… — медленно заговорила миссис Матмэн, но Винс заплакал, теребя её рубашку:

— Ма, ма, уйдём скорей, мамочка, уйдём отсюда ско-ре-е-е! — и она, опомнившись наконец, схватила младшего сына в охапку, метнулась к двери, но тут же остановилась, обернулась, вскрикнув горестно:

— Уилф?!

— О господи, да бегите же!!! — отчаянно прокричал мальчик — по тропинке к дому бежали двое, и как раз в этот момент они начали стрелять — от бедра, на бегу, поливая струями пуль весь фасад дома и что-то визгливо крича. — Бегите, чтоб вас! Убегайте, не будьте бестолочами! — и, припав на колено, мальчишка, как при стрельбе по мишеням в тире АСА, влепил по пуле в каждого бегущего, ощутив резкую, тяжёлую отдачу…

* * *

— Господи, где же они?

Уилф Матмэн произнёс это еле слышно, чтобы просто услышать свой голос. Он не надеялся найти мать и братишку в том аду, в который превратились улицы его родного Талахасси. Просто это «где же они?» подразумевало ответ, что они хоть где-то есть. Живые. Большего Уилф не хотел.

Весь этот длинный, бесконечно длинный и совершенно безумный день он куда-то бежал, шёл, полз — не останавливаясь, казалось, ни на секунду. Кругом был огонь и рушащиеся здания, стрельба и крики — так не кричат люди. Уилф не знал, как называется его оружие, но держал его, не выпуская. А патроны к нему — толстенькие, необычные — он насыпал в какую-то невесть откуда взявшуюся поясную сумку, висящую на таком же кто знает, откуда свалившемся, ремне прямо поверх пижамы — с верхом — в оружейном магазине, точнее — насыпал хозяин магазина, сыпал горстями, пока двое мужчин стреляли через окна наружу, сыпал и бормотал: «Вот, держи… магазинов к этой штуке нет, а патроны — держи… патронов у меня полно, настоящие русские, контрабанда… вот, держи…» Куда он делся, куда делись те мужчины, кто они все были? Уилф не знал. Он опять бежал, полз и стрелял — один, и помог какой-то старухе перетащить через забор уже даже не плачущую от ужаса девочку лет пяти, с огромными глазами прижимавшую к груди медвежонка Тедди. Дальше — они втроём сидели, как ни в чём не бывало, в каком-то доме, пили холодный, который налил им седоусый тощий старик… вот только на столе у старика лежал поцарапанный, потёртый «калашников», как в кино, и потом старик допил чай, взял автомат и сказал: «Так, ну вот и гости…» А потом опять были какие-то люди, и они вместе стреляли с нижнего этажа большого здания — через двери и витрины, и рядом с Уилфом стрелял полицейский — плачущий полицейский. И он снова остался один, бежал, упал в какие-то кусты, где лежал убитый пёс — с расколотой головой — рядом с убитым мальчиком лет десяти, голова которого тоже была расколота, как орех щипцами. Но это было не важно — Уилф наступил на стекло и сейчас вытаскивал его; вытащил и опять бежал и снова стрелял. Потом был танк и люди в форме, к которым он, как к спасению, бежал вместе с ещё тремя людьми… а с танка ударил пулемёт и раздался невозможный крик: «Грёбаные дикси, грёбаные мятежники!» — и все упали, потому что они не хромали и бежали впереди, а Уилф, как перепуганный зверёк, взвизгнул и на бегу — уже в сторону, в переулок — начал стрелять, и с танка мешком упал человек в федеральной форме — враг. Долбаный янки. Другой человек в такой же федеральной форме с пулемётом лежал в дверях магазина и огнём из пулемёта прикрывал убегающих женщин с детьми — кричащих трёх женщин — и сам кричал: «Вот что такое техасцы!!! Мы не суки!!! Мы техасцы!!!» — и люди в такой же форме падали впереди, а Уилф подавал ленту… Он вроде бы видел даже каких-то знакомых людей, но не помнил, разговаривал ли с ними. И не очень понимал, жив ли, и если да — то почему, за какие заслуги и удача ли это — что он жив.

В районе, где он остался, было уже почти тихо, стрельба откатилась в сторону южной окраины, и там не умолкала, слилась в сплошной перестук.

— Господи, где они? — повторил Уилф. Неподалёку фонтанировала высоченной струёй срезанная пожарная колонка, вода текла по канаве через кусты, в которых он лежал, сплошным чистым потоком, и мальчишка вдруг ощутил, что внутри у него всё горит от жажды. Чуть подавшись вперёд на локтях и не выпуская оружие из руки, он опустил лицо в холодную воду и пил, пока его не вырвало. Он подождал, пока вода снесёт блевотину, напился снова и снарядил магазин — после этого патрон в сумке осталось мало, едва десяток. Подумал, что надо идти домой, что уже поздно — и помотал головой яростно, чтобы вытряхнуть эту мысль, пока она не проела мозг.

