В консерватории что-то поправить

Ольга Евгеньевна Сквирская

В Новосибирскую консерваторию я поступила в середине 80-х. Закончила, увы, в другой стране – в перестроечной России. На собственной шкуре я испытала ломку мировоззрения, кризис идеологии и бытовые проблемы. Однако студенческий дух консерватории – веселый и творческий, не истребим. Конечно, не стоит проводить параллели с реально существующими людьми. Все образы в моей книге собирательные, а имена в основном измененные. Любое совпадение событий и ситуаций является чистой случайностью.

Как я ночевала на кафедре марксизма

Имена изменены, образы собирательные

Первые месяцы учебы в консерватории — сплошной шок.

Вокруг таланты и гении, а ты так, погулять вышел. Как пели в консерваторском капустнике:

«Либерманы, Броны, Корны, а я маленький такой»…

Но сейчас не об этом, а о том, как я ночевала на кафедре марксизма.

…Мы с Маринкой попали в редколлегию консерваторской стенгазеты, уж не помню как.

Задача первокурсниц проста: подай-принеси, подержи карандаш, — но не только. Наша главная роль — изображать восторженную публику. Мы были «хлопальщицами и хохотушками» у старшекурсников, — причем безо всякого принуждения.

С самого первого часа, едва войдя в крохотную аудиторию, где заседала редколлегия, мы были сражены наповал качеством искрометных шуток и высочайшим уровнем интеллекта наших «дедов».

Редактором стенгазеты был пятикурсник с мальчишеским вихорком на макушке. Щуплый, по-мальчишески задиристый, этот Костик выглядел совсем не солидно. К тому же у него была такая забавная фамилия, что ему даже прозвище не требовалось.

Тем не менее от юноши за версту веяло Академгородком, уроками французского, энциклопедическими знаниями и степенью посвящения в недоступные нам тайные знания.

В редколлегии подвизалась также полненькая очкастая Алла, по виду синий чулок, но страшно умная.

Приходила и Ниночка-красавица-отличница-вокалистка-комсомолка. Комсомолка в первую очередь, недаром она подрабатывала лаборанткой на кафедре марксизма-ленинизма.

Эти Костик с Аллой постоянно что-то или кого-то вышучивали, виртуозно перехватывая остроты друг от друга на лету, как мячики. Мы с Маринкой чуть не рыдали от смеха, восхищения и бессильного страдания по поводу того, что никогда, никогда нам не жонглировать словами так, как они, — легко, играючи. Красавица Ниночка в этом не участвовала, тихо улыбаясь в сторонке.

Удивительно, но про что была газета, я не запомнила. Кажется, мне даже поручили что-то там раскрасить, к чему-то написать заголовок. Вроде выполнила, но очень средне. У меня не было ни одного шанса проявить себя, настолько блестящей была та капустная тусовка, до которой я была милостиво допущена.

Через три месяца сменился редактор стенгазеты. Теперь нами командовал профессор Лужский, известный консерваторский мачо, который славился своими прогрессивными и демократичными взглядами на жизнь и на музыку. Тоже ничего плохого.

Правда, теперь веселье как выключили. Великолепный на публике, профессор вовсе не торопился расходовать себя по пустякам, на заседаниях редколлегии, в присутствии каких-то невылупившихся птенцов. Регулярно опаздывая на несколько часов, он вваливался в аудиторию истории музыки, — именно там теперь выпускалась газета, — мрачный, скучный, весь занятой.

Газету Лужский старался выпустить быстро, общался деловито и скупо, буднично раздавал рутинные задания.

В общем, мы были и разочарованы, и подавлены величием и недосягаемостью главного редактора, львиную долю времени проводя в тягостных ожиданиях.

…Вот почему в ту предновогоднюю ночь мы не смогли вечером уйти домой, в общежитие.

