Заметки изгоя

Ольга Сторми, 2021

90-е годы, бедность, пьющие родители, травля в школе – всё это слишком для одной некрасивой странной девочки Оли.

1 НЕВИДИМЫЕ КАМНИ

Я расскажу свою дурацкую историю. Меня уничтожили не рак, не война и не насилие. Как и сотни детей на планете, меня убила школьная травля. Концовка застанет тебя в душном автобусе, очереди к врачу, или на верхней полке плацкарта. Взгляни на людей вокруг, может кто-то из них — я?

Сентябрь 1996.

Получается, всё началось с дырявого носка. Учитель поручила мне полить цветы в классе, пока остальные дежурные драили пол. Сегодня повезло — не заставили отковыривать засохшие жвачки под партами, оттирать черные полосы со стен и линолеума. Я скинула обувь, забралась на стул, потянулась с кружкой воды к раскидистому хлорофитуму на шкафу. На верхней полке пылилось множество бумажных шариков, мальчики плевались такими из самодельных трубок. Я заметила надпись на смятом ватмане. «Математика ум в порядок приводит» В прошлом году кто–то добавил «не» перед словом «приводит», и Нина Алексеевна сняла плакат со стены.

— Оль, у тебя дырка! — добродушно рассмеялась Маша С., приступая к отмыванию заляпанной дверцы шкафа. Я посмотрела на свои ноги — палец забавно торчал из носка. Оборин мельком взглянул на нас, продолжая возить шваброй по полу, хотел быстро закончить и бежать на футбольное поле. Его друг ещё полчаса назад поднял стулья на парты, и гонял мяч за окном. Нина Алексеевна оторвалась от проверки тетрадей:

— Козлова, как бомжиха, ей-богу. Разве сложно носки нормальные найти?

Оборин согнулся от хохота и выронил швабру.

— Точно бомжиха! — заорал он. — Нищета!

Я вспомнила, как проспала сегодня, схватила что попало из ящика, побежала на уроки.

Все равно под кедами не видно.

Почувствовала, как лицо покраснело, а в животе неприятно закрутило.

— Меньше разговоров, больше дела! — Нина Алексеевна застучала железной линейкой по столу, но Оборин не останавливался, его хохот напоминал лай злобной цепной собаки. На следующий день про дырявый носок знал весь класс.

Апрель 1997.

Я закрывала руками лицо, мокрое от слез и липкое от соплей. Вокруг смеялись, кричали, топали, барабанили по партам. Я считала секунды до звонка, когда в класс зайдет учитель, и они заткнутся хотя бы до следующей перемены. Место за партой превратилось в мою личную клетку. Я словно приросла к стулу, ловила каждое обидное слово, мысленно сжимаясь до мизерных размеров. Казалось, что лица великих математиков с портретов над доской застыли в молчаливой усмешке, стены медленно сдвигались и давили. Голоса одноклассников звучали будто не с соседних парт, а внутри головы. Вопли, оскалы, веселье. И без того полудохлого кролика кинули на растерзание гиенам — посмотреть, как быстро стая покончит с беспомощным зверьком. Мир сузился до размеров классной комнаты. Локти больно упирались в парту, всем телом я ощущала летящие отовсюду невидимые камни. Маленькие, средние, огромные, оставляющие незримые синяки и царапины. Самые тяжёлые прилетали от Оборина, Соболевой и Жеребцова. Оборин умел завести толпу, превращал издевательства в целое представление, сильно отставал в учёбе, но класс всегда дружно смеялся над его шутками.

Соболева обращалась ко мне редко, лишь иногда высказывалась.

Что с нее взять — нищета.

Смотрите, какая у Козловой стрёмная обувь!

Соболева меняла наряды каждый день, в школу приезжала с братом на машине, постоянно приносила конфеты и жвачку. Несмотря на плохие оценки, её фамилия не упоминалась на родительских собраниях. Мне хватало одного взгляда, чтобы ощутить насколько сильно она меня презирает.

С Жеребцовым мы дружили в начальных классах. Он подкидывал записки с сердечками и провожал до дома. Закончилась первые три класса — время, когда учительница приводила в пример мои диктанты, хвалила перед всеми в залитом солнцем кабинете, объявляла лучшей ученицей каждый год. Я улыбалась почти полностью коренным рядом зубов, вприпрыжку бежала домой, размахивая тетрадью, где красовались пятерки с плюсами.

