По жизни одна

Ольга Александровна Никулина (2024)

Рита еще в детстве, в семилетнем возрасте, решила, что никогда не будет толстой. Решение такое она приняла, посетив вместе с мамой общественную баню. Для маленькой девочки было шоком увидеть голых женщин. Она даже представить себе не могла, что когда-нибудь будет вот такой огромной и толстой бабищей. Ей даже нехорошо стало при мысли о том, что ее отец вместо нее, такой шустрой худенькой девочки, которой он постоянно восхищается, увидит толстую бабу. Она смотрела на голых женщин, и ее заранее охватывал стыд за свой будущий вид. Впечатление от посещения бани было таким сильным, что последующие годы своей жизни Рита прожила постоянно борясь со своей природой, глядя на себя глазами отца. И даже мужа она нашла себе такого, для которого ее веселость и худоба были важнее ее внутреннего мира.

Глава 3

Утром в понедельник, придя в офис, Рита почувствовала недомогание. Сначала она не обратила на это никакого внимания, так как была занята работой. К тому же у нее в голове постоянно крутились мысли о Вике. Подруга сегодня улетала в Москву, откуда прямым рейсом отправится в Рим. Если бы Ленка и Светка были живы, если бы у них по-другому сложилась судьба, то они бы сейчас порадовались за Вику. Кто бы мог подумать, что несчастная затравленная сирота из интерната станет такой успешной? Рита то и дело вспоминала самоуверенность Вики, ее горделивую посадку головы, и хотела плакать… Но почему?

— Маргарита Семеновна, я вам принесла отчеты, там только сметы нет по третьему участку, но девочки сказали, что к обеду все будет готово, — зашла к ней в кабинет молоденькая секретарша Юля.

— Да, спасибо, но что-то они задержались со сметой… — Рита вдруг почувствовала страшный озноб и поежилась. — Окно что ли открыто? Тянет откуда-то…

— Нет, все закрыто, — удивилась Юля. — Мне вообще даже жарко.

— Да? А я что-то мерзну…

К обеду ее совсем начало колотить от холода. Даже зубы стучать стали. Женщины из бухгалтерии, к которым Рита зашла по делам, испугались ее вида:

— Маргарита Семеновна! Что с вами? У вас лицо просто горит! Вам плохо?

— Не знаю, я не пойму, что со мной. Холодно что-то… — стуча зубами, проговорила она и рухнула на стул у входа.

Все засуетились, кто-то нашел у себя в тумбочке электронный градусник, и Рите сунули его в подмышку. Когда градусник запищал, она вынула его и постаралась разглядеть, какая у нее температура, но в глазах все плыло и двоилось.

— Не вижу! Девочки, я почему-то не вижу!

— Дайте сюда! — выхватила у нее из рук градусник одна из бухгалтерш. — Ой! Тридцать девять и девять! Надо скорую вызывать!

— Витя, спой, я хочу послушать, как ты поешь…

— Что она говорит?

— Мне надо в оперу! Я никогда не была в опере, а там Виктория поет! Я хочу послушать, как она поет! — Рита резво вскочила на ноги, но тут же пошатнулась и упала бы, если бы ее не подхватили.

— Вы скорую вызвали? — усаживая ее обратно на стул, спросила одна из женщин.

— Таня вызывает. И Дмитрию Сергеевичу уже сообщили…

Голоса вокруг болью отзывались в Ритиной голове. Ей хотелось заткнуть уши, чтобы оказаться в тишине. Временами ей казалось, что она пришла в театр, и это говорят вокруг люди, пришедшие послушать оперу. Но зачем она пришла сюда, если у нее так болит голова? Она услышала Димин голос и, приоткрыв глаза, смутно увидела его высокую фигуру. Но какой он громогласный! Зачем так громко говорить?

— Тихо! — Рита поднесла палец к губам, и удивилась, какой тяжелой стала ее рука. — Тихо!

Она чувствовала усталость, ей хотелось просто лечь и полежать в тишине, но люди вокруг суетились, заглядывали ей в лицо, громко говорили. Особенно Дима, ее муж, отличался громкоголосостью. Рите так и хотелось нажать на какую-нибудь кнопку, чтобы выключить весь этот шум.

Приехавшие врачи с уверенностью заявили, что у Риты все симптомы мышиной лихорадки, и ее нужно везти в больницу. Дима поехал вместе с ней, но дальше приемного отделения его не пустили. В больнице ее наконец-то положили в отдельный стеклянный бокс, поставили капельницу, но вместо облегчения она чувствовала, что теперь не только голова, но и все тело ее ужасно болит, как будто ее всю избили. Она не находила себе места, стонала. Периодически приходила медсестра и делала ей очень болезненные уколы.

Температуру к вечеру удалось сбить, боль в суставах и мышцах улеглась, голова почти не болела. Вот только тошнота осталась, и в глазах все по-прежнему все расплывалось, и еще во всем теле была дикая слабость.

На следующий день утром санитарка принесла ей пакеты с необходимыми вещами и зарядное устройство для телефона. Рита поняла, что к ней приходил муж, и решила позвонить ему.

