Половецкие войны

Олег Яковлев, 2020

Книга рассказывает об истории России, но не в привычном школьном понимании последовательного изложения войн, восстаний, роста ВВП, смены царей, императоров и президентов. Речь пойдет о нескольких периодах в истории нашей страны, когда социально-экономическое развитие в ней небывало ускорялось и вся жизнь приобретала новое качество. Рассматриваются периоды особого напряжения всех сил власти и народа в трех столетиях истории России, Российской империи и Российского государства, сохранившего характер империи, в XVIII, XIX и XX веках.

Глава 10. Ольгины мытарства

Ольга ещё помнила, как Арсланапа, досадливо морщась, обернулся, высунул голову в дверь сарая, куда приволок её, обессиленную и дрожащую от ужаса, и что-то крикнул своим подручным. Краешком глаза она увидела растерзанные тела матери и двух старших сестёр, после чего сильный удар по голове лишил её сознания.

Девушка очнулась в набитой соломой тесной скрипучей повозке, которая, подпрыгивая на ухабах, стремительно неслась по пыльному степному шляху. Два узкоглазых всадника в кольчужных калантырях с копьями в руках ехали по бокам, бросая на пленницу беспокойные взгляды.

— Где я? — с испугом в голосе спросила недоумевающая Ольга.

Ответом ей был лишь скрип колёс. В этот миг она вспомнила виденные ужасы, Арсланапу с оскаленным, как у волка, ртом и, горько разрыдавшись, в отчаянии воскликнула:

— Господи, за что?! За какие грехи наказуешь?!

В лицо ей пахнуло полынью, чужой и дикой, отчего на душе стало ещё горше.

Половцы, заметив, что девушка пришла в себя, принялись оживлённо переговариваться на своём, непонятном ей языке. Ольга подняла голову. Кроме двоих по бокам, спереди и сзади повозки ехали ещё четыре оружных ратника, а пятый правил запряжёнными лошадьми. Старший половец, желтолицый, со шрамом на лбу, коверкая русские слова, обратился к пленнице:

— Солтан Арсланапа — великий воин… Он сказал… Ты, девка… Жена его будешь… Солтан — добрый, умный… Старшей жена сделает… Красна девка… Светла… Как луна на небе.

Сравнение с луной обидело Ольгу, она надула губку, брезгливо поморщилась и отвернулась. Сверкнули отливающие золотом серьги в её ушах — Арсланапа запретил своим людям прикасаться к русской красавице и грабить её.

Внезапно девушка резко выпрямилась.

— Как молвил ты, половчин поганый?! Женой Арсланапы быть мне?! Сыроядца сего, грязного и немытого?! — Плечи её передёрнулись от омерзения. — Николи не дамся ему! Нечестивцы! Да лучше сама на ся руки наложу! Отца моего, мать, сестёр сгубили, треклятые! Вот вам, вот! Получайте!

Она швыряла пучки соломы в противные усатые рожи.

Старший половец взмахнул нагайкой. Убить бы её, удавить, стерву ядовитую! Сказано ведь: злой дух создал баб! Но, помня грозное повеление Арсланапы: «Башкой за девку отвечаешь, Ехир!» — половец в бессильной злобе опустил плеть. Сильные грязные руки схватили Ольгу. Девушка отчаянно отбивалась, но её связали и бросили на колючую опротивевшую солому.

Казалось, никогда не кончится мучительная дорога, вечными будут скрип колёс, тряска и смрад от немытых годами тел. Но вот повозка остановилась. Один из половцев ножом разрезал верёвки, связывающие руки и ноги пленницы. Ольга осторожно сошла на землю. Голова её раскалывалась от боли и кружилась.

Воины ввели её в большую, украшенную звериными шкурами юрту.

— Здесь жить будешь, — сухо отрезал старший, сделав своим подручным знак удалиться.

Едва половцы вышли, как к боярышне подбежала молодая чернокосая половчанка, принесла ей цветастое яркое платье, шальвары и высокие кожаные сапоги. Заискивающе улыбаясь, она стала растирать занемевшие Ольгины ноги.

«Верно, служанка», — подумала Ольга и, отстранив её, выглянула из юрты. Тотчас у входа возникло узкоглазое усатое лицо.

«Сторожат, лиходеи! Да и куда ж бежать?!» — Окончательно уяснив всю безысходность своего положения, Ольга упала ничком на пушистый персидский ковёр и горько разрыдалась…

Вскоре в юрту к ней явились две женщины в шёлковых одеждах, все увешанные золотом — в перстнях, браслетах, гривнах^[110], серьгах.