Соболева уже тогда невзлюбила меня.

Мама сама на базу ездила за шторами, чтобы в классе было красиво.

И зеркало в гардероб тоже мы покупали, а хорошие оценки у Козловой.

Она на день рождения даже конфеты не шоколадные приносит!

Тогда я еще не успела сломаться, мне было всё равно, кто принёс шторы и зеркало в школу.

Классным руководителем стала математичка Нина Алексеевна. Вместо сплошных пятёрок и редких четверок, в дневнике всё больше краснели двойки и даже колы, а Жеребцов с любовных писем перешёл на плевки. В его взгляде больше не читалась наивность, как в начальной школе. Раньше он дёргал меня за косичку и срывал шапку, мы вместе заливались смехом в шумном гардеробе на первом этаже, бегали по лестнице под ругань дежурных. Я дружила с беззаботным ребёнком-третьеклашкой, а начиная с 1996 года, боялась смотреть в глаза этому человеку. Теперь смешно было только ему.

С каждым днём всё сложнее было заставить себя идти на уроки, в то время как для остальных травля стала любимым ежедневным занятием. Даже толстый рыжий Гуренко, которого дразнили «Жиренко», громко хохотал, сидя за последней партой, пока не умер во сне незадолго до окончания десятого класса.

Раздался звонок. Вошла Нина Алексеевна:

— Козлова опять в слезах? Хватит нам кабинет заливать.

Со скрипом мела по доске смешались усмешки и шепот за спиной. В какой момент из детсадовских мальчиков-зайчиков и девочек–снежинок они превратились в неведомых тварей? Одноклассники часто обсуждали мою немодную поношенную одежду, торчащие волосы, огромный нос картошкой, на котором постоянно соскакивали прыщи. Носить в школу в шестом классе было особо нечего — пара кофт, джинсы, колготки и юбка до колен. Остальные вещи совсем не годились — с дырами, вытянутые, выцветшие, готовые к роли половой тряпки.

А может дело в нелепой фамилии? Козлова. Оля Козлова. Действительно смешно, правда? Коза, Козлина, Козлище.

У козы кривые ноги.

Коза страшная.

Коза опять ноет.

У козлины стрёмные волосы.

Волосы постоянно путались. Слишком густые и непослушные, чтобы сохранять нормальный вид в течение дня. Даже если с утра прийти в школу с чистой и прибранной головой, к концу второго урока они уже свисали паклями, предательски торчали на макушке. Иногда удавалось быстро расчесаться в туалете, но обычно там толпились одноклассницы и девчонки из параллельных классов, поэтому я часто ходила с растрёпанной головой.

***

Урок тянулся бесконечно долго. Классный руководитель, между собой ее называли просто Нинка, склонилась над журналом. Она водила огрызком карандаша по списку учеников, выбирая, кто пойдет решать уравнение.

— К доске идет…

В пятом классе я совсем перестала понимать математику. Радовалась каждой, чудом полученной тройке. Нинка вытерла пот со лба носовым платком в цветочек. Её огромные красные щеки обвисли, очки сползли с носа, готовые упасть. Наверно она испытывала приятное ощущение власти, держа класс в напряжении. Я сосредоточилась на завитушках и косичках в конце тетради. Раз за разом обводила, рисовала новые, опять обводила. В тетрадях, учебниках, блокнотах, дневнике. Они напоминали ветви сказочных деревьев. Иногда добавляла цветы. Но обычно везде красовалось множество завитушек и косичек, переплетённых между собой. Каждый раз, сама того не замечая, я заполняла свободные места на бумаге, пока учительница объясняла новую тему.

— Козлова!

Она довольно часто меня вызывала, и я чувствовала, что ей нравилась моя растерянность. Под тихие смешки я вышла к доске. Оборин полушепотом, но так, чтобы все услышали, заявил:

— Козлина давай! Удиви нас!

Нинка попросила класс угомониться — «дать человеку спокойно подумать», и добавила:

— Хотя вряд ли это поможет, — чем вызвала шквал смеха.

— Всё, успокоились, — она поправила очки указательным пальцем, взглянула на меня, отвернулась к окну.