— Але! Риточка, как ты? — услышала Рита обеспокоенный громкий голос мужа в телефоне.

— Мне лучше, — Рита хотела произнести это бодрым голосом, но у нее не получилось. Голос был слабый и тихий.

— Неужели у тебя действительно мышиная лихорадка?

— Да…

— Тебе передали пакеты? Я там собрал тебе все для больницы. Тапочки, спортивный костюм, чашку, ложку, тарелку. Если какие лекарства нужны, ты позвони, я все принесу!

— Хорошо… — Риту раздражал бодрый громкий голос мужа. Ее вдруг снова затошнило, и голова начала болеть… Зачем он так громко кричит в телефон? — Как там мальчики?

— Все с ними нормально! Ирина Юрьевна вчера целую гору картошки нажарила с котлетами. Они наелись до отвала, ну и я тоже. Все-таки хорошо она готовит!

Риту затошнило еще больше. Фу! Какая гадость эта их жареная картошка с котлетами…

— Ну ладно, пока… — устало произнесла она в трубку.

— Ну пока… — в голосе мужа послышалось разочарование, и Риту от его разочарованного голоса чуть не вырвало. Она отключила телефон, положила его на тумбочку. Фу, зачем он ей про жареную картошку сказал? Перед глазами ее возникла картинка, где два ее здоровенных жлоба-сына сидят на кухне с набитыми ртами, жуют, и на губах их блестит жир…

Пришедший врач, сообщил ей, что у нее плохие анализы.

— У меня поясница очень болит! — пожаловалась Рита. — Места себе не нахожу, и тошнит очень…

— Это типичные симптомы геморрагической лихорадки, — заявил врач. — Сейчас я к вам медсестру пришлю. Она вам капельницу поставит, уколы сделает, и боль отступит.

После уколов боль в пояснице действительно прошла, вот только сами уколы оказались такими болезненными, что после них у Риты долго болела и попа и нога. Она даже хромала, когда ходила в туалет.

Ее стеклянный бокс находился посередине целого коридора таких же застекленных боксов. И справа и слева все боксы были заполнены больными женщинами. Кто-то из них лежал под капельницей, кто-то читал, кто-то сидел у окна. Всех было видно через стеклянные стены, и каждая украдкой наблюдал за остальными. Правда, поначалу Рита вообще ничего не видела вокруг — ей было очень плохо. Только на пятый день, она стала замечать, что происходит в соседних боксах. Оказалось, что ей повезло, потому что в ее боксе было окно, а в некоторых других такой роскоши не было. Рита подолгу теперь сидела у окна, смотрела на улицу, где за гаражами пестрел осенним убранством лес. Вот бы сейчас попасть туда! Погулять там, шурша листьями, подышать свежим воздухом… Когда она в последний раз была в лесу? Кажется тогда, когда была подростком. Они с Ленкой и Светкой часто уходили по открытой степи в пахнущий дубами светлый лиственный лес… И Витя иногда с ними ходил. Так было хорошо! Они такие юные были, столько надежд у них было! Шли и мечтали о будущем, и им казалось, что все у них буде прекрасно. И что теперь? Ленка со Светкой в земле лежат… Только Витя и она нормально прожили эти годы. Витя вообще вон, какой стал, вернее стала… А у нее мальчишки выросли, такие красивые, такие замечательные… Но Рита ловила себя на том, что болезнь притупила в ней и любовь к сыновьям и недовольство мужем. Дима, и мальчики как будто оказались по другую сторону бытия. Они сейчас живут обычной жизнью, ходят по городу, общаются с людьми. Мальчишки целый день в институте, Дима на работе. Они вовлечены в жизнь, в деятельность, а она выброшена за пределы своего обычного существования, и даже саму себя ощущает, как что-то размыто-болезненное и страдающее. Постоянная слабость изматывала ее. Хотелось плакать. Риту раздражало все — врачи, медсестры, соседи за стеклами боксов. Все было плохо, противно, тошнотворно, кроме, разве что, леса за окном.

Дима звонил ей каждый день, и она хватала телефон с какой-то тайной надеждой облегчения. Но облегчения не было. Муж при разговоре казался ей каким-то бестолковым. Рита вспомнила, что такое уже было между ними, когда она была беременна. Ей тогда тоже было постоянно плохо, мучил токсикоз, а Дима со своей неуклюжей заботой казался каким-то недотепой, не понимающим вообще ничего. Рита помнила, что была тогда постоянно раздражена, глаза были на мокром месте. С большим животом, неуклюжая, как каракатица, она не видела в глазах Димы прежнего восхищения и чувствовала себя некрасивой и облезлой. Единственное, что согревало ее тогда, были ее малыши, которых она вынашивала. Когда они родились, в их отношениях с Димой сразу все встало на свои места. Счастье так и захлестывало их, и они с удовольствием занимались своими мальчиками. А Дима снова с восхищением смотрел на нее. Конечно, она же похудела, снова стала такой, как прежде…

