Способы изложения

Олег Тупицкий

В книгу вошли стихотворения разных лет, не печатавшиеся в ранее изданных сборниках «Вероятность реальности» и «Сон? Нет!». Книга содержит нецензурную брань.

© Олег Тупицкий, 2020

ISBN 978-5-4485-4847-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

Песенка о Страшном суде

Не знаю точно — где, когда,

но в зале Страшного суда

предстану я, повязанный как вор.

Меня разденут донага.

Ну, а потом — вся недолга…

И мне Господь объявит приговор:

— Ты в этой жизни славно жил,

не волновался, не спешил

и ничего доделать не забыл.

Вот только сад не посадил,

на свет ребёнка не пустил —

не потому, что женщин не любил.

Ты слабым рук не подавал,

своих рублей не пропивал

не потому, что не было рублей.

Своих врагов не побивал.

Да и друзей не предавал

лишь потому, что не было друзей.

Ни разу правды не сказал,

но и не лгал, как есть — не лгал,

и не плодил ни сплетен, ни химер,

не тяготился суетой,

не воевал со сволотой

не потому, что злости не имел.

Ты никому из подлецов

не бросил вызова в лицо

и никого не вытолкал взашей,

не вылетал на виражах

и не сходился на ножах

не потому, что не было ножей.

Не греховодник, не святой,

не из дерьма, не золотой,

не из богатырей, не из калек —

и ни в огне, и ни во льду,

и ни в раю, и ни в аду

ты никому не нужен. Ты не человек.

«На ночной автостраде…»

На ночной автостраде

под февральским дождем

не спеши, бога ради,

подождём,

как погоды у моря,

за стеною воды

то ли нового горя,

то ли новой беды.

«Стало меньше друзей…»

Стало меньше друзей,

а врагов не становится меньше,

не становится меньше обид

и нарочно чинимого зла,

не становится меньше

красивых и преданных женщин,

только где из них та,

кто б меня за собой повела?

«Проклиная дорогу…»

Проклиная дорогу,

как судьбу сирота,

я тебя, недотрогу,

буду помнить всегда

не за то, что просила

поберечься в пути,

а за то, что простила

и пришла провести.

«Уж которую неделю…»

Уж которую неделю

я не знаю, как мне быть —

оставаться не при деле

или ведьму полюбить.

К чёрту всякие приметы

и сомнительный уют!

Мне б спросить её совета,

да за это в морду бьют.

«У всякого свой крест…»

У всякого свой крест,

у всякого свой Бог,

и никого окрест,

кто бы тебе помог

понять, как ты был прав,

что не прощал измен,

а остальное — прах,

а остальное — тлен.

«Не беда, что не сгодился…»

Не беда, что не сгодился

я тебе, моя душа.

Не беда, что не садился

голой жопой на ежа.

Не беда, что не бодался,

а играл свою игру.

Не беда, что заблуждался.

Не беда, что вдруг умру.

«Между птицами и вшами…»

Между птицами и вшами

да с ослиными ушами

и в согласии с пашами

можно очень долго жить,

кушать сытно, аккуратно,

спать в тепле, но, вероятно,

так захочется обратно

в зимний лес — по-волчьи выть.

Дурацкая сказка

Была страна (неправда?) вне

пространства и веков.

И жили люди в той стране

без всяких дураков.

Не знали, что такое власть,

не знали войн и драк,

трудились впрок, гуляли всласть.

Но к ним пришёл дурак.

Он речи начал говорить

разумные вполне —

что им отныне надо жить

как и в его стране:

де, нужен царь или король,

нужны рабы и знать,

зане любой свою лишь роль

и место должен знать.

Немало на своём веку

слыхали люди врак,

но не сказали дураку:

— Дурак, да ты дурак!

И не прислушались к словам,

и прыскали в кулак.

А между тем по головам

топтаться стал дурак.

Не знаю, как случилось так

и что там дальше будет,

но всё же стал царём дурак,

рабами стали люди.

Теперь они в его руках

работают за страх.