Некоторое время я просто стояла, сжимая в руке бесполезный кусок мела, отчаянно поправляла кофту, пытаясь натянуть ее как можно ниже, рассматривала огромный транспортир, закреплённый под доской.

В прошлом году Нинка оставила меня после уроков для разговора. Я тогда мяла в руках серую вязаную шапку, а она неторопливо заполняла журнал.

Козлова, в шестом классе тебе придётся туго.

Я, конечно, могу с тобой позаниматься. Естественно, не бесплатно. Поговори с родителями.

Пока я позорилась у доски, Нина Алексеевна безучастно смотрела в окно. Наконец она повернулась и вздохнула:

— Решить уравнение, значит найти все его корни, или убедиться, что корней нет, а не застыть столбом с мелом в руках. Садись, Козлова, два.

Затем к доске пошёл отличник Коротков, прекрасно справился с заданием и получил заслуженную пятерку. С первого ряда до меня долетел его шёпот соседу по парте:

— Мутное уравнение, думал не смогу решить. Нинка толком даже не объясняла эту тему. Я просто сам чуть вперёд залез, там сложно, но интересно очень. Надо будет получше разобраться.

Дома я сразу позвонила деду. Сказала, что хочу приехать на электричке в гости. Выпросить яблочное варенье из погреба, погреться у печки, ещё раз посмотреть на пистолет, который он показывал мне в прошлом году. Дед расставлял несколько бутылок в поле. Я научилась стрелять, но каждый раз промахивалась.

***

В классе я общалась с четырьмя девочками. Они не вступались за меня, но и не обижали. Ира К. жила с мамой, тремя сестрами и старой бабушкой, отец Лены Д. постоянно пил водку, а по выходным избивал мать, в семье у Маши С. не было ни отца, ни денег. Ещё одна отличалась скверным характером. С ней мы дружили и за стенами школы. Ксюша часто нервничала и ненавидела свою фамилию — Пикарь. Ксюшу Пикарь одноклассники иногда обзывали"Пекарь". Она бесилась, посылала обидчиков в жопу, носила розовый свитер с оленями, собирала жидкие волосы в хвостик. В отличие от меня, Ксюша редко плакала, только постоянно психовала и кидалась вещами. Иногда мы ходили друг к другу в гости, устраивали родителям представления — танцы, сценки, песни, фокусы. В мае мы приготовили танец, во время припева песни планировалось неистово крутить головой, чтобы туго заплетённая косичка взлетала как можно выше.

Зной моей мечты, стон твоей любви,

Трепет твоей души и мне не веришь ты.

Зной моей мечты, стон твоей любви,

Трепет твоей души и мне не веришь ты.

В четверг после уроков мы направились к Ксюше в гости. День стоял идеально весенний — свет наполнял всё вокруг. Мы сняли шапки. Воздух ещё не совсем прогрелся, но нам было всё равно. Чуть ощутимый ветер и солнце — дополнительный глоток свободы перед выходными. Я любовалась бликующими окнами пятиэтажек, некоторые из них были распахнуты, оттуда орала музыка.

Кукла Маша, кукла Даша,

Просто дети стали старше.

Мы размахивали в такт музыке пакетами со сменкой, у Ксюши оторвалась ручка, она несла вещи, зажав подмышкой.

Голубое, с одним маленьким облаком небо, казалось особенно чистым и бесконечным. Менялись дома, а с ними окна и песни.

Длится ваш беззаботный случайный роман

Уже целых семнадцать недель

Длится ваш беззаботный случайный роман

Уже целых семнадцать недель…

Выступление удалось, даже хмурый Ксюшин отец не ворчал, только жевал уголком рта свежую сигарету и аплодировал. Мама не хотела отпускать нас без чая с печеньем, за минуту накрыла стол, достала поднос с замороженными пельменями из холодильника, но мы торопились показать номер моим родителям. Взявшись за руки, отправились в сторону моего дома, смеялись так сильно, что приходилось останавливаться. Слезы текли из глаз, в животе всё сжималось. Мы были на грани того, чтобы обмочить джинсы, но продолжали идти и пытались успокоиться. Причин для веселья находилось много: встречные симпатичные парни, странные прохожие, внезапно всплывшие в памяти смешные моменты.