«Как будто я всю жизнь бегу за этим восхищением — думала сейчас Рита, глядя в окно на лес за гаражами. — Как будто оно мне жизненно необходимо. То от отца вечно ждала одобрения и восхищения, то от мужа…»

В туалете над раковиной висело большое зеркало и Рита, каждый раз, когда мыла руки, разглядывала себя в нем. Ну и видок! Хорошо, что Дима не видит ее такую! Это же просто неприлично! Но в то же время ее раздражало, что она вынуждена перед мужем постоянно строить из себя кого-то. Всегда ухоженная, при макияже… В детстве перед отцом выпендривалась, сейчас перед мужем и вообще перед всеми. Но разве она сама не хотела всегда быть стройной, подтянутой? Хотела, и все же… С возрастом она отчетливо поняла, что между ней и отцом никогда не было доверительных отношений. Он восхищался ею как красивой куклой и никогда не знал, что у нее на уме. А она его восхищение принимала за любовь. Такая вот путаница. С Димой, как ей казалось, все было совсем по-другому. С ним и поговорить можно было, хотя… если ей совсем было плохо (как, например, во время беременности или как сейчас), то тогда между ними словно стена образовывалась, и она никак не могла пробиться за эту стену… И вот сейчас, когда она больная лежала в больнице, а Дима заботливо звонил ей, она раздражалась на его заботу Ей казалось, что эта забота только дань обязательствам. Хотя, наверняка, он беспокоится за нее… Беспокоится, но в то же время тяготится, потому что она ужасно капризна и раздражительна, а вокруг полно красивых и довольных жизнью женщин. Рита чувствовала, что она сама себе противна в своем недовольстве, и пыталась быть ласковой с мужем, но ее быстро начинало раздражать то, что она не позволяет себе поныть и поплакать перед ним, не может рассказать ему о том, как ей в действительности плохо. Она чувствовала, что Дима ждет от нее обнадеживающих слов, ждет от нее выздоровления, ждет, чтобы она снова стала адекватной, а не такой вот капризной и плаксивой. Рита знала, что муж с пониманием относится к ее недовольству, списывает его на болезнь и терпеливо ждет, когда болезнь отступит, и она снова будет «нормальной». Ее раздражало такое терпеливое, понимающее ожидание Димы ее «нормальности».

Она вспомнила, как в детстве подцепила какой-то страшный грипп, от которого умерло несколько человек в городе, в том числе и двое школьников. Ее тогда спасли в больнице. И вот когда она уже пошла на выздоровление и ее впервые выпустили в вестибюль к родителям, она, увидев их, разочаровалась. Мать и отец смотрели на нее, как на приведение. Врачи их готовили к худшему, но дочь их выздоровела, и вот стоит она перед ними и глупо улыбается. Бледная до голубизны, тощая, с немытыми волосами… Сколько ей тогда было? Лет двенадцать. Рита помнила, что вышла к ним с радостью, она была уверена, что родители обрадуются, увидев ее такой бодрой. Но те почему-то не обрадовались, а испугались. Мать разохалась, раскудахталась, словно курица, что вот, мол, какая она худая, одни кости, а отец только тяжело вздыхал и отворачивался — Рита клещами вытягивала из него слова, и ей казалось, что это не отец, а кто-то чужой. А когда они ушли, у нее на сердце стало пусто и тяжело. От веселости и бодрости и следа не осталось. Она их так ждала, столько иллюзий питала на их счет. Ей казалось, что вот они придут, и между ними произойдет какое-то теплое общение, ее душа согреется возле них, наполнится, и она им расскажет все о себе, и они ее выслушают, поймут и примут, и будет облегчение, освобождение, принятие… Потом, когда она окончательно поправилась, отец снова стал ее обожателем, мать перестала над ней кудахтать, и все встало на свои места. Однако именно после пребывания в больнице, после их посещения там, она осознала, что с родителями невозможно говорить по душам. Даже в самых тяжелых случаях.

Через десять дней Риту из бокса перевели в палату выздоравливающих. Там стояло пять кроватей, но занята была всего одна. Рита, когда вошла туда со своими сумками, удивилась, что там много свободных мест, так как слышала, что больница переполнена из-за эпидемии мышиной лихорадки.

На кровати у самой двери восседала маленькая, круглая бабка. Ее голые, толстые ножки, торчащие из-под короткого фланелевого халата, не доставали до пола.

— О! — обрадовалась она Рите. — Заходи! Вместе тут будем! Надоело мне одной тут куковать! Когда положили меня сюда три дня назад, то тут все кровати были заняты, но на следующий день никого не осталось.

Рита молча заняла кровать у окна.

— У тебя тоже «мышка»? — спросила неугомонная бабка. Ее сильный зычный голос резал слух. Рита косо посмотрела на нее:

— Тут у всех, по-моему, «мышка».

— Не скажи! По ошибке и гриппозные попадают. У меня вообще еле-еле определили эту лихорадку. Думали, что просто сильный грипп. А потом как началась с почками вся эта канитель… Тебя вообще, как зовут?