Слоняясь по опустевшей консерватории, почти допоздна мы прождали Лужского, настраиваясь на предстоящий всенощный аврал. Наконец профессор объявился.

Однако тому пришлось работать на два фронта.

Пока мы выполняли очередное задание в пресс-центре, Лужский успевал, переместившись в концертный зал, с блеском покомандовать репетицией консерваторского капустника.

А в это время в спешном порядке мы печатали статьи, клеили фотографии, красили заголовки. И конечно, попутно отвечали на многочисленные телефонные звонки:

— Алло, кафедра истории музыки. Нет, Лужского здесь нет, он на репетиции капустника.

То и дело мы забегали к Учителю за инструкциями, прямо в концертный зал.

Конечно, уж там мы позволяли себе чуть-чуть подглядеть. На репетиции крутились и Костик, и Алла, и Ниночка.

Боже, как там было круто! Молодые профессионалы, без пяти минут, так здорово играли и пели, такими задорными были номера, такими острыми шутки, какими они могли быть только до наступления эпохи гласности.

Например, этот номер:

— У солдата выходной, пуговицы в ряд! — зычно, по-солдафонски, распевали дирижеры-хоровики, выстроившись в два уровня, словно «краснознаменный хор». — Ярче солнечного дня,… пуговицы в ряд!

Часовые на мосту,… пуговицы в ряд!

Проводи нас до ворот,… все пуговицы в ряд, все пуговицы в ряд!

Идет солдат по городу, по незнакомой улице,

И от улыбок девичьих…все пуговицы в ряд!

Не обижайтесь девушки, ведь для солдата главное,

Чтобы его любимые… все пуговицы в ряд!

Зрители уже сложились пополам, в истерике, а ведь впереди еще один уморительный куплет, с припевом.

Вот как консерваторское братство высмеяло один из студенческих кошмаров, службу в армии, — как правило, в музвзводе Сибво.

В общем, мы ничуть не пожалели, что не ушли спать домой, в общагу.

И репетиция, и работа над выпуском закончились только в пятом часу ночи. До утренней лекции оставалось всего ничего. Только мучительно хотелось спать.

Тогда Маринка устроилась ночевать на кафедре истории музыки, на кушетке, а меня Ниночка по блату отвела на кафедру марксизма. Там стояло большое удобное кресло. Забравшись на него с ногами, укрывшись своим пальто, я отрубилась…

Меня разбудил телефонный звонок.

…Вокруг резкого звука в моем просоночном состоянии тут же образовался какой-то фантасмагорический сюжет, затем сон оборвался.

Не открывая глаз, протянув руку в направлении звука, я сняла трубку:

— Але… Кафедра истории музыки…

Открыв один глаз, спросонья увидев на стене в рамке профиль вождя, я сообразила, что история музыки тут не при чем…

— Ой, нет: кафедра марксизма-ленинизма, — плохо владея не проснувшимся еще голосом, исправилась я.

— Что?! Кто это?! Что Вы там делаете? Как фамилия? — услышала я металлический тембр, от которого с меня мигом слетели остатки сна…

…На лекциях по истории партии эта дама, обводя острым взглядом поток первокурсников, не только пофамильно опознавала тех, кто сидел на лекции, но и засекала всех, кто на нее не пришел.

Заведующая кафедрой марксизма, подтянутая крашеная блондинка с вкрадчивой и даже ласковой речью, от которой становилось не по себе, была злопамятной и мстительной. Отмечая тех, кто позволяет себе опаздывать, кто не проявляет должной активности на семинарах, кто пропускает демонстрации, припоминала им все это на ближайшем экзамене. Недостаточное усердие в идеологическое сфере само по себе приравнивалось к проступку, не говоря уж о прямом диссидентстве. Она никогда не повышала голоса, но от нее веяло чекистским прошлым нашей страны, которое мы уже не застали, но интуитивно ощущали, в виде мороза по коже.

На кафедре марксизма все, от доцентов до лаборантов, были штатными и внештатными сотрудниками спецслужб.

