Зэк Арманд Фриц. Киносценарий

Олег Копытов

Он был простым эльзасским парнем. И француз, и немец. Стал солдатом. Вермахта. Потом заключенным. ГУЛАГовским зэком… Это книга-киносценарий. Но подлинных источников о событиях 1954 года в Карлаге, восстании в Степном лагере близ поселка Кенгир недалеко от Караганды здесь больше, чем в иной документальной прозе.

Спецлагерь Рада, близ Тамбова. Большой барак с двухэтажными нарами

ТИТРЫ: Лагерь Рада под Тамбовом для военнопленных-французов, октябрь 1945 года.

(Камера обводит ряд двухэтажных кроватей, тускло горит лампочка, кто-то спит. Кто-то беседует, кто-то штопает носки, кто-то что-то пишет в маленькие листки. Арманд лежит на кровати нижнего яруса, закинув руки за голову. К нему подходит человек, говорит по-французски; в русской версии фильма — субтитры).

ЗАКЮЧЕННЫЙ-ФРАНЦУЗ: Арманд, что ты наделал?

АРМАНД: Я дал по морде сволочи.

ЗАКЮЧЕННЫЙ: Охраннику!

АРМАНД: Он вольнонаемный. Даже по их правилам ему не по чину воровать. Тем более — продукты. Тем более у голодных.

ЗАКЮЧЕННЫЙ: Он русский!

АРМАНД: Он вор.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: Все русские воры!

АРМАНД: Далеко не все.

ЗАКЛЮЧЕННЫЙ: Почти все наши скоро поедут домой. А тебя в лучшем случае навечно сошлют в Сибирь.

АРМАНД: Я давно мечтал там побывать.

(Входит охранник с погонами старшины. Смотрит в листок. Кричит)

— Арманд Фриц, на выход!

ТИТРЫ: Степной лагерь ГУЛАГа (Особый лагерь №4), Лагерное отделение №3 близ поселка Кенгир, Казахстан, весна 1954

Вид с воздуха на бараки Лагерного отделения №3 Особого лагеря №4 близ поселка Кенгир. Пролет на вертолете или самолете с камерой так, чтобы был понятен простой план Лагерного отделения №3: четыре зоны, разделенные между собой высокими (4-метровыми) заборами с рядами колючей проволоки сверху. Такой же, как внутренние, общий внешний забор. Общая предзона вокруг всех четырех зон. Далее — обход с камерой лагеря. В первой и второй зоне (Лагпункты №3 и №2) — мужчины, далее — хозяйственный двор со складами, кухнями, мастерскими, кучами бревен, тачками… Должно быть понятно, что это хоздвор, далее — четвертая зона (Лагпункт №1) с бараками, где одни женщины, некоторые — с детьми. К Лагпункту №3 пристроено мрачное каменное здание Лагпункта №4 — внутренней тюрьмы с штрафными изоляторами и кабинетами местных следователей… Это поздний вечерний час, солнце заходит за степь, следовательно, заключенные не на работе, они вернулись с комбината и других работ, их много повсюду…

ГОЛОС ЗА КАДРОМ¹: Весной пятьдесят четвертого после нескольких пересылок я очутился в Караганде, это самый крупный пересыльный пункт Казахстана. Карлаг — это крупнейший остров архипелага ГУЛАГ. Из Караганды мне предстояло попасть в Степной лагерь, он же — Особый лагерь №4. Это 9 лагерных отделений, в основном между поселками Кенгир и Джезказган. В том районе были обогатительные рудные комбинаты, механические мастерские, мебельные фабрики, кирпичные и саманные заводы, в общем — множество производств советской рабской экономики, там было и возведение новых поселков в голой степи, летом на адской жаре, зимой — на адском морозе. Одно из самых крупных в Степлаге — Лагерное отделение №3, зона совсем рядом с поселком Кенгир. В третье отделение я и был распределен. Туда весной 1954-го пригнали этап в 500 самых жестоких зэков, крутого криминала, а как говорили сами власти, по их парадоксальному мышлению, — менее опасных заключенных, то есть не политических, а уголовников, урок, сплошь отказников, не желающих работать, но зверствовавших над всеми другими узниками. Кроме того, там был большой контингент западных украинцев и литовцев, которые партизанили против Красной армии и терроризировали население лет пять после войны, были здесь военнопленные румыны и другие европейцы, даже японцы и китайцы, русских из 4 тысяч заключенных-мужчин было от силы четверть. Но среди них были и кто, кто в мае 45-го брал Берлин. В отдельном Лагпункте Лаготделения №3 находилось 4 тысячи женщин…. Но власти просчитались. Уголовники и инородцы, откровенные враги Советской власти и мнимые, обыватели, виноватые только в том, что они родились на Западной Украине, в Литве или в Чечне, и бывшие командиры Красной армии, которые были виновны только в том, что попали в плен, — все мы здесь в Кенгире объединились и подняли восстание. Самое крупное восстание в ГУЛАГе за всю его трагическую историю. Восстание, которые вместе со всем, с недавней смертью Сталина и расстрелом Берия, а главное — с той объективной необходимостью перемен, которую уже столько десятилетий ждала Советская Россия, было началом конца ГУЛАГа… Но… до конца ГУЛАГа было еще далеко, больше двух лет, до начала восстания тоже было еще неблизко, — целых два месяца. Шел всего лишь март 1954-го.

ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3 — ЛАГПУНКТ №2 — УТРО

На большом плацу выстроены на развод на работу зэки. Их сотни. Два из них, один помоложе, другой постарше, в двух шагах перед строем. Во фронт строя — старший лейтенант и несколько сержантов и рядовых.

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ: Больные, говорите? Вот этого — в тачку, а этого — лечиться… В штрафной изолятор!

Тот же строй. Перед которым молодой из двух заключенных, впряженный в двуколку, груженную камнем, — и те же старший лейтенант и солдаты.

СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ: Контингент! По бригадам и нарядам в колонну по пять, руки сомкнуть — становись!.. А ты, симулянт, сейчас покажешь, чем болеешь.

Смена плана, последние из колонн заключенных уходит за ворота, по плацу сильно напрягаясь, тащит двуколку с камнями заключенный, рядом с которым солдаты и сержант с кнутом.

ШТРАФНОЙ ИЗОЛЯТОР ЛАГОТДЕЛЕНИЯ №3 — ВЕЧЕР

ОХРАННИК (входит в камеру, где на цементном полу лежит человек):

— Номер СЖЖ девятьсот девяносто пятый! К тебе офигенная лафа пришла! Держи матрац, а щас тебе принесут дрова для печки, затопишь, может, не подохнешь. Нельзя вам дохнуть, ни закон, ни план не разрешает. Чё лежишь, вставай, стели матрац, я за тебя что ль буду?

Тот заключенный, что утром был на плацу, и был отправлен в изолятор, лет сорока, но выглядит старше, кавказской внешности, левой рукой все время сдавливает горло, тяжело откашливается — расстилает матрас, растапливает печь, при этом сосредоточенно о чем-то думает, кашляет.

Скрип двери, входит еще один заключенный, молодой. Дверь за ним с лязгом закрывается. Заключенные молча смотрят друг на друга. Потом старший протягивает руку.

БАТОЯН: Батоян Вагаршак Георгиевич, пятьдесят восьмая. Повторник, второй по десять.

АРМАНД: Арманд. Нас только что пригнали из Караганды. Всем сразу места в бараках не хватило, меня до утра сюда отправили. Я солдат, а сижу с сорок пятого как шпион — первая десятка.

БАТОЯН: Вы странно картавите, молодой человек, а на еврея не похож. Դուք հայերեն? Вы армянин? Что, немец?

АРМАНД: Я из Эльзаса. Но я француз. И фамилию вам скажу, только не смейтесь, все смеются, но вы не смейтесь: Арманд… Фриц.

БАТОЯН: А что смеяться? Это вроде ж как у русских Иванόв, но только Фриц — немецкое имя-фамилия…

АРМАНД: Эльзасское… Эльзас… (машет рукой и вздыхает, дескать: долго рассказывать…)… Я имя ваше не запомнил. Скажите еще раз, помедленнее.

БАТОЯН: Да зови просто — дядька Батоян. Можно: Владимир. Можно: товарищ Батоян. Ба-то-ян! Так-то сможешь? Говорят, во Франции много армян.

АРМАНД: В Париже, наверное, есть армяне. Я — эльзасец.

Садятся на матрас, молча смотрят на огонь. Наконец, Арманд, косившийся на то, как покашливает Батоян, снимает с себя подобие шарфа и протягивает Батояну.

АРМАНД: Берите. Вам нужнее. А нас пугали, что здесь такие отвязанные уголовники, что все заберут.