Так те, кто был не в дураках,

остались в дураках.

«Отворите мне дверь…»

Отворите мне дверь,

затворите мне кровь.

Я же комнатный зверь —

мне достаточно крох

с Ваших ласковых рук,

что карают огнём.

А давнишний мой друг?

Я забуду о нём.

«И свободный художник…»

И свободный художник,

и опальный поэт,

и прыщавый заложник

сексуальных побед —

все покинуты Богом

без надежды на кров

в этом самом убогом

из возможных миров.

«Вместо синего неба…»

Вместо синего неба

вдоволь ситного хлеба,

да погуще в корыте,

да потолще казна —

мне твои бы заботы,

человек для субботы,

я бы горя не видел

или счастья не знал.

«Я был изгнан из рая…»

Я был изгнан из рая,

и средь белого дня

государство Израиль

поглотило меня

навсегда, с потрохами,

как Иона кита.

Не машите руками —

я же вам не чета.

«Я не скажу ни слова о любви…»

Я не скажу ни слова о любви,

поскольку в этом смысла ни на йоту

не стало ныне. Верите ли вы? —

я не скажу ни слова о любви.

А ты, приятель, бога не гневи

напрасно и купи себе Тойоту —

я не скажу ни слова о любви,

поскольку в этом смысла ни на йоту.

Триптих

1

Я продолжительно болею

и наблюдаю между делом

сближенье Рыб и Водолея

до допустимого предела

и бег материков по шару

и глупую мечту лелею

что никому не помешаю

и никого не пожалею

2

Я продолжительно болею

и наблюдаю без надежды

гоненье Рыб на Водолея

в пределах тела и одежды

чему упорно возражаю

и мысль жестокую лелею

что многим сущим помешаю

но никого не пожалею

3

Я продолжительно болею

и над с ума сошедшим сбродом

холодных Рыб и Водолея

я наблюдаю год за годом

они ж меня не замечают

и даже мысли не имеют

что никому не помешают

и никого не пожалеют

«Под горелой берёзой…»

Под горелой берёзой

без царя в голове

откровенно тверёзый

я лежу на траве

и вещаю воронам

(прямо твой Цицерон),

нанося посторонним

ощутимый урон

болтовнёю пустою:

— Выше клюв, господа!

Я немногого стою —

нынче как никогда.

«1…»

1

Мне не дано читать

до одури Вордсворта

и недосуг болтать

о прелестях Эскорта,

2

покрывши матерком

заводы Генри Форда,

с таким же мудаком,

как сам — какого чёрта!

Я больше не знаком

с тобой, *** морда.

3

Отрежь-ка мне кусок

от праздничного торта,

плесни по поясок

в стекло второго сорта —

припомним на часок,

что мы когда-то гордо

4

хлестали из горла

то с мастерами спорта,

то с Машкой, что дала

полгорода от порта

до Белицы — тела

дымились, как окурки.

5

Старушка померла…

Гасите свет, придурки!

«Все в разной мере потребляют алкоголь…»

Все в разной мере потребляют алкоголь.

Все, допускаю, знают, кто такой де Голль.

Всех мыслящих волнует красота.

Все разделяют мнение Христа

о том, что в мире все не без греха.

Из всех с годами сыплется труха.

И все гордятся членами своими,

но кто-то сеет семя, кто-то имя.

«Будь проклят, мой двадцатый век…»

Будь проклят, мой двадцатый век,

пропахший трупами и спермой.

Я на следы твои — не первый

и не последний человек —

плюю и ясно понимаю,

что сын ответит за отца

и будет мечен до конца

его позором. Принимаю.

Сказки об Италии

Штаны протирая за партой,

ты мог бы заметить, дружок,

на географической карте

красивый такой сапожок,

в котором живут итальянцы

и прочие люди — они

танцуют весёлые танцы

без продыху ночи и дни,

а также лакают винище

(другие напитки не в счёт).

Там Тибр поперёк голенища

в Тирренское море течёт.

Оно же, волнуясь и пенясь,

грызёт берега и ворчит.

