Во дни усобиц

Олег Яковлев, 2019

Вторая половина XI века. Всеволод, сын Ярослава Мудрого, добился желанной цели – занял престол киевский, но это не приносит ему счастья. Зло порождает зло, поэтому Всеволод ради укрепления власти вынужден множить свои грехи, которых и так немало. Жертвами новых козней Всеволода опять становятся его родичи. Хорошо хоть, что сын Всеволода, черниговский князь Владимир Мономах, пошёл не в отца. Он живёт честно, сторонится интриг, своим примером доказывая, что даже без них правителю сопутствует удача, если он мудр и хорошо умеет водить полки. Дай бог, чтобы туча, которая сгущается над головой Всеволода, не накрыла и его сына… Книга «Во дни усобиц» является продолжением романа «Всей землёй володеть», ранее опубликованного в этой же серии.

Глава 15. Новые заботы Мономаха

Вначале князю Владимиру Мономаху было страшно проезжать по пустынным притихшим улицам черниговского посада, осматривать чёрные пепелища на местах былых строений, озирать закопчённые стены крома^[101] и покосившийся, пострадавший при пожаре собор Спаса. Думалось со скорбью: неужели это он (он, Владимир Мономах!) велел жечь эти дома, церкви, ломать заборы?! Руки опускались, он не знал, как ему теперь быть, что делать. Ведь даже смотреть в глаза горожанам — и то не мог. Только и слышал за спиной обидные, задевающие за живое слова: «Ворог!», «Кровопивец!», «Злодей!» Упрямо сжимал уста, стискивал руки в кулаки, крепился, терпел.

Первым делом велел подновить собор, собрал лучших камнесечцев из окрестных сёл и городов. Следом стали отстраивать крепостные стены.

Людины и ремественники роптали: Владимир отрывал их от привычных дел, велел валить лес, копать землю, забирал на строительство коней и подводы.

Жужжали пилы, стучали топоры, лопаты. И вот уже, как прежде, вознёсся к небесам собор Спаса с шеломовидным главным куполом на толстом барабане, с боковыми остроглавыми башенками, устремлёнными в голубой небесный простор. Желтели в вышине золотые кресты, а рядом горделиво реяли на вновь отстроенных и подновлённых городских башнях стяги.

Работа спорилась, разрушенный и разграбленный Чернигов оживал. Владимир с утра до ночи пребывал на строительстве, носился как угорелый взад-вперёд, давал короткие наказы, а иной раз и сам с дружинниками брался за бревно. Вечерами, усталый, измождённый, с ломотой в спине, падал он на жёсткое ложе в наскоро срубленной для него избе и мгновенно, не чуя рук и ног, проваливался в глубокий безмятежный сон. А поутру всё начиналось сызнова.

К зиме город был почти отстроен, мало-помалу былая мирная жизнь в нём налаживалась, и это радовало молодого князя. Беспокоило иное — всё-таки Чернигов был и оставался для него чужим, враждебным городом, городом Святослава и Олега. Певцы пели песни, прославляя былых витязей и князей, бояре злобно шептались по углам, простолюдины не могли простить Владимиру своих спалённых жилищ и погибших родичей. Да, дел в Чернигове был у него непочатый край.

По первому снегу прикатил из Киева княжеский поезд. Гида, как всегда, холодная и неулыбчивая на людях, поднялась по ступеням обновлённого дворца. Дядьки вели под руки облачённых в кожушки крохотных княжичей Мстислава и Изяслава. И сразу шумом наполнились тихие доселе палаты. После, в горнице, Гида положила голову мужу на плечо и шёпотом, сдерживая слёзы, сказала:

— Скучала. Ночи не спала… Ждала… Каждой грамоты твоей.

Потом была ночь, объятия в ложнице, скупые слова любви, смущённое признание Владимира:

— Отвык я от этого, лада. — И в ответ шепоток:

— И я тоже.

Уже они лежали, оба успокоенные и умиротворённые, когда Гида вдруг спросила:

— Скажи, как князь Изяслав погиб.

— С чего ты о нём? — встревожился Владимир. — Экие у тебя мысли. Да не думай ты, прошло, схлынуло нахожденье ратное. Одолели мы ворогов. Мир грядёт.

