Сосна у дороги

Олег Моисеенко

Большие потрясения не миновали крошечную белорусскую деревню Однобочку. Кажется, ни одна беда не обошла стороной горстку ее жителей. Война, партизанское движение, предательство и мужество, любовь и смерть, трудный выбор и смелость его отстаивать. Невозможно оторваться от страниц книги: автору удалось создать своих героев живыми и многогранными, их переживания и размышления, страдания и стремление к счастью увлекут читателя. Ведь они рассказывают о таком еще недавнем прошлом большой страны.

Глава третья

Потом, когда с потугами начала налаживаться колхозная жизнь, они с женой заговорили, что надо будет делать, как все люди делают, вот по осени и вступим в колхоз, договорились они. Только получилось все по-другому. Неожиданно не стало жены, а два сына Остапа проходили службу на дальних рубежах страны. Вот и остался Остап один.

На третий день после похорон привел он всю свою живность, кроме курей и петуха, на колхозный двор и там оставил, а заявления о вступлении в члены колхоза «Рассвет» писать не стал. Так и непонятно было для односельчан, колхозник он или нет. У местной власти он числился в колхозе, но продолжал жить, как и жил раньше. Смерть жены еще больше отдалила Остапа от людей. Теперь большую часть времени он проводил в лесу, можно было видеть его возле речки, на покосах, но людей он сторонился. Сыновья его на похороны не приехали, письма от них приходили редко, можно было подумать, что они забыли и совсем оставили своего отца.

Однажды в деревню на машине с открытым верхом приехали два военных и один гражданский, расспросили, где живет Остап, и поехали к его двору. Для Однобочки это было событие долго обсуждаемое, вызвавшее множество догадок и самых разных предположений, а для мальчишек необычайным чудом стала машина, которую они обступили плотным кольцом, пока военный и гражданский разговаривали о чем-то с Остапом. Водитель оказался веселым и разговорчивым, но к машине никого не подпускал, взрослые все это рассматривали через ограды своих дворов. Разговор в хате Остапа длился, может, полчаса, потом приезжие вышли из хат, Остап открыл им калитку и оставался стоять во дворе, пока машина не скрылась из виду.

О чем шел разговор, зачем приезжали люди из города, так и осталось тайной для Однобочки. Но после того случая Остап стал иногда встречаться с людьми, навел во дворе и хате порядок и поддерживал его, одним словом, жизнь для него приобрела некий смысл. Да и сама эта жизнь в деревне стала другой, затухли разговоры о колхозе, было видно, что гуртом легче засеять поле, дружно односельчане выходили на покос и сеноуборку, в колхозе появилась конная жатка, в своих дворах — свиньи, овцы, а у некоторых телята. А там вскоре образовалось стадо коров и их пасли вначале поочередно, а потом подрядился в пастухи Юрка Власихин, что жил на том краю деревни.

В избе-читальне почти каждый вечер было людно, собиралась в основном молодежь, а в субботу были танцы, и тогда можно было видеть там почти всех односельчан. Кто постарше, те усаживались на скамейках на улице. Там начинались разговоры насчет погоды, про грибы и ягоды, но заканчивались они бурно, про политику. Тогда часто можно было услышать слово «Испания», оно почему-то связывалось с песней, которая начиналась словами: «На границе тучи ходят хмуро», пели ее в основном парни, а девчата замолкали и становились задумчивыми и даже грустными. Эта песня очень нравилась мальчишкам. Бывало, разворачивались и серьезные разборки, которые доходили до ругани и крика на всю Однобочку, тогда жди, что наиболее горячие доведут дело до драки. Отличался этим Федька Стецов, он как разойдется, не остановить, трещит забор у соседа, чей двор рядом с читальней, вот тогда брались мужики в годах и наводили порядок. Федька, он как мячик, круглолицый, волосы рыжеватые, вьющиеся впереди, плечи покатые, руки короткие, но сильные, не было такого дерева в округе, на которое он бы не влез, не было в деревне такой яблони, с которой он не попробовал бы яблок, еще в пору, когда они совсем зеленые и кислые. «Ох и сын же у тебя, Иван, сорви-голова, да и только», — часто выговаривали односельчане Ивану Стецову за его сына. Сам Иван тоже был невысокого роста, такой же круглый, но еще большую округленность ему придавал живот. Неспешно Иван начинал оправдывать своего сына:

— И в кого он такой только удался, у нас в роду все были спокойные: и деды, и прадеды, и у женки тоже в роду таких не замечалось, а вот прикрикну на него, и сразу слушается, могу и подзатыльник дать, боится меня, знает, с кем дело имеет.

Было одно важное обстоятельство, которым отличалась Однобочка. Здесь родителей и старших почитали и уважали, мало кто называл старшего по возрасту на «ты». Многие даже своих родителей величали на «вы», поэтому шум скоро затихал. Совсем несогласные уходили обиженными к своим дворам, а кто был поспокойнее, жали друг другу руки и танцы продолжались. Гармонь в Однобочке была только у Антося, поэтому не обойтись без него на любом веселье, свадьбе, зимой в Коляды на посиделках и, конечно, на танцах. Репертуар музыкальный в разных случаях имел отличия незначительные, разве что порядком исполнения тех музыкальных произведений, которые знал Антось. Случись, не дай Бог, Антось приболеет, всяк старается ему помочь, кто делом, а кто словом, а если в отъезд он собирался, то приходилось ему объяснять чуть ли не каждому односельчанину, зачем он едет, куда и когда вернется. А если Антосю нужна была помощь, ему никто не отказывал.

С Антосем в дружбе был Остап. Дружба эта началась давно, еще до женитьбы Остапа. Антось приходил к Остапу, когда тот собирался идти на заготовку прутьев. Однажды пришел с гармошкой, и они начали разучивать песню, слова которой напел Остап. Антось никак не мог подобрать к ней музыку, но однажды у него получилось. После того дня Антось стал ходить в лаптях, которые ему отдал Остап. Это были чудо-лапти, на загляденье, и ни у кого таких не сыщешь во всей округе, а может, и за границей, как выразился Петька Воронин. Хромовые сапоги Антона Барыля, самого зажиточного в Однобочке человека, не могли сравниться по красоте с теми лаптями.

Петька Воронин, тот предлагал Антосю за лапти поросенка. В деревне все знали, что за балабол этот Петька, поэтому ему было отказано в самой неприличной форме. А вот примерить лапти Антону Антось все-таки дал, тот долго возился с ними, прилаживая к ноге, а когда аккуратно заправил штанины своих брюк и сделал напуск на тонко сплетенные оборочки, было чем полюбоваться, и любовались собравшиеся вокруг односельчане. Антон прохаживался взад-вперед, ставил ногу на пятку и улыбался радостной детской усмешкой, видно, ему очень хотелось иметь такие же лапти. Он, может быть, даже глубоко в душе соглашался обменять их на сапоги, ну, а что скажут люди? Не дурак ли он, лапти на сапоги менять! И, отбрасывая эту мысль, он стал рассупониваться, снимать, значит, лапти. А Антось стал приходить к Остапу, когда тот, подготовив прутья, приступал к творению, начинал плести свои кошелки, корзинки и много еще чего. И пела на тех встречах гармонь мелодию, доселе не слыханную в деревне. Остап слушал ее молча, закрыв глаза, длинные пальцы его рук обхватывали и гладили колени, словно шерсть мурлыкающего рыжего кота. Домой Антось шел в новых лаптях краше прежних.