— Маргарита, — расположив свои вещи на тумбочке, Рита уселась на кровать и наконец-то разглядела разговорчивую бабку. Лицо круглое, нос курносый, большая круглая грудь возлежит на круглом животе, а тот в свою очередь, лежит на толстых коротеньких ножках. В глазах живость и веселье. Наверное, когда эта бабка была молодая, то была очень даже симпатичная. А сейчас это какой-то шарик.

— Маргарита? Да? Ты мне громче говори, а то я плохо слышу! А меня Надя зовут! — представилась бабка. — А ты чего такая худая? Это от болезни?

— Ну да…

— А я вот что-то даже не похудела… — Надя оглядела себя со всех сторон. — Но у меня знаешь что есть? Знаешь?

— Нет, — Рита вдруг поняла, что ее забавляет эта маленькая круглая веселая бабка по имени Надя.

А Надя, перекатившись, словно шарик по кровати, выудила из-под подушки что-то черное.

— Вот смотри, что сейчас будет! — Надя сползла с кровати на пол, и попала ногами прямо в тапочки. — Сейчас удивишься!

Рита смотрела, как бабка, задирая халат и сверкая свисающим до ног голым круглым животом, влезала в свои черные утягивающие панталоны. Надя очень усердно впихивала в них и жирненькие ножки, и свой огромный живот.

— Во мне рост метр пятьдесят, а вес восемьдесят килограммов! Представляешь? — пыхтела она.

— Ничего себе! — удивилась Рита. — А во мне пятьдесят три до болезни было, а сейчас, наверное, и того меньше…

Надя ничего не сказала в ответ, потому что попросту не услышала ее. Она с энтузиазмом наконец-то впихнулась в свои эластичные панталоны и выпрямилась:

— Ну! Смотри! Где мой живот? А нет его!

— Ой и правда вы гораздо худее стали! — удивилась Рита.

— Это я на базаре себе такие купила! Хочешь скажу где? Хотя тебе не надо, — махнула она коротенькой рукой. — Тебе наоборот подкладывать себе чего-нибудь нужно…

Рита заметила, как Надя с презрением поглядела на ее маленькую грудь под футболкой.

— И сисек-то у тебя нет… А у меня всегда грудь была большая! — бабка с гордостью ухватилась за свои шарообразные груди. — Хочешь, поделюсь?

— Не надо! — испугалась Рита, как будто Надя действительно могла каким-то образом отдать ей часть своих огромных грудей.

В палату в это время вошла еще одна новенькая.

— Заходи, давай! — обрадовалась Надя. — У нас тут полно свободных мест.

Женщина угрюмо посмотрела на Надю и заняла кровать напротив Риты, по другую сторону окна.

— А я вчера телевизор смотрела в соседней палате у знакомой. Так там показали дом, в котором газовый баллон взорвался! Ужас! Тела из-под обломков вытаскивали. Показали маленького ребенка, которого вытащили. Уже мертвого, конечно! Мальчика. Волосенки светлые… Жалко! А позавчера показывали наводнение… Столько людей пострадало!

Пока Надя разглагольствовала о катастрофах и бедствиях, новенькая, раскладывающая свои вещи на тумбочке, бросала на нее хмурые взгляды. Ей явно не нравилась эта болтливая бабка.

–… самолет в лес упал и взорвался, и куски людей по всему лесу разлетелись. По этим кускам потом самолет и нашли. Люди за грибами в лес отправились, а там на деревьях руки да ноги человечьи…

— Опёнкина! — в открытую дверь просунулась голова медсестры. — Кто Опёнкина?

— Я! — Надя опять ловко сползла с кровати и снова ногами попала прямо в тапочки.

— В процедурную! На укол!

Утянутая панталонами постройневшая Надя вышла за дверь. Рита улыбнулась, когда представила, как эта Надя, пыхтя будет стягивать с себя тугие панталоны, а потом после укола, обратно впихиваться в них…

— Нет, я здесь не останусь! Это же просто невозможно! — как только за Надей закрылась дверь, вдруг заявила новенькая и стала сметать свои вещи с тумбочки обратно в сумки. — И так мы тут все болеем, и так эта гнетущая больничная обстановка, так еще она про всякие кошмары без продыху говорит! Я не могу это слушать!

Женщина выскочила за дверь, и Рита услышала ее возмущенный голос в коридоре.

«Может, и мне заодно попроситься в другую палату? — подумала она. — Эта Надя ведь замучает меня!»

Но вместо того, чтобы тоже спастись бегством, она встала и подошла к окну. В отличие от боксов, где за окнами был лес, отсюда вид открывался на город. С девятого этажа хорошо было видно улицы, магазины, школы…

Дверь распахнулась, и Рита, повернув голову, увидела взбудораженную новенькую, опрометью кинувшуюся к своей тумбочке. Рита думала, что для той не нашлось места в другой палате, и она вернулась, но женщина, схватив забытую расческу, полетела обратно к двери.