Мама обещала отпроситься с работы пораньше, посмотреть наше выступление, папа ещё в понедельник отменил поход в гараж. Мы вышли из лифта, я нажала кнопку звонка. Он защебетал в квартире, а в нос ударил запах, возвращающий в реальность из любых мечтаний.

— Совсем забыла, они ушли по делам!

Я побежала вниз по лестнице.

— Пойдем быстрей, все равно никого нет дома, провожу до гаражей.

— Точно нет? — Ксюша ещё стояла у двери, рассматривая надписи и рисунки на стене.

Аня+Саша=любов

Аня из 14кв д у р а

— Точно! — я вся кипела внутри, тыкая кнопку вызова лифта — Приехал, пошли.

Ксюша спустилась, зашла вслед за мной в кабину.

— Зачем ты ниже вызвала? Он никуда не уезжал с девятого.

— Так надо.

Я вдавила наполовину сожженную кнопку с единицей, лифт захлопнулся, сомкнув половинки сердца, нарисованного на дверях, поехал вниз. Я обняла Ксюшу у гаражей и отправилась домой. На лестничной площадке всё ещё стоял аромат перегара. Когда твои родители пьют, ты чуешь его ещё на лестничной площадке, им пропитаны вечера и выходные, мысли и слёзы в подушку. Я открыла входную дверь своим ключом. Запах превратился в вонь — закуски, оставленной на столе и выблеванной в тазик, лака для волос, несмытого унитаза. На кухне горела люстра, хотя в окно лился дневной свет. Стол был усеян грязными тарелками, на некоторых остались кружочки соленых огурцов и надкусанный хлеб, в центре возвышалась пустая бутылка. На полу валялась такая же, с тремя семерками на этикетке. Её содержимое я сразу вылила в раковину, хотя знала, что скоро появится новая. В зале работал телевизор, мама спала на разложенном диване, отвернувшись к стене. Тазик с блевотиной находился рядом на полу. Стояла духота, пронизанная смесью пота с мочой, выкуренных сигарет и объедков, в телевизоре крутой детектив раскрыл преступление, лишь взглянув на труп, и пил кофе прямо на месте убийства. Сквозь задернутые шторы яростно пыталось пробиться весеннее солнце.

***

Утром мама открыла дверь в мою комнату, молча положила на кровать три купюры и вышла.

В десять лет я хотела уйти из дома, стояла у двери в синем клетчатом пальто, с собой собиралась взять только любимые книги и блокнот с ручкой. Одну из книг — «Рассказы о потерянном друге», не могла найти несколько дней, затем обнаружила под ножкой стола на кухне. Благодаря книге стол перестал заваливаться набок. Я знала, что не решусь уйти, даже не стала разбивать полную копилку-кота, хотела услышать, что пить она больше не будет. Но

Я свою меру знаю. На себя посмотри — скатилась с пятёрок на двойки!

Не твое сопливое дело указывать, как мне жить!

Тетя Ира вон вообще без мужа, выпивает иногда, ну и что? А у тебя оба родителя рядом, бедная–ты–несчастная.

Я прожила жизнь, тебе не понять.

Иди погуляй, взрослые пообщаются.

Ее застольные подруги тоже прожили эту недоступную пониманию жизнь. Например, Тетя Ира — приятная собутыльница и собеседница, ей отлично удавалось исполнять «Ой, мороз-мороз, не морозь меня…» даже после двух бутылок. Она пела так душевно, что у всех за столом текли слёзы. «Подростковая придурь, все пройдёт, Мишке своему скажи, чтобы на поводу не шёл. Обычно папы дочек балуют» — говорила мудрая тетя Ира, разливая водку по рюмкам или пиво по кружкам. А что она говорила, когда ее сын через несколько лет повесился в туалете, я не знаю.

***

Долгожданные выходные начались с полоски солнечного света на стене. Теплый май вполне годился в этом году на роль первого летнего месяца. Я долго валялась в постели, размышляя обо всем подряд: на что бы я тратила бесконечный запас денег, куда пойти сегодня с Юлей П., страшно ли умирать. Я дождалась, когда в телевизоре хищники победят травоядных, вышла на балкон, высунулась в боковое окно. Юля П. жила этажом ниже, и уже выглядывала из окна своей спальни.

