Нелюбимая жена

Оливия Лейк (2025)

— Давид, — наши взгляды встретились, и я решилась. Решилась попросить. — Отпусти меня. Долгий взгляд потяжелел. — Я ведь не нужна тебе. Перестань мучить нас обоих. Если встретил кого-то, другую, пускай. Но отпусти меня… — Как я могу отпустить тебя, Лота? Ты моя жена, мать моих детей, ты беременна. Нет, Лота. Нет. — Ты ведь не любишь меня. Найди любовь, Давид. Может, и я… — заикнулась, накрыв ладонь, гладившую мой живот. Да, я хочу любви. Я женщина и хочу тепла, обычного, человеческого. От мужа жене. От мужчины к женщине. — Что, ты? — обхватил мои пальцы. Они сплелись в крепкий замок с его. — Кого ты любишь, Лота? Я молчала. — Отвечай! Я молчала. — Я никогда тебя не отпущу, запомни, — и жестко впился в мои губы болезненным поцелуем. — Я никого и никогда не буду ненавидеть так, как тебя… Пятнадцать лет муж ненавидел меня, унижал и изменял. Я ненавидела его в ответ. Много лет я была нелюбимой женой. Больше не буду. Я вырвусь и проживу свой год, месяц или день счастливой…

Глава 1

Шесть лет в браке

Лота

Я отпустила на ночь помощниц и сама уложила детей. Сегодня у меня было непривычно растерянное настроение. Не понятно почему. Вроде бы привыкла к своей жизни, но порой происходили события, поворотные, которые заставляли оглянуться назад и задуматься: с улыбкой о своем женском счастье или со слезами о несчастной доле.

У меня двое прекрасных сыновей: Камилю пять, а Тимуру три исполнилось. Большой дом, достаток, няньки и помощницы. Муж. Красивый, богатый, сильный. А еще властный и жесткий. Меня Давид не любил, не ценил и не щадил. Наоборот, максимально демонстрировал, что ни капли нежности, тепла, сочувствия ко мне. Нет, он любил сыновей, которых я ему подарила. Оберегал меня во время беременности. Дарил подарки. Часто, много, дорогие. Но это все напускное. Чтобы видели: Лота Черкесова жена Давида Черкесова великолепно устроилась в жизни. Будто бы на улице меня подобрал! Многое, что у него есть, осталось от отца. Моего! Через меня пришло к нему. Я не умоляла заслуг мужа — он развил и приумножил капиталы, но не единого доброго слова мне не сказал. Он как ненавидел и презирал меня шесть лет назад, так и остался, просто это стало нормой. Вынужденный брак людей, которые не испытывали друг к другу даже банального уважения. Я отвечала Давиду ровно тем же.

Мать ругала меня. Говорила, что нужно было очаровать и научиться манипулировать мужем. Что я красива, не глупа, женских прелестей в достатке. Но мне претила сама мысль покорно выполнять его прихоти и ждать доброго слова. Я не собака! Я не буду лезть к нему под руку в надежде, что погладит, а не оттолкнет. Я рычала и скалилась в ответ, как злобная волчица. Лучше так, чем ковриком у его ног.

Я зашла в детскую и потушила мягкий ночной свет. Камиль боялся засыпать в темноте. Дети. Мои. Его. Но я даже мысленно не могла сказать наши. У нас с Давидом столько общего, даже родного, но ничего «нашего».

Ночь перевалила за полночь, в доме тишина, но я не могла уснуть. Давида до сих пор не было. Он никогда не отчитывался, где и с кем, но бросал скупое «буду поздно». Сегодня не было даже этого. Я ждала. Глупо, наверное. Но мне спокойнее, когда он у себя в спальне. Тогда я морально готова, что может прийти ко мне. Не люблю, когда заставал врасплох, сонную и разомлевшую.

Я стояла у окна, когда заметила свет фар. Такси подъехало. Через пару минут Давид порывисто и грубо открыл дверь во двор. Стремительный, резкий, наглый. Я его знала именно таким. Но женщины в диаспоре мне завидовали: улыбчивый, обаятельный, привлекательный мужчина. Душа компании! Нет, у него не было души в отношении женщин.

Давид обязательно зайдет ко мне. Так всегда было, если задерживался. Я отправилась к себе в спальню. Придет, прикажет ждать его, сбросит на пол вещи, чтобы именно я их отнесла в стирку, дело ведь не царское. Искупается, затем ссора, потом секс, и муж уйдет к себе отсыпаться.