— В соседней палате к обеду еще одно место освободится! — на ходу сообщила она Рите. — Если хотите, идите туда! А не то… — женщина осеклась, столкнувшись в дверях с Надей. Веселая, та возвращалась с укола и что-то говорила кому-то в коридоре своим зычным голосом.

Женщина мимо нее пулей вылетела за дверь.

— А что? А куда она? И вещей нет! Она что, ушла? — удивилась Надя. Своим курносым носом на круглом лице она напоминала бестолковую девчонку-балаболку.

— Ее перевели в другую палату! — сказала Рита, и повторила это еще раз, потому что Надя с первого раза ее не расслышала.

Надя нахмурилась, посидела немного молча на своей кровати, а потом сползла метко в тапочки и вышла в коридор, где долго и громко с кем-то говорила.

Рита вытащила книгу, улеглась на кровать и попыталась читать, но сюжет не увлекал ее. Снова отчего-то захотелось плакать. Отложив книгу, она уставилась в потолок. Самой себе она казалась какой-то слабой и зачуханной. Никогда не позволявшая себе быть неприбранной, она чувствовала себя запущенной. Но почему она всегда так требовательна к себе? Как будто если бы Дима увидел ее в каком-то там не таком виде, то бросил бы ее. Глупость какая! Хотя… Именно этого она и боялась! В детстве боялась утратить любовь отца, если перестанет быть худым живчиком, а теперь боится ухода мужа, если не будет выглядеть и вести себя идеально… Отец, когда она переставала прыгать как заведенный паяц, сразу тускнел при взгляде на нее, а Дима, когда они еще только встречались, как-то сказал ей: «Малыш, какая ты красивая! Ты просто идеальна! Но смотри, если растолстеешь — брошу». И Рита запомнила его слова, хотя больше он никогда такого ей не говорил…

Рита вспомнила о Светке, постоянно влюблявшуюся во взрослых, годящихся ей в отцы, мужиков. Ей в детстве не хватало отца. Она выросла, но отца все равно не хватало, и она вместо того, чтобы просто идти дальше по жизни, так и продолжала искать себе папу. И Ленка… Мать одобрительно называла ее в детстве шалавой, и та радостно воспринимала это. Она выросла в убеждении, что физическая и моральная нечистота — достойны одобрения. И Ленка искала потом этого одобрения, но уже не у матери, а у своих сожителей.

Сама Рита всю жизнь цеплялась за любовь отца, боялась не соответствовать тому, чего он ждет от нее. И с мужем происходило то же самое… У Димы в голове был некий идеальный образ, и Рита знала какой это образ и постоянно подделывалась под него. И сыновей своих она растила такими, какими хотела видеть их. Но получается, что все они не жили по-настоящему, такими, какие они есть. Все они жили какими-то подделками, постоянно подчиняясь чужому одобрению… А Дима? Она ведь всегда хотела, чтобы ее муж был похож на отца, и так и случилось… Дима действительно долго был похож на отца, пока не расползся и не полысел, но зачем этот постоянный повтор? Зачем это глупое воспроизведение через других людей своих отношений с родителями? И вообще возможно ли просто жить и не думать о том, чтобы чему-то там соответствовать? Рита подумала, что даже не понимает, как это так жить… Но тут она вспомнила о Вике. У нее не было родителей, и она уже в семилетнем возрасте поняла, что по жизни всегда будет идти одна. Воображение сразу преподнесло ей картинку, как маленькая Вика, после очередного осмотра медиков, бесцеремонно обсуждавших при всех ее непонятную половую принадлежность, понимает, что надеется ей не на кого, что всегда по жизни ей придется идти одной. Ни ободряющей мамы, ни поддерживающего папы. Никого. Только она и больше никого. Опора на себя. Может быть, если бы она имела нормальную половую ориентацию, то в ней жила бы надежда понравиться каким-нибудь добрым людям, которые бы удочерили ее, и тогда выросла бы она совсем другой, и стала бы такой же, как все. Она бы искала себе пару, как другие люди, чтобы соединиться и получить от любимого человека то, что надеялась получить от родителей в детстве. Но у Вики никогда не было подобных надежд. Никто не придет, никто никогда не будет рядом. У нее никогда никого не было кроме нее самой, а позднее и Бога, задание которого она выполняла. Но получается, что и она старалась соответствовать ожиданиям Бога, возложившего на нее это задание. Разница только в том, что Вика старалась для какого-то абстрактного, невидимого существа, а все они — и Рита и Ленка со Светкой старались для конкретных людей.

Рита не совсем понимала Вику в ее стремлении оправдать ожидания кого-то невидимого. Самой ей всегда хотелось любить конкретного человека, а не абстрактный образ. Хорошо, когда ты не один идешь по жизни, а с кем-то, даже если пытаешься соответствовать чужим представлениям о себе, даже если ошибаешься и страдаешь… Или все-таки не надо было соответствовать? Но тогда бы она вообще не вышла замуж, и мальчиков у нее не было бы… Хотя что мальчики? Хорошо, конечно, что они есть, очень хорошо, но сама-то она как же? Сыновья выросли, и она теперь в стороне. Что у нее осталось?