— Чё делать будем? Я уже оделась, — она высунула руку в своей любимой жёлтой кофточке.

— Пошли на рельсах монеты оставлять?

— Давай, а потом на речку.

Я надела джинсы и футболку, накинула ветровку. Уже обуваясь, крикнула маме, что иду гулять.

— А поесть? — в квартире вкусно пахло выпечкой и постиранным бельём. Сегодня мама пекла сытные пироги и жарила пирожки. С картошкой, капустой, луком и яйцом.

Самая прекрасная и дешёвая еда в мире.

— Я ненадолго!

Идеальное утро. Без полных и пустых бутылок.

Железнодорожный вокзал находился рядом с домом. На пути к рельсам мрачными, без промежутков, рядами выстроились гаражи с черными гудронными крышами. Иногда перед сном я считала проезжающие составы по звуку. Засыпала уже после третьего или четвёртого.

Мы залезли на гараж и направились по крышам к железной дороге. Со стороны платформы то и дело раздавались голоса диспетчеров. Они периодически бормотали короткими и невнятными фразами.

Мы остановились на крыше гаража дяди Вити из соседнего подъезда. Он хранил там картошку и играл в карты с моим папой по субботам.

Я побывала в этом гараже один раз, когда папа помогал донести пакет с рыбой для детей и кота дяди Вити. В гараже было не на много теплее, чем на улице. Дядя Витя включил свет и прикрыл железную дверь, оставив щель размером с ладонь.

— Извиняй Ольга, мы тут покурим, — он взял с полки пачку с сигаретами и банку из-под кофе, встал у выхода. В дверном просвете заколыхался дым. Я разглядывала гараж — куча хлама на полу, плакаты с женщинами в купальниках и просто в трусах на стенах, серая пыль и темные углы.

Папа почти каждые выходные уходил куда-то. В гараж с дядей Витей, на рыбалку, помогать двоюродному брату начальника строить баню. Когда он оставался дома, то весь день смотрел телевизор. Комментировал происходящее на экране, а потом засыпал.

Вас всех там расстрелять надо.

Когда вы уже сдохните, ублюдки?

У этого придурка все песни на один мотив и те под фанеру.

Вас там крышуют, а простой народ загибается.

Угробили страну.

Когда я попросила денег на семечки, папа показал мне, где находится пункт приема стеклотары, и мы с Юлей П. ходили сдавать бутылки, а потом в ближайшем ларьке покупали сладости и растворимый сок. Папа выпивал меньше чем мама, и говорил тоже меньше. Он жил с нами, но в то же время, будто на своей планете, на которой было удобней и интересней.

Юля П. остановилась.

В этом месте люди переходили пути, чтобы попасть на берег реки. Мы спустились, разложили монеты на рельсах, стали ждать, вскоре замаячил сигнал приближающегося состава. Грузовой поезд промчался мимо нас с диким ревом за считанные секунды. Мы отыскали монеты — теперь уже безликие металлические пластинки.

— Идем на речку, — Юля П. миновала «стрелку» на рельсах: место, которое нужно обязательно перешагнуть, иначе, если наступишь в момент переключения, ногу зажмет, и ближайшая пригородная электричка переедет тебя как десять копеек. Юля П. уже стояла на другой стороне. Я уловила звук уходящего состава и подумала, что хочу уехать далеко на этом поезде, или броситься под него, но просто пошла дальше, глубоко вдохнув напоследок запах железной дороги. Над головой прогремел «короткий паровоз» — так мы называли составы из двух вагонов. Наверху протянулся красный мост с одной полосой рельс, по которым пару раз в день проезжали грузовые поезда или «короткие паровозы». В сторону от моста уходила насыпь — дорога, с хрустящими под ногами камешками, деревьями, цветами, кустами, громко поющими птицами. Там часто гуляли парочки, выпивали алкаши, играли дети, выгуливались и гадили собаки.

Зелень всеми силами пробивалась к жизни. Трава, деревья, насекомые — все оживало, дышало весной.