Пизанская башня, как пенис

у сонной планеты, торчит.

А ты на задворках Европы

с дремучей славянской душой

мечтаешь податься в холопы

за доллар — один, но большой.

Жалею тебя, недотёпу,

рождённого в здешнем аду.

Ты можешь послать меня в жопу —

я захохочу и пойду.

Молитва

1

Услыши, Боже, грешного меня.

Не алчу ни соседского коня,

ни птицы, ни рабыни, ни вола.

О том, чтобы жена его дала,

не помышляю. Об одном молю:

храни меня от подлости и блуда,

предательства или другого худа

и дай любить желанную мою.

2

Дай жаждущим по степени таланта

художника, поэта, музыканта

деньги и славы, счастья и любви,

их бесполезный труд благослови

и каждому исчисли меру дней

не дурью лекарей, но волею Твоей.

«Я не хочу прослыть ни под каким предлогом…»

Я не хочу прослыть ни под каким предлогом

ни рупором идей, ни идолом ***,

но я хотел бы быть в отечестве убогом

таким же чужаком, как нищий иудей,

чьё тело в общий ров под псом-Владивостоком

свалил безвестный зэк из племени людей.

«Весельчака и скомороха…»

Весельчака и скомороха

из кожи вон изображаю.

У нас великая эпоха,

мне говорят. Не уважаю

её величия. Возможно,

в эпохах я не понимаю,

но шиш в кармане осторожно

держу и зря не вынимаю.

«Под окнами боярышник-барышник…»

Под окнами боярышник-барышник

сам-друг цветёт и падалью разит,

а воздух неподвижный, как булыжник

на плечи давит и грозой грозит.

Где рисовальщик, что без линий лишних

весеннюю тоску изобразит?

«Этот Богу угодный…»

Этот Богу угодный

загорающий сброд,

этот мост пешеходный

и реки поворот,

этот храм-планетарий

визави КГБ,

эти алчные стаи

городских голубей,

этот пруд с лебедями

и зелёной водой

заколотят гвоздями

и засыплют землёй.

Парк

1

Стоит вода в собачьих валунах

и год за годом отражает небо

над городом. Какая мне потреба

насущная в гранёных письменах,

и что мне скажут каменные строки?

Что Лордъ и Марко, княжеские псы,

здесь упокоились, как, Господи, спаси,

все упокоимся в положенные сроки?

2

Пётр-Павел горит, как гирлянда.

Щегол прорицает июль.

Игривый мышиный горошек

облапил тянь-шаньскую ель.

Брожу по аллеям без проку.

В карманах, на грех, ни гроша,

но здравие в полном порядке.

Мне радостно и хорошо.

«Собачий вой. Созвездий поворот…»

Собачий вой. Созвездий поворот —

небесный вальс — беспечное круженье.

Табак болгарский увлажняет рот

и вызывает головокруженье.

И некуда проситься на ночлег —

мне город чужд от центра до окраин.

Извечно бесприютный человек —

извечно блудный сын — извечно Каин.

«Оставь свой стол, оставь свой карандаш…»

Оставь свой стол, оставь свой карандаш

и отправляйся на центральный пляж.

Пока ещё свободен — загорай,

о будущем не думай, не гадай,

а мысли вздорные зашей за поясок:

что зёрна кварца больше, чем песок.

«Я бабочку крапивницу…»

Я бабочку крапивницу

поймаю на лугу,

свою судьбу-строптивицу

разую на бегу,

но ничего не выманю,

используя момент —

в моём коротком имени

для торга места нет.

«Меня запомни — молодым…»

Меня запомни — молодым,

длинноволосым и худым,

валявшим ваньку-дурачка,

когда вилась вокруг зрачка

осенняя Березина.

Ты это видела одна.

«Как незначительных гостей…»

Как незначительных гостей

на пир горой, собрало лето

доисторических морей

косую рябь у парапета.

И грузной россыпью лежат

в пыли архейские кварциты —

недороги, неимениты

и вечности принадлежат.

