Для кого встаёт солнце. Доблестным предкам посвящается

Олег Иралин

Исторический роман о событиях конца одиннадцатого века в Руси и сопредельных с ней землях – половецкой Степи, Польше, а также княжестве бодричей на южном побережье Балтики. В центре событий – судьба двух дружинников и половецкого воина. Отправляясь на поиски своих пленённых возлюбленных, герои проходят многие испытания, заставляющие по-иному взглянуть на мир. Книга рассчитана на читателей, интересующихся историей Руси и древнейших славянских держав на территории нашей страны.

Глава 3

Слово и дело

Наконец отзвенели зимние морозы, и на Русь своим чередом пришла весна. Снега подтаяли, чистой слезой заплакала капель, и в свои владения вступил месяц березень. Русичи весело встретили младшего брата Коляды, радуясь пробуждению природы. Малый Овсень — знаменовал наступление Нового года, или, как говорили славяне, лета. В этот день, четырнадцатого, принято было начинать готовиться к посевным работам и строить планы на будущее. Чего-чего, а планов у переяславльского князя Владимира было предостаточно. Деятельный по своей натуре князь вдобавок ко всему отличался изрядной осторожностью, что, казалось бы, трудно уживается в одном характере. Он принимал активное участие в политической жизни Руси: ходил походом на вторгнувшихся в Галицкое княжество чехов, был одним из претендентов на великокняжеский престол, но когда пришло время занимать его, Владимир, трезво оценив свои шансы удержаться на нём, отказался в пользу Святополка. Переяславль не был пределом мечтаний князя, но он счёл, что ещё не время, и теперь выжидал, наблюдая, как нынешний Великий князь совершает ошибку за ошибкой. Святополк, сумев объединить ряд князей, совместными силами выступил против половцев, но при реке Стугна был разбит наголову. Срочно требовалось восстановить дружину, призвать рать и поддержать разорённый степным набегом люд, но денег в казне не было, и Великий князь пребывал в затруднении. Владимир же сидел в своём Переяславле, копя силы, и готовился к грядущим битвам. Ближе к Комоедице в размеренную жизнь переяславцев ворвались нежданные события. Сначала в город прибыли половецкие гонцы. Гордые степняки, блестя доспехами, восседали на горячих конях, скача сквозь глазеющую толпу. Князь их принял и долго думал, узнав о принесённой ими вести. Ханы сильных половецких орд — Кытан и Итлар — предлагали свою дружбу и союз и, встав вежами у самой границы, готовы были прибыть для ведения переговоров. Переданное через гонцов предложение было настолько неожиданным, что Владимир не сразу нашёл, что ответить. Пока гонцы отдыхали с дороги в отведённой им горнице, князь призвал свою старшую дружину на Совет.

— Оно, конечно, не худо бы было таких союзников приобрести! — высказался главный советник. — Слыхал я, много воинов у Кытана с Итларем, и в Степи за ними многие с других орд потянутся, ибо большим влиянием пользуются!

— Тебе лишь бы было кем границу закрыть! — не согласился с ним другой боярин. — И так у нас в княжестве, почитай, едва ли не четверть всех этих торков, берендеев да разных клобуков, а ты хочешь ещё и половцев аж в две орды привадить?

— Ну и что с того? — удивился советник. — Наши степняки служат верно и с доблестью, а врагов у князя не убавилось. Случись завтра война — на кого надёжа? Али на крестьян с горожанами?

— А хоть бы на них! — вспыхнул боярин. — Они хоть и далёкие от ратного дела, а всё же в спину не ударят!

Но тут Владимир, видя, что Совет вот-вот превратится в перепалку, поспешил успокоить спорящих:

— Полно вам, бояре, перекрикивать друг друга, словно холопам! Послушаем, что Ратибор скажет!

Ратибор, воевода в летах, не спешил. Из-под густых бровей сверкнул его хмурый взгляд, и наконец раздался густой бас:

— Оно, конечно, все правы! Вот только как на половецких послов Великий князь посмотрит?

Вопрос его повис в воздухе. Все понимали ту неоднозначность, что присутствовала в отношениях двух князей. Святополк, несмотря на поддержку Владимиром при принятии киевского наследства, помнил, кто был вторым претендентом на великое княжение. Конечно, даже одна крупная орда, примкнувшая к переяславскому князю, весьма возвышала того в воинской силе, а с двумя он вполне мог противостоять не только Святополку, но и всем его союзникам вместе взятым! Вот только готов ли сам Владимир к таким переменам?

Князь уже отвлечённо выслушивал мнение своей старшей дружины, напряжённо размышляя в принятии верного решения. Большинство бояр склонилось к союзу, и Владимир распустил всех, так и не высказавшись. Ратибор, покидая зал последним, обернулся у самых дверей.

— Дозволь, князь, помощь предложить. Знаю, что от киевского князя послов половецких не утаить, добрые люди всегда сыщутся! Если надумаешь, князь, прежде, чем с ханами переговоры вести, о том князя Святополка известить, то любой из моих сыновей готов с той вестью в Киев скакать. Тут ведь дело тонкое, человек надёжный потребен!

Князь кивнул и, оставшись один, глубоко задумался. Конечно, узнай Святополк о планируемых переговорах от других, он воспримет их как подготовку к мятежу. Но если удастся уверить его в благих намерениях, скажем, подготовкой к совместному походу на Степь, тогда всё будет выглядеть в ином свете! Владимир долго ещё размышлял, взвешивая все «за» и «против», и ближе к вечеру принял решение. Вызвали гонцов, и князь объявил им, что готов принять ханов для переговоров и, более того, согласен на выполнение выдвинутого половцами условия: на время переговоров выдать им своего сына в обеспечение их безопасности на переяславской земле.

Едва забрезжил рассвет, степняки направили своих коней в родные кочевья, а сразу за ними, теми же воротами, в сторону Киева поскакал одинокий всадник. Ольбег нахлёстывал коня, спеша доставить послание от своего князя. Ему предстояла встреча с хотя и формальным, но владетелем всея Руси, но не только он занимал мысли юного всадника. В ушах до сих пор звучал наказ отца — воеводы Ратибора, и надобно было без лишних глаз прежде великого князя навестить другого, тоже весьма важного человека.