Дверь распахнулась неожиданно резко, я обернулась. Мы молчали. Привычно мерились взглядами. Я знала, что Давид меня не любит, что я раздражаю его и бешу. Вероятно, это такая форма презрительной ненависти в стадии долгой стагнации. Но что я сама чувствовала? Такой дикий коктейль. Я не нашла ему определения. Муж абьюзер, а я жертва. Или наоборот. Но в любом случае мы уже не могли друг без друга. На людях способны сыграть, что угодно; при детях тоже, только в моей спальне разыгрывалась настоящая драма, без купюр.

— Ждешь? — даже в полумраке видела суженные черные глаза. Давид на ходу сдирал с себя рубашку, неспешно приближаясь. Он пил. Шаги тяжелее, движения менее ловкие. — Запонки сними и постирай, — бросил на пол рубашку.

Я молчала. Сначала истерила и орала, огрызалась и кричала. Я ведь не прислуга, чтобы мне приказывать, но это только распаляло Давида. Он с радостью брался подчинять меня своей воле. Я ведь жена, это моя обязанность, а он не должен благодарить за то, что априори моя обязанность.

Давид отправился ко мне в ванную. Супружеский долг он исполнял и брал с меня с неизменной частотой. Только, когда у меня были месячные, оставлял в покое. Просто не приходил ночью. Мы никогда не спали в одной постели. Я замужем шесть лет, но не знала, что такое просыпаться с мужчиной. Даже в отпуске брал смежные номера. Ничего личного, мы всего лишь женаты.

Я подняла рубашку и понесла в прачечную. Завтра Зиля рассортирует белье и поставит машинку. Я взяла манжет и сняла запонку из белого золота, со второго не успела — красный след от помады в районе воротника отвлек. Я приложила белый хлопок к лицу, втянула аромат и скривилась — женский запах. Не только духи, но и аромат женщины. Сложно объяснить, но я буквально воочию видела, как она терлась об него. Давид мне изменяет…

Честно, не думала об этом раньше. Просто не хотела. Какой смысл? В душе ведь надеялась, что раз спит со мной, значит, удовлетворяю потребности. Но этот след… Давид не просто трахался на стороне, он даже не скрывал этого! А может, специально позволил увидеть? Очередное унижение или прелюдия к разводу?

Развод. Позор. Меня так учили. Мне так внушали. Я ведь… А что если…

Я сжала губы и вымочила в холодной воде ткань. Мерзавец и скотина! Кобель! Ты у меня получишь, а там будь что будет!

В моей комнате шикарная ванная и просторный душ. Сейчас в ней стоял густой пар, как в хаммаме, который обожал Давид. Он всегда купался в горячей воде и с острыми маслами, щекотавшими ноздри. Так было и сейчас. Я резко распахнула стеклянную створку и хлестнула холодной мокрой рубашкой по широкой спине.

— Какого хуя?! — взревел Давид и обернулся. — Ты больная?!

— Ты зато здоровый, кобелина! — швырнула рубашку прямо в лицо. Как пощечину. Муж пошел пятнами от ярости и гнева. — На, утрись, подонок!

— Ну сука! — услышала вдогонку. Я знала, на что шла. Давид такого не спустит. Один раз я ударила его по лицу. Он бросил меня на кровать и шлепал по ягодицам своей богатырской рукой. Я молча глотала слезы и кусала до крови губы. Но не просила пощады. Потом он взял меня так, как не брал до этого. Было больно. Тогда во мне что умерло. Иногда казалось, что во мне по кусочку внутри отмирало. Каждый день. Наверное, однажды я просто не проснусь.

— На мужа руку поднимаешь? — Давид голый выбежал за мной. В руках ремень и еще что-то, в глазах жестокая неотвратимость.

— Ты изменяешь мне, — вздернула подбородок.

— А я тебе верность не обещал хранить, — полные губы скривились в недоброй усмешке. — Держи, — протянул бархатную коробочку.

— Что это? — сглотнула, догадываясь. Муж часто дарил мне драгоценности. Очень.

— Раз все поняла, нет смысла больше скрывать. Носи кольца и браслеты и не делай мне мозги. Ясно?

— Ублюдок… — выдохнула с тихой душащей злостью. Он мне всегда изменял. Давно. Часто. Бесстыдно.

