Золотой братик

Ольга Апреликова

Продолжение «Горького логова» и «Тихой Химеры»: просто выжить для заложника древних планов предков – уже победа. Особенно если ты сирота, невесть где подобранный мальчишкой-императором, инородец, а то и опасный василиск, которому нет резонов доверять.

Часть вторая. Берег яблок

1. Солнце и Близнецы

Дай сидел на горячем подоконнике, жмурясь на слепящее море. Слушал прибой. Жар обливал его темное от загара золотое тело, заколдовывал, и он оцепенело прислушивался к морю, к мчащейся по паутине сосудов звонкой яркой крови. Вообще-то он должен был в это время сидеть, закрыв ставни от солнца и моря, и учить неправильные легийские глаголы. А потом еще упражнения писать из безнадежно толстого учебника. Но он не мог пропустить эти минуты яростного белого полдня. Никак не мог. Пусть Гай ругается потом, если он опять долго провозится с уроками. Пусть. В этом нестерпимом белом небесном огне куда больше смысла, чем в грамматике.

— Змей! — несколько минут спустя оглушительно рявкнул этот Гай, этот хмурый, всегда злой большой мальчик с раскосыми болотными глазами. — Ты где должен быть? А ну быстро марш делом заниматься!

Почему его глаза от ненависти плавятся, когда он на Дая смотрит? Какая ему, в конце концов, разница, выучит Дай свои глаголы или нет? Но Дай обещал, что будет слушаться. Не ему обещал, конечно, а Юму. Он спрыгнул с подоконника и осторожно проскользнул к столику с учебниками. Гай фыркнул от злости.

Конечно, Юм объяснил, что даже на Дая свободного времени нет, что у Артема тоже Венок на руках, а Гай ему бездельничать не даст, будет присматривать и учить… Гай и учил. Да так, что прежняя школа казалась раем. Никакими педагогическими принципами он обременен не был, мог треснуть и ругал такими обидными словами, что Дай убегал и ревел где-нибудь в углу.

Но, конечно, Гай никогда не бил так, чтоб правда стало больно. Следил, чтоб у Дая была чистая одежда и чтоб он ел не только орехи и яблоки. И самое главное — чтоб делал уроки. Но отпускал гулять он тоже вовремя, правда, если Дай опаздывал к обеду, то ругался так, что Дай жмурился (и учил новые слова).

Весь большой, сложенный из белого известняка вплотную к скале дом был забит настоящими старинными книгами, и этот худой подросток с повадками старика занимался ими с утра до ночи — а тут надо тратить время на Дая. Обыкновенных, для жилья, комнат было немного, все остальное занимали стеллажи и шкафы с книгами и книжищами (трогать нельзя) и аппаратура для копирования и печати. В стене дальней комнаты тяжелая дверь вела в вырубленное в скале особое книгохранилище, но туда даже краешком глаза заглядывать — «не сметь». Ну и ладно… Правда, когда Гай там скрывался, Дай переставал ждать окриков и играл со своими камешками.

За полтора месяца на Берегу Юм появился лишь однажды. Вечером. И такой уставший, что Дай боялся шевелиться — он никогда таким измотанным Юма не видел. Даже взгляд был, будто он смотрит из глубокого колодца. Но Дая он обнял, пошептал смешные слова, подарил несколько маленьких самоцветиков в серебряной старинной коробочке, а потом они пошли купаться. Юм немного поплавал, Дай поиграл в прибое с камешками, потом Юм вернулся и затащил Дая в воду — только недалеко, конечно, по пояс, к тому же Дай держался за него и не боялся. Смеялся даже, когда Юм таскал по мелководью за руки — за ноги. Он вдруг увидел старый, крестообразный белый шрам у Юма против сердца, невольно потрогал пальцем — Юм осторожно отвел его руку и стал учить нырять, но Дай видел, как он устал, и потянул на берег. Подальше от воды они развели костер и согрелись. Дай сидел напротив Юма и видел, как ему нравится смотреть на огонь и на море сразу. Лицо Юма постепенно прояснялось, он расслабился, прилег. Иногда чуточку улыбался Даю. Уже темнело, костерок потрескивал, будто сказку рассказывал… Прибой почти затих. Юм вдруг уснул. Лежал на животе, смотрел-смотрел на огонь — положил голову на руки и уснул.

Дай не шелохнулся. Долго смотрел, как пляшет огонь в густеющей южной тьме, но не заметил, как лепестки огня сменили рубиновые меркнущие угли и голубые ползучие огонечки последнего жара. Когда огонь прогорел, и даже крохотные лепестки голубого золота перестали выпрыгивать с углей, он бесшумно поднялся, обошел кострище и тихонько лег под бок к Юму с другой стороны от костра, чтоб Юму со всех сторон было тепло. Дым мягким одеялом тянулся поверх, неощутимый ветерок с моря щекотал лицо невесомыми крошечными пленочками пепла, тихое дыхание Юма задевало волосы на макушке. Дай забыл, что мир бывает таким хорошим… Пусть Юм спит. Не надо никаких разговоров или чудес. Пусть только Юм отдохнет. Не надо быть обузой. Надо быть поддержкой, и, прижимаясь к Юму, Дай отдавал ему все то ласковое сильное солнце, что накопил за эти дни. Юм устал. А всегда должен быть ярким и сильным, как солнце… Надо отдать ему свой свет.

Юм сказал, что больше из нормальной жизни никуда забирать не будет: жизнь — не сказка, и ее надо жить, а не терпеть. А чтобы было время для замедленного, не как у всех, взросления, Даю лучше пожить на Берегу Яблок, потому что тут время другое, чем снаружи, время «Всегда»…

Дай пока еще не понял, что это за место — Берег Яблок и что это за время «Всегда», хотя и прожил уже здесь полтора месяца. Здесь все мало было похоже на обычную жизнь: лето стояло на одном месте, но дни шли за днями. Только получается, что такая жизнь — вообще почти без Юма.

Еще Дай чувствовал, что будто бы виноват в том, что надел тогда Юму на голову этот белый Венок: круг дел Юма из-за этого стал намного больше — этот белый ободок приковал Юма к действительности так же крепко, как и самого Дая. Этим Венком он лишил его какой-то последней свободы. А снять и положить обратно — нельзя. Но Юм не рассердился. Он тогда до вечера сидел с Даем и все думал, думал, думал — прямо там, в Храме, на полу. Еще зачем-то взял и примерил Венок на Дая — но тот оказался велик и спадывал, застревая на ушах и носу. Дай засмеялся. А Юм удивлялся и все спрашивал:

— И что? И ничего не чувствуешь? И голова не кружится?

Дай чувствовал только тепло — в буквальном смысле, потому что давно уже замерз в этом огромном зале, хотя Юм и закутал в черную свою мантию. А от ободка шло тепло, и он немножко погрел пальцы и опять надел Венок на Юма. Вот и все. Но тогда он не знал, как эта штука изменит всю жизнь и Юму, и ему. Он вообще тогда не знал, что это Венок, Corona Astralis, Венок из звезд.

Нет, никогда не заговорить: сказать нечего, одни вопросы без ответов… А этот Берег? Что это вообще за место? Юм, оставляя с Гаем, объяснил:

— Ты меня не жди. Ты просто живи, и все. Я ведь все равно к тебе приду, да что там — я и так всегда с тобой.

Как это: «не жди»? Дождался ведь. Он вздохнул и поближе придвинулся к Юму. Юм что-то пробормотал и сам его приобнял. Стало теплее. Дай еще немножко посмотрел на угольки, на море и уснул.

А проснулся у себя в кроватке, и вредный Гай, локтем удерживая раскрытую книгу под мышкой, тряс омерзительно звонким колокольчиком. И глаза — совсем узкие от злости.

Сначала показалось, что Гай может быть таким же, как Артем, раз Юм с ним дружит. Дай несколько первых дней глаз не отводил, все высматривал хоть что-то, похожее на Артема. Гай злился и все время прогонял от себя. Дай после очередного «Уйди отсюда, бестолочь!» вздохнул и внутренне отвернулся от него насовсем. Гай с бестолочью, да еще немой, дружить никогда не захочет. Что ж, стал жить сам по себе, как раньше в школе. Этот Гай, как бы ни притворялся мальчишкой — такой же, как те скучные взрослые в школе. Даже хуже. Те хоть не обзывали так обидно всякими «поганиками» и не поддавали по заднице так, что пыль из штанов… Зато Гай отпускал гулять одного и не донимал ежеминутным присмотром.

Странное здесь было место. Взрослых здесь не было. Никаких. Да и детей, очень странных, тоже — немного. Гай был, похоже, самым старшим, самым главным здесь — к нему приходили иногда большие и маленькие мальчики и девочки, спрашивали совета — но он сам никогда не выходил наружу. Даже купаться не выходил — ему никакого дела не было ни до синего океана, ни до сияющего солнца, ни до чего-нибудь еще. Он жил в книжках. Другие дети — непонятные. Сам Дай ни о чем их спросить не мог, а они спросили только, где он живет, и переглянулись удивленно, когда он показал на большой белый дом у скалы. И больше ни о чем не спрашивали. Но в первые дни, едва только Гай его отпускал, они появлялись откуда-то и едва ли не за ручку его водили. Показали, где заросли лещины между скал, где сады с яблоками и сливами; мелкий заливчик в скалах, большой парк с дворцами и каруселями, и дом за парком, куда нужно прийти, если заболеешь. И в парке показали старые большие деревья, на которых росли старинные игрушки. Куклы всякие в сложных платьях, мячики, бронзовые и серебристые машинки. И много других чудес: карусели, качели, фонтаны. Но одному становилось там как-то жутковато. Кроме того, там не было камней. Хотя в парке лучше, чем на пляже — похоже на прежнее. Ведь весь Венок и его окрестности — это парки с разными красивыми деревьями и цветниками. Если звали в парк покататься на качелях или смешном паровозике, он, конечно, торопливо соглашался. Хотя бы потому, что ему нравились эти волшебные дети.

Куда больше, чем все те шумные и счастливые там на Айре. В этих, наоборот, тишина. Им никуда не нужно спешить, они не хохотали во весь голос, и казалось, что у каждого, как у Юма, за плечами тайные тяжелые крылья. Они умели превращаться в животных, понимали в чудесах и даже разговаривали — как загадки загадывали. Недомолвки, намеки. Жесты. Осторожность. И играли они мало и замысловато. Но все равно не были притворяющимися детьми взрослыми, как Гай, они правда — ребятки. Только у каждого, даже у самой маленькой, лишь на полголовы выше самого Дая девочки Уни, были ежедневные серьезные занятия. Будто тяжелый бесконечный урок. И если кто-то на несколько дней пропадал, потом никто ни о чем не расспрашивал. Нельзя им надоедать, и если никто его у дома не встречал и не звал в сады или на пляж, он играл один.

Счастье — горы, нависавшие над узкой полоской Берега. Они подступали к морю близко-близко. На восток и на запад полоса берега расширялась, там дальше — чудеса, сады с дворцами, в которых жили еще более странные дети, похожие и не на детей вовсе, а на персонажей волшебных сказок. Дай и подходить-то не решался. Еще дальше — проще и многолюднее, городки со школами, дороги через горы в северные степи и еще в какие-то Золотые Леса и в Семиречье. Но Даю милее было их замершее, только шум волн, скопление простых белых, из ракушечника и песчаников, домиков возле скал.

И сами скалы. В первые дни он в себя прийти не мог от этих теплых каменных громад. Он столько камня сразу видел лишь прошлой осенью, с Юмом в горах, но там все было покрыто льдом и снегом. А здесь — прогретый солнцем, теплый, ласковый камень. Много было известняка, но батолитом все же были граниты, а ниже — габбро. Он будто наяву видел, как когда-то раскаленная магма вспучивалась и застывала огромными хребтами породы. Камни. Везде камни. Он ходил и трогал их. Прислонялся. Залезал во всякие трещинки. Распластывался на раскаленных от солнца валунах. А потом нашел крохотную пещерку. Примерно в миле от дома, за отвесной скалой, за неинтересной осыпью гравия, за лежбищем черных валунов, мокрых от брызг вплотную подкатывающихся шумных волн. В своде пещерки из далекого глубокого отверстия лился серебряный столб света на холодный ровный, будто обтаявший, пол. Несколько больших глыб серпентинита, да и в грубозернистых стенах видны узнаваемые белые прожилки кварцита — тоже серпентинит. Дай как вывалился сюда впервые, так и решил сразу, что будет здесь играть. И что лучше бы тут жить, чем с Гаем. Хотя как могла образоваться такая пещерка сама по себе, геологически? Потом он разглядел мрачные и прекрасные, черно-синие, чуть искрящиеся, пласты биотит-кианитового сланца, полосчатые гнейсы и еще больше удивился. Он и не знал, что бывает такое смешение пород. Подземная сказка.

Жаль, никому не покажешь. Сюда, может, еще проползла бы разве что тоненькая узкоплечая Уни. Но она в такие змеиные ходы ни за что не полезет, она ведь похожа на птичку…

Серебристые волосы и прозрачные внимательные глаза Уни казались чем-то вроде старинного стихотворения — с рифмой, когда она едва заметно, почти одними только глазами, улыбается. А еще Уни плела кружева. У всех девчонок на платьях сияли ее кружева: цветы, волны, звезды. Дай иногда приходил к ее домику посмотреть, как она плетет: не привыкнуть, что из каких-то ниточек, узелков и петелек получается такая тонкая красота, что хочется затаить дыхание. Но его всегда всякие узоры зачаровывали. Уни не прогоняла, даже улыбалась, когда он приходил и тихонько садился в траву перед ее скамеечкой под большим деревом и смотрел. Появляющиеся из ничего птицы и звезды, поблескивающие серебристые, белые и золотистые клубки ниток в старенькой, потемневшей плетеной корзинке, тонкие пальцы, переплетающие нитки серебряным крючком, который, наверное, был волшебным — он радовался, что разрешает смотреть. Дарил самые красивые камешки, чаще всего — радужно-черные опалы, которых много каталось в кромке прибоя… И еще нравилось, что Уни почти всегда молчит. Тогда казалось, что во всем мире никто и не должен разговаривать.