Служанка тихонько шепнула Ольге по-русски:

— Это жёны солтана, достопочтимая. Вон та, передняя, Кончака, старшая жена. Вторая — волошанка^[111], дочь воеводы, любимая жена.

Кончака, полная немолодая половчанка, светловолосая и голубоглазая, видно, родом из «белых», левобережных куманов, с дебелым лицом, покрытым багровыми пятнами, уперев руки в бока, что-то отрывисто прохрипела на своём языке.

— Она спрашивает твоё имя, достопочтимая, — пояснила служанка.

Ольга ответила.

— Уруска, молодая уруска. — Солтанша закивала головой. — Ай, как нехорошо! Солтан не хочет нас больше. Мы надоели ему.

Она вдруг с негодованием, гневно размахивая кулаками, закричала на вторую жену.

Солтанши вышли, звеня золотом.

— Откуда ты знаешь нашу молвь? — удивлённо спросила Ольга черноглазую служанку.

— От русских невольниц. Их много было у солтана. Но ты — не невольница. Ты будешь жена. Главная жена. Старшая жена. Любимая жена. Солтану не нужна Кончака. Она старая, толстая, ленивая. Как жаба. Он хотел продать её беку. Никто не берёт. Никому не нужна Кончака. Она злая, сварливая. Но она дочь большого человека.

— А вторая жена? Волошанка?

— Она тоже была взята в полон. Как и ты. Тихая, робкая. Красивая. Ты подружишься с ней. Раньше солтан её очень любил.

Ольга молчала, кивая головой и вздыхая.

— Господи, спаси и помилуй! — Она перекрестилась и, склонив чело^[112], зашептала жаркую молитву…

С наступлением холодов половецкий стан перекочевал на берег Донца, на зимовье. Однажды утром Ольгу разбудил громкий топот копыт. В юрту ворвался, весь в снегу, запыхавшийся Арсланапа. Вид его говорил о перенесённых невзгодах: под глазами висели тёмные мешки, подбородок разрезал сизый шрам, одежда была покрыта засохшей грязью.

— Как живёшь здесь, жена? — спросил он, устало усмехаясь.

— Я те не жена, выродок, убивец поганый! — ответила Ольга, взирая на него с нескрываемым презрением.

Заметив на одежде солтана вшей, она брезгливо наморщила носик.

— Фу! Тож мне, солтан выискался! Весь в грязи, вши по тебе ползают! Ступал хотя б помылся.

Не в силах более смотреть на Арсланапу, девушка отвернулась.

— Вот как меня встречаешь, негодная! Подожди, всыплю тебе! Бить буду! — заорал солтан, побагровев от гнева.

Выхватив из-за пояса плеть, он полоснул ею по лицу боярышни. На щеке Ольги выступила кровь.

— Ложись! Живо! — Арсланапа злобно выругался.

— Не лягу! Добром не дамся! — крикнула Ольга и, набравшись духу, указала ему на дверь. — Вон!

Она не узнала собственного голоса. Откуда только взялась смелость?!

Арсланапа опешил, дико вращая глазами, зашипел от ярости и снова замахнулся на неё. Ольга ощутила боль в плече. Но солтан на удивление быстро отошёл, успокоился и устало присел на ковёр, поджав под себя ноги.

— Ты говоришь, чтобы я вымылся. Но река покрылась льдом. Холодно. Мыться негде. Не люблю ваших банья. Смыть грязь — счастье с себя смыть! Так кипчаки говорят.

— Нешто^[113] так и будешь всю зиму немытый ходить?! — Уста Ольги тронула невольная усмешка. — Чесотку наживёшь!

— Ты мне не советуй, баба! — Арсланапа гневно стиснул кулак. — Не хочешь быть женой — рабой станешь! Чёрную, грязную работу делать будешь! Не выдержишь долго, отдашься. Все уруски сначала так.

— Николи^[114] те не дамся, страхолютище! — в отчаянии вскричала Ольга.

