Вкус счастья. Дорогами судьбы

Олеся ДЕРБИ

Ритка – моя лучшая подруга. Увлекается раскладами Таро, дружит с колдунами и ведьмами, обожает прогулки в облаках и приключения. Нас разделяют страны и континенты. Но каждый четверг мы созваниваемся и рассказываем друг другу последние новости. Однажды Ритка сообщила, что нашла Белую комнату, где можно тайком общаться с душами известных людей. У каждого, кто приходит в гости, она спрашивает про Счастье. С позволения подруги и её друзей-чародеев делюсь с вами некоторыми интересными историями.

Глава 7

КОЛЛЕКТИВНОЕ ТВОРЧЕСТВО

…В Белой комнате было шумно и весело. Для почётных гостей выделили большой кожаный зелёного цвета диван. Кресло для Ритки тоже поменяли. Вместо строгого и современного поставили мягкое, обтянутое нежной тканью в красный мелкий цветочек. Среди бледных стен эти старомодные предметы интерьера казались по-домашнему уютными и тёплыми.

— Вот ты и пришла! А мы тут болтаем уже! — Ильф весело помахал рукой Ритке, вскочил с места, придвинул её кресло ближе к дивану. Петров, приветливо кивнув, деловито водрузил на столик печатную машинку. Зощенко, которого девушка поначалу не заметила, подошёл и по-свойски похлопал по плечу, жестом пригласил садиться.

— Да у вас тут весело! — не сразу нашлась растерявшаяся Маргарита.

— А то… — шутливо обвёл рукой собравшихся на диване Петров, — какие писатели, такая и беседа…

И тут Ритка вздохнула с облегчением, разглядев на диване ещё одного гостя,. Вернее, гостью. Мадлен говорила, что постарается прийти, но конкретно ничего не обещала. Как наставница и дама, вдвое старше по опыту (и возрасту), она знала писателей не только по написанным произведениям. Их связывала давняя дружба. «Это глубокие, мудрые люди, — отзывалась о друзьях Мадлен. — Рано они родились или поздно, но точно не в своё время».

Пока гости усаживались, Ритка успела тайком рассмотреть классиков русской советской литературы. Евгений Петрович Петров смахивал на Штирлица из фильма «17 мгновений весны»: острый нос, умные и задумчивые глаза, высокий благородный лоб. Илья Арнольдович Ильф с большим ртом и тоненьким пенсне на переносице чем-то походил на героев из фильмов Вуди Аллена: таким нежным и хрупким на фоне «Штирлица» он казался. Михаил Михайлович Зощенко напоминал Ритке двоюродного дядюшку по супругу: доброе лицо, мягкая полуулыбка. Если бы Леонардо да Винчи писал Мону Лизу в мужском обличье, то это вышел бы, однозначно, портрет Зощенко.

— Представьте, что вы живёте в наше время, какие произведения начнёте писать? — Ритка стеснялась обращённых на неё мужских глаз. Вопросы задавала несмело. Иногда, помогая девушке, выручала Мадлен.

— Про коррупцию… — улыбнулся, потирая руки Ильф.

— Про взятки! — тут же добавил Зощенко.

— Про любовь и нежность… — мечтательно пропел Петров.

— Да мир не особо изменился, — от себя добавила Мадлен. — И строй в общем-то, тоже. Да ты не теряйся. Уж они-то знают, что ты их любишь. Я им всё про тебя рассказала. Гляди-ка, книги тебе подписали. Ну же… Смелее! Спрашивай!

— Ну хорошо. Тогда спрошу про ваших героев, — Ритка улыбнулась, расправила плечи, расслабилась, откинувшись на мягкую спинку кресла. — Если говорить о современном мире, жил бы, к примеру, Остап в наше время?

— Ну конечно! — улыбнулся Ильф под общий смех. — Люди как были наивными и желающими быть обманутыми, так и остались.

— А счастье? Каким оно было тогда и теперь?

— Тогда это была свобода, — подумав, ответил Зощенко.

— Да-да! — добавил Петров, вставляя чистый лист бумаги в печатную машинку. — Свобода. Вплоть до возможности дышать и думать…

— А сейчас это возможность творить без оглядки на сильных мира сего, — гордо сложил руки на груди Ильф.

— Ты про любовь забыла спросить, — тронула Мадлен Риткину дрожащую руку. — Чувства всегда очень важны…

— Так, значит, тебя любовь интересует? — Зощенко прищурился, растянул губы в полуулыбке Моны Лизы. — Что тебе сказать? Вот мы тут смеёмся, шутим. А на самом деле в любви смешного мало. Мне кажется, в ней больше трагического.

— Но позвольте! Взаимная любовь — это и есть счастье! — Петров уже не улыбался. Взгляд его был серьёзным и строгим. — А всё остальное — печаль души, сердца, разума. По мне, так каждый должен испытать любовь, иначе утрачивается смысл человеческой жизни…

— А как появлялись ваши произведения?

— Они рождались сами, летали в воздухе вместе с историями. Их нужно было только поймать и записать… — перебивали друг друга писатели, как мальчишки, выскочившие после трудного урока на перемену.

— А хочешь, они тебе что-то коротенькое надиктуют? — улыбнулась Мадлен.

Ритка кивнула и затаила дыхание: ещё бы, она даже мечтать о таком не могла.

— Тогда пусть это будет коллективное творчество, — приготовился печатать Евгений Петрович.

— Про что хочешь? — хитро прищурился Илья Арнольдович.

— Про жадность!

— Пожалуйста: «Феодосий был жадным. Жадным до всего. А особенно ему было жалко свою жену, которая мучалась с ним, имея шанс ещё раз выйти замуж, причём удачно!»

— При чём тут жадность? — поддел Ильфа смеющийся Зощенко.

— Да так, к слову… — захохотал довольный Ильф.

— А можно про любовь? — обратилась Марго к Петрову.

— Эх… Далась тебе эта любовь. — И Евгений Петрович застучал по клавишам, громко проговаривая вслух каждое слово: «Мефодий боготворил свою сослуживицу. Не то чтобы он её любил, а именно боготворил, вознося её в мыслях прямо к Всевышнему. А вот сослуживица его любила и мечтала затащить в постель, а затем и в загс, нарожать с ним кучу детей и умереть в один день…»

— Знаешь, было так весело и легко, что не хотелось покидать эту шумную мужскую компанию, — отсмеявшись своим воспоминаниям, Рита вдруг стала серьёзной. — Но единственная тема, на которую они шутить и писать никогда бы не стали, — это война… А когда я спросила, хотели бы они на Землю вернуться, все трое сказали: «Нет!» Образно сравнили человеческое тело с тюрьмой. Такие дела, подруга. Такие загадочные писательские дела…

***

…Утром я проснулась с желанием написать книгу про Риткины посиделки в Белой комнате. Не дожидаясь следующего четверга, позвонила подруге и спросила разрешения на публикацию историй. Та посоветовалась с Мадлен. И обе странствующие по облакам дамы дали добро. Но перед тем, как приступить к творчеству, я взяла с подруги честное слово показать рукопись Ильфу, Петрову и Зощенко. Зачем? Да так, к слову… Интересно же, как оценят мои труды классики русской советской литературы.