На этом берегу мы с мамой в начале осени 1992-го прятались от града под пледом. Я — первоклашка в парадной форме, мама — в брючном костюме бордового цвета. После праздничной линейки мы отправились в магазин за бутылкой Дюшеса и крекерами, а затем пошли на речку — «отмечать» начало моего школьного пути. Солнце внезапно скрылось, я успела сделать глоток газировки, с неба повалил град размером с кулак.

Мама среагировала быстро, спрятала меня, сама залезла под плед, обняла и сказала не переживать

Град скоро закончится и выйдет солнце.

Это был самый счастливый первый день сентября, я не боялась ни капли, вытаскивала руку из-под укрытия, чтобы потрогать льдинки, упавшие с неба.

Мы уселись на поваленное дерево около воды. Поверхность реки была идеально гладкая, без единой морщинки. Юля П. сняла ветровку, ярко-желтая кофточка заиграла на солнце.

— Оль, какая у тебя мечта? Я хочу замок рядом с морем.

— Точно не знаю. Пока. Наверно бесконечные деньги, чтобы каждый день ходить на рынок, покупать новые шмотки. Книгу стихов хочу написать. Про любовь.

— Круто! — она подняла камешек, кинула в воду. — Не нравится — выкинула, новую купила. Захотела, хоть весь рынок скупила, и обувь и джинсы и кофточки. Да зачем на рынок, в нормальном магазине можно взять!

Юля П. знала про меня почти все. Я сбегала к ней, когда пьяные разговоры и «а я вовсе не колдунья, я любила и люблю» на всю громкость были мне не по силам.

Они у тебя не алкаши, но выпить любят.

Раздался громкий короткий свист. Мы огляделись по сторонам. Никого. Свист повторился. Короткий, громкий, противный. Я увидела его. Незнакомец стоял рядом с кустами. Со спущенными штанами и покачивался. С этого расстояния было хорошо видно, что он держит в руках. Юля П. спешно накинула ветровку.

— Пошли отсюда быстрей.

Мы быстрым шагом направились обратно к рельсам, вслед раздался очередной свист, и мы побежали.

Мы стояли на другой стороне железной дороги, пытаясь перевести дыхание.

— Что он делал? — я переделывала растрепавшийся хвостик на голове.

Юля П. лишь пожала плечами. Вечером она рассказала всё маме, спросила, чем занимался незнакомец. Та запретила ей ходить на речку без взрослых, ничего не объяснила, наказала за испачканные джинсы. Какое–то время мы побаивались ходить на берег, но постепенно всё перестало казаться таким страшным. Я не стала рассказывать родителям. Мне было стыдно, я даже чувствовала себя виноватой за то, что произошло. За то, что видела его так близко.

***

У меня остались деньги, которые мама оставила на кровати, поэтому в воскресенье я позвала Юлю П. на рынок. Вещи мы обычно выбирали вместе, и постоянно менялись одеждой.

Юля П. еще на подходе к рынку уточнила:

— Кофточку будешь покупать? Дашь погонять?

— Конечно, только сама поношу хотя бы неделю.

— Если вдруг быстрей надоест, можешь и раньше. Мне мама на следующей неделе тоже обещала денег на шмотки дать. Если что, я тебе одолжу. Круто, если купишь светлую. Нам обоим очень подойдет, мне к моим русым волосам, а тебе к твоим темно–русым.

Рынок пестрел одеждой, обувью и сумками. Хотелось всего и сразу, но денег хватало как раз на кофточку, и мы решили не отвлекаться на другие вещи. Не обращая внимания на зазывания продавцов, искали ту самую, которая нам понравится и подойдет обеим. Мы увидели ее. Молча переглянулись.

— А можно вон ту померить? — обратилась я к продавцу

— Белую, с капюшоном?

— Да! — хором ответили мы.

Женщина, несмотря на свой внушительный вес, быстро и ловко сняла кофточку специальной палкой с крючком.

— Проходи сюда, я тебя загорожу.

Я прошла вглубь ее отдела, она сняла рядом висящую футболку огромного размера и расправила ее, создав подобие занавески.

Я чувствовала себя неловко, и мне казалось, что она уберёт футболку раньше, чем я оденусь.

Продавец достала зеркало, я увидела, что кофточка села идеально. Юля П. радовалась даже больше меня. Она строила планы, куда и с чем ее наденет, добавляя:

— Ну конечно после того, как ты в ней походишь.