Остальные относились покровительственно, приносили игрушки — ведь он намного их меньше и младше. Наверно, им скучно присматривать за немым, как и Гаю — в тягость. Да и чем он мог быть интересен этим волшебным детям? Они все умели или превращаться в животных, или летать, или ходить по воде, или возводить переливчатые стены разноцветных миражей — Дай со своими жалкими водяными капельками играл потихоньку, когда на берегу никого не было. Слишком уж ерундовым было здесь его умение. Он и летать почти не умел, так, на десять-двадцать сантиметров мог приподняться в танце…

Правда, за его акробатикой на плотном упругом песке пляжа они смотрели во все глаза, а эквилибром, а потом прыжками и переворотами он занимался подолгу утром. И в течение дня, как только оказывался на свободе, радость жизни вертела его в каскадах сложных прыжков. Когда другие купались, он прыгал. Просто так или с камней. Главное, чтобы мир вертелся вокруг в определенном волшебном, храмовом ритме. Он стал здесь таким сильным и прыгучим, что чувствовал себя не мальчиком, а золотой пружинкой. Наверное, это все из-за солнца, из-за белой жары и ласковой силы, с которой это солнце светило. Если бы он не прыгал, то свет просто переполнил бы и вырвался. Как тогда в Храме. Но об этом ведь никто не должен знать… Ребята к его акробатике быстро привыкли. Но змеиной гимнастики своей жуткой он им не показывал — не хотел, чтоб, как те в школе, они брезгливо ежились. Но в пещерке, играя с камешками, все равно заплетался.

Незнакомых ребят из тенистых парков или лошадников из степей он боялся. И не зря: однажды забрел в большой парк, ходил разглядывал всякие домики и пустые карусели и вдруг вышел на лысый утес над морем, а там какие-то четверо больших, в пыли и царапинах, обормотов тут же поймали, заорали, что он «легкий как надо» и засунули, от испуга покорного, в громадную штуку с длинными плоскими крыльями, раскрутили пропеллер на носу и — вдруг сдернуло назад траву, утес, деревья парка и туго и стремительно унесло в сияющее синее небо. Линия прибоя тошнотворно качалась внизу, верхушки деревьев казались лохматыми зелеными мячиками, утес — бугорком… Солнце слепило. Вокруг была воздушная жуткая бездна. Голоса мальчишек, перебивая друг друга, неразборчиво выплескивались из динамика — кое-как Дай сообразил, за какие рычажки дергать и на какие кнопки нажимать. Потом освоился и, не слушая мальчишек, торопливо развернулся к берегу. Переменил ветер, слился с ним и погнал планер вниз. Крылья дрожали, что-то звякало, совсем уж непонятно кричали мальчишки. Дай, сбивая листья и мелкие ветки, пронесся сквозь верхушки деревьев, нырнул на широкую дорожку, всю в слившихся узорах, и, гася встречным ветром скорость, уронил планер на брюхо. Песок сипло завизжал снизу. Дай и сам едва не взвизгнул, треснувшись локтем. Рука онемела, а локоть облился горячим. Быстрее-быстрее откинул колпак и выскочил из кабинки, пока планер, пыля, еще волочило по песку дорожки. И умчался, хотя земля качалась и подпрыгивала, в ближайшие кусты, петляя, как заяц. Мальчишки что, думают, что все на свете отважные?…Ага. Он удирал оттуда, пока в боку не закололо. Потом пошел, озираясь и поглядывая на локоть — густо текло красным, и горячо дергало, а все тело почему-то замерзло и покрылось мурашиками. Глубокая рана… Твердая земля тупо и приятно толкалась в подошвы при каждом шаге. Он посмотрел в небо — нет, летать что-то вот совсем не хочется.

Ну, и куда со этим локтем? Гай перемотает бинтом, конечно, но он же опять ругаться будет. И так его голос нервы режет. Он вспомнил про дом за парком, куда нужно идти, если заболеешь. А если локоть разбил — почти болезнь? И дом-то этот совсем близко. Ругать будут? Ну, что уж теперь. Болит. Он опять побежал, прижимая локоть к боку.

Вокруг дома — безлюдно. Ветерок гоняет по песку пожухшие лепестки отцветающих гранатов. Он выбрался из кустов на тропинку к дому, тихонько подошел к ступеням на большую открытую веранду: никого, только на столе тот же ветерок шуршит страницами старой книги. И на белом полу, на столе, как живые, шевелятся и перемещаются алые и рыжие лепестки. Скрепя сердце, он поднялся по ступенькам, подставляя ладошку под локоть, чтоб не капать красным, подошел к открытой двери в дом и тихонько постукал носком сандалика в порог. В полутьме дома, откуда пахло антисептиком, кто-то встрепенулся, скрипнуло соломенное кресло и послышались легкие быстрые шаги. Что-то было очень знакомым в звуке этих шагов, Дай не успел сообразить, что именно — из глубины дома вышел Юм. Дая качнуло. Но уже в следующую секунду понял, что ошибся — этот мальчик был повыше, и волосы короткие, всего только до плеч, и не серебряные с черным, а полностью черные, как сажа. Зато глаза — синие, как у Юма, только смотрели как на чужого, холодно и серьезно. Красный локоть он заметил сразу, и тут же взгляд стал теплым, а в руках оказалась мокрая салфетка:

— Упал, мышонок? Сейчас, не бойся, — подошел и осторожно-осторожно обернул локоть Дая ледяной салфеткой: — Как же ты так? Крови-то… — оглянулся и позвал кого-то: — Ашка! Аш! Иди сюда, тут травма!

— Иду уже, — проворчал кто-то издалека, и скоро в комнату вошел точно такого же вида и роста мальчик. Абсолютно такой же! Близнец! Спросил:

— Ты кто?

Дай привычно коснулся губ и помотал головой. Тот, что держал на его локте холодящую повязку, догадался:

— А-А! Ты — тот малыш немой, что у Гая живет?

Кивнув, Дай опять улыбнулся. Они прекрасны уже тем, что похожи на Юма. Хотя, конечно, никакого сияния и силы в них не ощущалось. Скорее, тихая усталость. И такие они — одинаковые… Близнецы.

— Пойдем, починим твой локоть. Сандалики сними…

Медицинский кабинет, приборы и прозрачные шкафы… Они посадили на высокий холодный стол и наклонились над локтем; переглянулись и тут же один отошел и зазвякал пугающими инструментами. Другой аккуратно смывал с локтя подсохшую кровь:

— Об железяку какую-то стукнулся? Сейчас зашьем, и следов не будет…

Резче и противней запахло антисептиком. Близнецы сделали все очень быстро, и больно почти не было. Дай перевел дыхание и потер лоб, чтоб голова не кружилась. Один из них вдруг замер с использованными, в крови, салфетками в руках, смотрел-смотрел на Дая, и взгляд становился растерянным, почти испуганным. Его брат оглянулся, подошел и встал плечом к плечу, тоже уставился. Дай испугался и съежился. Близнецы переглянулись. Первый спросил тихонько:

— Ты видишь?

— Вижу… Брови-то… Ноздри, губы… уши вон… и лицевой угол… Посадка головы… Осанка… А руки-то, руки… Очень похож.

Второй, который Аш, спросил у Дая:

— А где ты родился?

Дай пожал плечами.

Близнецы опять переглянулись, первый хотел еще спросить, но Аш его удержал. Тогда он посмотрел на окровавленные салфетки в руках и выражение лица стало непонятным:

— Я хочу с этим разобраться. Немедленно. Такое сходство… Не может быть случайным. Надеюсь, этого хватит. Я в лабораторию.

Дай вздохнул и хотел слезть со стола, но Аш подошел и обнял, положил ладонь на лоб, сказал тихонько:

— Какой ты маленький… Но храбрый…

Сквозь медицинские запахи от мальчика, что его обнимал, пробивался запах Юма: немного горечи и моря, немного липового цвета. И тепло, живое, знакомое, и тот же точно сердечный ритм, что и у Юма… Дай глубоко вздохнул и вдруг уснул.

Проснулся он почему-то лишь к вечеру, слегка испугался незнакомого места, но тут же все вспомнил. Повязка дружелюбно обхватывала локоть, как ласковая ладонь. И пить очень хотелось, и съесть бы что-нибудь. Он встал с кровати, растерянно оглядываясь. Безликая гостевая комната, очень чистая и пустоватая. Зачем его положили здесь спать? Вот Гай-то устроит выволочку… Со звоном в ушах… Когда он ругается, даже негромко, все равно в ушах звенит от страха… И нервы скрючиваются. Со сна знобило, да еще близнецы сняли с него испачканную в крови одежду. Как это он так крепко уснул, что ничего не почувствовал? Он тихонько прошлепал по холодному полу к приоткрытой двери, выглянул. Близнецы были где-то близко, он слышал их тихий разговор на незнакомом языке. Они так похожи на Юма. Он даже думать не хотел, почему они такие милые и хорошие, и побежал на их голоса.

— А, мышка проснулась! — улыбнулся навстречу тот, которого звали Ашем. — Ты не волнуйся, мы с Гаем поговорили, он разрешил тебя здесь денька на два оставить. Ты согласен?

Дай кивнул. Конечно! В этом доме интересно. Другой просто ему улыбнулся, принес новую великоватую одежду, помог одеться так, чтоб меньше тревожить локоть. Потом провел ладонью по макушке:

— Пойдем ужинать.

Вкусная еда, слегка напомнившая Айр, Дая утешила. Особенно сладкое молоко. Близнецы ели неохотно, говорили тоже — только улыбались. Дай почувствовал, что им хочется что-то у него спросить, но они не знают, как. Потому что взволнованы чем-то. Тем, что они нашли в его крови? А что там можно найти? Он вопросительно улыбнулся. Тот близнец, что сидел ближе, погладил его по голове и спросил:

— Тебя ведь «Дай» зовут? Нам Гай сказал. Скажи-ка… Ой. Извини. Ладно, вот посмотри. Ты правда его знаешь? Гай сказал, он сам тебя сюда привез.

Дай посмотрел на цветной и объемный, как кусочек мира, снимок в руках у Аша. Там был Юм. В своих одеяниях черных, синеглазый и слегка почему-то страшноватый. Слегка чужой даже, но со знакомым белым ободком на голове. А вокруг Храм, только незнакомый, не тот, что в Венке. Тот бы Дай сразу узнал. Он коротко глянул на близнецов, кивнул и снова уставился на снимок. Аш вздохнул и отдал ему твердый квадратик.

Юмис смотрел серьезно и неотклонимо, без тени улыбки. Такого взгляда Дай от него никогда не встречал. Словно улыбка скрывала чудовищную мощь, которую Дай чувствовал всегда, но впервые осознал как реальную, а не волшебную в нем тогда на Айре, в Храме. А Юм ведь на самом деле обладает властью. Ему никто никогда не возражает, он делает, что хочет, с миром и с людьми. Он все может… Он волшебник. Очень опасный волшебник. Он — сила. Но он все равно хороший. Он как солнце в высоком небе.

— А ты давно его видел?

Дай положил снимок, загибая пальцы, посчитал дни — получилось не так и много. Показал близнецам.

— Всего двенадцать здешних дней назад, — близнецы переглянулись. — В реальный день его Праздника. Мы-то думали, это эхо… А он сам здесь был.

Какого-какого праздника?

— И был здесь ради этой мышки, — они оба уставились на Дая синими глазищами совершенно так же, как тагеты. — Кто же ты такой?

Да они и есть тагеты, запоздало сообразил Дай. Сильнее Дай и не видел… Кроме разве что Юма. И Артема. Близнецы жутковато медленно переглянулись. Потом один таким же медленным, словно подводным, жестом закрыл лицо ладонями. Точно так же, как Гай тогда во дворе у фонтана! Другой пихнул его в бок и сказал Даю:

— Мы теперь тоже будем за тобой присматривать. Юмис, конечно, тебя Гаю доверил, но тот что-то за тобой не следит. Мы последим. Чтобы больше таких историй с планером не случалось.

Про планер-то они откуда узнали?

Он прожил у них не два дня, а целых три. У близнецов интересно. Они все время включали музыку и временами даже пританцовывали. Дай научился за ними этим простым движениям, и сам им показал, как умеет держать равновесие. Жили они на втором этаже, а на первом — небольшая, но оборудованная всякими суперсовременными штуками амбулатория: все туда приходили лечить простуды или ссадины, и там Ай еще разок взял у него кровь из пальца и еще зачем-то состриг с макушки пару волосков. Еще был подвал, куда близнецы по очереди скрывались, но что там, Дай не любопытствовал — тоже что-нибудь медицинское. Лаборатория, куда они унесли исследовать его кровь.

Однажды под утро, ответив на вызов, Ай шумно скатился по лестнице, а через несколько мгновений, взвыв форсажем так, что дом вздрогнул, небо раскроил и ушел в сторону степей тяжелый люггер. Орбитальный, очень мощный. Дай целых полчаса потом не мог заснуть, раздумывая, что случилось, и где, интересно, близнецы этот люггер прятали? Он ведь в своих всегдашних поисках камней все вокруг дома уже обошел. Ничего похожего на гараж нигде не было.

Ай появился к полудню. Люггер он посадил на поднявшуюся из-под земли керамлитовую площадку. Дай выбежал наружу, едва только услышал гул люггера. Аш вышел за ним; усмехнувшись, наступил на ничем не примечательный керамлитовый квадратик в стороне от дорожки. Дай даже подпрыгнул и засмеялся, когда сразу после этого целый газон, вместе с кустами цветов и мячиком, которым они с Ашем утром играли, приподнялся и поехал в сторону. А из темной стальной глубины поднялась мигающая оранжевыми посадочными огнями платформа для люггера. Дай подкрался к краю и заглянул — в темноте поблескивал темный большой бок нефа. А дальше еще что-то большое. Да тут целый ангар. А он думал, для чего тут среди парка такое поле просторное, только кустики и рабатки. Он оглянулся на Аша. Тот улыбнулся и объяснил:

— Это же Берег. Не нужно, чтоб вся эта техника маячила на виду. Мы и летаем-то лишь в крайнем случае.

Да, в небе над Берегом никогда не было машин. Дай обернулся к выпрыгнувшему из люггера Аю. Что там был за крайний случай? Ай подходил, неся под мышкой куртку, а в тонкой руке — тяжелый докторский чемоданчик. Улыбнулся Даю, а Ашу устало пожаловался:

— Эти лошадники правда дурковатые. Носятся по ночам с факелами, кони. Один и загремел, только повезло дураку, не убился. Так, переломы да шок, долго пришлось возиться. А они еще и не сразу позвали. Табун придурков. Боялись, что мы его в госпиталь отправим.