Шум, поднявший в конце улицы, в темноте, заставил Уилфа напрячься и замереть. Фонари не горели, кроме одного, над выбитой дверью магазина, возле которого била колонка — и мальчишка не сводил глаз с улицы, откуда приближался шум.

Его источник стал ясен очень быстро.

Появилась группа негров. Их было штук сто, нет, не группа — толпа, воющая и улюлюкающая. Кое-кто нёс факелы, и отсветы багрового пламени делали их лица и движения лицами и движениями чудовищ из фильма ужасов. Даже трудно было поверить, что они реальны. Но от киношных чудовищ негров отличало то, что все в толпе были вооружены с головы до ног, всем, чем угодно — от дробовиков до пулемётов. То и дело раздавалась пальба — идущие стреляли без разбора по окнам домов. Уилф поймал себя на том, что выискивает в толпе знакомые лица афроамериканцев — отцов соучеников, вообще жителей Талахасси. Но знакомых лиц там не было. Там вообще не было лиц.

Только морды.

В центре толпы переваливался здоровенный джип — со спешно срезанной крышей, с установленным сзади шестиствольным «минимагом». На передке джипа на четвереньках стояла, уронив голову (волосы закрывали лицо) привязанная и подпёртая какими-то деревяшками белая женщина или девушка — голая и окровавленная. Всё её тело моталось на верёвках и распорках в такт толчкам джипа, и Уилф понадеялся, что она мертва.

Опираясь на шестистволку, в джипе стоял гориллоподобный низколобый гигант с вывернутыми алыми губами и плоским широким носом, в белой водолазке, перечёркнутой патронными лентами. Пулемёт, который он держал стволом вверх и прикладом в плечо, казался в лапе негра детской китайской игрушкой. На груди, запачкав белое кровью, висела связка каких-то предметов — Уилф не сразу сообразил, что это человеческие уши.

За толпой двигались — так же медленно — три армейских грузовика. Джип проехал к стене какого-то магазинчика и остановился, развернувшись. Негры образовали кольцо посреди улицы — плотное и широкое. В него въехали все грузовики. Борт одного откинулся изнутри — и под воющий смех и вопли из него кто-то невидимый стал выбрасывать, нет — выгребать…

Уилф вцепился зубами в пальцы.

Это были головы. Много-много голов белых. Женские, мужские, детские головы — они тяжело падали (бесшумно в рёве толпы) и катились в стороны. Тем временем у двух других грузовиков тоже откинулись борта — и оттуда начали выбрасывать живых детей.

Тут не было никого старше восьми-десяти лет. Полураздетые или совсем раздетые, они вылетали наружу — некоторые (в основном девочки, но и несколько мальчишек — у всех у них были окровавлены ноги) не могли подняться; другие наоборот — вскакивали и пытались проскочить в толпу, но их отбрасывали с руганью и смехом; третьи жались друг к другу. Почти все кричали — в основном бессмысленно и жутко, но тут и там прорезались тонкие истошные голоса, звавшие маму. Уилф видел, как один из негров, подобрав женскую голову, вытащил в сторону какого-то мальчика и стал тыкать ему в лицо раздвинутыми в оскале губами головы. Мальчишка даже не кричал, а потом перестал и уворачиваться — в свете факелов его голова блеснула мгновенно покрывшим её серебром, он мешком повис в руках негра. «Господи, — подумал Уилф, — господи святый, пусть это будет разрыв сердца…»

Негр бросил голову, схватил мальчишку за ноги и, раскрутив, как молот для броска, метнул его в стену дома.

То, что началось потом, Уилф просто не мог воспринять. Выскакивавшие из толпы негры точно так же хватали детей за ноги и швыряли их вдоль по улице. Тут же с гоготом замеряли дальность броска шагами, спорили и, кажется, заключали пари. Десятка два развлекались иначе — оттащили в сторону шестерых девочек и принялись насиловать их прямо на глазах у остальной стаи — той её части, что не была увлечена соревнованием. Около первого грузовика четверых мальчишек постарше, тыча им в спины и ягодицы факелами, заставили драться друг с другом голыми руками — видимо, насмерть, туда Уилф совсем не мог смотреть.