Ханы прибыли в самый разгар Комоедицы. Вся городская площадь была заполнена праздным народом, тут же пекли блины и водили пляшущих под дудку медведей. Комы — как их величали издревле, трудились не зря. То и дело их угощали круглыми, словно солнце, блинами, а их хозяева едва успевали собирать медные монеты, которыми в эти дни так щедро вознаграждал люд. Тут и там плясали в вывернутых наизнанку шубах мужи, медвежьим плясом чествуя хозяев леса. В стороне, у калашных рядов, боролись крепкие богатыри, а рядом, в десяти шагах, широкими кольцами кружились хороводы. Изо всех сил старались гусляры и скоморохи, но их песни и крики тонули в многоголосом шуме. Он разом стих, когда из-за поворота прорезающей площадь улицы показались всадники. Хан ехал вслед дружинникам в сопровождении всего двух своих телохранителей. В руках одного из них возвышался бунчук с трепетавшими на ветру конскими хвостами, на всех троих блестели на солнце дорогие доспехи. Ханский колонтарь в убранстве своём не уступал княжескому: стальные пластины украшены были золотой насечкой и причудливым орнаментом. На голове слепил позолотой расписанный арабской вязью шлем, на навершии которого вместо яловца крепился пучок конских волос. Итлар с безразличным лицом восседал на своём горячем иноходце, за ним тянулась череда всадников, но уже своих, русских. Процессия пересекла площадь, и громче прежнего зашумела подгулявшая толпа.

— Неужто с миром приехали? — недоумевали люди, с надеждой глядя вслед удаляющимся всадникам.

Мир с половцами, кроме прекращения набегов и кровопролития, сулил взаимовыгодный для обоих народов обмен. Одни получали довольно дёшево пригнанную скотину, вторые — ячмень, просо и все плоды, которыми одаривала земледельцев русская земля.

Владимир принял хана, встретив его у ворот княжьего двора. Под князем гарцевал белый, в яблоках конь, переливался позолотой пластинчатый доспех, переходящий в чешую на подоле. Под порывами ветра развевался накинутый на плечи красный плащ, на груди, поверх пластин, зерцало в виде большого, с крупными лучами солнца, выполненного золотом, с драгоценными камнями по краям. Правители приветствовали друг друга, затем спешились, и Владимир повёл почётного гостя в терем.

В просторной комнате уже накрыт был ломящийся от яств стол, и, следуя русскому и степному обычаям, не приступили к переговорам, сначала не отведав приготовленных угощений.

— Так что привело вас с Кытаном, хан? — задал вопрос Владимир, когда пришёл черёд дела.

Перед ним за другим концом стола сидел один лишь Итлар, но он вёл переговоры за двоих. Второй хан, получив в залог юного Святослава, старшего сына Владимира, с малым отрядом воинов разбил лагерь недалеко от городских стен, у самых переяславских валов.

— Не хотим больше вражды с Русью, — ответствовал хан. — Хотим дружбы, чтобы вместе на врагов наших выступать, а в мирное время торговать на пользу друг друга.

Владимир задумался, ища подвох в словах собеседника.

— Что, в Степи намечается большая война? — спросил он наконец.

— Нет. Всё спокойно в кочевьях, — заверил хан.

— Так что изменилось?

Теперь замялся Итлар. Он отхлебнул уже остывший чай и произнёс:

— Ты, наверное, знаешь, князь, что наши зимовья у моря. Как настают холода, мы, словно перелётные птицы, на полдень тянемся. Там, со всеми нашими стадами, тесно приходится, что многим не по нраву. Опять же, много наших, на вас глядя, также жить хотят. Чтобы вежи в одном месте раскинуть, чтоб сено на зиму здесь же заготавливать, чтобы и летовки, и зимовья в одном месте!

— Понятно, — кивнул князь, — решили у моих границ осесть?

— Есть такое желание, — подтвердил половец, — и не только у нас. Ещё два хана ждут твоего решения. Если договоримся, то и они к нашему соглашению примкнут, а за ними, глядишь, и другие потянутся. Слыхали мы, что ты умён. Настолько, что, не имея достаточно сил, от стольного Киева отказался!

Не сводя глаз с насторожившегося Владимира, хан едва усмехнулся и продолжил:

— Ещё слыхали мы, что ты не настолько глуп, чтобы от своего права на наследство отворачиваться! Когда придёт время, у одного тебя будет половецкая конница: сами за тебя выступим и другим твоих недругов поддержать не дадим! Знаешь сам, в конном бою нам равных нет!

— Хорошо, в военное время вам цены нет, согласен! — признал правоту хана князь и, уводя разговор от щекотливой темы, продолжил: — Но в мирное время что за спокойствие потребуете?

— Ничего! — заверил Итлар. — Нам самим мир выгоден. Во-первых, сможем беспрепятственно свои стада на продажу гонять, а чем обширнее твои владения, тем и нашему товару раздолья больше. Во-вторых, и тебе выгода: купцы твои не только речным путём под стрелами, как сейчас, но и посуху, под нашей защитой, смогут до самого моря добираться. Пойдут караваны — и нам прибыток с твёрдого сбора, и купцам, и тебе!

Владимир задумался. Картина вырисовывалась заманчивая, вот только неясно, какая сила готова примкнуть к нему, помимо этих двух орд, и насколько они, Итлар с Кытаном, способны подмять под себя остальные ханства? Не получится ли, что вместо ожидаемой поддержки Владимир сам увязнет, поддерживая слабых в степной междоусобице? Опять же, Святополк, при всей своей наивности, догадается, против кого может быть направлен этот союз, а готов ли к открытому противостоянию он сам, Владимир? «Что-то запаздывает сын Ратибора, — подумал князь. — А между тем совсем не мешало бы знать мнение Великого князя!» Время шло, но Олбега всё не было, и пришлось принимать решение без великокняжеского ответа. Перед самым заходом солнца Владимир дал согласие на мир и дружбу. Оба, он и Итлар, принесли клятвы — один перед иконой Спасителя, другой — вознеся глаза к небесному Тенгри. С лица хана спало напряжение, и он, собрав морщинки у глаз, сиял уставшими, но довольными глазами.

— Сейчас же отправлю воина с известием Кытану! — сообщил он. — Пусть празднуют заключение мира!

— Верно! — поддержал князь. — Переночуй у меня, а утром я тебя с ответными дарами, с почётом до валов провожу. Там ещё с Кытаном переговорим, и в счастливый путь!

