Гедонисты и сердечная

Ольга Новикова, 2007

Попытка найти чувство в отношениях, изначально предполагавших лишь чувственность, мучительна. Любовный многогранник, выстроенный героиней романа, показывает, что унижающий готов к роли унижаемого, а любовь тяжела для любящего так же, как и для любимого.

Глава 9

Рядом с Филиппом тяжело, но совсем не угрюмо плюхнулась растрепанная Мария. Какая-то пружинка пискнула от боли, прощально выстрелив в диванную подушку. Свояченица широко раздвинула ноги, взглянула на бугорок и махнула рукой, даже не сдвинувшись в сторону: появившаяся горошина не потревожила ее пышные телеса.

— Ну, как там у вас, в Москве?

Мария заняла место, освободившееся после ухода последней тещиной подруги. Та тоже выспрашивала москвича, но гораздо прицельнее: внучка в будущем году оканчивает школу, собирается в МГУ, на экономический. Только, мол, собирает информацию, а почти земляк — по жене — сам должен догадаться и предложить помощь…

Но раз ни о чем не просят, то как вставить, что Филипп избегает участия в приемных экзаменах. Да и честные фраера вроде него там не очень-то нужны. Большинство кафедральных дают уроки абитуриентам и потом в июле с охотой приходят потеть в приемной комиссии, чтобы без проблем довести своих подопечных до поступления.

В общем, как на днях рождения после первых тостов обычно забывают об имениннике, так и на поминках скорбь долго не удерживается.

Летучее она вещество…

Если, конечно, с уходом человека не связаны никакие твои материальные потери. Тогда страдает не столько душа, сколько тело. Именно эту боль демонстрируют окружающим.

А душевная скорбь прячется не только от глаз посторонних, но и до самого человека она доходит не сразу — как свет угасшей звезды, застигает его не во время прощальных дней, а сильно после…

Когда вдруг учуешь, например, запах «Красной Москвы»… Собираясь в гости или в филармонию, мать Филиппа встряхивала флакон, ловко доставала тугую притертую пробку и дотрагивалась ею сперва до мочек отцовых ушей, потом прикладывала к своим, потом оттягивала ворот блузки и засовывала чуть согревшуюся стекляшку внутрь, в щелку между высокими грудями, которые опали только в последней ее больнице…

Пока Филипп отвечал на непрактичные вопросы любознательной свояченицы, Марфа справилась с засором в кухонной раковине и отдраила тарелки, кастрюли, сковородки с помощью уже забытого ею хозяйственного мыла: покойная экономила на моечных средствах — все, что больше привычных копеек, казалось ей дорого, наносило урон душе. Душе, а не кошельку: деньги, которые дарила ей московская дочь, остались почти не тронутыми. Лишь пятьсот долларов из всей суммы теща перераспределила за год до смерти — отдала их старшей дочери на заграничную поездку. В Турцию. Сказала, что подарок москвичей. Сама Клавдия Григорьевна ни разу за кордон и не взглянула. А так хотелось…

— Моя вина, — в своем недлинном тосте призналась Марфа, вернувшись за поминальный стол.

— Ну что ты! Не говори так! Ей бы сил не хватило на такую поездку! Зато вы меня отправили, вот уж спасибо! На всю жизнь память! — Мария привстала, потянулась бокалом к сестре, пошатнулась и снова плюхнулась. На колени к зятю. — Ой! Какой худой! Жена плохо кормит! Я тебя не раздавила своими телесами? Ну ничего, хоть меня, квашню, потрогай — жена-то худышка, подержаться не за что…

— Спасибо за комплимент… — перебила Марфа, выручая растерявшегося мужа. — Раз я не толстая, то съем пирожное, а ты бы пошла проветриться. И по дороге унеси что-нибудь со стола в холодильник… Хватит пустословия. — Строгость в ее голосе нарастала и почти перешла в сердитость. От горя, от усталости. — Не забыла — завтра мы уезжаем… — прозвучало мягко, примирительно. И даже радостно. Как будто отъезд из бывшего родного дома — спасительный свет в конце тоннеля…

— Так и есть, — призналась Марфа, когда они с Филиппом стояли в пустом коридоре купейного вагона, расплющив носы о холодное стекло.

Из стоячей заоконной темноты на них через равные промежутки времени налетали неяркие огни — мазнут своим светом и исчезнут… Даша уже ровно сопела на верхней полке, а им обоим не спалось.

— Когда папа умер, командные бразды подхватила мама… Я-то далеко, только голосом по телефону могла она дотянуться до меня — и то раздражало… А сестру мама поучала до последнего дня. Теперь этот микроб переселился в Марию. Я на себя со стороны посмотрела — точно такая же… Дашкой, тобой все время руковожу…

— Ничего, мне от тебя все приятно…

Бывают минуты, когда мужчины, особо не задумываясь, со всем соглашаются…

Филипп обнял Марфу за талию. Рука сама спустилась чуть ниже, на бедро, и попыталась ухватить в горсть кусок упругой плоти. Сравнение с обильными телесами свояченицы было в пользу жены. Модели Рубенса и Кустодиева хороши только на полотне, давно догадывался он.

Поезд замедлил ход, остановился. Вагон дернулся и задрожал. Котельнич. Станционные огни застукали их близость, и вдобавок в конце коридора появились новые пассажиры. Один — на незанятую верхнюю полку в их купе.

Даша повернулась на правый бок, бормотнула что-то, но не проснулась. Филипп про себя чертыхнулся: опять не удастся полежать с Марфой на узком твердом диване… Хотя бы губами убедиться, что живы… В следующий раз купим билеты в спальный вагон.