— Отправил?

— Отвез уже. А есть будем?

Близнецы работали. Они лечили весь Берег, но главным их делом была другая работа — и Дай все-таки узнал, что в подвале. Часть первого этажа, кроме больнички, и два этажа подвала занимала большая лаборатория. Один из близнецов весь день сидел там, а другой возился с Даем и «вел прием», то есть поджидал пациентов. Дая они обследовали целиком. Над ним и в Венке все голову ломали. Он был настоящим инородцем, совершенно неведомым, и привык уже, что люди недоумевают. Сколько он уже о себе слышал про странный фенотип и про далекую расу… Но близнецы время зря не тратили. Насколько Дай понял, они и были именно ксенологами. Потому, наверное, и жили на Берегу, что здесь много всяких детей чудесных. Дай и для них оказался «неведомой зверюшкой», но это их не обескуражило, словно они по крови узнали о Дае еще что-то важное. Стали очень ласковые, заботливые. Между прочим синтезировали обезболивающее для Дая и во время перевязок использовали. Подействовало хорошо. Еще состряпали и жаропонижающее, «на всякий случай», но испробовать не было повода. Он им доверял как Юму. От них пахло, как от Юма. Они говорили с его интонациями. Они стали — любимые. Подарили мячик, игрушечный летающий люггер и золотое тяжеленькое яблочко с кнопочками: разворачивался экранчик, и выбирай любую музыку. Сколько хочешь музыки… У них — точно такие же, только добрее, глаза. Синие. Но не настолько невыносимо синие, как у Юма.

2. Василиск из Каменного леса

А потом повязку совсем сняли, и пришлось возвращаться. К Гаю. Ну, ничего… Надо терпеть. Через парк одному идти страшновато, и все казалось, что с того дня, как большие мальчишки поймали и запустили на планере в небо, прошло много дней, а не три. Но как только он вошел в дом и во дворике у монотонно плещущегося фонтана увидел — и услышал — Гая, все стало обыкновенным. Тишина, уроки, окрики, одинокие игры у воды или в пещерке, куда он перетаскал все свои каменные сокровища. Он там в пятне солнца выложил такой красивый узор из камешков, что сам улыбался, когда вываливался в уютное пространство пещерки из своего змеиного лаза.

Ребята ни о чем после его возвращения не расспрашивали, только Уни потрогала шрамчик на локте, будто бабочка крылом коснулась. А потом вспрыгнула на большой камень, перекинулась назад себя и улетела, жмурясь от солнца, в жаркое небо большой птицей. Она правда птица, как он и подозревал. Дай вздохнул поглубже, чтоб не заплакать. Нечего и мечтать показать ей свой поблескивающий каменный узор в пещерке, показать, как оживают и теплятся светом камешки, если к ним ласково притронуться… Птица. В его змеиный лаз ни за что не полезет.

Уни впервые обернулась у него на глазах, но он уже не изумился — знал, что многие в кого-нибудь превращаются. Рыжая Машка, например, вообще чаще бывала лисой, чем девчонкой. Она все шныряла в парковых кустах и что-то вынюхивала, а потом пыталась рассказать что-то невероятное про запахи и звуки. Для Машки запахи — как для Гая старые книжки. Или для него самого — голос Юма. Сходишь с ума, и все. Поэтому он Машку слушал сочувственно, а она ему за это показала интересную скальную осыпь: там среди темных осколков оливинового габбро встречались массивные удивительные брекчии камней, которые он даже не умел распознавать. А еще он там, как и предполагал, нашел впаянные в породу зелененькие кристаллики хризолитов. Красивые, только выковырять нечем. Правда, когда он там копался, откуда-то взялся Ай и прогнал, ласково, но непреклонно, сказал, что тут опасно. А чего опасного… Но зато он пообещал и хризолитов и еще, например, каких-нибудь разных халцедончиков. Дай улыбнулся: халцедонов прибой катает сколько угодно: и сердолики, и агаты, и даже оникс. Вообще в гальке сколько хочешь сокровищ, а их никто не видит. Интересно стало выяснить не только то, что близнецы за ним в самом деле «присматривают», но и что Ай знает правильные названия камней и даже узнает некоторые. Дай ему за это показал, как умеет просить камни светиться. Надо только очень, очень ласково коснуться. Тогда в камешке проснется его крохотная суть и теплом толкнется в пальцы.

Превращались в животных все. Гай, Аш и Ай, наверное, тоже, только он никак не мог догадаться, в кого. Смутно вспоминая прежнее, Дай жалел Торпеду. Уж она бы здесь наверняка сразу бы в дельфина превратилась и из моря бы не вылезала… Один мальчик из их тихой компании превращался в большую лохматую собаку, но только ближе к вечеру, потому что днем было слишком жарко. Зато у вечернего костра он укладывался огромным, мохнатым и теплым сенбернаром, и те, кто помладше, торопились возле него пристроиться. Дай с Уни тоже, они вообще были тут самыми маленькими. Другой мальчик превращался в худого полосатого, большелапого тигренка, девочки, не считая Машки и Уни — одна в рысь, вторая в какую-то другую большую кошку, с шальными желтыми глазами и россыпью черных пятнышек по песочной шкуре. Дай долго не знал об их превращениях, потому что Гай поначалу не разрешал слишком долго сидеть вечером у костра и «слушать всякую детскую чушь» — а они все превращались лишь ближе к ночи. Они были — ночные животные, даже Уни — сова, и, наверное, ночью в парках было жутко и интересно. Дай, засыпая в скучной кроватке, пытался представить, как они там крадутся, прыгают, играют, а луна обливает их сверху серебряным светом. Да, здесь была луна. То золотой месяц, то серебряная веселая тарелка. Хотя во всех атласах было написано, что у Дома луны нет. Но это же Берег. Волшебное место. Все-таки хорошо, что Юм его сюда привез.

Дневным животным был Эташа. Эташа умел превращаться в долгоногого веселого жеребенка, а в обычном облике был двенадцатилетним, лохматым и ни секунды не мог усидеть на месте. Вскорости после того, как Дай с ними со всеми познакомился, Эташа среди ясного дня, пометавшись вокруг ребят, вдруг превратился в беленькую лошадку и унесся прочь в кромке воды, только брызги разлетались и сверкали. Дай оцепенело смотрел вслед, пока кто-то из старших мальчишек его не взъерошил и не сказал что-то успокаивающее. Мир перестал казаться реальным. Вечером, когда Гай его отпустил на костер, он глаз не сводил с совершенно обыкновенного, шумного Эташи в запачканной на пузе футболке. Он даже тихонько потрогал его за локоть. Эташа оглянулся, посерьезнел на секунду, потом мотнул кудлатой выгоревшей башкой и тихонько засмеялся по-лошадиному.

Больше он внимания на Дая не обращал, как и обычно. Но на следующее утро, когда Гай отпустил гулять перед уроками, он ждал внизу, у ступенек крутой, вырезанной в ракушечнике лестницы. Дай скатился к нему почти кубарем. Эташа улыбнулся немножко застенчиво, потом вдруг взял Дая за бока и немножко приподнял:

— Да ты совсем легкий!

Дай тут же стал еще легче.

— Ух ты, — изумился Эташа, и взгляд его замерцал, как у тагета. — А, ну ты же вообще совсем волшебный. Никто не знает, что ты можешь… Но ты хороший и маленький. Хочешь покататься?

Дай перестал дышать и даже ладошки к груди прижал. Эташа опять застенчиво улыбнулся, потом запрыгнул, как и вчера, на высокий камень и немного неловко перекинулся назад себя через голову. Дая чуть толкнуло что-то невидимое, а Эташа опять рассмеялся по-лошадиному и затанцевал веселыми копытами.

У него была шелковистая, под солнцем серебряная, шерстка, длинная-длинная гривка и неподкованные светлые копыта. Он катал боявшегося крепко вцепляться в гриву Дая очень осторожно. Косился насмешливо. И с тех пор всегда превращался в лошадку и катал, если Дай прибегал к нему и трогал за локоть.

Но и ему, и Уни с кружевами, и близнецам, к которым бегал через день просто повидать их, он боялся надоесть. Поэтому чаще бродил один. Подумать было о чем. Еще когда Эташа первый раз превратился, в голове вдруг родилась мысль: «А я?», и с тех пор выросла в громоздкую головоломку. Он тоже должен в кого-то превращаться. Только как? Но он эти мысли терпеть не мог. Потому что сомнений не было, в какое именно животное он должен превратиться. Даже Гай обзывается «Змеенышем подколодным», когда уж очень злится… И еще он гибкий не по-человечески. Змеей Дай не хотел быть. Змей все ненавидят. А он еще и чужая змея, лусут, инородец. Может, у Гая для ненависти причины есть? Он знает что-то такое о Дае — плохое. Иначе бы не злился бы так, и не ворчал бы, что «Юмис делает глупость». Какую глупость? Нет, змеей он не хотел быть. Почему, ну почему Гай его ненавидит? Золотое яблоко с музыкой отобрал в первый же вечер, хотя Дай включил звук очень тихо… А игрушечный люггер и мячик у близнецов остались, но Гай настрого запретил ходить в гости, мол, нечего отрывать их от важной работы…

Обидно. Тоскливо. Хочется к Юму.

Время текло поверх, совсем не задевая этого тихого мира. Океан, солнце, скалы. Белые домики, костры вечером, уроки по старым-старым учебникам. Никакой связи с внешним миром, будто Берег — совсем в другой вселенной, чем Венок и все остальное… И никто ничего не объясняет. Дай даже не сразу понял, что Берег находится не на Айре, а на Доме… Уснул в своей комнате у Артема, проснулся — уже это море синее, солнце, лето… Он не понимал, почему это лето не кончается, ведь сколько уже месяцев он тут? Давно пора быть зиме, наверно…

Да и вообще мало что понимал. Может, Юм думает, что он не дорос до объяснений? Что всем доволен и не ломает себе голову, пытаясь найти объяснения сам? Что ему нужна лишь эта простая жизнь, состоящая из солнца-моря-игр-уроков? Ну, уроки — значит, уроки… Он занимался добросовестно. Не хотел быть неучем. Но как учиться, если никакого выхода в сеть? Только бумажные книжки? И — читай и разбирайся во всех правилах сам? И — никто не проверит, мол, для себя учишься? Кончилась первая часть учебника легийского языка, и Гай принес вторую, и еще яркие тоненькие детские книжки. Язык становился привычнее, но Дай не очень понимал, зачем он его учит, если говорить не сможет. Понимать других? Он в Венке видел несколько ребят-легов, но и только… Тоненькие книжки он все же прочитал и все понял. Простые истории типа «что такое хорошо и что такое плохо». А вот в старых, взрослых книгах со стеллажей было куда больше интересного. Настолько интересного, что он иногда даже вместо прогулки садился где-нибудь в закутке за стеллажами, и читал в синей, проколотой сквозь щели ставней узкими лучами, тишине. Гая это почему-то сердило. Он, если замечал, отбирал тяжелые свои сокровища, ругал, что взял без спроса, и гнал гулять. Дай не обижался. Он сам свои камешки с легким сердцем давал подержать разве что Уни или близнецам. Покорно отдавал книгу и шел гулять. Но к книжкам все равно тянуло. Там было скрыто старое знание, которого не найдешь в телесказках, электронных энциклопедиях или детских учебниках. А Гай это знание сторожил.

Дай попробовал как-то подсчитать, сколько дней этого вечного лета прошло после того, как появлялся Юм. Но дни были так похожи один на другой, что спутались. По исписанным тетрадкам с упражнениями тоже было ничего не понять, одно видно — сначала корявый, теперь почерк стал легким и четким. Значит, времени много прошло… Почему больше Юм не приходит? Чем он занят на своих высоких небесах? А ведь Гай, наверное, знает, где он…

Несколько дней Дай собирался с духом. А Юм снился каждую ночь, далекий и чужой. Дай просыпался ночью от собственного умоляющего шепота. И каждый раз снова переживал мучительное осознание немоты. Становилось страшно, так страшно, что любая степень злости Гая больше не имела значения. Дай написал на бумажке несколько вопросов и весь день копил отвагу. Вечером за ужином Гай читал книжку и на Дая даже и не взглянул ни разу. Тогда, после его ухода помыв две тарелки и две чашки, он поднялся по пыльной лестнице с кривыми разновысокими ступенями и тихо поскребся в резную, серую от времени и известковой пыли дверь, за которой было жилье Гая.

Тот распахнул дверь сразу, как будто слышал, как Дай поднимается.

— Чего тебе?!

В узких глазах блеснула ядовитая ярость. Дай упрямо наклонил голову. Гай фыркнул. Взял протянутую бумажку немного брезгливо:

— Хоть писать-то научился… Ну! Да какое тебе дело до Юмиса? Когда придет, тогда и придет. Я не знаю. Когда захочет… На кой ты ему сдался вообще, я не понимаю. У него ни одной лишней секунды нет, а он столько времени на тебя тратит… Кто ты такой? А с чего ты взял, что я знаю? Если даже сам Юмис не знает? Мы только подозреваем. Ты маленькая скрытная змея, вот и все. От тебя чего угодно можно ждать. В тебе же какая-то чудовищная чужеродность. Это все чувствуют. Ты ж не прижился в Венке. А что здесь тебе хорошо, так потому, что здесь Берег и ребята сами все со странностями и потому тебя терпят. Ты постарайся им глаза подолгу не мозолить. На тебя смотреть противно. Ты здесь чужой. Змей никто не любит.

Дай кивнул (все, что сказал Гай, было понятно: ведь в школе он тоже был чужой и всем противен), забрал у него листок, бездумно сжег в лепестке синего пламени, даже не заметив, что Гай попятился; потом повернулся и осторожно спустился по лестнице. Шаги были неприятно мягкими и ненадежными. Поэтому он не торопился. По темной, расчерченной узенькими полосами ночных лучей галерее прошел к себе. Открыл заскрипевшие ставни. Их дерево было легким и пересохшим от солнца, но все равно тяжело их отталкивать… Потому он обычно окно и не открывал.