Ее размышления прервала медсестра, пришедшая ставить ей капельницу, и как только она ушла, из коридора вернулась довольная Надя:

— Я когда молодая была, то в круизе по Волге плавала, — без всякого вступления начала она рассказывать своим зычным голосом. — На мне было платье выше колен…

Рита смотрела на нее и представляла, как молодая Надя, в коротеньком платьице, не скрывающем ее стройные ножки, с короткой пышной стрижкой на голове, курносая и веселая разгуливает с другими девушками по теплоходу, любуясь живописными берегами. Она замужем уже год, но сняла кольцо с пальца, чтобы не отпугивать красивых парней.

Много чего Рита узнала о жизни Нади, пока лежала под капельницей. Узнала, что в том круизе по Волге Надя, будучи замужней, крутила роман с понравившимся ей парнем, узнала, что она не очень хорошо жила всю жизнь со своим мужем и через двадцать лет супружества развелась с ним, узнала, что у нее никогда не было детей. Живет она теперь одна и любит в хорошую погоду сидеть во дворе на лавочке и болтать с соседками.

— Ко мне дед одинокий все клинья подбивает, — поделилась она. — Но я не хочу с ним связываться! Совершенно не намерена снова мужика себе на шею сажать, стирать ему, готовить, убирать за ним. Не хочу… Да и выпивает он…

Отвечать что-то Наде, разговаривать с ней было бесполезно — она все равно половину слов не слышала. Ее нужно было просто слушать. Как радио.

Надя говорила о себе до ужина. Вспомнила и детство свое и юность. В семье она была самой старшей из трех сестер. Последнюю девочку ее мать родила в сорок лет.

— Мама думала, что у нее климакс, — сидя на кровати с энтузиазмом рассказывала Надя, болтая коротенькими ножками. — Пошла к врачу, и оказалось, что никакой это не климакс, а беременность. Светка родилась, когда мне было уже пятнадцать. Я ей как вторая мама была. И всю жизнь Светка, как дочь моя. Своих-то детей у меня так и не было…

Медсестра убрала у Риты капельницу, раздала им градусники, а Надя все говорила и говорила. Невольно Рита окунулась в ее жизнь и ей нравилась эта простая, веселая, какая-то постоянно искрящаяся жизнь. И Надя ей нравилась. Несмотря на назойливую общительность и чрезмерную веселость, в ней была какая-то трогательность. Это была типичная бабка с лавки у подъезда. Говорливая, знающая все про всех, но в то же время похожая на наивного, болтливого ребенка.

После ужина, Рита, больше не желавшая внимать Наде, уткнулась в книгу, и Надя, поняв, что ее не слушают, ушла в коридор. Там она поговорила с дежурной медсестрой, а потом зашла в палату к своей знакомой, и ее не стало слышно. Наступила тишина.

Рита, немного почитав книгу, встала и подошла к окну. Весь город был в огнях, мигали светофоры. Красиво. Рита приоткрыла окно, вдохнула свежий воздух. Мальчишки сейчас, наверное, уже дома, сидят за ноутбуками, домработница Ирина Юрьевна ушла, а Дима… Ей представилось, как освободившийся от жены муж беспрепятственно встречается с какой-нибудь очередной пассией. А может быть, и нет… Может быть, он сейчас дома и смотрит телевизор. Она взяла телефон с тумбочки, хотела позвонить Диме, но, передумав, положила его обратно. Не было у нее сейчас сил говорить с мужем. Да и что говорить? Что она постоянно чувствует слабость, что ей хочется плакать, что она похожа на облезлую моль и боится, что он там проводит время с какой-нибудь здоровой и свежей красоткой? Но зачем это все говорить? Только хуже станет. Дима теряется, когда она в таком раздрызганном состоянии, начинает злиться… Но может, ничего такого не говорить, а просто узнать, как они там? Вдруг они тоже заболели? Рита снова взяла телефон, нашла номер мужа, и… снова положила его на тумбочку. Дима звонил ей сегодня утром, зачем второй раз за день с ним общаться? Она легла на кровать, и закрыла глаза. Ничего, это просто болезнь, она просто еще не отошла. Из-под ее век катились слезы, и она никак не могла унять их. Пришла веселая и шумная Надя, и, увидев, что Рита лежит с закрытыми глазами, спросила:

— А ты чего спать легла при свете? Тебе выключить?

Рита ничего не ответила. Тогда Надя молча разделась, выключила свет и улеглась в кровать. Совсем скоро раздался ее громкий, просто сногсшибательный храп. Рите сразу стало понятно, почему все, кто был в этой палате до Нади, после ее прихода сбежали отсюда. Мало того, что она громко и без продыху болтает весь день, так еще и храпит по ночам, как трактор! Такого громкого храпа Рита никогда еще не слышала. Даже Дима, храпящий во сне, и то так не умеет. Когда он храпел, Рита толкала его в бок, и он утихал. Но что делать с Надей? Такая чудная бабка! И болтает, и храпит… Интересно, а тот сосед, который к ней клинья подбивает, знает, что она так громко храпит по ночам? Возле нее же невозможно спать! Но чем дольше Рита слушала этот храп, тем больше он казался ей трогательным и каким-то уязвимым. Надя вся была такая — трогательная, уязвимая, наивная. И даже храп у нее трогательный… И звонить ей некому. Нет у нее ни мужа, ни детей, ни внуков. Есть только сестры, но они живут в другом городе, и Надя звонит им редко…

Послушав немного неимоверный по силе храп, Рита неожиданно для себя провалилась в сон и проспала до самого утра.