Ночью в дверь спальной комнаты постучали. Доложили о возвращении Олбега, а с ним киевского боярина от Святополка. Владимир оделся и принял прибывших в той же самой горнице, в которой ещё днём вёл переговоры с ханом Итларем. Здесь уже ожидал поднятый с постели Ратибор. Он дождался, когда князь опустится в свой резной, крытый золотом стул, и встал по правую руку. Вошли двое. Они остановились перед князем, и неверный свет свечей заиграл тенями на их непокрытых головах. Рядом с вернувшимся дружинником стоял пышнотелый Славята — боярин из старшей дружины Святополка, которого Владимир пару раз примечал в его окружении. Ольбег, перехватив взгляд князя, шагнул вперёд и, указывая на спутника, представил:

— Ближний боярин великого князя Святополка — Славята. Великий князь просил…

— Великий князь Святополк просил сказанное мной принимать так, словно сказано им! — перебил дружинника боярин, полагая, что соблюдать дальнейшее молчание ниже его достоинства. — Шлёт тебе привет Великий князь и признательность за верность твою, что множит расположение к тебе старшего брата!

— И Великому князю привет с заверениями в моей сердечной с ним дружбе, — ответил на приветствие Владимир и сразу перешёл к делу. — Что передал Святополк?

— Великий князь с дружиной своей и набранной из горожан ратью уже на подходе к Переяславлю, утром здесь будет! — провозгласил боярин, и Владимир переглянулся с Ратибором.

То, что Святополк вышел из Киева с дружиной, да ещё усиленной городской ратью, многое объясняло.

— Великий князь настаивает на войне? — спросил Владимир, слегка уязвлённый столь решительными действиями, предпринятыми в одностороннем порядке.

— Настаивает! — подтвердил Славята.

— Насколько мне известно, великий князь был в большом затруднении. На какие средства рать в поход снарядил?

— Нашлись добрые люди, помогли, — усмехнулся боярин. — Раби со Святополком сговорились, так ростовщики жидовинские расщедрились, деньгами ссудили!

— А взамен что? — не уставал с вопросами князь.

Киевский боярин лишь пожал плечами.

— Мне то неведомо, князь. Это дело их и Святополка.

Владимир едва улыбнулся, глядя на посуровевшего Славяту. Тот, желая блеснуть своей осведомлённостью, успел сказать лишнее, но сумел остановиться, не желая выдавать и дальше то, что ему, со всей очевидностью, было известно. Переяславский князь давно был наслышан о способах действий иудейских ростовщиков. Те предоставляли кредиты под немыслимый процент, что непосильным бременем ложился на плечи тех, кто волею судьбы был принуждён к ним обращаться. Те несчастные, кому довелось испытать на себе такого рода «помощь», редко не оставались ободранными до нитки, но были и такие, для которых невыплата разбухающего на глазах долга оборачивалась невольничьими рынками, на которые должников продавали целыми семьями. Разумеется, к князьям, королям и прочим сильным мира сего у ростовщиков был другой подход. Задолжавшим им высоким особам предлагалось не тратить свои драгоценные время и внимание на столь несущественные мелочи, лишь доверить сбор очередной дани самим ростовщикам и их людям, а уж они своё вернут! Своё возвращали с изрядной лихвой, оставляя разорёнными целые селения и пополняя уже пресыщенные русскими рабами и рабынями восточные рынки. Поняв, какой ценой куплено временное благополучие, Владимир не позавидовал ближайшей судьбе Киевского княжества, а значит, и благополучию самого Великого князя.

— С половцами как поступим, князь? — нарушил ход его мыслей Ратибор.

— Если Святополк на них войной собрался, так я ему не помеха! — заявил Владимир. — Я с ними мир заключил, но против своего Великого князя, конечно, не пойду. Завтра же, не встречаясь с Кытаном, Итларя отпущу, и пусть киевляне с ними уже в степи разбираются!

Известие о заключённом договоре и нежелание князя идти на его нарушение несколько смутили киевского боярина, и он с надеждой взглянул на Ратибора. Оба они уже давно привыкли к частым подаркам еврейских купцов, каждому прощены уже были взятые у ростовщиков займы, и теперь, сведённые недавно с иудейскими наставниками, известными на Руси как раби или рабины, бояре дружно отрабатывали свои долги. Переяславльский воевода не заставил себя ждать.

— Не иди в поводу у поганых, князь! — воскликнул он с жаром. — Они ведь веками Русь терзают, что другие князья скажут?

— Эка ты загнул, советник! — иронично усмехнулся Владимир. — Положим, не столько от самих половцев Русской Земле убыль, сколько от усобицы князей! С погаными в союзе или без них, а Русь раздирают так, что едва ли не половина от всего проданного полона — одних только князей заслуга!

Боярин взял смелость возражать, и Славята подал голос:

— Прости, князь, в горле пересохло, да и с коней мы только, разреши мне по надобности… Я ненадолго, скоро вернусь!

Киевлянин юркнул в дверь, оставив спорящих наедине, и вскоре выбежал на улицу к ожидавшему у коней долговязому кучерявому мужчине в одежде торгового гостя.

— Беда, рабин! — с ходу выпалил Славята. — Упёрся Владимир, дескать, мир я уже заключил!

— Веди к нему, боярин! — властно произнёс мужчина, сверкнув в гневе глазами. — И побыстрей! Скажешь, что по пути меня встретили, что есть у меня к князю весть!

Обратно боярин возвратился, ведя с собой третьего спутника.

— Это ещё кто? — удивился Владимир, разглядывая незнакомца.

— Вот, князь, торгового гостя в дороге встретили, так он для тебя весть имеет. Я решил, что тебе с ним самому перемолвиться любопытно будет, прости, коли не так!

— Кто таков? — спросил князь, уже обращаясь к незваному гостю.

Тот, словно только что пришёл в себя, рухнул на колени и распластался на полу в поклоне. Затем он поднял голову и, не смея подняться, зачастил тоном холопа, ошарашенного вниманием богоподобного господина:

— Я Соломон, гость торговый! Не гневайся, мудрейший князь, что осмелился пред твои очи показаться! Сам то я здесь ненароком, еду в Киев из Степи.

— Иудей? — спросил князь, уже предугадывая ответ.