Мир показался совсем незнакомым. Пахло мокрым соленым песком и приторными ночными цветами. Черная бездна стояла над тихим морем. Здесь на Доме совсем не такое небо, как на Айре. Легийской галактики из этого полушария не видно, лишь несколько крупных звезд самого Дракона, и где-то на самом дне неба серебристая пыль очень далеких чужих звезд. Над южным горизонтом небо пересекла золотистая искорка. Большой корабль. Потом с запада на восток через зенит прошел продолговатый огонек — на востоке под утро показывается один из терминалов. Это в атмосфере над Берегом ничего не летало, а вот космические корабли здесь чертили небо куда чаще, чем над Венком. Это же Дом. Столица Империи… Но это все не в его мире. Эта высокая космическая жизнь его не касается. И нечего смотреть в небо. Летать он не будет. Змеи не летают, а ползают. И на них противно смотреть.

Дай зажмурился, припоминая заваленные снегом или сияющие зеленым весенним дымом парки Венка, школу, нарядные учебники, черные космические карты в каждом классе — и ребят. Артема и космический корабль, куда он как-то взял с собой. Храм. Юма в черном и в серебре… Как это все давно было. Где же Юм подобрал его изначально? Зачем принес сюда? Не легийскому же языку учиться… А в Венке, наверное, уже весна. Камешки на дорожках вытаивают.

Артем ведь не сердился за то, что он инородец? За этот чужой фенотип? Ведь не сердился же? И те люди, из космоса, на больших белых кораблях? Нет, не сердились, только немножко жалели почему-то. А что его жалеть? Ведь Юму-то не противно на него смотреть? И Артему не противно. А близнецам, похожим на Юма? Им тоже не противно. Дай бы почувствовал… А все остальные люди значения не имеют. Дай снял сандалики и майку. Прогнуться назад без разминки стало больно, но он только губу закусил. Коснулся ладонями теплой поверхности пола, утвердился, поиграл равновесием, потом почти без рывка встал на руки. Да что же все так трудно-то? Можно подумать, он раньше не расстраивался…

Минут десять Дай издевался над мышцами, пока не взмок и не пришла наконец горячая невесомость и легкость истинных движений. Можно играть по-настоящему, а внутри проснулся тайный волшебный ритм, в который нужно попадать даже дыханием… Скорей бы подрасти, чтобы руки и ноги стали длинней…

Скрипнув, отворилась дверь. Дай пальцем правой ноги отвел со лба разлохматившиеся мокрые космы. У Гая были круглые глаза. Дай усмехнулся. Людям в страшном сне не представляется, что можно так переплестись. Но он все же забеспокоился, извернулся, сильно толкнулся ногами от пола, распрямился, влетев в полосу ночного света из окна и невесомо приземлился.

–…Юмис видел это?

Дай кивнул. Еще бы. Если б не эта игра в Храме, то Юм не принес бы его на Берег. Но он ведь совсем не злился, что тот белый столб расплавился. И венок тот беленький он носит.

— А ребята здесь видели?

Дай отрицательно помотал головой.

— Вот и не надо.

Дай кивнул.

— Хоть что-то ты понимаешь… Ты — огненосная тварь. Василиск. Знаешь, я хочу тебя убить. С первого же мгновения, как заподозрил, что ты такое. Не хотел тебе говорить, когда ты пришел сегодня, пожалел. И сейчас пожалел, думал, ты все же маленький, плачешь, наверно. А ты тут… вьешься. Гадость такая. Мерзость. Да нет, не бойся, конечно, я тебя не трону, я же обещал Юму, что все с тобой будет в порядке.

Дай снова начал дышать. Услышал треск цикад и шуршание волн снизу. Гай подошел ближе:

— Но все мои инстинкты бунтуют. И ребята, если догадаются, убьют. Они-то ничего не обещали никому. Не этот мир породил тебя. Ты маленький, глазками своими детскими смотришь доверчиво — но ты ведь змей. Чужой огненосный змей. Василиск. Враг. Дитя Хаоса, разрушитель, убийца. Юмис зря отказывается в это верить.

Прошло несколько дней. Гай с Даем не заговаривал, не замечал его. Ел один, не смотрел, делает ли Дай уроки. Дай, конечно, не делал. И перестал есть в доме Гая. Сначала вообще о еде не вспоминал, потом, когда живот заныл, вспомнил. Пошел поел орехов, потом яблок в саду. Оказавшись на воле, долго бродил по берегу в кромке воды. Ну что ж. Василиск так василиск. Где-то слышал он это противное слово раньше… Василиски — всем враги. Хорошими не бывают. Только какой же из него-то василиск? Но ведь не врет же Гай. Но, может, ошибается?

Глаза не смотрели на солнце. На камешки тоже. Вообще ни на что. Заметить бы, если кто захочет подойти. В первые два дня ребята, завидев его, звали, махали руками, но он отворачивался и уходил. И даже убегал, если они пробовали догонять. Все звуки и голоса стали почему-то далекими и неразборчивыми. Хотя шуршание сухой травы или шорох песка под ногами он нормально слышал.

Он больше не прыгал и не бегал. Гимнастика стала противна. Большей частью он лазил по скалам или дремал в своей пещерке. Узор из камешков развалился, но он не обращал внимания. В первый же вечер остался спать тут, но ночью оказалось страшно холодно. Он в конце концов не смог стерпеть, выбрался, во мраке, спотыкаясь и ушибая ноги, кое-как добрел до дома Гая — там горел свет. Гай вышел навстречу, треснул Дая по затылку:

— Зараза. Где ты ползаешь? Тут живи, понял? Я должен знать, где ты. Иначе в подвал посажу под замок и сиди там.

Дай послушался. Сидел, лежал в своей комнате. Не читал — брал учебник, но не мог сосредоточиться. Иногда ночью лежал под кроваткой, потому что так было легче терпеть страх… Ему, в принципе, становилось все равно, где он и что с ним. И что будет. Надо подождать Юма. Пусть Юм сам скажет, что он василиск и всем на свете враг…

Однажды утром Гай куда-то задевался. Дай проснулся и почувствовал, что в доме никого нет. Он вяло поднялся только потому, что очень хотелось пить. Подобрал с пола грязные шорты и рубашку, надел; спустился к фонтану и попил. Посидел на бортике, слушая скучный плеск. Ни на берег, ни в скалы, ни в парки не хотелось. Пойти лечь под кроватку… Там успокаивающе пахнет известняковой пылью. Там тихо и полутемно… Он вернулся в дом. Книги молчали. Он заметил на полу выпавшую с переполненных полок, поднял, разгладил смятые страницы — непонятные извилистые буквы черными червяками вздернули красные ядовитые головки и поползли по скользким желтоватым листам. Он отшвырнул книжку и убежал. Постоял за порогом и вернулся, тихонько перевернул ногой беспомощно растопыривший обложку томик. Буквы и буквы. Иероглифы непонятные. Никакие червяки ниоткуда не выползают. Он подобрал книжку, закрыл и положил на полку поверх других. Провел пальцем по невыразительным корешкам плотно стоящих книг. Может, тут что-нибудь где-нибудь есть про него? Где тут прочитать про василиска? Так ли уж это безнадежно плохо — быть этим чужим змеем? Может, бывают и хорошие василиски? Только как найдешь нужную книгу? Тут больше половины — на древних языках. Даже если и найдешь, ничего не вычитаешь…

Сказку, что ли, почитать? Находил же он тут где-то давно книжку с красивыми картинками. Парусники в облаках, принцессы, гномики… Он пошел высматривать детские книжки, но во всех комнатах мрачно и безучастно выстраивались темные переплеты. Где же он видел детские книжки? С узорчатыми переплетами, такие красивые? Гай, наверное, взбесится, если он к этим книжкам прикоснется… Наконец в полуподвале он набрел на разноцветные стеллажи. Переплеты оказались еще красивее и древнее, чем он помнил. Он даже не сразу решился их тронуть. Но в комнате стоял высокий стол, и было удобно тяжелую книгу на него положить и, лишь чуть-чуть касаясь, перелистывать страницы. Картинок не было. Да и сказка оказалась на легийском языке, Дай понимал одно слово из пяти, но терпеливо читал. Другую книжку он взять не решился. За одну-то, наверное, меньше попадет. Страницы в книге были непривычно толстыми, а буквы, кажется, рисовали кисточкой. Они даже казались живыми. Дай им, забыв обо всем, улыбался. Он разглядывал очередную, большую красную, изрисованную золотом букву заставки, когда по коридору промчался бесшумный вихрь и в комнату ворвался Гай:

— А ну руки убери!

Дай убрал и даже отступил. Потом шагнул к книге, хотел закрыть, но Гай рявкнул:

— Не смей! — он прыгнул к Даю, рванул за шиворот и отшвырнул в дверь.

Дай влепился лбом и носом в торец двери и от залившей глаза боли не смог устоять, выкатился на шершавый как терка пол коридора. Ободрал кожу. Вокруг потемнело от новой боли. В белую пыль ракушечника ярко и горячо закапало красным. Вскочив, он бросился прочь, но и трех метров не успел пробежать, как сзади настиг и опять ухватил его Гай — он рванулся, и воротником резануло по горлу, рубашка затрещала — в тот же момент Гай отпустил, и он опять с размаха покатился по обдирающему полу. Вскочил и оказался в углу. Ободранная кожа полыхала огнем, лицо онемело скривилось, красное, липкое и горячее текло сверху и мешало видеть. Он вжался лопатками в шершавую холодную стену, закрылся руками. Как больно!! Из-за легийской книжки?

— Я не хотел, — как из-за стены, глухо сказал Гай. — Я правда не хотел!

Придется еще помучиться. Дай опустил руки. Заколотило от боли, ослабев, он сел на корточки. Коленки часто сочились рубиновыми капельками, и густые темные змейки стекали по белой, запорошенной мелом коже. Со лба и из носа сильно капало. Совсем нестерпимо, до удивления, жгло левое плечо. Он посмотрел и все таки удивился — как будто красный скользкий чулок надели.

Гай неловко поднял его и куда-то потащил:

— Сейчас… Сейчас мы все…

Он приволок Дая к фонтану и стал смывать кровь. Плиты двора стали темными и розовыми, засверкали под солнцем колючими белыми искрами. Дай сам стал умываться, но с ободранных ладошек тоже сильно текло горячим, и он растерялся. И с лица текло, и с коленок, а больше всего с плеча. Совсем замутило. Сквозь сероватый, непонятный какой-то сумрак он тоскливо посмотрел на светлое, почему-то будто мраморное лицо Гая. Гай очнулся, не то прорычал, не то простонал что-то, содрал с Дая рубашку и начал рвать на полосы, замотал лоб — но легкая ткань тут же промокла и опять потекла по лицу горячая тяжелая струйка. Гай все плескал на него теплой журчащей водой, которая стекала розовой. Даже шорты вымокли розовым. Стало холодно. И гадко темнело в глазах, затошнило и захотелось спать. Он сел на мокрую землю. Гай вдруг убежал, а через несколько неторопливых, совсем ленивых и сонных ударов сердца вернулся и плеснул Даю на красное плечо ледяным и таким едким, что Дай вскочил и куда-то помчался. Гай поймал, опять опрокинул над ним зеленоватую, хрустальную под солнцем бутылочку, и Даю ожгло лицо. Потом опять плечо. Он притих. И вырвался в то же мгновение, как хватка Гая ослабла, помчался к светлому квадрату выхода. Но почти сразу поскользнулся, падая, попытался сгруппироваться и вдруг врезался башкой во что-то каменное и огромное.

А проснулся у близнецов. За открытым окном покачивались высокие ветки дерева. Он долго на них смотрел, преодолевая головокружение. Потом повернул голову. И близнецы, и Гай были тут, в углу комнаты тесно сидели втроем на плетеном, игрушечном каком-то диванчике, перешептывались друг с другом. Если сосредоточиться, то их становилось слышно:

–…Академия два… Чтобы Юм снова пережил такое…

–…надо решать… Ты рискнешь ответить? Юму?

–…Если кто и мог бы узнать в нем Нехебхау, так это я… Потому что я помню Ясмину ребенком.…Как причем? Она же была сестрой Ниеигерена, значит, Нехебхау, сын Ниеигерена, хоть чуточку должен быть на нее похож, она же ему тетка….

–…нам братом? А Дайка — одно лицо с Ние…

–…двоюродным. Самым настоящим братом. Вам, старшим, Юму самому… Пусть похож, но в этом тусклом бесцветном заморыше и близко нет ничего от сущности Яськи, от того света…

–…Юм не объявляет его, прячет…

–…беда в другой половине его генов…

–…василиск?

–…не уверен на сто процентов…

–…вряд ли. Они убивают взглядом. Превращают в камень.

–…никто бы не жил. Ты же видишь, он такой, как есть, он никогда не притворяется. По нему же все видно.

–…ничего я не видел. Одно презрение. Он же смотрит на меня, как на пустое место. А на вас — да, иначе. Вы ж так похожи на Юми.

–…маленький и очень, очень добрый… кроткий.

–…он опаснее нас всех, вместе взятых… Доброта может быть лишь маской. Мне кажется, он все-таки — василиск…

–…что, Юм не понимает? Да он бы уничтожил сразу…

–…делать с тем фактом, что на половину своих генов он нам…

–…не нам решать, но большего кошмара для Юмки нарочно не придумать… Может, мы сами…

–…а если он решил завести себе василиска как ручную зверюшку, то разве это беззлобное существо не…

–…а если ты ошибаешься?

Дай пошевелился, чтоб они поняли, что он не спит. Туго и толсто замотанное плечо ожгло болью. Он забыл даже про близнецов и Гая, вдруг ощутив себя целиком. Больше всего болела голова, тупо и безнадежно, вся целиком. Лоб и переносица были заклеены чем-то, глаза плохо открывались. Жарко и едко больно было плечу, ладошкам и коленкам. Очень глупо падать на ракушечник. Это же в самом деле терка.

–…прости меня, Дай, — лицо Гая оказалось совсем близко. — Какой ты нежный, оказывается. Близнецы говорят, что у тебя кожа в два раза тоньше, чем у нас. И кровь летит по сосудам быстрее и плохо свертывается. Тебе нельзя падать. А то вся кровь вытечет…

Дай не понимал, зачем Гай это все говорит. Ему-то какая разница, нежный Дай или нет? Что ж он там у фонтана не оставил его? Вот вся кровь бы и вытекла… И ни у кого нет проблем… И никому не противно… Он закрыл глаза и перестал слушать.