«В ладони луковку часов…»

В ладони луковку часов

верчу — глазам своим не верю:

злодейка двери на засов

и предлагает лбом о двери.

Ещё вчера, как на духу,

о чём ни попрошу — вещает,

и вот (увы мне, дураку)

хоть волком вой — не отвечает.

«Тише детского вздоха…»

Тише детского вздоха,

легче взмаха ресниц

монастырская охра

над рекою. И птиц

пролетевшая стая

— на восток, на восток! —

не заметишь — растает,

как отведенный срок.

«Здесь шагу не ступить, чтобы не встретить…»

Здесь шагу не ступить, чтобы не встретить

лотка, ларька, палатки, магазина,

забитых иноземным ширпотребом —

съестным, исподним, детским, для мозгов.

Здесь можно за умеренную плату

в общедоступном очаге культуры

(кинотеатре, видеосалоне)

осуществить просмотр очередного

крутого суперфильма (боевик,

ужастик, порно) — есть обширный выбор.

Здесь все каналы радио и теле

кишмя кишат политикой, рекламой,

тусовками отечественных звёзд

столичного и местного масштаба.

Здесь гаснет небо в свете фонарей.

«Слышишь — колокол очнулся…»

Слышишь — колокол очнулся

у Святых Петра и Павла.

Звёздный атлас покачнулся —

в руки яблоко упало.

Значит, предыдущих восемь

умерли в своих постелях,

и домой вернулась осень —

время думать о метелях.

«Где размазаны капли — катит мутный поток…»

Где размазаны капли — катит мутный поток.

Где великие цели — важен только итог.

Где случаются волки — появляется страх.

Где не знают о небе — говорят о деньгах.

Где опустятся руки — протечёт потолок.

Где кончается выдох — начинается вдох.

«Сплю — не сплю, еженощно…»

Сплю — не сплю, еженощно,

как слепого коня,

одноглазый извозчик

погоняет меня.

И по торной дороге

с песней из-под дуги

волоку свои дроги

и считаю круги.

«Всеми звуками своими…»

Наташе

Всеми звуками своими

необъявленной войной

Ваше дьявольское имя

тяготеет надо мной,

как разлука над порогом,

как над жаждою вода,

как над путником дорога

и Полярная звезда.

«Мне бросило в ладонь…»

Мне бросило в ладонь

калиновое лето

кровавую щепоть

раздавленных сердец,

как из колоды лист

червонного валета

или бог весть куда

билет в один конец.

«Кто осенние астры…»

Кто осенние астры

окатил из ковша

чёрной кровью пространства

так, что в пятки душа?

Кто в ночной палисадник

внёс тревожный фонарь?

Чей рысак и чей всадник?

Чьи царица и царь?

«В холодном парке ворожея…»

В холодном парке ворожея

пробормотала мне уныло:

— И на твою, красивый, шею,

неровен час, наварят мыла.

Оставь пустое — не забыли,

за малым руки не дошли.

До сроку с миром отпустили.

Спеши, пока не сволокли.

«В неверном свете ночника…»

В неверном свете ночника

что можно знать наверняка?

Что речь, как русская верста,

немногим — песней на уста.

Что старый спор добра со злом

не надо делать ремеслом.

«Отлегло — и не хочется…»

Отлегло — и не хочется

за порог выходить.

Серый вечер волочится,

как суровая нить.

Молью трачено давнее

душ случайных родство.

Новый год. Ожидание

Рождества. Рождество.

«Человек бежит по снегу…»

Человек бежит по снегу

и подтаявшему льду.

Человек спешит к ночлегу,

держит время в поводу.

Я по берегу хожу

и вослед ему гляжу,

сам себя не понимаю —

чем при жизни дорожу?

«Вопроса нет: иметь иль не иметь…»

Вопроса нет: иметь иль не иметь —

карманов не оттягивает медь.

Высок и тощ. Никак не датский принц.

Чужак в толпе бойцов за главный приз

любой ценой. Достаточно любви.

И всё-таки — to be or not to be.