— Так, великодушный князь! Хотел на хлеб заработать, караван собрал, у всех, у кого можно было, денег занял, а проклятые половцы разграбили, так и не добрался я до Булгара!

— Что за весть? — поторопил его Владимир, не желая выслушивать дальнейшие стенания. — Да встань ты на ноги, наконец!

— Так вот, я и говорю! — продолжил Соломон, поспешно вскакивая. — Едва я откупился от них, спасся, хвала Яхве! У самого Киева, на обратном пути, повстречался мне мой сородич, тоже купец, третьего дня из Чернигова. Он мне и скажи, что у князя тамошнего, Олега Святославича, сын половецкого хана гостит. Его отец Итлар вместе со вторым ханом, Кытаном, у того князя гостили и, прежде чем к тебе податься, своего сына ему и оставили!

В горнице надолго повисло молчание. Князь Чернигова Олег был давним соперником Владимира, и сам факт того, что половецкие ханы предприняли такой крюк на пути в Переяславль, наводил на мрачные мысли. Это значило, что половцы искали дружбы не только с ним, Владимиром, но и Олегом, а оставленный в гостях малолетний сын одного из них — явный признак того, что с черниговским князем у них тоже сладилось! Безусловно, половцы поддержат Владимира в предстоящем устранении от киевского престола Святополка, но чью сторону они примут, случись ссора с Олегом? «У меня Итлар Святослава в залог потребовал, а сам Олегу своего сына оставил!» — подумал Владимир, чувствуя себя обманутым.

— Сын Итларя гостит у Олега?! — словно не расслышав, вдруг переспросил Ратибор. — Неужто они в такой тесной дружбе с ним стали?

— Если только в дружбе! — воскликнул Славята. — А то ведь больше похоже на залог. Только вот что такого они обещали в Чернигове, что даже сыном поручаться пришлось?!

— Послушай Святополка, князь! — продолжил увещевать Ратибор и, зачем-то понизив голос, сообщил: — Я ведь тем половцам, что за валом дожидаются, много бурдюков с вином отправил, да вино то не простое, сон-трава в нём изрядно намешана! Предадим всех поганых смерти прежде, чем Великий князь подойдёт, а там, с ним вместе, и на вежи ударим!

— Да как я могу это сделать, давши им клятву? — всё ещё колебался князь, не отваживаясь выступить убийцей своих гостей и клятвопреступником.

— Не будет на тебе греха! — заявил киевский боярин. — Половцы всегда дают клятвы, но всё губят Русскую землю, льют кровь христианскую. Те два хана сами могут оказаться клятвопреступниками, так что следует убить их раньше, чем те успеют проявить коварство!

После сих слов князь колебался недолго. Единственным препятствием на пути предложенного советниками плана оставался остающийся в руках Кытана малолетний Святослав, но и здесь бояре сумели убедить князя.

— Господом нашим клянусь, ни единого волоса с твоего сына не упадёт! — перекрестился Славята, глядя на князя преданными глазами. — Сам выручать его пойду! Ты мне только дружинников своих половчей отряди да торков дай. Слыхал я, что они у тебя воины удалые, да и от половцев в ночи не отличить!

Владимир вздохнул. Он уже принял решение, но, чтобы соблюсти хотя бы видимость чести, обречённым тоном вымолвил:

— Что ж, вы делайте что хотите, но я не хочу ни для чего, дав клятву, переступить её и век о том сожалеть!

Не прошло и часа, как городские ворота приоткрылись, и к спящему лагерю половцев один за другим проскользнули воины. Едва заметными тенями они пробрались к раскинутому среди палаток шатру и проскользнули внутрь. В слабом свете лучины проступили контуры спящего на кровати мальчика. И шатёр, и кровать с прочей утварью были заранее приготовлены по распоряжению Владимира, когда согласно уговору он отдавал в руки половцев своего сына, но кто знает, не подложили ли подозрительные степняки вместо него другого? Против всех опасений, на кровати спал именно Святослав, и Ратибор вздохнул облегчённо.

— Он! — подтвердил воевода, и Славята, зажав мальчику рот, вместе с одеялом подхватил его на руки.

— Не бойся княжич, свои! — успокоил Святослава Ратибор, и вошедшие поспешили покинуть шатёр.

Весь лагерь спал. Узнав о заключённом договоре, половцы совершенно позабыли об осторожности. Половину ночи они пили доставленное из княжеского терема вино, орали песни и плясали и теперь, умаявшись от бурного празднования мира, спали мёртвым сном. Безмолвными призраками покинули лагерь бояре в сопровождении ловких торков. Уже за его пределами Славята, опустив мальчика на землю, повернулся к Ратибору.

— Я к князю, обрадую его успехом. А ты знаешь, что делать дальше.

Хищной стаей окружили переяславцы доверившихся им степняков. По знаку воеводы палачи шагнули к палаткам. В них и повсюду вокруг, у тлеющих костров лежали спящие воины. Мерно вздымались могучие груди, а окутавшие сны продолжали нести храбрых батыров по родной степи, когда сверху обрушилась разящая сталь.

Своим чередом взошло солнце. Оно снова дарило людям тепло и свет, кроме тех, кому уже не суждено было проснуться. Лишь только рассвело, в горницу к Итлару постучали. Половцы переглянулись и поправили пристёгнутые к поясам мечи. Итлар, не признавая из веселящих напитков ничего, кроме кумыса, не притронулся к присланному Владимиром вину, заставив последовать своему примеру и сопровождавших его воинов. Он проснулся с первыми молочно-белыми лучами, что едва пробивались через узкое окно. Вокруг было тихо, но никогда не подводившим, почти звериным чутьём хан ощутил разлитую в воздухе опасность. Один из двух его воинов шагнул к двери и распахнул её. У порога стоял улыбающийся во весь свой щербатый рот княжеский отрок.

— Князь Владимир передал, чтобы вы, собравшись и позавтракавши в тёплой избе у Ратибора, пришли к нему на княжий двор! — провозгласил парень. — Я провожу!

Все трое уже были обуты и одеты. Заметив, что половцы собрались облачиться в доспехи, он хмыкнул:

— Пошто торопитесь, гости? Вас ведь на завтрак зовут, не на бой! Сюда ещё будет время вернуться с подарками от князя!