Ночью приснилось странное дерево. Оно росло посреди очень красивого, будто нарисованного, ни на что не похожего синего леса. У дерева был очень ровный и длинный ствол с чуть-чуть голубоватой корой, а на самом верху, как спицы зонтика, правильными радиусами торчали горизонтальные ветки с редкими серебряными листиками. Где-то в небе над этим деревом блуждало невидимое солнце, и казалось вполне понятным, почему у этого дерева нет тени. Еще здесь не было звуков. Словно они все провалились под землю, засыпанную мелкой галькой. Дай поднял два камешка, постукал — ни звука, только отдача тупо толкнулась в пальцы. А самым хорошим было то, что здесь не только теней и звуков не было, но и вообще чего-то шевелящегося. Никакого движения. Только камни и деревья.

Он проснулся от острого чувства радости, словно этот лес был чем-то важным и спасительным. Еще никогда такие сны отчетливые не снились, как будто вовсе и не сон, а настоящая жизнь. И тишина там такая, какой здесь никогда не бывает. Здесь вот в ушах пульс эхом отдается, шуршат ворсинки одеяла, снаружи какие-то звуки далекие…

Он наконец открыл глаза. Все та же комната, только раннее утро. Все те же повязки, только боль слабее. И голова не болит. Близнецы умеют лечить.

Весь день он, съежившись, лежал под одеялом. Знобило, и все вокруг казалось слишком отчетливым и отвратительным. Голоса ставших отчужденными близнецов казались далекими, а слова — непонятными. Они больше не улыбались, смотрели холодно, изучающе. А если так будет смотреть сам Юм? Но близнецы все-таки лечили. Была мучительная перевязка: бинты, мази, противные розовые мокрые ссадины. Больно не было, но он почему-то еще сильнее замерз, и так потом кутался в одеяло, что Ай принес еще одно. Помогло мало, потому что холод шел из него самого, из костного мозга, наверное. Но он постарался лежать спокойнее и не дрожать, потому что заметил, что близнецы от его дрожания нервозно переглядываются. Иногда он задремывал, но тут же вздрагивал и смотрел на дверь. Но никто страшный не приходил. Аш приходил, а может, Ай — почему-то плохо стало понятно, кто из них кто; — приносили горячий чай, противно сладкий, или суп. Дай ничего не хотел, но боялся отказаться и послушно ел. Под повязками было жарко, и едко дергало, если неосторожно вздрогнуть или шевельнуться.

Ну что, что в нем такого ужасного, что они называют его этим страшным словом «василиск»? Почему Аш и Ай сначала так любили его, так радовались, когда он к ним прибегал, а теперь такие молчаливые, чужие? Что они увидели в нем такое плохое? Непоправимо плохое?

И как теперь жить?

Вставать не разрешали дня три. Потом он, изнемогший от неподвижности, сам встал и залез в жаркое пятно солнца на подоконнике. От жары сразу стало легче. Он сидел, дышал светом, жмурился — близнецы переглянулись и не стали загонять обратно в кроватку. А Дай после перевязки опять залез на подоконник, теперь уже другого окна, и быстренько размотал бинт с того колена, которое меньше болело, и подставил розовую дрянь солнцу. Выглядело противно, он закрыл глаза, стал думать обо всяких змеях, а когда снова нечаянно посмотрел на колено, оно уже покрылось симпатичными темными корочками. Тогда он и второе колено размотал, и сидел на окне до вечера, пока солнце не спустилось за деревья, а из парка не потянуло душистыми запахами ночных цветов. Аш пришел за ним, чтобы отвести ужинать, Дай встал на ноги, распрямив коленки — и все темные корочки ссыпались с коленок невесомой шелухой. Он их отряхнул и немножко почесал новую белую кожу. Аш издал странный звук — и смотрел он круглыми глазами. Дай чуточку улыбнулся. Он завтра весь размотается, едва только солнце встанет. Все заживет, и близнецам больше не будет противно его перевязывать.

В покое следующих дней душа притихла. Передышка. Словно Гай перестал ненавидеть — но это мечты. Его никто не обижал, ни Гай, ни, тем более, близнецы, но и Аш и Ай сторонились, брезговали, будто и им, как и Гаю, он сделался противным. Очень противным. Они даже не сажали его больше за стол с собой, кормили отдельно, завели даже отдельную тарелку с красной, как кровь, каемкой… Уйти в скалы, может? Там пожить, пока Юм не придет? Он как-то, проснувшись рано-рано утром, оделся, взял с собой еще одну рубашку, потому что ночью в скалах холодно, и отправился туда. Только ноги такие мягкие, слабые, что он быстро устал. В парке сел на травку на солнышке и нечаянно уснул. А проснулся, когда Аш молча сгружал его на кроватку. А в дверях стоял Ай и, увидев, что Дай проснулся, резко сказал:

— Не смей так больше делать. Никуда не уходи один.

Можно подумать, куда-то уйти есть с кем. Зачем он тогда поверил, что так похожие на Юма близнецы и любить будут всегда, как Юм? Ведь все на свете думали про него плохо, даже няньки в яслях… Неужели он правда такой плохой? Разве он злой? Дай перестал хотеть снова стать обыкновенным ребенком, про которого не думают это ужасное и непонятное слово «василиск», он лишь хотел как-нибудь перестать бояться. Хотел дождаться Юма. Пусть Юм сам с ним разберется. Пусть проверит… Но как он будет проверять? И что? Что это вообще значит — «василиски», в чем их ужас?

Надо дождаться.

Он придет.

Только бы скорее приходил…

Почти все время Дай спал. При каждом удобном случае он убегал к себе и свертывался клубком на кроватке. А иногда и под кроваткой. Он бы вообще не вставал, но ругали и заставляли вставать, кушать, гулять. Близнецы почему-то очень волновались, что он так много спит. Пару раз он просыпался в амбулатории на столе, и близнецы выглядели измученными, и странно говорили, что не могли его разбудить. Никак, ничем. Дай не удивлялся. И не пугался. Смотрел в пол, чтоб не видеть их… Да, просыпаться после сна про камешки очень трудно. И потом сил нет и подташнивает. Вот бы вообще не просыпаться, остаться там… Все казалось безразличным. Пришел бы Юм, сказал точно, василиск он или нет, и, если правда василиск, он взял и навсегда бы уснул.

Камешком бы стал.

А правда. Превратиться бы не в змею, а в камень… Спать, спать. Он засыпал сразу, как только близнецы оставляли в покое. В кроватке (ночью чаще под кроваткой, потому что ночью страшнее), за столом, на полу, на веранде, на траве. Спал, свернувшись клубком где-нибудь на солнцепеке, подставляя лучам плечо и ладошки. Ладошки два дня заживали, а потом оказались непослушными и жутко чесались, а чесать тонюсенькую кожу больно. А плечо еще дольше заживало… Но все равно лежать на солнышке было нужно. Кровь, сияя, неслась внутри, все плохие мысли испарялись. А если лежать лбом в коленки, то и сознание засыпало. Он просто был что-то живое, и воздух немножко холодил спину и шелестел звуками парка — листья, трава, птицы… Наверное, так чувствуют себя камешки. Море ровно шуршало где-то подальше. Ничего не хотел, только спать.

А снился все тот же сон, похожий на жизнь. Про одно и то же место. Там было это высокое, похожее на голый зонтик или антенну дерево. Но теперь Дая интересовало не оно само, а крупная цветная галька вокруг. Камешки всякие. Темные и светлые, цветные и серенькие, полупрозрачные и искрящиеся блестками слюды, гладкие и шершавые. Они были совсем не такие, как наяву — не определить, что за камни. Берешь какой-нибудь серенький и думаешь, что это, наверное, гранит обыкновенный, а это окажется какой-нибудь туф слоистый — и тут же, прямо в руке вдруг превратится в перидотит или габбро. Он бросил их определять. Совсем не главное, из чего они состоят. Главное, что эти камешки были живыми. Они ласкали руки теплом, мерцали, оживая под пальцами — он с ними мысленно разговаривал и играл, выкладывая из них узоры вокруг голубоватого ствола. Эти каменные поляны под безлиственными громадными зонтиками были самым лучшим на свете местом. И там — все по-настоящему, Дай и не помнил там, что на самом-то деле спит. И не помнил, что василиск.

А может, и правда не спал, потому что потом днем, наяву, все время клонило в сон без снов. Близнецы сначала то и дело будили, потом уже не трогали, но и одного почти не оставляли. Присматривали, а может, изучали. Или сторожили. Когда, вернувшись от камешков в явь, и дышать было тяжело, не то что глаза открыть, они хватали его, трясли, говорили так громко и непонятно, втыкали ужасные иголки шприцов со своими дурацкими лекарствами… В общем, все равно, но он устал мучиться. Терпеть? Он снова захотел от них уйти, сбежать, и почти убежал — но они снова быстро догнали в парке и долго ругали бессовестным. Дай пошел к себе, заполз под кроватку и сразу уснул… Вот они и стали его караулить, да только на новую попытку убежать у Дая не было ни смелости, ни сил, ни воли. Он Юма ждал… И спал. Вот только если снились сны про камушки, близнецы оказывались рядом при каждом пробуждении — снова встревоженные, какие-то усталые, трясли, кормили его таблетками, тыкали иголками с лекарством, говорили, что Дай опять был в обмороке, что они не могли его привести в себя. Дай не удивлялся — он ведь вообще не хотел бы приходить в себя — сюда, к ним…

А потом все зажило, но близнецы не торопились звать Гая, хотя говорить с Даем им стало вообще не о чем. Они не отдавали его Гаю потому, что он болен и они должны его лечить? Наверно, он здорово мешал им работать, потому что надо караулить… Но Дай не убегал больше. Он был какой-то слабый и душой, и телом, ничего не хотел и плохо слышал, что говорят Аш и Ай. А они вдруг хватали за плечи и что-то втолковывали. Дай слушался — брел, куда вели, обедать на кухню, например. А они стояли рядом и заставляли все доедать… Его тошнило потом.

Потом все-таки появился Гай. Подошел, когда Дай лежал на своем местечке в примятой траве за домом — шаги далеко отдавались в земле, и Дай их сразу узнал. Шаг Гая был тяжелым, так никогда не ходят мальчики. Гай, наверное, на Берегу очень много лет прожил. Как и все здесь. Близнецам ведь на самом деле тоже не по четырнадцать. Но Гай намного, намного старше. Дай приподнялся, когда он подошел. Гай сел в траву так близко, что Дай невольно отодвинулся. Гай усмехнулся и тихо сказал:

— Привет. Конечно, ты бы хотел здесь остаться.

Дай, не глядя, помотал головой.

— Неужели охотно со мной вернешься?

Дай снова помотал головой.

— Ну а куда бы ты пошел? В скалы, в нору эту свою?

Дай усмехнулся и опять помотал головой. Потом закрыл глаза, приложил сложенные ладошки к щеке и показал: спать, спать, спать. И не просыпаться очень долго. Какая разница, где…

— А я не могу спать совсем, — грустно признался Гай. — Все думаю, что сделал… Что сказал тебе. Все вижу, как ты падаешь башкой на каменные плиты. Прочитал об огненосных врагах все, что было в Драконе и у легов. Знаешь, ни один из них не повел бы себя так, как ты… Но это тоже ничего не значит. Ведь ты маленький, личинка еще, ребенок.

Дай пожал плечами. Гай попросил:

— Покажи огонь.

Послушно развернув ладошку, Дай заставил голубые, совсем бледные под солнцем лепестки огня немножко потанцевать, потом ласково подул на них и некрепко сжал кулак. Уронил слабую руку. Неужели придется пешком с Гаем через весь парк идти?

— Полудохлый ведь, а все равно это можешь!

Дай показал на солнце. Если б ему не давали лежать на солнце, он бы весь давно кончился. Синее пламя — оно ведь от солнца.

— А Юм знает про твой огонь?

Дай кивнул. Юм про него все знает.

— Понимаешь, я узнал на днях, что есть другие… Похожие и тоже очень опасные. Но кто они и что такое… Никто не знает. Разве что Юмис.

Дай быстро взглянул: Гай смотрел в траву и, к счастью, не заметил взгляда. Почему-то стало его жалко. А может, Дай сам виноват, что Гай стал так плохо к нему относиться. Он ведь из-за вечной ругани отвернулся от него, как от всех взрослых в школе. Гай ведь про него, про Дая говорил: «смотрит на меня, как на пустое место»… Но ведь он — не Юм… И обзывался… Гай добавил:

— Может, Юм надеется, что ты тот, другой? Не василиск?

Вздохнув, Дай протянул руку и чуть-чуть коснулся его плеча, так же ласково и точно, как своих камешков. Послал тепло и поддержку, как Юму. Гай вздрогнул и посмотрел изумленно. Прошептал:

— Так вот на что ты поймал Юма. Ты, как батарейка, отдаешь энергию, которую забрал у солнца…

Дай пожал плечами, убирая руку. Про батарейку — не понял. Он просто терпеть не мог, если кто-то рядом чем-нибудь терзался. Пусть даже злобный от усталости Гай. Потому прикосновением всего лишь постарался успокоить. Если Дай Юму зачем-нибудь нужен, он будет служить ему вернее всех. Путь лишь батарейкой. А если он им всем какой-то древний враг, то он уйдет. В лес свой каменный. И сам превратится в камешек. Гаю бояться ничего не нужно.

Гай взглянул на него болотными глазами. Сказал устало-устало:

— Я боюсь тебе верить. Василиски — самые коварные существа. Они обманывают всех. Взглядом в камень превращают. А ты камни любишь, тебе с камнями легче, чем с людьми живыми — что нам думать?

Дай пожал плечами и лег. Он устал. Кого он обманывает? Он такой, как есть. И сам не знает, кто именно. Просто живет и живет. Все терпит. Зачем ему кем-то притворяться? Вот придет Юм и все этому Гаю объяснит. И самому Даю тоже. А то совсем непонятно, как жить и для чего терпеть. А если он такой плохой по своей природе, что тут жить нельзя… Он и не будет. С камешками в синем лесу — лучше… Дай закрыл глаза и повернул лицо к солнцу. Кровь, сияющая, алая, переливалась в веках. Стало слегка противно, и он снова открыл глаза. У камней нет крови. Если по камню стукнуть, у камня не будет противной и мокнущей розовой ссадины. Камнем быть лучше, чем противным инородцем. Гай смотрел в жухлую траву. Дай сел и снова тронул его за плечо, потом показал в сторону скал. Близнецам он давно уже опротивел со своими обмороками. Если Гаю так легче, Дай снова будет у него жить. Дождется Юма. А если Юм не придет или придет и скажет, что Дай василиск, то можно будет взять и стать камнем.

Надо только как-нибудь его дождаться.