Он снова бил её плетью…

Так начиналась жизнь несчастной полонянки в половецком стане. Наверное, не она одна яростно сопротивлялась грубости и насилию своих мучителей — у соседних юрт Ольга не раз замечала русских женщин, старых и молодых, на лицах которых читались смирение и покорное ожидание смерти, ведь только смерть могла избавить несчастных от тяжкого бремени непосильного труда. Они словно были заживо похоронены, эти страдалицы с равнодушными ко всему пустыми глазами, ибо потеряли последнюю надежду когда-либо вырваться из проклятой степи, обильно политой слезами и кровью русских людей. Надолго ли хватит её, Ольги, сколько времени отпущено ей, чтобы питать в душе последнюю призрачную надежду? При виде полонянок девушке становилось столь тягостно, что всё валилось из рук.

С некоторых пор, вскоре после приезда Арсланапы, в юрту Ольги стала часто наведываться половчанка лет тридцати пяти с чёрными густыми волосами, во многих местах тронутыми сединой, и лицом, хотя довольно красивым, но тусклым и непроницаемо-холодным. Иногда Ольге даже казалось, что лицо это мёртвое — на нём будто застыло навек одно и то же тоскливое задумчивое выражение. Половчанка молча садилась перед девушкой и, глядя словно сквозь неё пронзительно-чёрными глазами, шептала, обращаясь скорее к самой себе, чем к Ольге, непонятные длинные заклинания. При этом длани женщины нервно подрагивали. Иногда в её очах вспыхивал огонь — в этот миг Ольгу охватывал непонятный страх, — но половчанка тотчас успокаивалась и снова погружалась в свою обычную задумчивость.

От волошанки — жены Арсланапы — Ольга узнала, что странную посетительницу зовут Сельгой, что она близкая родственница одного из ханов и в молодости была несказанно красива. Волошанка рассказала, что некогда любила Сельга юного русского князя Романа, за свою красу наречённого в народе Красным. Любовь сия и лишила Сельгу радости и помутила её мысли, ибо жестоко расправился с её возлюбленным покойный ныне хан Осулук. С той поры и ходит Сельга из юрты в юрту, садится и шепчет свои заклинания, а по ночам к ветхому её жилищу на окраине стана является блуждающий дух убитого князя. Встаёт князь перед юртой любимой, снимает с плеч, словно шапку, буйную голову, открывает войлочную занавесь и исчезает во мраке…

Ольга со страхом внимала словам волошанки и набожно крестилась, шепча:

— Господи, спаси! Изыди, нечистая сила!

Половецкий стан олицетворял для молодой полонянки ад, вместилище всего самого злого и мерзкого, что только могло существовать на свете. От тяжёлой работы Ольга похудела, осунулась, и если бы не вовлекла её судьба в непредвиденный водоворот страстей и событий, то, наверное, так до конца дней своих и мыкалась бы она в неволе.

…Отряд степных всадников осадил коней неподалёку от их зимовища. Заметно обеспокоенный Арсланапа приказал Ольге постелить в юрте лучшие ковры, награбленные у ромейских купцов. Нёсший стражу половец с волнением доложил солтану:

— Ханы Тогорта и Китан хотят видеть тебя, достопочтимый!

— Пусть войдут. Зови. — Лицо Арсланапы расплылось в деланой улыбке. — И передай: ханы всегда желанные гости в моей юрте.

Ольга, прижавшись спиной к войлочной стенке, увидела двоих половцев в богато расшитых кафтанах и мохнатых лисьих шапках. Войдя в юрту, они уселись на кошмы напротив Арсланапы. За спинами пришельцев застыла стража.

— Солтан, слухи бродят по степи. Говорят, ты привёз большую добычу в последнее лето, — начал речь Тогорта. — Увёл много коней, скота, взял много золота. Но зачем ты забываешь нас, старых своих друзей?

— Нет, хан, — заискивающе заулыбался Арсланапа, — я помню то добро, какое вы мне сделали. Но вы — на Днепре, я — на Донце. Не ждал.

Он недоумённо развёл руками.

— Не дури, Арсланапа! — хрипя и брызгая слюной, перебил его Тогорта.

Гневом сверкнули его страшные мутные глаза светло-голубого цвета с вывороченными трахомой воспалёнными веками.

От ханов, как и от Арсланапы, исходил нестерпимый смрад. Ольга, не выдержав, зажала пальцами носик.

— Помни, Арсланапа, — продолжал Тогорта. — Это мы указали вам брод на Суле в прошлую осень. А то ни тебе, ни старой лисе Сакзе, ни Кчию не миновать в спину урусской стрелы. Заплати, за услугу надо платить, мы ведь старые друзья, солтан.