Эта кафедра была всесильной. Понятно, что при таком скоплении талантов, потенциальных поставщиков валюты в страну, твердой рукой необходимо внедрять в консерватории правильное, патриотическое воспитание.

Это я к тому, что кафедра марксизма в конце декабря восемьдесят четвертого года — самое неудачное место для ночлега, которое только можно изобрести…

–…Как Ваша фамилия! Отвечайте! — кричала в трубку Железная леди…

Больше всего на свете мне захотелось, чтобы этот дурной сон прекратился. Не придумав ничего лучше, я тихо положила трубку. Но не тут-то было: телефон разразился новыми трелями.

Сбежать?.. Так она все равно узнает фамилию, и будет еще хуже… Подумает, что я здесь занималась чем-то нехорошим. Доказывай потом, что я не верблюд… Ох, придется взять трубку.

— Ну алло…

— Фамилия? С кем я разговариваю?

— Да зачем Вам моя фамилия? Вы все равно меня не знаете… — заныла я слабым голосом. — Я же ничего не делала, я просто спала…

— Как Ваша фамилия?! — настойчиво требовала заведующая кафедрой.

— Ну Скви-ирская… — в конце концов проблеяла я.

— Так вот, Сквирская, слушайте меня внимательно: когда придет Ниночка, передайте ей, чтобы срочно купила цветы, потому что Евгению Георгиевичу утвердили докторскую.

Тьфу, только и всего.

— Вы меня поняли, Сквирская?

— Да-а… — прошелестела я, находясь в полуобморочном состоянии, не чая выбраться из этого злополучного места.

Вечером весь прогрессивный Новосибирск рвался на консерваторский новогодний капустник.

Зато нас, членов редколлегии, пусть и «младший рядовой состав», без очереди пропустили в зал, как своих. Настроение наладилось. Я уже и думать забыла про свое кошмарное пробуждение в неположенном месте, двигаясь по залу в толпе блатных, которых тоже оказалось немало.

— «Але, это кафедра истории музыки… — вдруг пропищал кто-то над моим ухом тоненьким голосом. — Ой, нет: марксизма-ленини-изма…»

Недоуменно оборачиваюсь… Это вихрастый Костик за спиной передразнил меня, ехидно улыбаясь. Интересно, откуда он узнал?..

…Поступив в консерваторию в одной стране, мы закончили ее уже в другой. Изменилось не только название государства. В нашу жизнь грубо ворвались гласность и свобода.

Кафедра идеологии понемногу сдавала свои позиции. Светила сибирской скрипичной школы, звезды фортепианного исполнительства пачками повалили из страны, на все четыре стороны.

–…Ах, этот Вадик Р.! То и дело пропускает лекции по историю партии, — помню, во всеуслышание ругалась Железная леди. — Ну и что, что гастроли. Не знаю, не знаю, как он мне будет сдавать. Останется у меня не аттестованным, — и весь поток замирал от ужаса.

Кстати, Вадик так и не вернулся на Родину с гастролей, успешно зависнув в Европе, — там, где по достоинству могут оценить гениальную скрипичную игру, без бесплатного приложения, в виде знания основ марксизма.

Он приехал в Россию через несколько лет, говорят, на собственную свадьбу, и не в Сибирь, а в Питер. Легенда гласит, что ректор Новосибирской консерватории, — тот самый, которому покупались цветы в честь защиты докторской, — срочно вылетел в Питер, чтобы самолично вручить жениху, в качестве свадебного подарка, диплом об окончании Новосибирской консерватории. Догнал и вручил. У меня только один вопрос: какую оценку они ему нарисовали по истории партии?

А следующим ректором после ушедшего на пенсию Евгения Георгиевича стал… тот самый Костик со смешной фамилией. Вот тебе и несолидный парнишка.

Ничего странного: он еще тогда подозрительно много знал.