Потом он увидел подростка-негра. Своего ровесника. Сидя на подножке грузовика, он увлечённо перебирал мобильники. Много, десятки мобильников, которые вывалил к ногам из какого-то ящика. Некоторые отбрасывал, другие… Уилф не верил глазам. Негритёнок нанизывал их на шнурок и вешал на шею, как ожерелье. По временам отвлекался, нажимал на кнопки, то ли во что-то играл, то ли проверял функции…

Они же не работают, подумал Уилф и ясно почувствовал, что сходит с ума. Но не смотреть не мог. Он должен был смотреть и запоминать, чтобы потом — если будет какое-то потом — никто не мог сказать: они тоже люди. Никто. Никогда не мог сказать.

Вопль губастого гиганта, наблюдавшего из джипа, прервал страшную вакханалию. Что кричит их… вождь? шаман? кто? — Уилф не мог разобрать, это был чудовищный «эбоникс»⁴. Но детей — тех, кто был жив — стали сгонять и строить в шеренгу на коленях.

Из толпы вышли двое здоровяков с бейсбольными битами. Встав с двух концов дрожащей и плачущей шеренги, они чего-то ждали.

Гигант опять завопил и ударил себя в грудь кулаком. Его ритмичные вопли подхватила вся толпа — вскидывая руки и притопывая. И тогда…

Уилф грыз себе пальцы. Во рту был вкус крови, и он перестал это делать, потому что пальцы были нужны, чтобы стрелять.

Взмахивая бейсбольными битами, негры стали, продвигаясь по шеренге, дробить головы детей — ударами в затылок. Позади них оставались корчащиеся тела; кое-кто пытался ползти. Несколько ребятишек, вскочив, снова бросились бежать и потонули в толпе — через минуту Уилф увидел, как одного из них — извивающегося и истошно кричащего — вскинули над толпой на руках и с размаху насадили животом на штырь магазинной вывески сбоку от колонки. Ребёнок перестал кричать, но продолжал крутиться, дёргаться и никак не затихал.

Уилф уткнулся лицом в землю и закрыл уши руками. От земли пахло сыростью и травой, и мальчишка вцепился в неё широко открытым ртом…

* * *

Было уже под утро, когда Уилф кое-как добрался до старых складов. Он пробирался именно туда, чтобы отдохнуть. В его прошлой детской памяти старые склады были огромными пустыми помещениями с массой укромных закоулков, в которых было здорово играть, ну а сейчас — сейчас можно было отсидеться и перележать. Он еле тащил ноги и с трудом заставлял себя не думать о виденном.

Мальчишка не мог себе представить, что ждёт его на складах.

О том, что и тут всё плохо, он стал подозревать, когда увидел прямо около въезда две сожжённые машины — гражданский грузовик и полицейский форд. Трое полицейских — в окровавленной форме, буквально изодранные в клочья пулями — лежали чуть в стороне от въезда кучей, с полдюжины негров валялись с другой стороны въезда.

Потом он почуял запах. Запах бойни. И приостановился, но всё-таки пошёл дальше — к распахнутым настежь большим воротам.

Свет каким-то чудом работающего прожектора падал снаружи в большие, закрытые частой решёткой окна. Старые склады были большими, когда-то тут располагались железнодорожные пакгаузы, сохранились даже рельсы, хотя поезда не ходили в Талахасси аж с 2006 года. Но теперь рельсов не было видно. Пол складов был завален трупами — трупами почти сплошь детей и подростков. Лужи крови стояли на прочном полу, им некуда было впитаться, они чернели, как смоляные. Запах ударил по Уилфу, как молот — но потом почти сразу перестал ощущаться. И почему-то совсем не было страха. Может быть, потому, что он не видел, как умирали тут, а просто трупы уже не пугали. Держа винтовку в левой руке, мальчишка пошёл среди трупов — и почти сразу споткнулся. Он узнал Эдди Картера. Узнал с трудом, потому что Эдди был уже не рыжим, а абсолютно седым. И безруким — вместо рук были какие-то скрученные проволокой чёрные сучья. Рядом лежала Присси Кларк, капитан команды болельщиц — совершенно голая, привязанная к рельсам и сплошь залитая кровью. Горло девушки было перерезано, живот вспорот, выпотрошен и набит дерьмом.

Потом он узнал ещё нескольких ребят и девчонок из своего класса. Было и ещё очень много незнакомых, и среди них — не американцы. Уилф сам не понял, как это определил — эти ребята лежали вместе с его соотечественниками и ничем от них не отличались. И всё-таки это были не американцы.

Русские, подумал Уилф. Винс говорил про то, что их привезли в склады. Это русские, вот кто это. Видимо, русских отсюда и не стали вывозить.