Он злобно рассмеялся, противно обнажив редкие чёрные зубы, и как бы невзначай положил ладонь на изукрашенную драгоценными каменьями рукоять сабли.

Арсланапа, побледнев, опасливо огляделся по сторонам и покачал головой:

— Мне нечем расплатиться. Отложим мой долг до осени, ханы. Тогда я заплачу, дам вам хороших коней, золото, невольников-урусов.

— Нет, солтан, — вступил в разговор молчавший до сей поры Китан, толстый низкорослый кипчак с узкими как щелки чёрными глазами и приплюснутым, словно придавленным к лицу носом. — Люди в степи говорят, ты взял в жёны уруску, полонянку, дочь боярина. Но дева не даётся тебе, и ты не в силах взнуздать непокорную. Отдай её мне. Я разгрызу это сочное яблоко.

— Нет, хан. Уруска моя! Кровью добыл, в бою! — яростно выкрикнул Арсланапа.

— Ой, нехорошо, солтан! — лукаво улыбнулся Китан. — Мы, кипчаки, единый народ. Зачем нам ссориться? Я на тебя пойду, ты на меня пойдёшь, я — твой табун уведу, твоих людей убивать буду, ты — моих людей в плен брать будешь. Перережем друг друга, как урусы.

— Хорошо, ханы. Я не хочу воевать с вами. Дам вам золото за брод на Суле. Но уруску оставь мне, Китан, — не сдавался Арсланапа.

— Твоё золото мне не нужно! — зло прокричал Китан. — Сам добуду в бою! Я молод, мне нужна жена! Настоящая жена! Смелая, непокорная, красивая! Показывай уруску!

Арсланапа мрачно уставился на воинов с угрожающе-острыми копьями в руках, которые плотным полукольцом стояли у стены и готовы были по любому знаку «гостей» наброситься на него.

Быстро уяснив, что иного нет, он окликнул Ольгу и властно приказал:

— Поклонись великим ханам!

Ольга не сдвинулась с места.

— Дрянь! Собака! — Солтан в бешенстве замахнулся на неё нагайкой, но Китан, улыбаясь, удержал его.

— Не бей, не порти, — сказал он, жадно пожирая девушку глазами. — Ай, как хороша! Хочешь быть моей женой? Я тебя не обижу, не буду бить, не заставлю делать чёрную работу. Ай, хороша уруска! — Китан зачарованно закачал головой и грязной ладонью похлопал Ольгу по щеке. Девушка вспыхнула и отскочила, сжав кулачки.

— У, дикая! Ну, не бойся, иди ко мне! — Китан залился противным каркающим смехом. — Совсем дурак, Арсланапа! Такую девку бить! Ай, хороша красавица!

От него, как и от Арсланапы, резко и отвратительно тянуло изо рта кумысом.

Ольга отодвинулась к стене и угрожающе промолвила:

— Не подходи! Не смей!

Китан снова расхохотался, чуть пошатываясь, подошёл к ней вплотную, грубо схватил за плечи, потянулся толстыми жадными губами к белой девичьей щеке. Получив звонкую оплеуху, он по-собачьи взвизгнул от боли и отскочил, словно ужаленный. Арсланапа с нагайкой бросился на Ольгу, но Тогорта молча ухватил его за рукав цветастого халата. Спасаясь от стыда и ужаса, Ольга стремглав выбежала из юрты, упала ниц на снег и забилась в рыданиях.

Вот она, горестная судьба полонянки! Как овцу, как шейную гривну, продаёт её один половец другому. Экий позор! Она, боярская дочь, должна сносить побои грязных степняков, ублажать противного уродливого хана, который потом бросит её, как загнанную лошадь, а взамен возьмёт себе иную, такую же жалкую и несчастную!

— Нет, Арсланапа! Сам управляйся с этой ведьмой! — визжал за войлочной стенкой юрты разъярённый Китан. — Как посмела она поднять руку на хана! Ты, ты виноват!

— Хватит, хан! — прервал излияния Китана властный хриплый голос Тогорты. — Не ради бабы, солтан Арсланапа, мы потревожили твой стан. В степи джут^[115], бескормица, голод, много коней пало. Урусы сидят в своих городах, готовят для своих коней овёс и сено, кони у них и зимой сытые и тучные. Но нам, солтан, не стать урусами, мы, кипчаки, — кочевники, воины, не овёс — стрелы и луки готовим. Так деды, прадеды наши жили. Надо искать новые пастбища и хорошую добычу. За долгие годы наши кони вытоптали у лукоморья всю траву. Да и у тебя здесь не лучше.

