Грани вожделения

Ольга Теньковская (2024)

Школа закончена, впереди — целая жизнь в таком многогранном современном мире, можно осуществить вожделенные мечты: поступить в желанный вуз, встретить любовь, создать семью и завести ребенка или посвятить свою жизнь выбранной профессии, — все, что угодно. Три подруги идут к цели каждая своим путем. Но пути к исполнению желаний так извилисты и странны, и не известно, ведут ли они к цели, а тьма все плотнее заполняет пустоту, пришедшую на смену несбывшимся мечтам.

Глава 4 Откровения от Люськи

Четвертый курс начался и прошел легко и понятно: основные правила жизни в университете были окончательно усвоены еще на третьем, а те, кто их не усвоил, вылетели из универа, или барахтались в своих тройках и пересдачах, или бесконечно падали в обмороки перед экзаменами, напрасно пытаясь этими обмороками как-то воздействовать на воображение преподавателей: преподы постарше видели этих обмороков бессчетное количество и адаптировались к ним, а те, кто помоложе, особенно девушки, как правило, с внешностью, словно они учились не на «ярмарке невест» и даже не в ветеринарном институте, получали от них истинное удовольствие, — все это понимали, что не мешало некоторым моим очаровательным однокурсницам постоянно валяться в откате перед дверями аудиторий.

Учеба постепенно перешла из плоскости зубрежки в плоскость исследований, проектов, дипломных работ. Я наконец-то вздохнула свободно, рисуя себе прекрасное будущее в роли… кого? Учительницы? Журналистки занюханной сельской газеты? Мое будущее пока никак не оформлялось в пристойный образ, который можно было рассмотреть со всех сторон.

В выбранной профессии окончательно разочаровала практика в школе, хотя наставники наши были молодыми и задорными, но сами уроки повергали в шок объективной невозможностью донести знания до большинства учеников: будущая профессия представлялась мне профанацией искусства.

Вот с такими мыслями я перешла на пятый курс, и опять в начале сентября вспомнила о Люське. Мама иногда передавала мне привет, встречая ее на улице: Люська с семьей переехала в двухкомнатную квартиру в соседнем доме, выданную молодой семье с двумя уже детьми (!) заводской администрацией.

В день рождения Люси (и в свой) я постучала в ее квартиру, в руках у меня был нарядный сверток и таким же нарядным подарком, привезенным из Москвы: роскошная светло-серая, в цвет Люсиных глаз, шелковая юбка, — и кулек с яблоками для детей. Люська открыла дверь. Одета она была в традиционный, распашной сильно засаленный на груди халат. Волосы у нее, теперь уже неопределенного цвета, сухие, посекшиеся, были собраны в неаккуратный пучок. Она раздалась и ссутулилась. На руках у Люськи сидел младенец, несомненно, Сережин сын с маленькими настороженными глазами и носом картошкой. Из комнаты вышел старший ребенок и вцепился в грязный материн подол, вот он был похож на Люську, смотрел на меня огромными серыми глазами, теребя ручонкой светло-русые пышные патлы.

— Саша, — Люська показала на старшего, — а это Димочка, ему полгода всего.

Мы прошли в комнату, неубранную, неуютную с неказистой мебелью. Люська усадила меня на просиженный диван, вручив мне младшего, поспешила на кухню и вынесла оттуда надтреснутый по носику чайник и пару разнокалиберных кружек. Она поставила все это на прикроватный столик и сходила за вазочкой с печеньем. Мы отправили малыша в манеж, Сашу отвлекли большим яблоком, а сами стали пить чай. Я подала Люське сверток, она развернула его, ахнула и убежала в спальню, а потом вышла оттуда в застиранной кофточке и новой юбке, севшей на нее только потому, что часть пояса была на резинке. Люська вертелась перед зеркалом, юбка мягкими волнами колыхалась вокруг ее коленей, она вдруг засмеялась и сказала:

— Куплю себе новую кофточку, обтягивающую такую. Рита, мне хорошо?

Конечно, ей было хорошо, как хорошо бывает женщине, осознающей свою привлекательность. Люська еще кружилась по комнате, когда в дверь кто-то постучал, она изменилась в лице и сказала:

— Открой, это Ирина Михайловна, — а сама скрылась в спальне.

Ирина Михайловна ввалилась в квартиру так, как будто она была здесь хозяйкой, грохнула у порога сумки, окинула строгим взглядом накрытый в комнате скромный стол и спросила Люську, вышедшую из спальни:

— Гостей принимаешь, дочка?

Люська как-то затравленно оглянулась, кивнула и начала собирать со стола нехитрые свои угощения. Со мной свекровь не поздоровалась, впрочем, я с ней тоже не поздоровалась, вышла на кухню и сказала, что иду домой. Люська как-то сухо кивнула мне, и я вернулась в комнату, чтобы забрать сумочку. Свекровь, низкорослая, огромная, как телега, держала в корявых своих руках мою сумку и смотрела в нее.

— Нос свой из сумки выньте, — я с трудом сдерживала себя.