Но Гида упрямо замотала головой.

— Я знаю. Это твой отец, он убил.

— Что ты городишь?! — Владимир в гневе вскочил с постели. — Кто такое сказывал?! Говори! Кто навет сей мерзкий выдумал?! Кто хощет нас с князьями Петром и Святополком рассорить?!

— Я… случайно… Слышала я… Как твой отец… в покое молился… Несла ему книгу… Апостола… Услышала… Говорил он: «Не хотел убивать его! Бес меня попутал! Изяслав, брат!»

Владимир судорожно ухватился пальцами за резную спинку кровати. Стоял, не шелохнувшись, с внезапным ужасом, пронзившим сердце; наконец, выйдя из оцепенения, поспешил успокоить притихшую жену:

— Ты… Верно, ошиблась ты… Не то услыхала.

— Нет, нет! — решительно замотала головой Гида. — Я ясно слышала. Тихо было, ночь… И шёпот жаркий… Не ошиблась я.

— Ну дак, верно, попросту не уразумела ты. — Владимир с усилием преодолел волнение, сел и приобнял дрожащую княгиню за плечи. — Верно, скорбел отец о том, что погиб князь Изяслав за его дело. Ведь вступился он за отца, повёл рать киевскую на Чернигов и вот… сгинул. Потому и корит себя отец, и кается пред Господом.

— Ты… Уверен в этом? — Гида отодвинула его руки и продолжила с внезапной суровой решимостью в голосе: — Владимир, муж мой! Я хочу, чтобы ты поклялся… Поклялся, что ничего не знал! Что в гибели князя Изяслава неповинен! Вот, поцелуй!

Она положила на ладонь нательный Владимиров крестик и поднесла к его лицу.

— Поцелуй, — требовательно повторила шёпотом.

Владимир прикоснулся к кресту губами, прошептал: «Клянусь!» — и Гида, тотчас успокоенная его словами, откинула голову на подушку.

— Ты не обманываешь меня, я знаю, — сказала она. — Ты не такой, как мой отец, король Гарольд. Вот он нарушил клятву, которую дал герцогу Вильгельму. И потом он погиб в бою с ним. Страшно это!

— Страшно, да. Но ты о том не мысли. Нет бо на мне греха сего тяжкого. А отец… Что ж, может, ты не то услыхала, а может… Да кто ведает? Одно скажу: не нам судить отцов наших. Спи давай.

Владимир любовно провёл ладонью по впалой Гидиной щеке.

…Княгиня уже давно безмятежно спала, тихонько посапывая, чуть приоткрыв рот, а Владимир всё лежал в смятении, забросив руки за голову и тупо глядя во тьму.

«Что ж ты наделал, отче?! Как же нам теперича жить?! Как тем же Изяславовым сынам в глаза глядеть?! — Немые отчаянные вопросы один за другим мрачной чередой выстраивались в возбуждённом мозгу. — Ты хотел земле блага?! Но рази ж мочно… рази мочно благие дела кровью, убивством вершить?! Нет, нет, отче! Но мне ли тебя судить, отче, княже великий?! Ты прав! Се страшно, дико, но — прав!!! С таковым бо князем, как Изяслав, не стоять земле Русской!»

Он заснул только перед рассветом, и снились ему объятый огнём черниговский посад и умирающий дядька-вуй его, воевода Иван, шепчущий: «Люби землю нашу! Ворогам ходу не давай!»

…Днём примчал на взмыленном коне нежданный гонец из Смоленска. Под городом объявился Всеслав с полочанами. Горят сёла, деревни.

Тяжкие ночные думы пришлось отложить. Стиснув зубы, вцепившись руками в поводья, летел Владимир по заснеженным приднепровским холмам. Алое корзно колыхалось у него за плечами. Не было мира на земле, только мечтать приходилось о спокойной тихой жизни. Гнев охватывал душу, и не было больше ничего — одно ожесточение, одно желание ответить ударом на удар.

Громыхая оружием, неслась вдоль берега княжеская дружина.

Примечания

101

Кром — кремль.