Русские ребята и одноклассники Уилфа лежали вместе. И Уилф вдруг понял, что между ними нет никакого различия. Он сам их отличал неясно как, а сохранившаяся одежда, лица, цвет кожи, цвет мёртвых глаз, сложение — всё это было неотличимо.

Сына миссис о’Лири, американского солдата, убили русские. Где-то там, далеко — всплыло название: «Новоподклетное». Но саму миссис о’Лири сегодня убили не русские. И этих русских детей убили не американцы.

А кто? Разве эти негры не американцы? Афроамериканцы?

Нет. Не американцы. Американцы не могли сделать вот это. Не могли.

А кто послал Тома в Россию? Почему его не было дома, когда его мать убили те, кого он и она считали своими соотечественниками? Почему нет дома отца самого Уилфа?

— Произошла большая ошибка, — задумчиво сказал Уилф. И решил лечь прямо тут, на полу среди трупов — и умереть. Мысль принесла облегчение, настолько сильное, что ноги Уилфа подкосились…

Он не сделал этого, не лёг и не умер, потому что ощутил присутствие живого человека. А в следующий миг в бездушном мёртвом свете прожектора Уилф увидел этого самого человека.

Человек целился в него, Уилфа. Человек, не негр — из карабина, армейского карабина. Точно в грудь. Карабин был вторым, что Уилф увидел после силуэта. А потом он различил, что это мальчишка. Примерно его лет, пониже, но богаче — он был в испачканной майке, кроссовках и грязных джинсах, а не в драной пижаме и босиком, как сам Уилф.

— Не стреляй, — сказал Уилф. Он не испугался, он даже был, пожалуй, не против того, чтобы этот парень его убил, потому что жить было невыносимо тяжело. Но где-то в этом мире были ещё — не могли не быть — мама и Винс. Он сейчас вспомнил про них и передумал умирать. Отец бы его не понял, оставь он маму и братишку одних среди этого ужаса.

— Ты кто? — карабин в руках парня не вздрагивал, шевелились только губы. Слова были произнесены с акцентом, и Уилф понял, что это русский. Это была дичайшая ирония судьбы — среди войны с неграми на американской земле в него, Уилфа Матмена, целился из американского карабина привезённый сюда из России русский мальчишка.

— Уилф, — ответил он, даже не делая попытки вскинуть своё оружие.

— Ты чего тут делаешь? — русский говорил бегло.

— Тут мои одноклассники, — кивнул Уилф на трупы. Русский вдруг ненормально хихикнул:

— А, чёрт. Смешно… — он чуть опустил ствол. — Полицаи нас выпустить хотели, но не успели, негры появились.

Уилф кивнул — вот откуда эти трупы у въезда…

— Меня Денис зовут, — сообщил между тем русский. — Иверцев. У тебя поесть нечего?

— Не, — мотнул головой Уилф. — А ты откуда оружие взял?

— Я там спрятался, — русский мотнул головой. — Там колодец такой… Один чёрный уже напоследок туда сунулся, я его и успокоил… Его и искать никто не стал, они все обдолбанные были, кумар стоял до крыши… — лицо русского дёрнулось. — Они сперва наших убили, а потом уже ваших пригнали, и тоже… Ты что делать собираешься?

— Маму и брата искать, — сказал Уилф.

— Обувку надо найти, тут её много. И куртку, — сказал русский, и Уилф сжался внутри, но потом перевёл дух и кивнул:

— Я найду… Карабин-то опусти.

— Угу, — русский опустил оружие, подумал о чём-то, качая тонким стволом. — Слушай, я с тобой пойду. Я тут всё равно ничего не знаю. Что у вас произошло, я и то не понял. Это банда какая-то, что ли?

— Хуже, — Уилф помотал головой. — Война. Гр… — он запнулся, однако договорил: — Гражданская война. У нас гражданская война.

Русский присвистнул. И вдруг сказал:

— Ну вообще гражданская — это когда люди одной нации друг с другом машутся. А тут у вас скорей обезьяны взбесились. Куда вы полезли вообще к нам, если у самих… — он махнул рукой.

Уилфу было уже всё равно. Ноги совсем не держали его, и он всё-таки начал падать. Наверное, даже потерял сознание, потому что следующее, что осознал — русский ведёт его куда-то, поддерживая. А потом русский помог ему лечь на что-то восхитительно мягкое. И больше Уилф ничего не ощущал и не помнил.

Примечания

3

Болотный вездеход, машина на больших колёсах.

4

«Язык» североамериканских негров на основе американского варианта английского. Изобилует жаргонизмами, нецензурной бранью, строится с нарочитым пренебрежением к классическому английскому языку. Крайне беден, дополняется жестикуляцией.