Пристыженные за свою подозрительность, степняки вышли, накинув тулупы, и вслед за отроком прошли длинным коридором, миновали просторную комнату и вскоре вышли на переполненную морозной свежестью улицу. Солнце поднялось достаточно высоко и с каждым часом согревало щедрее, провозглашая победоносное шествие в Явь покинувших Сваргу светлых Богов. Птичьим щебетом пробуждались леса, ширились освобождённые от снега пятна пахоты на полях, а там, где-то за холмами, навстречу весне, раскрывала свои объятия Степь.

В натопленной избе пахнула жаром печь. В просторной горнице стоял стол со стопками блинов и кувшинами, доверху наполненными молоком. Итлар огляделся и, обнаружив, что они одни, спросил у отрока:

— Где же воевода?

— Видать, наверху! — пожал плечами тот. — Сейчас сбегаю, а вы пока за столом располагайтесь!

Парень повернулся, подошёл к ведущей на второй этаж лестнице с резными балясинами, в несколько прыжков преодолел её и скрылся, хлопнув за собой дверью. Весь верхний этаж был полон одетых в доспехи дружинников. Они молча замерли на отведённых местах, сжимая в руках луки и оружие ближнего боя. С прибытием отрока Ольбег взмахнул рукой и осторожно потянул на себя заранее откреплённую от потолка доску. Его примеру последовали стоящие по обеим сторонам лучники. Вслед за первой последовали ещё две, и глазам стрелков открылись все три половца, ожидающих гостеприимного хозяина за столом. Уже через мгновение десяток пущенных разом стрел пронзили доверчивых гостей, не оставив им ни единого шанса, и Ольбег повернулся к ожидавшим у двери меченосцам:

— Зря готовились, без вас обошлись!

Не прошла и неделя, как объединённые рати Святополка и Владимира вышли к границе Переяславского княжества. Снег в полях растаял, лишь в ложбинках ещё белели его остатки, словно запоздалые напоминания о недавней зиме. Половцы совсем не ждали русские рати. Их ханы уехали заключать мир, и, полагаясь на неприкосновенность гостей и послов, степняки при любом раскладе ожидали прежде их возвращения, но вместо них пришли враги. Атака была столь неожиданной, что воины не успели собраться в боевые порядки. Многие сражались тем, что подвернулось под руку, и падали от стрел и копий на глазах растерянных от ужаса женщин и детей. Лишённые единого командования, немногие успевшие подготовиться к бою воины действовали разрозненно и безуспешно, и захваченные врасплох обезглавленные орды оказались обречены. В этот день русичам досталась богатая добыча. Захваченному скоту, коням и верблюдам не было числа. Больше того — в русский полон попали все половецкие семьи — женщины, красные девицы и малые дети. Теперь пришло время половецких страданий. Тут и там бесчинствовали ратники и дружинники, среди тёплых ещё трупов раздавались истошные крики детей и женщин. Натешившись вволю, приступили к дележу. Оба князя не скрывали торжества — такой добычи в степи никто из русичей не захватывал: с лихвой хватило не только им, но и всем воинам, и ещё приходилось приложить изрядные старания, чтобы доставить весь полон и добычу в свои княжества. Солнце ещё возвышалось в зените, когда оба обременённых грузом воинства тронулись в обратный путь, погоняя скот и связанных женщин. Следом, держась ручонками за материнские подолы, едва успевали хныкающие дети, а среди трупов и сожжённых кибиток, осев на мёрзлую землю, остались встречать смерть никому не нужные старухи и старики.

На третий день, когда распродали купцам-работорговцам всех полонённых половцев, князья со своими дружинами подступили к Чернигову. Олег с малой дружиной встретил их у самых ворот.

— Чего хотите? — спросил он, заранее догадываясь о причине визита столь не милых сердцу гостей.

— У тебя есть Итларевич! — заявил Святополк без всяких обиняков. — Либо убей, либо дай нам, он враг нам и Русской земле!

Олег Святославич, услышав такой пафос, не счёл нужным сдерживать улыбку.

— Я понимаю вас двоих! — сказал он. — Ваши подвиги будут помниться век, и не только сынами убитых, но при чём здесь Русская земля?

— Прекрати эти намёки, князь! — вспылил Владимир, но его поспешил перебить Святополк.

— Не будем ссориться из-за ничтожного волчонка, братья! Выдай нам сына Итларя, в знак дружбы, а нет, так ведь мы твой Чернигов возьмём! Стоит ли половецкий ребёнок благополучия и жизней сотен русичей?

Олег ответил не сразу. Но когда он заговорил, его голос зазвучал с прежней твёрдостью:

— У Великих князей, видать по всему, свои правила, но я гостей не выдаю!

Олег Святославич повернул коня, давая понять, что встреча окончена, и лицо Владимира омрачилось. Уже у своих дружин, придержав коня, Святополк поравнялся с приотставшим Владимиром.

— Что пригорюнился? — натужно усмехаясь, сказал он. — Возьмём рати и подтянем их сюда. С ними да нашими дружинами Олег и недели не продержится!

Владимир согласился с ним, но его занимали совсем другие мысли. «Не отдал мальчика! — думал он, испытывая двойственное чувство к черниговскому князю. — Значит, не в заложниках итларев сын, но в гостях! Может, и правда, что никакого сговора между ним и ханами не было? Может, дело только в обычной приязни, и моя выгода была в союзе, а вовсе не убийстве собственных гостей?» Князья отъехали ещё на значительное расстояние, весьма перекрывающее полёт стрелы от городских стен, и определились с рубежами планируемой осады. «Не выдал, значит! — снова задумался Владимир, уже ведя дружину ко вторым воротам. — Смог устоять, не повёлся на соблазн!» Он вспомнил события недавних недель, и на душе стало муторно. Так, что уже не хотелось ни Чернигова, ни стольного Киева, ни жизни этого осиротевшего по его вине мальчика. Владимир уже был близок к сожалению от всего того, что случилось в последние дни, но сделанного не воротишь, и приходилось, соблюдая лицо, следовать всему тому, к чему подталкивал его Святополк.

Вскоре подошли рати, но возросшее количество войск не возымело ожидаемого воздействия на непокорного князя. Как и прежде, Олег не торопился менять свои понятия о чести, и осада Чернигова грозила перерасти в активные действия. Первым о них заговорил Святополк.

— Придётся готовить приступ! — предложил он Владимиру, с каждым днём всё более раздражаясь бездействием.