Продавец убрала зеркало, я отдала деньги. Она поводила купюрой по вещам на прилавке, бормоча себе под нос про удачную торговлю.

— Так и иди, вон как хорошо смотрится!

— Нет, загородите, пожалуйста, я переоденусь обратно.

— Ну как хочешь, пусть подружка подержит.

Она дала футболку Юле П. Я сняла новую кофту и услышала знакомый голос.

— Мам, пошли домой. Надоело.

— Погоди, у тёти Гали спросим. Привет, Галь! Есть джинсы на моего?

Я присела на корточки. Не хотела, чтобы Оборин видел меня. Юля П. присела рядом.

— Это одноклассник, — прошептала я.

— Вот он в обморок упадет от счастья, если заметит тебя в таком виде! — она еле сдерживала смех. Я в спешке натянула футболку.

Тем временем тётя Галя уже забыла про нас и предлагала варианты маме Оборина.

— Вот эти как тебе? Очень модно сейчас.

— Ну что, Лёша, нравятся тебе такие?

— Да, мам, нравятся, давай уже возьмём и пошли. Пока папа не пришёл. Опять скажет нести дневник и ремень. Надо успеть домашку сделать.

— А что с домашкой? — поинтересовалась продавец, Оборин молчал, ответила его мама.

— Опять муж, козлина, напьется и устроит. Не помню, когда он с работы трезвый приходил, не просыхает неделями. Бьёт меня и Лёшку. Домашние задания сын выполняет за кухонным столом, а если этот чёрт приходит, когда он уроки делает, то обязательно найдет к чему придраться. Пару раз приходилось милицию вызывать. А что поделать? Терплю. Не я первая, не я последняя. Ребенку отец нужен.

— Ох уж эти пьющие мужики. Им хорошо — залил глотку и доволен, а близкие страдают. Не повезло тебе с папкой, да, Алексей?

— Это не папка, тёть Галь, это козлина. — судя по голосу, он готов был разрыдаться.

— Ну ладно, Галина, пойдём мы. Если джинсы не подойдут, я завтра их обратно принесу. А деньги сразу держи, чтобы в долгах не ходить.

Я выглянула из-за прилавка, они уже отошли к соседней палатке, где торговали рубашками и галстуками. Почти лысый затылок Оборина затерялся в толпе.

Продавец вспомнила про нас:

— Девчонки, ещё чего присмотрели?

— Не, мы уже уходим, — улыбаясь сказала Юля П. и протянула ей большую футболку.

— Может матери футболка нужна?

— Нет, спасибо! — я засунула пакет с кофточкой к себе в сумку.

К прилавку подошёл мужчина с блестящими, зализанными назад волосами, стал щупать джинсы по очереди.

— Нормальные фирменные есть?

— Эти тебе чем не нормальные? — скривилась продавец, — качество отличное!

— Дешёвка. В вашей глухомани ничего не найти и автобуса не дождёшься.

— Ну и вали отсюда! — раскраснелись тётя Галя — Нужен ты здесь как рыбе зонтик.

Мужчина махнул рукой, подмигнул нам и пошёл прочь. Мы расхохотались.

У нас осталось немного денег, на одно мороженое. Мы купили прямоугольный пломбир с котом, обнимающим бутылку молока на упаковке. Дома разделили пополам и съели, пока в новостях вручали кубок рыжему спортсмену. Мы всегда делились. В прошлом году, когда надолго отключили электричество, мама разрешила съесть всё мороженое из морозилки. Там было несколько разных пачек. Мы тщательно считали и вымеряли, чтобы каждой досталась ровно половина.

Потом я слышала, как мама плачет на кухне.

Миша, мороженое было на день рождения Ольги.

Покупать больше не на что.

***

Я долго не могла уснуть, уже глубокой ночью в голове звучали голоса Оборина и его мамы. Оставалось всего пять часов до дребезжания будильника. Через две недели заканчивался шестой класс. Хотелось ещё мороженого и конфет с начинкой. Самые лучшие сладости всегда появлялись на мои дни рождения.

Каждый год в этот день мы садились за низкий журнальный столик, посередине стоял графин с компотом и торт с масляными розочками из кулинарии через дорогу. В сахарнице блестели конфеты, в кружках остывал чай.