Хоть как-нибудь.

Гай несколько дней присматривался к тихому Даю, который принудил себя меньше спать, стал ходить на берег или в скалы — правда, ребят он все равно избегал. И чаще оставался дома, на солнечном подоконнике. Шевелиться было лень, лень было даже думать. Однажды Дай пригрелся на подоконнике. Вдруг услышал шорох и открыл глаза: Гай стоит близко и смотрит в лицо. Сколько он уже так смотрел? Дай не отводил глаз. Гай сказал:

— Ты — странная душа. Такой, будто тебя и нет… Так! Это апатия отвратительна, — Гай стащил его с подоконника. — Быстро тряпку в руки и марш пыль с книг стирать!

Дай изумился. Чтобы Гай подпустил — его! — к своим сокровищам? Он стирал пыль очень аккуратно. Гай ворчал, что он долго возится, но уж так свирепо, как раньше, не ругался. Дай даже заметил, что он время от времени исподтишка его разглядывает. Однажды он даже подошел и долго близко разглядывал его лицо. И зачем-то брови потрогал. Дай даже пошел потом и в зеркало посмотрел: ну и что? Противненький заморыш с перепуганными глазами. И брови как брови, рыжеватые какие-то, с кисточкой к виску… А на следующее утро Гай вдруг сказал:

— Мне стыдно, что я тогда пожалел тебе книжку… Ты можешь брать книжки. Какие хочешь. Даже те, внизу.

Это почему-то Дая не удивило. И книжки его теперь не притягивали, как раньше. Но, вытирая пыль, он нашел одну толстую, о мифах легийских доменов, зачем-то полистал и почти сразу мелькнули перед глазами чешуйчатые кольца какого-то коварного змея. Мягко отнялись ноги. Он сел, где стоял, на пол. Просмотрел все картинки в книге, потом вернулся к той, страшной. Прочитал все, что было об этом Нагарадже, Ниеигерене, Нирахе — у этого Царя Змей много было понятных и непонятных имен. Запутался во множестве персонажей и стал читать все эти легенды сначала, с первой страницы. Солнце сквозь щель в ставне ползло по полу. Проползло по его ногам, потом полезло вверх по корешкам книг. Краем глаза Дай заметил, что подошел Гай — но он несколько секунд постоял молча и ушел. Даже про брошенную на пол тряпку ничего не сказал. Дай читал весь остаток дня. И с утра читал. Потом повытирал пыль, что-то поел, дочитал книжку, пошел ставить ее на место и на той же полке нашел еще несколько книг о тех же древнелегийских легендах. Гулять он перестал совсем. Вполне достаточно подоконников. А через несколько дней Гай принес еще одну книгу, видом старинную, с тусклыми металлическими уголками на обложке:

— Читай уж на легийском. Вот словарь тебе хороший еще. Все пользы будет больше. Уроки-то ты забросил… А здесь есть кой-что интересное.

Дай не сразу взялся за эту книгу. Она была тяжелой, на весу долго не удержать, пахла каменной пылью и, слабо-слабо, сушеными яблоками. Дай как открыл, так и не смог оторваться от бледно-голубых толстых страниц с замысловатыми буквами. И картинки там были страшноватые, с непривычной графикой, но красивые до мурашиков по спине. Ночью даже снилось, как они оживают. Ему вообще теперь много разных снов снилось. И каменный лес снился, и снег снился, и зимний Венок, и ребята, камни снились, пещерка, Нирах со своими чешуйчатыми кольцами, страшный и далекий, жеребенок Эташа, кружева Уни и еще какие-то узоры, золотые и бесконечные в темной пустоте — только Юм не снился. Но ведь у Юма теперь белый венок, сам он — кто-то во всем этом мире главнейший. Не до Дая. К тому же и Артем, и он тогда проговорились, что где-то, «наверху», у Юма есть какой-то ребенок-сокровище, девочка, которую он сам воспитывает и чему-то учит. Но он ведь не забыл про Дая? Он ведь придет? Он разберется? Он долго не приходит уже. Ну, он ведь не знает, как это трудно, не понимать: то ли можно жить, если тебя терпят, то ли надо умереть, потому что, наверно, ты жуткое чудовище василиск и всех убьешь, если вырастешь…

И про камешки сны он теперь смотрел не так часто — осознал, что в сон к камешкам может попадать незначительным волевым усилием, одним желанием — да и стало пугать слегка, что сон этот уж слишком реальный, настоящий, как жизнь. И что тут его никто в это время разбудить не может — тоже ведь страшно. Пару раз опять как-то он просыпался, едва живой, а над ним Гай и близнецы, опять испуганные, лекарства и шприцы в руках, сам весь в датчиках и иголка капельницы в руке — большим эти его сны про камешки казались опасной болезнью, обмороками. Но это не они его будили — он сам там у камешков принимал решение проснуться. Если там слишком долго сидеть — потом наяву дохлый, как моллюск на солнце. Не умереть бы. Ведь надо дождаться Юма.

Не надо их пугать. Надо книжки читать и пока жить тут. Тут ведь тоже много интересного, а еще прибой шумит, ветер в садах, птицы, солнышко и небо… Только на это очень больно смотреть. Потому что этого, наверно, если он василиск, ему нельзя уже… Но ведь еще книжки есть со всякими тайнами — разгадаешь их и все поймешь, и про жизнь, и про самого себя… Надо читать, пока разрешают… Ведь стать камнем всегда можно успеть.

Ему понравилось распутывать мифологические сплетения драконьих хвостов из легийских легенд, понравился угрюмый язык древних хроник. Он и сам относился ко всему на свете так же серьезно. Наверное, если бы он попробовал выдумать легенду, она получилась бы еще угрюмее, чем мифы про этих забытых богов, то и дело превращающихся в чудовища.

Он занялся этими легендами, как самыми важными уроками. Не отрываясь. В комнате копились тяжелые книги, и он вдруг понял Гая, который тоже от своих книг не отрывался. Гай нашел ему еще одну интересную книгу, «Ранние легийские хроники», и у Дая волосы взъерошивались, настолько отчетливы были следы богов во всех этих спутанных и полузабытых событиях. Но Дай-то всегда продирался к смыслу — и под всеми божественными масками настигал тех двоих, кто стоял у истока событий, тех, кто начал Историю. Там были, конечно, другие персонажи с именами стихий или вовсе без имен — но они в итоге тоже служили первым двоим. Дай начал подозревать, что Дракон — это тоже их затея, и много думал о Юме. И ходил возле стеллажей, подозрительно разглядывая переплеты. Должна ведь найтись книжка, которая все объяснит!

Он сидел над сборником апокрифов и, время от времени заглядывая в словарь, выслеживал следы драконьих когтей на камнях событий, когда вдруг за окном нежно захлопали, затрепетали крылья, и на подоконник, скользя лапами, села большая пестрая птица. Сова. Дай тихонько встал. Все летописи мира потеряли смысл. Сова глянула одним золотым глазом, другим. Взмахнула крыльями так резко, что над ней полетели, закружились дымчатые золотые пушинки — и на подоконнике оказалась Уни.

Дай осторожно улыбнулся. И даже поклонился чуть-чуть. Уни улыбнулась, сама слегка испуганная; посмотрела в приоткрытую в темный коридор дверь. Сказала тихонько:

— Здравствуй… Ты почему к нам не приходишь больше? Что стряслось?

Дай помотал головой.

— Да разве ты сознаешься, — она бесшумно спрыгнула на пол. — Бегаешь ото всех, книжки читаешь… — Она, коричневая от солнца, в дымчатом от золотых кружев платье, подошла к столу, посмотрела в раскрытую книгу — раскрытую как раз на страшной картинке с Нирахом, змеем из страшного мифа. — Страшный какой…

Дай вздохнул и показал пальцем на себя.

Глаза Уни стали огромными и круглыми — совиными. Она еще раз посмотрела на картинку, вздрогнула и спросила шепотом:

— А ты что, уже превращался? Нет? Тогда откуда ты знаешь?

Дай тоскливо махнул рукой. Уни свела над серьезными глазами легкие выгоревшие бровки:

— Да ты попробуй. Может, ты и не змея вовсе, — она слегка передернула загорелыми плечиками. — Ты ведь не знаешь. А если змея, я не скажу никому… Если хочешь, я тебя тогда даже унесу далеко-далеко отсюда.

Дай отчаянно закивал. Юм, в конце концов, найдет его где угодно, а здесь не за кого держаться. Вот и Уни, как и Гай, знает что-то такое, из-за чего Даю действительно лучше было бы ползать змейкой где-нибудь далеко отсюда.

— В горы, наверное, ты же камни любишь, — она закусила губу. — А ты меня не ужалишь?

Почему она уже верила, что Дай — змея? Ну что в нем было такого — змеиного? Чуточку брезгливо, перебирая свои кружавчики и тоскливо посматривая в глубокое небо за окном, она объяснила секрет превращения: здесь на Берегу достаточно лишь пожелать оказаться тайным собой в момент прыжка назад с переворотом через голову — и превратишься, если твое тело действительно несет в себе второй облик. А если ты просто человек — то ничего и не произойдет.

Дай медленно залез на стул. Нехорошее, уставшее упрямство поднимало в испуганно летящей в плену жилок крови темную муть. Кровь хотела к Юму, к свету, к огромным кораблям в космосе, но ей было не вырваться из замкнутых кружев артерий и капилляров, не убежать из темного сердца. Дай сам понимал, что нельзя, не стоит этого делать, что еще слишком рано, что все это кончится плохо, что рисковать нельзя — но как же тогда узнать? Если он правда ядовитая змея, тварь подколодная, этот василиск, которого все ненавидят — так стоит ли ему ждать Юма? Когда по артериям понеслась густая, настоящая чернота ядовитой решимости, он угрюмо взглянул на Уни и кивнул. Она опять прикусила губу, отошла и залезла на подоконник, прижалась к косяку.

Телу не хотелось прыгать. Оно-то знало, какой второй облик носит в себе. Лучше только играть в змейку… Дай все-таки заплакал. Глянул на испуганную Уни сквозь сверкающие пятна на ресницах, перестал дышать и прыгнул.

Тело не стало легким. С ним случилось что-то совсем не больное, щекотное и непонятное, но оно продолжало падать на шершавый ракушечник пола. Дай сжался, хотел мягко встретить пол ногами и оттолкнуться — но шлепнулся весь целиком. Хотел, пережив ушиб, вскочить, но беспомощно бескостные зачатки рук и ног только зря обдирались об ракушечник… Но если они есть — значит, он не змея! Но что он такое? Он завертелся, и мимо глаз на близком белом полу потекло золотое и блестящее, оборвалось длинным хвостом. А вокруг — ничего. Он замер, тыкаясь головой во что-то твердое и деревянное. Растопырить руки, вскочить! Во всем нежном, болезненно тонкокожем теле через камень пола отдался крик и торопливый топот бегущего снизу по неровным ступеням лестницы Гая. И тут же пестрая огромная тень захлопала сверху, зашумела перьями и больно и крепко схватила в двух местах. Дай заизвивался от боли — и внезапно оказался в синем воздухе. Кожу ожгло белым солнцем и резким ветром. Внизу бездна и цветные пятна, и кто-то отчаянно кричит позади — и больно, невыносимо больно стиснулись два когтистых кольца на теле. Огромное синее сверкало впереди внизу — или сбоку? А там что — черное, огромное в полнеба? Дай ничего не понимал и не видел, его трясло и болтало, встряхивало под взмахи крыльев — неровные и тяжелые.

Проваливающиеся. Уни тяжело! Она едва смогла поднять его, потому и вцепилась так крепко, что боится уронить! Внезапно перед самыми глазами пронеслась отчетливая до каждой царапинки коричневая черепица крыши, потом с маху стегнуло зеленой упругой веткой и, вдруг освобожденный от режущей хватки лап, извиваясь от ужаса, Дай в лилово-зеленой жуткой пустоте полетел вниз.

Секунду спустя он врезался во что-то маленькое, черное, твердое; все завертелось, его обхватили какие-то руки, потом страшный удар, отдавшийся в него сквозь этот живой черный комок — и он близко перед глазами вдруг увидел неподвижный, слежавшийся песок: все песчинки разноцветные…

3. Локусы хромосом

Юм.

Он был рядом.

Он глаз не спускал.

Хотя в последние дни стал отлучаться. Ему ведь нужно работать. Не может Юм быть нянькой. Не может быть рядом всегда…

Целое лето прошло. Хотя здесь всегда лето. На этом Берегу вовсе нет времени. То есть время «Всегда»: какая разница, сколько раз повернулась планета. Дай покосился в сторону Юма. Тот сидел боком к шуршащему прибою и ни на что, кроме экранов над планшетом на коленях, не смотрел. Но взгляд Дая он ощутил сразу и, вскинув глаза, вопросительно поднял брови. Дай показал на море. Юм нахмурился и покачал головой. Снова занялся работой. Вообще-то большую воду Дай ненавидел по-прежнему, но зато в соленой воде тело переставало быть тяжелым, и он уже хорошо плавал — правда, если только видел под собой белое дно, и чтобы Юм был неподалеку. Юм… Что же это у него за шрам такой на груди, крестом — страшный… Прямо против сердца. И не спросишь. Да может, он бы и не ответил. У него много тайн.

Дай снова уставился на безупречно ровную, синюю прямую горизонта, лениво пропуская сквозь пальцы горячий тяжелый песок, слушая прибой, неотрывно глядя в море, стараясь в синем блеске разглядеть прошедшее. Сколько же времени прошло мимо, пока он здесь? Как, чем измерить прошедшее? Дай даже не удивился, что час назад Юм появился в зимней одежде, и даже снег не успел растаять на плечах и шапке. Он трогал снег пальцем и нюхал, пока тот не растаял — а Юм терпеливо держал его на руках и улыбался. На всем Доме уже давно зима, наверное. Дай снова покосился на склоненный к вееру экранов профиль Юма. Если уж ему так надо работать, зачем он здесь? Обрадуешься так, что сердце останавливается, и потом сразу — мешать и отвлекать нельзя, и веди себя так, будто тебя нет…

Зато сначала Юм не отходил вообще и помогал прожить каждую бесконечную минуту. Разговаривал тихонько, не спускал с рук, даже целовал, если Дай начинал плакать. Плоховато помнится, как там все было.. Когда упал с неба, а Юм поймал, не дал разбиться… Помнил только разноцветные песчинки. Юм встал с песка и просто превратил его обратно в мальчика, прижал к себе, куда-то, прихрамывая, понес — Дай уснул почему-то. А когда проснулся, жизнь стала — Юм. Только все казалось каким-то подводным, медленным. Юм тормошил, таскал на руках, шептал маленькие пушистые слова на ушко, водил за руку, кормил едой, иногда даже с ложки — Дай и не сразу заметил, что живут они почему-то в доме у близнецов. Юм почти не работал в первые дни: водил за руку по тенистому парку (только никто не встречался), катал на карусельках, и — на море: тормошил в воде, учил строить домики из песка и украшать их ракушками, вечером зажигал костерок на пляже, завертывал в одеяло и рассказывал сказки и истории. Вечером укладывал, спал рядом, утром поднимал — и однажды Дай в самом деле проснулся. Синие глаза у Юма какие… Юм тут? Юм — спас? Ведь спас же, иначе бы Дай разбился в слякоть об тот разноцветный песок! Поймал! Не дал разбиться, он любит — значит, Дай никакой не василиск!