Переяславский князь соглашался, но продолжал затягивать время штурма, ссылаясь на неготовность своих войск. И вот, когда он и вовсе уже собрался объявить о своём нежелании вести войну с черниговским князем, пришли тревожные вести. В Степь из похода на Византию возвратились две самые мощные половецкие орды под предводительством ханов Боняка и Тугоркана. И теперь они, желая мести за предательство русских князей, пошли на Русь. Первый, разоряя Поросье, уже двинулся к Киеву, а второй осадил Переяславль, превратив в пепел и пыль уцелевшие после прошлогоднего набега предместья. Над приграничной Русью нависла очередная война.

В отрезанном от остального мира Чернигове ничего не знали о выступлении половцев. Под рукой у князя Олега было всего две сотни дружины, остальные малыми отрядами несли службу в других городах княжества, и сейчас на них рассчитывать не приходилось. Жители Чернигова собрали ополчение, но и его было явно недостаточно для отражения решительной атаки переяславцев и киевлян. Тем не менее, город готовился к обороне. На стену подвозили запасы камней и смолы, не прекращалась раздача оружия новым ратникам — черниговцы были полны решимости поддержать своего князя. Олег Святославич, стоя на крепостной стене, в который раз окинул взглядом разъезды и лагерь противника.

— Устоим ли, князь? — спросил один из бояр.

Князь, не отвечая, повернулся к стоявшему рядом воеводе.

— Что скажешь, Баксай?

Баксай ответил не сразу.

— Месяц продержимся! — сказал он наконец. — Большой ценой, но выстоим.

Ни боярин, ни Олег не стали уточнять, почему воевода ограничился лишь месяцем. Всем троим было известно, что именно на такой срок имеющиеся запасы позволяли отдалить голод. Дальше — либо отчаянная и обречённая на неудачу атака горстки полуголодных воинов, либо позорная сдача с выдачей защищаемого князем мальчика. Ради него одного, сына когда-то враждебного русичам хана, предстояло сложить головы или доживать свои дни калеками сотням людей, и ещё большее число горожан, скорее всего, лишится крова под горящими стрелами и камнемётными машинами осаждающих! Князь прекрасно знал переменчивый характер толпы. Сегодня народ полон решимости стоять за своего князя, отказавшегося от бесчестья, но что эти же люди скажут завтра, после неминуемых потерь? Олег взглянул на стоявшего поодаль священника, прибывшего с ним из Царьграда. Леонтий — высокий, худой пресвитер с иссиня-чёрной бородой — достиг того возраста, который принято называть зрелым. В молодости своей он был воином. Ещё нося имя Светозар, он отправился в Константинополь наёмником, воевал в Малой Азии под началом Алексея Комнина, но был ранен в ногу. Ранение оказалось настолько серьёзным, что о дальнейшей службе думать не приходилось, и ветеран, осев в столице, стал зарабатывать на жизнь тем, что умел делать помимо ратного дела — лечить людей травами. Его отец, разбираясь в них, весьма успешно излечивал болезни и, как говорят на Руси, знахарствовал. Своему ремеслу он обучил и сына, хотя тогда у Светозара душа лежала к иному, но в трудное время знания пригодились. Однажды он вылечил от тяжёлой хвори обратившегося к нему человека. Тот больной в обращении и манере держать себя выделялся из общей массы константинопольцев, но Светозар никогда не лез с лишними расспросами. Он вскоре забыл о нём в череде страждущих помощи, но вскоре случай снова свёл их при совсем уже других обстоятельствах. Его, как ворожея, взяли по навету и, продержав в темнице два дня, представили на суд священной комиссии. Каково же было удивление узника, когда в числе вершащих его судьбу священников он узнал своего бывшего больного! К тому времени Светозар уже достаточно хорошо знал людей и решил, что эта встреча ничего хорошего ему не сулит. Он ждал, что святоша, очевидно втайне от своей братии воспользовавшись его помощью, теперь, во избежание огласки, поспешит предать обвиняемого казни, но этот судья оказался из совсем другой категории. Когда, после ознакомления с наветами, священники приступили к допросу, то в общем сонме обвинений раздался его голос:

— Скажи, крещён ли ты?

Светозар вытащил из-за пазухи серебряный крестик на ремешке и предъявил высокому суду.

— Как давно?

— С младенчества. У нас, в Северской Земле, многие крещены ещё до Владимира.

Обвинительные речи других священников прекратились, теперь вёл допрос только один.

— Скажи, чьим именем ты исцелял страждущих?

По тому, как допрашивающий повысил голос, задавая вопрос, и по тону его Светозар понял, что сейчас его ответ решит всё, и, собираясь с мыслями, немного промедлил.

— Всё в мире создано всемогущим Богом: и трава, и земля с небесами, и человек. Дуновение ветра, и свет от лучей, и само дыхание наше с его соизволения, и я, желая добра людям, свои умения применял, уповая на Его помощь!

Священники многозначительно переглянулись, но не промолвили и слова. Продолжал говорить всё тот же, знакомый лекарю человек, видимо, старший среди них.

— Выходит, перед нами никакой не колдун, — произнёс он, обращаясь к остальным членам комиссии, — только целитель, чьими руками творится Божий промысел!

— Это так, Ваше преосвященство, но Святая Церковь не приветствует чрезмерную заботу о бренном теле, тем паче действиями, выходящими за рамки молитв! — вкрадчивым голосом усомнился один из судей.

— Разве мало в Константинополе врачей! — возразил епископ, стараясь не показывать охватившее его раздражение. — Ведь не думает никто объявлять их богоотступниками!

— Но они оканчивают учебные заведения и врачуют понятными и дозволенными способами, не прибегая к травам. Где разобраться простому мирянину, глядя, как ставит на ноги этот человек немощного — травами возвращено здоровье ему, Божьим именем или колдовскими заговорами?!

Повисло молчание, и главный судья задумался. Он понимал, что несмотря на его заступничество, обвиняемый продолжает оставаться в опасности. Даже если ему и удастся благополучно выбраться на свободу, он всё равно вскоре окажется в застенках по очередному доносу, только в следующий раз судить его будут без него, в другом составе. Наконец епископ поднял голову и задал вопрос Светозару:

— Давно ли ты лекарствуешь?