— О чём ты? Что задумал? — недоумённо спросил Арсланапа.

Ольга, за месяцы полона научившаяся половецкой молви, затаила дыхание и вслушивалась в негромкий, переходящий порой в свистящий шёпот разговор ханов.

— Осенью в Херсонесе мы продали купцам большой полон. Урусы, печенеги, торки, угры, — говорил Тогорта. — В тюрьме там сидел один человек, он назвал себя Константином, сыном царя греков Романа Диогена.

— Бывшего царя, — уточнил, отхлебнув из чаши кумыс, Арсланапа.

— Да, солтан, бывшего. Но Константин давно погиб. Этот — самозванец. — Тогорта хрипло рассмеялся. — Мы помогли ему бежать, посадили на коня, увели с собой в степь.

— Зачем он вам? Что вы с ним будете делать?

— Мы идём в поход. На Ромею, на Константинополь. Царь Алексей Комнин — грязная неблагодарная свинья! Чем отплатил он нам за помощь против печенегов? Помнишь, Арсланапа, как убегали мы от его коварства?

— Помню. И ты думаешь, хан, идти на ромеев?

— Да, я поведу кипчаков туда, где заходит солнце, за Дунай. Я возложу на царевича Константина… или кто бы он там ни был… золотую диадему. Там богатые города, большая добыча ждёт нас. Идём с нами, Арсланапа. А Китана с его ордой оставим на Днепре, пусть выбивает из урусов дань за мир.

Все трое дружно расхохотались.

Ольга, бледная, дрожащая от страха, сидела на снегу, прижавшись к тонкой стенке. Она многое узнала, но с кем могла поделиться, кому поведать о вражьих лихих помыслах? Отчаяние и боль грызли её юную душу.

Ханы вскоре уехали — лишь пурга выла в степи вослед недобрым всадникам. Ольга воротилась в юрту и по знаку Арсланапы молча поставила перед ним золотую чашу с кумысом.

— Всё слышала, уруска? — Солтан злобно скривился. — Видишь, ты никому не нужна, кроме меня. Сейчас ты станешь собирать моё добро, сложишь на телеги чаши, блюда, ткани. Я иду с Тогортой на Ромею. Мои жёны тоже пойдут со мной. Кипчанки смелы и отважны. Ты тоже поедешь. О своей Руси ты должна забыть. Тоже будешь кипчанкой… Податливой, нежной. Я согну тебя, покорю!

Солтан был пьян, он брызгал слюной, ругался и хрипло смеялся. Ольга с отвращением смотрела на его изуродованное шрамами грязное лицо. Сердце девушки сжималось от тоски. Думалось: никогда не суждено ей увидеть родной Русской земли, её холмов и равнин, лесов и стремительных речек. Выпала на её долю горестная тяжкая судьба полонянки. В этот миг ей не захотелось больше жить, и, если бы достало сил, она, наверное, бросилась бы вниз с земляного вала или утопилась бы в проруби. Но самоубийство считалось страшным грехом, и Ольга с ужасом перекрестилась, вопрошая себя: «И откель^[116] мысли такие на ум идут?!»

Как опротивели ей ханский стан, степь с её метелями, мрачная чужая река, смердящий запах немытых годами тел, злобные, равнодушные к её судьбе лица!!!

И подумалось: пусть на Ромею, пусть хоть на край света, лишь бы подальше от этой степи, от бед и несчастий.

И когда спустя несколько дней рано поутру длинная вереница телег, окружённая комонными^[117] отрядами, двинулась на заход, Ольга даже слабо улыбнулась. Нет, жизнь продолжается, и она вдруг начинала верить, что обязательно вырвется на свободу, вернётся домой, сбросит со своих плеч непосильное ярмо половецкой неволи.

Примечания

110

Гривна — здесь: шейное украшение, золотое или серебряное ожерелье. Также гривной называлась крупная весовая и денежная единица на Руси.

111

Волохи — предки совр. румын.

112

Чело (др. — рус.) — лоб.

113

Нешто (др. — рус.) — неужели.

114

Николи (др. — рус.) — никогда.

115

Джут — здесь: глубокий снег весной или могоз после оттепели, из-за чего происходит падеж скота от недостатка корма.

116

Откель (др. — рус.) — откуда.

117

Комонный (др-рус.) — конный.