Не василиск!! Не убийца!

Все вокруг вдруг стало золотым, ярко вспыхнуло, заструилось сполохами — даже небо, даже Юм стал золотым! Дай набросился на него с объятиями, вцепился, притиснулся, так что Юм охнул, отпрыгнул; завертелся вокруг Юма с ног на руки, во все свои кульбиты и сальто, и золотое сияние вертелось вместе с ним; наконец свалился, и золотой свет растекся облаком. Море и небо почему-то были зелеными. Юм подбежал, схватил — Дай улыбнулся и вдруг опять уснул. Спать было хорошо, тепло и неудобно, он слышал стук сердца Юма; снилось что-то белое, как молоко и свежее, сладкое, как мятные леденцы. Но он не хотел спать, он хотел к Юму, и скоро проснулся.

— Привет, — сказал Юм.

Какой же он уставший. Выпутался из его рук, показал жестами: спи, ты устал! Юм засмеялся и помотал головой. Дай тоже засмеялся и показал, что хочет есть. Тогда они пошли есть яблоки: Дай любил большие зеленые, пахучие, тяжелые, а Юм — малиновые, розовые внутри. И виноград поспел, и еще они набрали в карманы орехов. Потом сидели на голом утесе над морем, кололи их друг для друга. Юм, конечно, успевал больше орешков наколоть.

— Как ужасно я уже соскучился по твоему голосу, — вдруг сказал Юм.

Дай замер. Потом вздохнул и протянул ему орешек. Он и сам боялся, что уже разучился говорить. Юм орешек взял. Съел. Спросил:

— Говорят, заговоришь, когда будет что сказать? И что — совсем нечего пока, даже мне?

Дай съежился. Юм испугался и схватил, подтащил к себе и обнял:

— Ну, прости, прости, мой родной. Что мне надо знать, я и так понимаю, да? Я тебя тоже очень люблю. Но ты такой умник, ты столько думаешь, что мне хочется знать, о чем.

Дай нарисовал в пыли много-много знаков вопросов.

— У меня не меньше, — засмеялся Юм. — В принципе, жизнь — это и есть поиск ответов. Ладно, пойдем заберем у Гая твои вещи.

Дай обрадовался: теперь Юм его куда-нибудь заберет отсюда? А вещи — да какие у него вещи, ну их… Но Юм вел его за руку к скалам и белому домику — почему домик этот раньше казался таким большим? А вон его окошко, закрыто синими ставнями. Все окна закрыты от солнца. Жарко. Гай встретил их у входа, кивнув ему, Дай отпустил руку Юма и побежал к фонтану умываться и пить. И дворик-то маленький, и фонтанчик… Юм подошел и тоже умылся и попил. Гай стоял в тени, смотрел непонятно.

— Ты что? — спросил у него Юм.

— А он что… вот так… светится?

— Когда радуется, — Юм притянул к себе Дая и поворошил ему волосы. — Какой ты совсем золотой стал, Дайчик… Светлячок мой.

— Глаза… зеленые…

— Ну да, — терпеливо пояснил Юм. — Дайка настоящий, когда радуется. Тогда светится. Ты что, ни разу не видел? Да что с тобой, Гай?

— Сам не пойму… Он мне вроде напоминает… Когда золотой… Бровки вот эти…с кисточкой…

— С какой еще кисточкой? — Юм проверил брови Дая. — А. Ну да. Кисточки к вискам… Кого напоминает-то?

— Да так… Смутно. Давно было. Сколько лет уж прошло, сколько лиц…

— Ты вроде недоговариваешь.

— Буду уверен, так сразу скажу…

Потом они все поднялись по пыльной белой лестнице, прошли по скрипучей галерейке. Дай толкнул свою дверь, вошел и вдруг растерялся. Здесь все осталось, как было. Кроватка (и полутемное пространство под ней), стол, скрипучий высокий стул. Книжки и учебники на столе. Одежда на палочках, всунутых в мелкие дырки и щели между блоков ракушечника. Много пыли, смотреть противно…

— Это не похоже на комнату ребенка, — странно сказал Юм. — Дай, но там ведь полные сады игрушек…

Дай пожал плечами. Вытащил из-под кроватки запылившуюся сумку, белую, с синей эмблемой Венка: что туда положить?

— Ты что, с ума сошел?

Дай испугался — но Юм сказал так сердито не ему, а Гаю. Юм держал ту тяжелую книгу — с Нирахом. И на остальные книги смотрел глазами расширившимися, удивленными — быстро становящимися рассерженными. Опасными.

— Он не хотел ничего, — глуховато заговорил Гай. — Прятался в скалах, спал как в коме — вот мы рассказывали-то, ужас. Или сидел, как саламандра, на солнцепеке и покачивался. Я был рад, когда его заинтересовали книги.

–…А сказок детских под рукой не нашлось?

— Я предлагал. Но то, что он, похоже, ищет, в сказках не написано.

Они оба посмотрели на Дая. Дай пожал плечами. Юм здесь; все, что важно, он сам расскажет. Юм подумал, тоже пожал плечами:

— Да пусть ищет, что хочет. Когда столько вопросов… Дай, только отсюда книги не бери, они здесь должны храниться. Я сам тебе любые дам. А учебники забирай.

Дай нашел и отдал Юму пока подержать им же подаренную коробочку с самоцветиками, собрал учебники и тетрадки в сумку, подошел к одежде: все запылилось, синяя рубашка выцвела, зеленая порвалась. Он растерялся. Юм подошел, махнул рукой:

— Да не трогай ты эти отрепья. Гай, выброси. Зайду на днях, поговорим.

Сумку с учебниками Дай разгрузил в комнате, где болел когда-то. Юм в течение недели принес еще десяток учебников, а близнецы раздобыли где-то много новой одежки. Юм устроился в соседней комнате, следил за Даем, а когда работал или отлучался на время, задавал уроки. Но вопросы так и оставались вопросами… Написать на бумажке и принести Юму? Да страшно же. Написал тогда, принес Гаю — и что стряслось? А уж если Юм рассердится…

Странно жить снова в доме у близнецов. А их — почти не было видно. Они приносили Даю еду, но близко к Юму не подходили. И с Даем не разговаривали. Даже про то, как Дай себя чувствует, спрашивали у Юма. Зачем же Юм тут остается? Почему не заберет Дая куда-нибудь? Только из-за витаминок, которые по утрам Даю на блюдечке приносят близнецы? На всякий случай к камешкам он не ходил. Во-первых, Юм — вот. От него — никуда. Во-вторых, сил нет, а просыпаться оттуда так тяжело. В-третьих, а чего же Юма так пугать — если разбудить не сможет, ведь страшно же?

Отношений между ними он вообще не понимал. С первого взгляда было понятно: эти трое — родные братья. Сиблинги. Но Юма близнецы, хотя он был явно их младше — ниже ростом, тоньше, с детским лицом, — боялись и едва не стелились ему под ноги. Они были сверхпредупредительны, хотя Юм-то вел себя так же, как всегда — но они боялись его, даже говорить с ним боялись — хотя и говорили-то лишь о здоровье Дая. А Юм разговаривал кратко, сторонился — но иногда втайне очень внимательно наблюдал за ними. Они, кстати, тоже украдкой на него подолгу смотрели — почти с тоской, с давней болью непонятной. И Юма, и близнецов это сосуществование возле Дая тяготило. Сами по себе они никогда бы, наверное, даже не подошли бы друг к другу. Близнецы бы не посмели, а Юм бы не захотел. Почему? Ведь они братья? Это видно. Настоящие братья, кровные, от одних родителей… Что же с ними стряслось?

Дни, которые они проводили вместе с утра до ночи, прошли. Много-много уже таких дней прошло, из которых словно вырезаны были часы жизни — часы отсутствия Юма. Наступил и такой день, когда Юм не вернулся к вечеру. Да он и заранее предупредил, что не придет, что работы много.

Близнецы проследили, как Дай ляжет, закрыли дверь и ушли. В это время Юм садился рядом со своей работой, и можно было, поглядывая на него, потихоньку засыпать. Или он не работал и тогда мог рассказывать короткие сказки, да и просто говорил что-то простое и ласковое. И спал он — если спал вообще — в комнате, дверь в которую была открыта из комнаты Дая, и ночью, если вдруг Дай просыпался, Юм уже был рядом, бессонный, серьезный; приносил водички раньше, чем Дай соображал, что хочет пить. Как теперь привыкнуть жить без него? Это же… Невозможно! Но ведь он уже выздоровел… Юм оставит его с близнецами?

Нечего сейчас о будущем думать. С тем бы разобраться, что теперь его окружает. И с тем, что он натворил своим дурацким превращением.

Он помнил, как решился. Помнил прыжок со стула назад себя, помнил переворот в тугом тихом воздухе. Даже помнил секундный, жалеюще брезгливый взгляд Уни после того, как она посмотрела на картинку с Нирахом. Из-за этого взгляда он на самом-то деле и решился. А что потом было — не помнил, и кто он на самом деле — не узнал. Но ведь Юм-то знает? И близнецы? И они больше не смотрят на Дая с отвращением и подозрением, нет, они даже не дали ему умереть. Значит, он хороший… Не василиск… Не василиск!! Наверное.

Но на сердце все равно тяжело. Дай знал, конечно, что Юм его дурачком не считает, но почему не хочет ничего объяснять? Маленьким считает? Жалеет? Плохо без него, пусто. Посмотреть сон про камушки? Что-то соскучился он… В эти дни с Юмом думать о них забыл… Там хорошо, там узоры и узорчики, и еще больше ждут вперемешку, пока он их разберет, разложит; там тихо и синие деревья…

Там хорошо, да, но он сложил только один маленький узорчик: боялся — вдруг вернется Юм — и проснулся слишком рано. Юма не было. Дай лежал, прислушиваясь к тишине — только лепет листьев сразу за окном, ровный шорох прибоя издалека и птичьи, еще неуверенные, спросонок, песенки. Едва рассвело. Бесшумно вылез из кроватки и, прихрамывая, подкрался к двери в комнату Юма. Пусто. Не понять, кто живет. Даже у Дая в комнате накопились уже всякие игрушки, книжки, учебники и камешки. У Юма — ни одной безделушки, даже ни одной мелочи. Интересно, там, где он живет всегда, тоже так? Будто ему ничего не нужно? Дай вздохнул, оглядывая комнату. Все аккуратно, все прибрано, маленький белый интерфейс Юма лежит, закрытый, на пустом столе. Только одна из рубашек Юма висит на спинке стула, а у дверей валяются сандалии. Он ведь вернется?

Дай бросился к близнецам спросить. Их комнаты были далеко, за библиотекой и темной столовой, бежать было долго — может быть, из-за этого очень хотелось заплакать.

Аш, полусонный и лохматый, обнаружился на слепяще белой от солнца кухне. Он, в одних лишь пижамных шортах, пил прямо из пакета сок и задумчиво нажимал на панели комбайна разные кнопочки — но тут же бросил и кнопочки, и сок, когда Дай кинулся к нему, запнулся за порог и едва не упал. Аш успел его подхватить:

— Малыш! Ну ты что вскочил? Рано же еще… А. Я понял. Тебе без Юма невмоготу. Еще бы. Ты ж в такой зависимости… Ты без него и не светишься нисколько. Опять тусклый и сердитый… Только ты уж давай привыкай. У Юма дел теперь много. Он и так ради тебя столько бросил, — Аш усадил Дая за стол, спокойно достал его кружку с лошадкой вместо ручки (Юм подарил), налил яблочного сока. — Пить, наверное, хочешь. А Юм, может, еще только завтра к вечеру вернется. Но вернется. Он теперь всегда за тебя волнуется — ведь мы с Гаем чуть тебя не прикончили… Ты прости, если можешь… Хотя ты, наверно, и не понимаешь ничего. Так что давай пей сок. Что ты хочешь на завтрак?

Он был безмятежен, даже немножко ленив, и постепенно Дай тоже успокоился, утихомирил колючую дрожь. С чего он взял, что Юм всегда будет поблизости? Зависимость, сказал Аш? Ну да, Дай чувствовал, что Юм, как одеялом, укутывает его своей добротой, любовью. Энергией. Но Дай и сам умел с ним всем этим делится. Потому что Юм должен быть как солнце и никогда не уставать… Гай сказал, что он Юму как батарейка. Юм — ему, потому что только при Юме он золотой и светится. А Дай — Юму. Вот и хорошо. Дай допил сок и пошел на солнышко — досыпать и заряжаться.

К тому же отсутствие Юма днем было уже привычно. Он, когда велели, прибежал и быстро съел свой завтрак, не понимая, зачем близнецы сидят тут же за столом на кухне и смотрят. Кивком сказал «спасибо», быстро помыл за собой тарелку с красной каемочкой и убежал к себе. Сел с учебниками на солнцепек подоконника и умудрился не поднимать головы, пока Ай не позвал обедать. Ладно, это быстро… Уроков еще много. Да, еще ведь есть интересная книжка — навещавший Гай принес вчера, только уже не легийские легенды — ему, ох, попало за картинки с Нирахом — а описания далеких времен и земель. Называется «Фрегат «Паллада». На обложке парусник. Тоже, в общем, интересно…

Оказалось, обедать сегодня нужно в столовой, за одним столом с ними. И скатерть зачем-то красивая, и цветы на столе… У них праздник? Зачем тогда им такой противный гость, как Дай? Дай не сел за этот нарядный стол, взял и унес свои тарелку с красной каемочкой и ложку обратно на кухню. Суп там на плите в кастрюльке, и поесть можно там. Он же знал, что близнецам противно на него смотреть.