— Года не прошло, — ответствовал Светозар. — С тех пор, как в Киликии сарацин ногу проткнул, пришлось армию оставить. Вот и…

— Значит, истинную Веру нашу мечом защищал? — перебил священник, не давая допрашиваемому наговорить лишнее.

— Защищал! — коротко буркнул тот.

— Насколько я знаю, Северская Земля в Руси?

— В Руси, — подтвердил Светозар.

— А обучен ли ты грамоте?

— С детства, — подтвердил русич. — И славянскую грамоту разумею, и греческую.

— Хочешь ли ты, русич, теперь не тела, но души людские спасать? — вопросил епископ и, видя недоумение в глазах допрашиваемого, продолжил: — Согласен ли принять схиму, поступить в семинарию и, окончив её, посвятить всего себя Богу? Если труды твои вознаградятся успехами в постижении Учения Спасителя нашего, то, возможно, будешь удостоен чести проповедовать на Руси, своей Родине. Много сил пресвитерами нашими приложено, чтобы наставить на путь истинный народы, проживающие за краем империи, но ещё больше сил предстоит приложить!

Светозар догадался, что длинная речь епископа предназначалась скорее присутствующим и вершащим суд священникам в оправдание своего заступничества, ему же ничего не оставалось, кроме согласия. Он дал его, и епископ, платя сторицей за свою жизнь, не только уберёг его от грозящей расправы, но и устроил в семинарию, по завершении учёбы в которой Светозар, уже с новым именем Леонтий, начал свою новую жизнь. Служа в одном из столичных храмов, Леонтий не прекращал утолять своё любопытство в библиотеках. Его вниманием овладевало всё: и бурное настоящее, и недавнее, ещё совсем свежее прошлое, и дряхлая старина. Он пришёл в Церковь, спасая свою жизнь, но вскоре обнаружил, что Вера настолько овладела им, что дальнейшее существование вне её казалось попросту бессмысленным. Шли годы, но никто из церковных патриархов не спешил отправлять иерея на Родину. И вот однажды, свергнув с престола Никифора Вотаниата, к власти пришёл умный и решительный Алексей Комнин. Узнав, что пресвитер одной из церквей когда-то сражался солдатом в его войске, он немедленно пожелал встретиться с ним. Они познакомились, и мудрый император приблизил Леонтия к себе, как и всех тех, кого счёл способным и желающим изменить этот мир к лучшему. Разумеется, лучшим для базилевса Алексея считалось то, что лишь укрепляло его славную, но так сдавшую свои позиции империю. Собственно, власть его при восшествии на престол ограничивалась лишь самим Константинополем да небольшой территорией Фракии. В Малой Азии безраздельно хозяйничали сельджуки, а Балканы были охвачены мятежами местной знати. Но новый император в короткий срок доказал, что он не только талантливый полководец, но и выдающийся политик. Укрепив армию, он при помощи нанятого венецианского флота отбросил норманнов Робера Гвискара и подавил мятежи на Балканах. Тогда же Алексей Комнин занялся государственными реформами, не упустив из внимания и состояние дел в Церкви. Он принялся ограничивать материальное благополучие духовных иерархов, спасая тех от излишков того, чему допустимо радоваться лишь мирянам, — без долгих размышлений прибегнул к конфискации части церковных владений и храмовой утвари. Вместе с тем император принял ряд мер для устроения жизни духовенства на канонических началах, объявил Афон свободным и вывел его из подчинения гражданских властей и епископата, основал монастырь Иоанна Богослова на острове Патмос. Но не только это заботило нового хозяина ромейской империи. Понимая, что мощь его государства поддерживается крепкими единоверными союзниками в самых дальних уголках известной в Константинополе земли, он предпринял усилия для упрочения позиций восточной Церкви в них. Одним из заинтересовавших Комнина уголков стало южное побережье Варяжского моря, где проживали ещё народы, в которых Учение Христа если и пролило свет, то не укрепилось. Для выполнения насущной задачи как нельзя лучше подходил русич Леонтий, которого базилевс с согласия архиерея Константинопольского и отправил через Русь. С ним, дав обещание в содействии пресвитеру, отпустили и наследника Черниговского престола — князя Олега Святославича, пленённого предавшими его тмутараканскими иудеями. Прежний император, удерживая его в неволе, сослал на остров Родос, но мудрый Комнин поспешил исправить эту глупость. Русский князь был с почётом принят при дворе, и, когда пришло время прощаться, император представил ему соотечественника.

— Вот, — сказал он, — уроженец твоей земли, ныне воин Духа Святого, коему доверено нести слово Божие пребывающим во мраке народам. Слышал я, что ныне слаба Русь, множатся в ней раздоры, а тем временем растёт движение католиков на восток. Уже поддались их ложной вере поляки и угры, но даже и ныне Русь им не по силам. Зато в опасности другие: верные Ватикану саксы, франки и прочие германцы жмут вагров, бодричей с лютичами, навязывая свою веру, захватывая земли и истребляя несогласных. Вашему Великому князю дальние земли не интересны, а между тем, овладев теми варягами, примутся за Русь, и кто знает, не суждено ли ей разделить судьбу соседей. Сегодня она одна в союзниках наших, падёт — с кем останется моё государство?

— Разделяю твою заботу о Вере и моей Отчизне, базилевс, — ответствовал князь Олег. — Вот только я не Великий князь, и им мне не быть. Мечтаю лишь удел свой вернуть, Черниговщину. С ним можно и Леонтию в его святом деле помочь, и католикам дорогу к Руси заступить, только хватит ли сил?

— Сил хватит! — заверил Алексей. — У самого Вендского залива, в государстве бодричей, раньше правил граф Готшалк. Под сильным давлением с Запада он принуждён был принять католичество, но присылал тайную весть, что готов обратиться к нашей, истинной, Вере и привести к ней народ свой, что в большинстве своём до сих пор прозябает в язычестве. Но тридцать лет назад его вместе с вельможами своими предали казни восставшие язычники. И теперь, по смерти князя их, у власти снова христианин именем Генрих, сын Готшалка. Поможешь ему даже малыми силами — выстоит, и тогда слово Спасителя нашего найдёт путь к сердцам заблудших! А сейчас дам тебе сильный отряд из наёмников русских, что сослал в дальние провинции Никифор при мятеже. С ними вернёшься в Тмутаракань и отберёшь её для себя. Предвижу успех твой, ибо доносят мне, что и по сей день помнит тебя тамошний люд. Все они: и славяне, и ясы с касогами, и половцы — готовы поддержать тебя против верхушки иудейской, что так подло предала тебя в руки несчастного предшественника моего!