Перед прогулкой в туалет сходите, а то обдулись чая с компотом.

Обычно мы собирались втроем — Юля П., Ира К., и Артём — сын тети Иры.

Артём на каждый день рождения дарил мне заколки для волос — с бархатным бантом; с железной бабочкой; с цветком из пластмассовых кусочков, между которыми местами виднелся клей.

***

В школу Оборин пришел с синяком, хвастался всем, что подрался со старшеклассником, приставал ко мне больше обычного.

Эй, козлина, ну чё, будешь сегодня ныть? Козлина!

Алё? Глухая что-ли? Кооозлииинаааа.

С утра я сказала себе, что не пролью ни единой слезинки, но когда он харкнул на мою, и без того потрёпанную сумку, не сдержалась. Позади раздался хрипловатый голос Соболевой:

— Фууу, какая гадость. Итак позорная сумка из половой тряпки, а теперь ещё и в слюнях!

Оборин истерично хохотал, щурился на меня маленькими свиными глазками и елозил на стуле. Он сидел слишком близко, тоже за второй партой, нас разделял только проход между рядами. Все затихли, потому что в класс вошла Нинка. Она редко приходила до звонка. Нинка бросила на меня мимолётный взгляд, подошла к Оборину. Наклонилась к нему и проговорила тихо, но я услышала: «Отец больше не тронет тебя, не бойся, он в тюрьме». Оборин вжал голову в плечи. Таким он мне даже нравился.

— Открываем тетради! — скомандовала Нина Алексеевна, раздался звонок.

Для решения у доски она вызвала Оборина, он справился на 3, и прошёл на место, попутно ударив ногой по ножке моего стула. После школы я прибежала домой, сразу же достала дневник. Сегодня запись была совсем короткой:

«12 мая 1997

Привет дневник, мне плохо»

***

Во вторник я не пошла на физкультуру. Ксюша Пикарь рассказала, что Оборин на перемене стянул юбку с какой — то третьеклашки, у неё случилась истерика.

— Ты бы видела, она очень сильно ревела, а он смеялся как дикий, и наши девки тоже. А потом пришла Нинка, всех разогнала. Физрук вчера тоже с ума сошёл, гонял нас по залу кругами весь урок, а в конце еще прыжки в длину сдавали. А ты чего опять на физру не пошла?

— Голова заболела.

На самом деле мне просто не хотелось идти в своих драных кедах после того, как Соболева заметила их. Еще в апреле мы проходили медосмотр. После физкультуры девочек собрали в кабинете медсестры.

— Угадайте, чьи это башмаки? — Соболева скривила лицо, указывая пальцем на мою потрёпанную обувь, пока я стояла на весах.

— Какой ужас! — подхватила пухлая отличница Кострицина. Медсестра оторвалась от своих бумажек:

— Кто взвесился, может идти.

Я стала обуваться, а девочки наперебой перешептывались и хихикали. Стараясь смотреть в пол, я вышла из кабинета с полной уверенностью, что больше не надену их, и пусть по физре у меня стоят сплошные прогулы. О новых кедах я и не мечтала. В этом месяце маме на заводе выдавали двойную порцию молока за вредность, а зарплату задерживали.

Получку обещали в конце мая — начале июня.

Простые маляры для них не люди.

Да и никто не люди, вон шахтёры, бастуют уже неделю, а денег разве дождались?

А твоя стройка, Миша, только здоровье гробить за копейки.

В тот вечер я достала из альбома общую фотографию нашего третьего класса. Мама стояла у окна. Надрываясь, свистел чайник. Я выключила огонь и положила снимок на подоконник.

— Смотри мам, сразу отличаются богатые девочки. У них одежда крутая и причёски.

Мама взглянула на фото, я держала палец на коленке Соболевой. Она была в явно фирменном зелёном сарафане и блузке с большим бантом.

— Обычная, ты ничем не хуже, все как с инкубатора, одинаковые. Хлеб с маслом будешь?

Весь мир сошёлся на истрепанной паре обуви, просто сраные кеды, всего лишь обувь. Тогда, в медкабинете наступил мой личный предел, за которым начиналось то, что я больше не могла контролировать.

Приезжай внученька.

В субботу.

Соскучился.

На этот раз точно поразишь все мишени.