Но в кастрюле супа не оказалась. Он весь в красивой супнице там на столе. Ну и что. Кушать хочется, да, но еда может быть любая. Еда тоже заряжает батарейки. А он должен их заряжать, потому что, когда Юм вернется, то будет очень усталым… Надо будет помочь. Дай отломил себе хлеба, налил молока. Не садясь, откусил хлебушка, запил. Вошли Аш и Ай. Они так смотрели на него, что Дай испугался. Может, нельзя было брать еду без спроса? Он тихонько положил хлеб, поставил кружку, отодвинул. Отошел от стола. Он бы убежал, но близнецы стояли в проеме. Окно? Оно крепко закрыто…

— Мы так только хуже делаем, — сказал Ай брату. — Напугали только… Дайка, не бойся. Ты молока хочешь, не супа?

— Да ему все равно… Дай. Ну скажи, если ты отвернулся душой от нас — это навсегда?

Дай поднял глаза и встретил два одинаковых печальных и испытующих взгляда. О чем это они?

— Его душа вся целиком у Юма за пазухой и больше нигде, — грустно сказал Ай. — Брось, Ашка. Глупая была затея. Может, этот зверик сам ничего не понимает, а лишь чувства Юма транслирует. Юмка ведь с нами есть за одним столом не станет.

— Дайка — единственный мостик. Другого не будет. Если Юмка его заберет…

Дай внимательно слушал. Что, интересно, произошло между ними и Юмом когда-то давно? Такое нехорошее, что даже Юм, такой добрый и ласковый, их — тоже ласковых — сторонится? В чем близнецы перед ним виноваты? Почему — такая пропасть? А сам Дай — мостик через нее? Ну да, ведь они только про самого Дая с Юмом и говорят… Боятся — про все остальное-то. Что-то они натворили, наверное, а Юм-то, по всему видно, существо беспощадное. Это самого Дая Юм непонятно за что любит и балует, но, может быть, только пока он маленький? А если он сделает что-то не так, вот как с превращением, — что тогда? А если ему не понравится, кто в итоге из Дая вырастет? Он ведь инородец. Или даже — василиск…

— Смотри, как уставился, — заметил Ай. — Соображает что-то. Гай говорит, он вообще-то очень умный.

— Я не заметил. Зачем он Юмке, как думаешь? — вздохнул Аш. — Генетика-генетикой, куда эти родные проценты денешь, да, видно, Юму не это важно… Мы вон с Юмкой на сто процентов совпадаем, а толку-то… Что еще из этой генетики реализуется.

— Дайка, кто ты? — прямо спросил Ай. Дай метнулся меж ними, чтоб проскочить в коридор и убежать, но Ай поймал твердыми ладонями, аккуратно и почти не брезгливо оттолкнул на середину кухни. — Ну, ну, не бойся. Что, опять под кроватку спрячешься? Да стой же! Не тронем… Зачем ты ему сдался, понять бы еще…

— Мне кажется, нам и самим на дайкину генетику плевать, — хмуро сказал Аш. — Потому что это… Это невыносимо знать, что он… Потому что тогда наше отношение к нему просто…

— Молчи. Этому зверенышу только нашей правды не хватает… Дайка, да постой же, не убегай, — Ай опять успел схватить попытавшегося проскользнуть меж ними Дая и теперь уже силой усадил на стул. — Сиди. Дай, а Юма ты боишься?

Дай вцепился в кромку сиденья и посмотрел в его мерцающие глаза тагета и не подал никакого знака. Не Юма он боится, а себя. Юм для него ничего не жалеет. Наверно, Дай — вовсе не это ужасное огненосное чудовище, иначе Юм бы его уже убил.…Кто такие эти василиски, что их все должны убивать? Он не василиск. Иначе бы не жил… Или Юм пожалел бы его? А если он все может, так может и спасти Дая от несчастья быть таким чудовищем? Так василиск он или нет? Как узнать?

— Да ладно, мы все равно боимся его больше, — усмехнулся Ай. — Только не знаю, что мы будем делать, если Юмка тебя заберет и навсегда исчезнет. У нас тогда ни единого шанса вообще с ним… хоть чтоб терпел нас.

— Пусти его… Смысла-то с ним разговаривать… Дайка, так что ты хотел-то, молока? Налить еще?

Дай подумал. Посмотрел в глаза Аю — тот вздрогнул. Взял свой хлеб и тарелку с ложкой. Может быть, близнецы натворили когда-то что-то такое ужасное, что Юм рассердится на Дая, если он с ними пообедает за одним столом. Но зачем тогда они с Юмом все еще живут в этом доме? Может, Дай — мостик и в другую сторону тоже? Юму тоже нужен мостик к братьям? Он пошел в столовую. Близнецы, переглянувшись, за ним.

После обеда Дай пошел в сад. Он старался провести день точно так же, как если б Юм был тут. Всегда после обеда они выходили в сад. Дай дремал на солнышке, Юм работал в тени. Дай улегся на свой горячий от солнца коврик, посмотрел на дерево рядом, чья крона образовывала шатер тени — место Юма. По телу прошел холодок и сердце словно пропустило один удар, такой жуткой показалась пустота над примятой травой. Дай рывком перекатился на спину и уставился в лазурную высь — на небе ни облачка. Волшебное, нескончаемое лето Берега. Неужели теперь — всегда тут? Здесь никто не взрослеет, может, Юм привез его сюда нарочно? Чтоб оставался маленьким и хорошим детенышем? Не вырастал бы в чужого страшного зверя василиска?

Над лицом качались изумрудные, нефритовые, малахитовые травинки с длинными метелочками. Он вспомнил про свои камешки в пещерке. Вспомнил про ребят — Уни, Эташу и других. Когда кто-то из них исчезал, другие им не интересовались. И им самим, наверное, тоже никто не интересуется. Разве что Уни. Но Юм сказал, что ни она, ни Дай не виноваты, что виноват он сам — Юм, и немного Гай, что это они должны были все возможное предвидеть, а Уни и Дай — всего-навсего два маленьких глупых ребенка. И наказывать он ее не стал. Если не считать наказанием то, что Гай отвез Уни в какую-то школу в Семиречье — место еще волшебное, но уже не Берег. И там уже понемножку надо взрослеть… Интересно, взяла ли она с собой свои корзинки с серебристыми клубками? Дай перевернулся на живот. Как выбраться отсюда? Как стать собой, если здесь дети не растут? Не может быть, чтоб Юм хотел навсегда оставить Дая немым заморышем.

И еще было непонятно, почему теперь в дом близнецов никто не заходит, кроме Гая. Почему они никого, кроме Дая, теперь не лечат? И даже кажется, что дом стоит где-то далеко-далеко от остального Берега, словно отгорожен невидимой чертой? Ни в парке, ни на пляже Дай никого-никого теперь не видел. Или Юм отправил по школам весь Берег?

Над ним наклонился Ай:

— Пойдем купаться?

И при Юме они именно в это время ходили купаться. Возились с Даем все втроем по очереди, мокрые и неотличимые, даже смеялись. Он тоже смеялся, барахтаясь в упругой воде. Но потом все равно оказывалось, что Юм и близнецы по разные стороны невидимой преграды. Дай наблюдал — Юм при близнецах не расслаблялся ни на секунду, каким бы ленивым и безмятежным не выглядел. Хотя, конечно, это зоркое внимание ко всему вокруг Дай за ним всегда помнил. Даже пробовал подражать, но долго не выдерживал. А Юм, кажется, даже когда спал, выставлял какие-то единицы сознания в часовые. А наяву всегда был настороже. И за Аем, улыбчивым и нервным, почему-то следил пристальнее и зорче, чем за серьезным, всегда распоряжающимся Ашем. Даю почему-то хотелось плакать, если он долго за ними троими наблюдал.

Вечером Юм не вернулся. Дай пробыл в саду, пока прохлада не поползла из-под старых деревьев парка и не позвали ужинать, потом допоздна читал неинтересные сказки и до тошноты изучал яркие картинки к ним. Укладывание оттягивал, сколько мог — наконец смирился, и Аш быстро помог ему справиться с пижамой и простынками и сам ушел спать. Было уже поздно. Он старался лежать совершенно неподвижно, вытянув руки вдоль тела и неслышно дыша. Оцепенел почти от неподвижности, устал, изнемог — но сон не шел. Пустота комнаты рядом казалась провалом в бездну. Слезы, как прибой, то подкатывались, то отступали. Иногда несколько минут, если он думал о камнях или математике, глаза спокойно таращились себе в потолок. Но, чуть только память выплескивала эхо голоса, тень, след на песке, узор жеста, шорох одежды, медленное движение ресниц, когда Юм поднимает взгляд от своего терминала — как в глазах горячо теплело. Он все-таки немножко поплакал. Потом уснул. Но приснилось, как Юм за руку ведет его по какому-то бесконечному зимнему берегу, где вместо песка ледяное крошево, и он проснулся в слезах. Успокаивался, успокаивался, даже звезды считал в том куске неба, что был виден за окном — и внезапно взорвался беззвучным визгом и плачем. Ревел и не мог остановиться. Хорошо, что не слышно. Он только захлебывался и жадно хватал воздух. Слезы лились неостановимо, и все тело тряслось от неровного, плохого озноба.

Потом в комнате постепенно стало сереть — к рассвету Дай лежал мокрой тряпкой, и безучастно смотрел, как нежно-нежно, едва уловимо, розовеет белая рама окна. Слезы кончились. Глаза царапало и щипало, как от соленого песка. Что-то он понял, пока плакал, что-то очень печальное — и безнадежное, как взгляд Аша или Ая на Юма. Он сам, наверное, когда-нибудь будет на Юма так — как через пропасть — смотреть. И так же прятать этот взгляд. Кто он — и кто Юм. Или — если он окажется василиском — его не будет.

Ни наутро, ни к обеду Юм не вернулся. Дай несколько раз заходил в его комнату, садился посередине на пол и смотрел, как за открытым окном ветерок с моря ерошит круглые жесткие листья старого дерева. Но близнецы звали то кушать, то купаться, то еще зачем-то — и так и не дали ему посидеть в тишине и сосредоточиться. А ему все мерещилось что-то важное в пустоте комнаты и в солнечном зное, разбивающемся о глянцевые беспокойные листья. Как будто эта комната, хранящая присутствие Юма, полная запаха моря, деревьев и лета, напоминала непонятное пространство, где он дышал таким же светлым солнечным воздухом — но воздух этот был — жизнь Юма. Как будто сам Дай жить еще не мог, а Юм жил за него… Дай потряс головой. Примерещится же! Разве так может быть на самом деле? Он, услышав зов Аша, встал с пола и поскорее вышел из комнаты — ведь он встревожил близнецов, когда утром поднялся едва живой и зареванный, значит, надо слушаться, успокоить их. Они покормили почти силой и снова спать уложили — полдня Дай, сдавшись усталости, проспал.

Чего-то они, когда он проснулся, поели, потом Дай хотел было взяться за учебники — но все слова казались бессмысленными. Он поплелся к близнецам на веранду. Близнецы тоже выглядели мрачными, то и дело хмуро переглядывались, разговаривали обрывками фраз. Но Дай не чувствовал, что им мешает. Они не хотят, чтоб он ушел. Наоборот, после нескольких совместных трапез близнецы даже улыбались, а уж насколько искренне — их дело. Дай, правда, на всякий случай наблюдал за ними, не упуская ни звука, ни обрывка интонации — и что-то очень тоскливо этих наблюдений. Он думал о мостиках. Аш сидел в плетеном кресле с медицинским журналом, но смотрел в дрожащее марево над лужайкой. Ай вообще растянулся на циновке на полу — им было жарко. Сам Дай, как ящерица, лежал на широких, раскаленных каменных перилах в потоке солнечного огня. Так было легче ждать.

— Жара, — Ай перевернулся на спину. — Пекло.

— Седьмая луна на исходе, — успокоил Аш. — Еще недельки две-три, и будет легче. Грозы начнутся…

Седьмая луна? Дай сел. Древние легенды из книг ожили в голове. А почему бы нет? В тридцатый день седьмой луны день рождения бога, которого, может, давно нет, и даже леги о нем давно забыли. А между тем под маской этого божества скрывался кто-то из двоих первых. Скорей всего, именно Нирах Ниеигерен… И, если сделать все, как надо, то, возможно, он поможет… Даже если только близнецы и Юм хотя бы раз открыто взглянут друг на друга. А если нет, то это будет просто хорошая игра.

Дай ушел в сад и по обочинам дорожек набрал ровных продолговатых камешков. Расчистил площадку на пересечении двух идеально правильных, хоть географические меридиан с параллелью проводи, дорожек. Принес чистого белого песка с кварцевыми искринками, воды в пластмассовом зеленом ведерке, и стал играть.

Через четверть часа подошли близнецы:

— Что это такое ты интересное затеял?

Дай нарисовал на песке. Им, наверное, тоже была тягостна жара и было некуда себя деть. Поэтому они принесли именно такую, как нужно, медную миску, плавучие фонарики, помогали мокрым песком слеплять камешки и придерживали их, когда Дай своим голубым огнем расплавлял песок в подобие керамлита, накрепко схватывая камни. Они этому огню не удивились, только переглянулись, и Аш пробормотал:

— Ты, ребенок, уж поаккуратней.

Дай выглаживал из расплавленного песка нужные изгибы арок, Аш и Ай таскали песка и камней — строительство приобретало размах и смысл. Надо, чтоб пагода получилась именно такой, как тысячелетия назад где-то далеко-далеко отсюда… Дай торжественно и старательно возводил северную башенку для фонарика, когда краем глаза вдруг заметил невозможные в такой жаре черно-серебряные ботинки и черный тяжелый узорный край подола — Юм!

Он вскочил, опрокинув ведро с водой, и не вцепился в Юма только потому, что весь измазался в мокром песке. Юм улыбнулся. Он выглядел как кусочек космоса в своих черных храмовых одеждах, от него веяло величием и волшебством — такого его Дай почти успел забыть. А близнецы застыли, как статуи, опустив выпачканные руки, и смотрели во все глаза. Еще бы не застыть — во всех этих своих многослойных доспехах Юм и человеком-то не казался. Одни глаза — синие, родные.

Конец ознакомительного фрагмента.