А утром она проснулась с сильной болью в пояснице. Надя все еще спала, и храп ее был просто чудовищен. «Как я спала в таком шуме?» — удивилась Рита. Поднявшись со стоном, она вышла в коридор, где за столом сидела дежурная медсестра.

— Вы не дадите мне какую-нибудь таблетку — у меня поясница что-то разболелась… — из-за сильной боли она с трудом опустилась на пустую табуретку у стола.

— Таблетку?! От поясницы?!! Как?! И все? — медсестра так удивилась ее просьбе, что Рита даже на мгновение забыла о том, что у нее болит поясница. — Я думала, что вы пришли проситься в другую палату. Вам разве Надя не мешала спать? У нас тут с ней вообще никто не может рядом находиться. Мы все уже от нее стонем. Как она появляется в коридоре, так не знаешь, куда деваться от нее. Только и слышно одну Опёнкину. И то она в одной палате всех мучает болтовней, то в другой, а то, как сядет тут в коридоре, и не знаешь, как от нее отвязаться. Вы точно не хотите в другую палату? Я уже место вам присмотрела… Думала, что после ночи с ней вы сбежите от нее. Она же так громко храпит!

— Зачем же вы тогда поселили меня к ней, если знали, что с ней невозможно находиться? — Рита двумя руками терла поясницу, чтобы облегчить свои страдания.

— Так мест не было свободных! Вчера с утра все забито было… Что совсем болит? Сейчас я вам укол сделаю!

— А зачем укол? Может просто таблетку? — Рита уже устала от болезненных уколов, после которых ей было больно ходить.

— Не бойтесь! Все будет хорошо! Я вам сделаю аккуратно, — обнадежила ее медсестра, и действительно Рите на этот раз не было больно.

С Надей Рита провела в палате целую неделю. Пару раз к ним пытались подселить других женщин, но те сбегали, либо в тот же день, либо проведя ночь с храпящей Надей. Так вдвоем они и жили. Причем в мире и согласии. Все удивлялись, как это Рита может находиться рядом с этой постоянно громко говорящей, и еще громче храпящей по ночам бабкой. И Рита сначала и сама не могла объяснить себе, почему она так спокойно относится к Наде. Особенно ей было удивительно, что она со своим чутким сном почему-то может спать всю ночь при Надином громком храпе. Дома она при любом движении мужа просыпалась, не могла спать, когда он храпел, а тут спит как сурок и хоть бы что. Мало того, ей вообще нравилась Надя. Ее говорливость, храп, какая-то детская бесшабашность, простосердечное доверие людям — все в ней нравилось. Каждую вновь появившуюся в палате женщину Надя встречала с неподдельной радостью. Она не понимала, что отпугивает своей говорливостью людей и только смутно догадывалась, что те уходят из их палаты из-за нее. На короткое время она даже умолкала, хмурилась, но долго пребывать в сумрачном состоянии не умела и снова начинала говорить и с Ритой, и с медсестрами в коридоре, и с санитарками, и с врачами. Она перезнакомилась со всеми в других палатах, постоянно бегала поболтать то в одну палату, то в другую. Так что те, кто сбежал из их палаты, все равно до конца не смогли от нее освободиться.

Ее открытость обезоруживала. Никто не мог напрямую выразить ей свое недовольство. Все возмущались и стонали по поводу ее назойливой болтливости, но только у нее за спиной. И когда ее выписали, и она наконец-то уехала, то все вздохнули с облегчением. Рите же стало грустно без Нади. Она не понимала, почему так привязалась к этой взбалмошной бабке. Но когда к ней в палату заселили новых, вполне адекватных женщин, она, побыв с ними один день, поняла, почему с неугомонной Надей ей было так спокойно. Возле Нади можно было исчезнуть. Рита расслаблялась, потому что Надя, в сущности, на нее вообще внимания не обращала. Наде главное было, чтоб ее слушали, а кто ее слушает, в каком состоянии, что сам говорит человек — ее не интересовало. Такая вот односторонняя связь. А Рите сейчас как раз и хотелось исчезнуть, быть незаметной. И Надя со своей зацикленностью на себе, со своей глухотой как раз подходила под Ритино состояние. При других обстоятельствах и более хорошем самочувствии Рита долго не выдержала бы ее. Она не смогла бы общаться с человеком, который попросту не воспринимает других и только болтает о самом себе любимом.