— Я думал, что воспитал тебя, — щелкнул ремнем, рассекая воздух. — Но ты совсем не уважаешь мужа. Стала раком, — презрительно указал на кровать и сильно ударил ремнем по простыням. Я надменно молчала, обдавая его волнами ненависти. — Стала или…

— Что? — я бросилась к нему и схватилась за ремень. — Только посмей тронуть меня, и я тебя отравлю! — шипела, глядя в бесстыжие черные глаза. — Импотентом сделаю. Ночью горло перегрузу! — и я не шутила.

— Змея, — Давид отбросил ремень и схватил меня за горло, сдавил, толкая в стену. Голый и возбужденный. Привычно схватил за сорочку, разрывая надвое. Сколько их таких у меня, которые не пережили и двух ночей? Много. Это как семейная традиция, корнями уходившая в брачную ночь. — Для тебя, жена, у меня всегда будет крепко стоять, — закинул ноги мне на пояс, больно сжимая бедра. Я не хочу! Что может быть более жестоко, чем близость с мужем после другой женщины? Которую, возможно, он любил совсем иначе…

— Не надо, Давид, — я была вынуждена просить. Потому что он будет грубым. А мне нельзя. Не ради себя, ради жизни внутри. — Я беременна. Пожалуйста, не нужно.

— Что? — ярость спала, а глаза блеснули ослепительно яркой чернотой. — Сколько недель?

— Восемь.

— А мы с тобой хорошо совпали, Лота… — потянулся к моим губам, обжигая огненно крепким ароматом алкоголя. — Третья беременность за шесть лет, умница, — шептал, вжимаясь членом в живот.

— Мне нельзя… — выдохнула, когда руками начал ласкать промежность.

— Я осторожно… — Давид тяжело и рвано дышал. Это сложно понять и еще тяжелее принять, но между нами взрывалась мощная химия. — Хочу тебя, ведьма…

— Мне прописали половой покой, иначе потеряю ребенка… — я врала, но как иначе. Я не могу. Сегодня мне слишком противно. Завтра… А что завтра? Моя жизнь как у того сурка.

— Правда? — спросил мягко. Обманчиво, конечно же. Его нежность и забота всегда для видимости. Только жестокость и ненависть искренны.

Я не ответила, а он не требовал и не настаивал. Подхватил меня на руки и бережно отнес в постель. Породистая сука снова понесла. Заводчик доволен. Это последний раз. Все сделаю, чтобы больше его семя не проросло во мне. Я родила ему достаточно, нужно еще — пусть его шлюхи рожают.

— В понедельник мы сходим в хорошую клинику, к хорошему врачу, и узнаем все о твоем состоянии, жена.

Я лежала на спине и смотрела в потолок, тихие слезы сами катались по вискам. Я давно разучилась плакать, но сегодня вот опять…

Давид рядом, слишком близко. Он поддерживал голову ладонью, другой рукой гладил мои груди и живот, лениво толкаясь членом в мое бедро. Я повернулась к нему. Муж смотрел пытливо и внимательно. Как-то иначе, чуточку теплее. Он зверь, а во мне его частичка — я стала чуточку дороже…

— Давид, — наши взгляды встретились, и я решилась. Решилась попросить. Если дрогнет, готова даже умолять… — Отпусти меня.

Долгий взгляд потяжелел, больше ничего.

— Я ведь не нужна тебе. Перестань мучить нас обоих. Если встретил кого-то, другую, пускай. Но отпусти меня…

— Как я могу отпустить тебя, Лота? Ты моя жена, мать моих детей, ты беременна. Нет, Лота. Нет.

— Ты ведь не любишь меня. Найди любовь, Давид. Может, и я… — заикнулась, накрыв ладонь, гладившую мой живот. Да, я хочу любви. Я женщина и хочу тепла, обычного, человеческого. От мужа жене. От мужчины к женщине. Сыновьям я нужна, они любят меня, но… Это другая любовь.

— Что, ты? — обхватил мои пальцы. Они сплелись в крепкий замок с его. — Кого ты любишь, Лота? — сжал сильнее. — Его, да? — склонился к губам. — Марата?

Я молчала.

— Отвечай!

Я молчала.

— Я никогда тебя не отпущу, запомни. — и жестко впился в мои губы, рукой лаская член и измазывая бедра семенем. — Я никого и никогда не буду ненавидеть так, как тебя.

Эта ночь отрезала от меня еще кусочек. Очередная полоса. Серая. Я всегда страдала рядом с ним. И по нему тоже страдала. Больше нельзя. Иначе умру. Пора надеть панцирь равнодушной злой стервы. Для всех. Он надежней, чем хрупкий доспех нелюбимой жены…