БАТОЯН: Уголовников много. И власовцев, и бандеровцев, и «лесных братьев», и бывших полицаев. Румын и венгров много, которые на стороне Гитлера воевали. Ты, похоже, тоже? Ладно, не отвечай. Здесь много кого есть. Одни малолетки чего стоят. Ты с ними не ссорься, могут налететь, как стая шакалов, вмиг на клочья разорвать. Но, с другой стороны, сильно не пугайся. Мы с ними, как ни странно, живем дружно. Да и куда они попрут, когда нас, «политиков» вместе с иностранцами — четверо против ихнего одного… А шарф оставь, тебе пригодится, до настоящего тепла еще далеко.

АРМАНД: Берите, берите. Никто не знает, от чего быстрей можно умирать: от голода или от холода… Да, и еще. У меня тут три цукара. Мне один. Вам — два. Горло мягчать.

ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3 — ДЕНЬ

Картины обычного утра спецлагеря. Охранники снимают замки с дверей бараков. Заключенные выходит из бараков, щурятся на солнце, кто-то оправляется прямо у стен, кто-то идет в нужник неподалеку. Команда «Строиться!» Строем по пять человек, но не смыкая рук — в большую, человек на триста, столовую, все в ватниках, у всех на столах одинаковые миски, видно, что в котлах — бурда. Построение перед главными воротами зоны. Строем по пять человек, но теперь уже сомкнув руки — в степь, где вдали дымят трубы комбината. Черно-желтая казахская степь с редкими сухими кустиками… Оглушительный рев машин комбината. Зэки с тачками, досками, у машин, у котлов, и т. д. Солнце снова клонится к закату. Колонны заключенных, так же — по пять, руки друг с другом сцеплены у локтей, возвращаются, вокруг охранники с автоматами и собаками. У всех заключенных — номера, на груди, на спине, на рукавах…

Вечернее посторенние. Перекличка. Заключенные расходятся по баракам. Охранники закрывают на больших дверях-воротах бараков тяжелые засовы и висячие замки. На маленьких окнах вверху стен бараков — решетки…

ЛАГОТДЕЛЕНИЕ №3, ЛАГПУНКТ №3 — НОЧЬ

Камера обводит ряды двухэтажных сплошных нар, где тесно рядом друг с другом спят заключенные в черных робах, камера фиксируется на маленьком зарешеченном окне под потолком, в которые, сквозь квадратики решетки, видны крупные казахстанские звезды.

ПРОНЗИТЕЛЬНЫЙ КРИК: Малолетка, строиться! Малолетка, застрой у Жида! (Так повторяется несколько раз)

За это время с нижних и верхних рядов нар горохом на пол ссыпаются самые юные — от 14 до 16 — заключенные, с готовностью собираются у дальнего угла нар. Медленно из темноты появляется и садится на край верхнего ряда нар человек лет 40.

КЕЛЛЕР: А скажите, пацаны, кто из вас меня не знает?

Камера показывает план молчащих и ждущих неприятности лиц малолетних заключенных.

КЕЛЛЕР: Тогда, быть может, вы знаете даже, что Мища Келлер иногда бывает немножко зол, но никогда не будет от него зла? Ж’ид строг, но справедлив, да будет это всем вам лищний раз известно. Знаете, да, что Мищу Келлера, которого по прощлым делам до сих пор зовут Ж’идом, может совсем не по-ж’идовски наказать мальчищку, который не привык слущаться?

Головы, испуганно втягиваются в плечи.

КЕЛЛЕР: (его псевдоеврейский «акцент» куда-то пропал, взгляд наполнился сталью) Я говорил вам, что с «фашистами» мы теперь живем дружно? Я говорил вам: «фашистов» уважать, «фашистов» не обижать, на вагонки не садиться, хавчик и тряпки не отбирать, не воровать, говорил?

Общее испуганное молчание.

КЕЛЛЕР: Миша Келлер дважды не повторяет. А два пацана из вас стали немножко туги на ухо. Два пацана решили, что деды должны им целые лекции читать о приличном поведении. Лекций не будет… А ну подойти сюда те, кто третьего дня китайскую чурку обшманал…

Примечания

1

На большинстве монологов героя — голоса за кадром: показ пустых ГУЛАГовских зон в степи сегодня: покосившиеся бараки, мастерские, вышки, колючка, плацы, заросшие бурьяном, и проч. Если не найти подобной натуры сегодня, ее нужно воссоздать.