Новые женщины в палате были тихие, лежали под капельницами и смотрели вокруг осознанным взглядом. И Рита возле них перестала чувствовать себя исчезнувшей. Как будто ее вынули из уютного убежища, в котором она была рядом с Надей, и поместили на открытое место. Успокаивало лишь то, что ее скоро должны были выписать. Однако перед самой выпиской Рите неожиданно стало хуже. Снова поднялась температура, начался кашель. Врачи нашли у нее двустороннее воспаление легких и бронхит. О выписке пришлось забыть. Никто не понимал, откуда у нее взялась эта новая болячка, но Рита догадывалась, что она сама виновата, потому что любила свежий воздух, и как только оставалась в палате одна, тут же подходила к окну и открывала его. А на улице было уже довольно холодно.

Ее ослабленный организм с трудом поддавался лечению. Как-то ночью она поняла, что сил бороться у нее больше нет. Устала. Когда утром медсестра вколола ей очередной укол, она только усмехнулась про себя, потому что решила, что ничего ей больше не поможет. Муж и сыновья остались где-то за бортом ее существования. Вернее, это они были на борту, а она падала в бездну. Ее практически больше не было. Хорошо, что сыновья уже взрослые, что она успела вырастить их…

Дима периодически звонил ей, но у нее не было ни сил, ни желания разговаривать с ним. Рита чувствовала, как нити, связывающие ее с этой жизнью, рвутся одна за другой. Но ей не было жаль этой жизни. Она не чувствовала сожаления, что умирает. Наоборот, ей поскорее хотелось, чтобы это произошло, потому что ей надоело болезненное состояние, когда постоянно плохо, плохо, плохо… Все, что недавно волновало ее, больше не трогало. Муж и сыновья стали далекими и чужими. Если бы только кашель еще не терзал ее… Неужели она не может спокойно умереть? Странно, но почему-то на краю смерти она чувствовала непонятное облегчение. Как будто она сошла со сцены после представления, и теперь можно было расслабиться. Где-то она читала, что люди перед смертью начинают вспоминать всю свою жизнь и, если они сделали что-то не так, очень жалеют об этом. Рита сожалела о том, что прожила так, как прожила. Если бы ей довелось начать все с начала, то она бы, во-первых, никогда не вышла замуж за Диму, и никогда бы не ждала ни от кого восхищения, и детей воспитывала бы по-другому, без дрессировки… Она всегда считала себя хорошей матерью. Рано научила мальчишек считать и писать, водила их на тренировки, и гордилась тем, что они у нее опережают своих сверстников и физически, и умственно. Но зачем это надо было? Для чего? Сейчас ей все равно, какие они, лишь бы живы-здоровы были. А пока они росли, то от тщеславия с ума сходила — очень ей хотелось, чтоб ее дети были какими-то исключительными. И себя она всю жизнь дрессировала. На диете сидела, все боялась растолстеть, чтоб не утратить любовь сначала отца, потом мужа. Странно, но ей нисколько не было жалко оставлять мужа и детей. Она лежала изнемогающая от слабости, то и дело кашляла и вся ее жизнь, которую она прожила до сего момента, казалась ей сущей ерундой.

«Неужели это все? — думала она, глядя на обшарпанный потолок. — И вот это и есть вся жизнь? Глупость какая-то… Зачем вообще надо было устраивать это глупое шоу?» Она вспоминала тех, кто уже умер, и была уверена, что там им, на том свете, гораздо лучше, чем здесь. Хотя, может, и нет никакого такого «того света».

Как-то утром в их палате умерла пожилая женщина. Ее перевели сюда, как выздоравливающую, но она тихо скончалась ночью во сне от инфаркта. Рита, услышав о смерти бабушки, все смотрела со своей кровати на ее труп. Восковое лицо старушки выражало полный покой и бесстрастие. Как будто она с глубоким удовлетворением сказала слово «все» и совершенно расслабилась и телом, и душой. Рита смотрела на нее во все глаза. Она и раньше видела на лицах умерших это полное расслабление и покой. У отца такое лицо было… Скоро и у нее тоже будет на лице полное расслабление и покой… Даже мать, с ужасом ожидающая своей смерти, совсем изменилась, когда смерть наконец-то наступила. Когда она умерла, ее лицо сразу же приобрело умиротворенное, расслабленное выражение…

Кто-то в палате всхлипывал, кто-то вышел вон, не в силах находиться возле трупа. Две женщины, как и Рита, сидели на кроватях и, не сводя глаз, смотрели на покойную.

Пришли санитары, ловко подхватили представившуюся под плечи и ноги, переложили ее на каталку, накрыли с головой простыней и повезли прочь.

Рита, с оживлением смотревшая на эту сцену, снова откинулась на подушку. Как глупо все в этой жизни… Зачем это все? Она вспомнила уверенный взгляд Вики, когда она говорила, о том, что талант, это задание от Бога, и что, выполнив это задание, то есть, полностью раскрыв свой талант, ты обязательно станешь счастливым. Но разве это тоже не глупо? Вот она сейчас умирает, и ей дела нет ни до чего в этом мире. Единственное чего ей хочется, так это освобождения от слабой измученной плоти…

Конец ознакомительного фрагмента.