Базилевс умолк и устремил пронзительный взгляд на своего гостя, ещё недавно содержавшегося на правах пленника. И русский князь не разочаровал его. Нисколько не сомневаясь, Олег заверил, что желания императора ромеев созвучны и его намерениям, что сам он желает сильной Руси, способной противостоять движению рыцарей, и, как только укрепится в наследном уделе, отправится со своей дружиной на родину своих предков, помогая Леонтию в его святом деле и поддерживая Генриха в борьбе с католическим рыцарством.

Обласканный Алексеем Комниным князь получил заверения в дружбе и необходимые для возвращения домой средства, но теперь, добившись Черниговского княжения, пока не мог исполнить своего намерения относительно похода к варягам. Долгих одиннадцать лет Олег, вернувшись в Тмутаракань, копил силы. По возвращении он заставил иудейских толстосумов пожалеть о предательстве и укрепился в сем отдалённом, но столь важном осколке Руси. И вот, при поддержке дружественных князю половцев, князь наконец-то выбил из наследственной вотчины узурпатора Владимира. Минул год его княжения в Чернигове, и снова враг осаждает стены города, но теперь обороняется он, а грозит всё тот же Владимир в союзе со Святополком! Не на кого больше надеяться Олегу, предательски убиты дружественные ему Итлар и Кытан, разгромлены их орды, да и сам он заперт в своей столице, отрезан от всей Черниговской земли, не имея возможности собрать рати и разбросанные по городам дружины! Снова он оказался в том состоянии, когда решается его судьба, а быть может, и жизнь! «Эх, не послушались меня ханы! — погрузился в грустные воспоминания князь. — Поспешили искать дружбы с Владимиром!» Те ханы, пользуясь отсутствием в Степи двух влиятельнейших половецких предводителей, решили изменить расклад сил в свою пользу. Ханы Тугоркан и Боняк, диктовавшие свою волю остальным ордам, по призыву византийского императора увели своих воинов на войну с печенегами, и Итлар с Кытаном, отражая волю других, согласных с ними ханов, вознамерились заключить мир с князем Владимиром. При достижении удачи в переговорах целый ряд орд получали возможность обустраивать свои вежи в верховьях Дона, Сейма и другой части пограничной Степи круглогодично, не утруждаясь постоянными перекочёвками к морю. Всё больше народа тяготело если не к оседлости, то по крайней мере, приближенному к этому состоянию образу жизни. Степная знать также разделилась в своих предпочтениях — появилось достаточное количество тех, кто хотел с русичами твёрдого мира. В Степи прекрасно представляли положение дел в русских княжествах. Киевский князь, хотя и обладая формальной верховной властью, в состоянии был оказывать влияние лишь в пределах территории, примыкающей к его княжеству, не имея возможности сколько-нибудь воспрепятствовать намерениям Владимира. Сам же Святополк никакого интереса для жаждущих мира ханов не представлял по причине того, что степи напротив киевского и волынского княжеств контролировал Боняк, а его непримиримость к Руси, равно как и ко всем прочим соседям, была известна всем. Не таков был Тугоркан. Часто непредсказуемый в своих действиях, он всё же находил возможным мир при тех условиях, когда они несли очевидную выгоду своей орде, и его, по возвращении в Степь, надеялись склонить в пользу намечающегося Союза.

— Не верю я в ваш успех! — сразу заявил Олег, выслушав ханов, при поддержке которых он занял Черниговский престол. — И речь не только о Владимире! Не даст ему Святополк мира с половцами! Слишком много интересов за этим миром стоит!

— Чьи интересы?! — пренебрежительно отмахивались ханы. — И что слабый Святополк Владимиру? Сколь раз был он нами бит, и не он один!

— Не настолько слаб Святополк, есть кому его поддержать сегодня! — не соглашался с ними черниговский князь. — Что до Владимира, так от него твёрдого слова не ждите. Ласков сей князь в обхождении, да жёсток на деле! Хотя бы сына своего оставь, Итлар! Своего Святослава Владимир, пожалуй, в заложники отдаст — вы же, оставаясь рядом, итак будете в его власти!

Половцы согласились и вот теперь, после их убийства в Переяславле, здесь, в Чернигове, он вынужден, следуя чести, спасать сына одного из них!

Ожидающий подле Леонтий прочёл в глазах князя сомнение и приблизился.

— Не сомневайся, князь! — сказал он. — Горожане тебя поддержат. До последнего будут биться, но тебя не оставят!

— Меня не оставят… — в раздумье повторил Олег. — Но будут ли сражаться за мальчика чужой крови и веры?

— Здесь кровь не в счёт! — решительно заявил священник. — А что до Веры, так я с ним уж не один день беседы о Боге веду. Мальчик жив умом и добр сердцем, путь к Христу перед ним открыт, и он готов принять Веру, ждёт лишь твоего слова, ведь ты теперь ему вместо отца! Окрестим, и народу легче на смерть за единоверца идти, и сам мальчик под защитой Бога будет. Я уже и имя ему христианское нашёл — Георгий!

С крещением не стали затягивать. На следующий день после короткого весеннего дождика из-за туч выглянуло ласковое солнце.

— Видишь, — обратился к новообращённому Георгию князь Олег, — сама природа тебе благоволит! У нас поверье: дождь к счастливому пути, а ты сейчас новую жизнь начинаешь, в самом начале дороги!

Неожиданно из-за забора ближнего дома показался всадник. Его взмыленный конь мчал седока, тяжело дыша. Дружинник натянул поводья перед церковной оградой и оставшиеся метры преодолел бегом.

— Князь! — громко объявил он. — Воевода передать велел, что Святополк с Владимиром сняли осаду! Все ушли, ни единого воина не оставили! Наши их ратника перехватить успели, так тот сказывает, что поспешают князья в родные вотчины вернуться, ибо в наказание за предательство наскочили на них возвратившиеся от ромеев половцы. Баксай сейчас разъезды за город выслал, хочет вызнать, не уловка ли какая от князей, но пока похоже на правду!

Дружинник замолчал, и тишину вспороли ликующие возгласы толпы.