— А то что?

— А то получишь по башке. Ты ведь только такой язык понимаешь.

Я подошла и вырвала сумку из рук свекрови. Люська, вылетевшая из кухни, белая вся, стояла позади меня и шептала:

— Рита, не нужно. Иди домой.

Не знаю, чем бы это закончилось, но входная дверь открылась, в нее вошел Люськин свёкор и со словами: «А где тут мои внуки?», — прошел в комнату и уставился на нас.

Видимо, он хорошо знал свою узколобую жену, поэтому как-то быстро оказался между мной и ею, и я, развернувшись, подошла к Люсе, поцеловала ее в щеку и сказала:

— С днем рождения, Люська… — и вышла из квартиры.

Пятый курс подарил массу свободного времени, я хотела уже устроиться на подработку куда-нибудь, но работа неожиданно свалилась мне на голову в виде предложения от брата моего одноклассника. Сам-то одноклассник был пустоголовым парнем, а вот старший брат его Дмитрий, взрослый уже, наверное, под сорок, преподавал в ветеринарном институте и сейчас работал над докторской диссертацией, которую необходимо было очистить от ошибок, правильно расставить в ней запятые, а где-то просто переписать по-русски. Я взялась за работу, и Дмитрий передал мне толстенную папку в шестьсот страниц машинописного текста о коровьих желудках и сычугах, подверженных какой-то смертоносной болезни, в которой Дима разобрался и даже придумал, как лечить. К зимней сессии я закончила работу, и Дмитрий сказал мне:

— Ритка, по гроб жизни буду тебе благодарен. После защиты идем в ресторан.

Я кивнула, а Дмитрий через две недели привел еще одного парня, тоже Диму и тоже с докторской, я начала отказываться, работала над дипломной, но парни уговорили меня: хотя бы немного, хотя бы самое начало, — и я сделала работу полностью и быстро: поднаторела в коровах. Вторая диссертация была об искусственном и естественном оплодотворении.

И второй Димка тоже пообещал мне ресторан. На том и расстались.

Пятый курс близился к концу, я защитила дипломную работу самой первой на потоке и ждала теперь выпускного, мучаясь вынужденным бездельем, что, конечно, сказано громко, потому что все время, когда я не помогала матери по хозяйству, я проводила на очень чистом и таком же холодном озере, расположенном прямо в черте города, недалеко от моего дома. Вот здесь-то, на озере, я неожиданно столкнулась с Белкой и ее мужем, без одежды, в нелепых семейных трусах, еще больше похожем на гуся. Белка, перехватив мой взгляд, рассмеялась и сказала:

— Я все знаю, Ритка, не красавец, конечно, но он такой славный. И отец у него славный, он, положим, музыкальный профессор, но хватка у него, как у бульдога. Представляешь, в прошлом году сделал нам трехкомнатный кооператив, просто ключи принес и на стол положил. Ну, мы с Жоркой подумали и поменяли его на государственную двушку, нам с Жоркой на двоих вполне двух комнат хватит, а то третья на мозги давит, детей-то нет, Рита, врач сказал, что и не будет, что-то у меня там внутри мозаичное. Знаешь, я боюсь, что Жорка уйдет или заведет ребенка на стороне…

Белка помахала рукой плещущемуся у берега мужу, подарила ему очаровательную улыбку, а я, пытаясь отвлечь ее от грустных мыслей, спросила о квартире, о том, как устроились. Белка моментально ожила:

— Серый дом напротив Жоркиного института, ну, ты знаешь, его все знают: сталинка. Повезло нам: в квартире старуха жила с кошками, так вот кошкам места стало мало, поэтому поменялась. Я теперь каждое утро, когда кофе варю, смотрю на институт, где целых полчаса проучилась (Белка рассмеялась). Приходи в гости, Рита, адрес запомнишь? В любой выходной, в будни я работаю, а в выходные мы дома сидим, Жору никуда не вытащишь, сегодня кое-как уговорила на озеро съездить…

Мы еще немного поболтали с Белкой, напоследок она сказала, что ей дали направление в санаторий матери и ребенка и в августе она туда поедет, последний шанс, так сказать. Жорка выполз, наконец, из воды, отряхнулся, как гусь, и они заспешили домой, потому что назавтра Белкин муж сдавал государственный экзамен.

К середине июнязагар у меня был такой, словно я вернулась с моря, я решила продемонстрировать его населению и, надев светлое крепдешиновое платье и босоножки на высокой платформе, поехала в гости к Белке.

Дом этот, сталинку на Ленинградской площади, действительно, знали все, и я его знала, в нем жила Леночка, к этому подъеду я провожала ее, когда мы говорили в последний раз. В холле сидела консьержка, широкая мраморная лестница вела наверх, на каждой площадке было всего две квартиры: двухкомнатная и четырехкомнатная. Я поднялась на третий этаж и позвонила в двушку.

Дверь открыла Бэлла, и тут же вышел Жора. Оба были в шелковых голубых халатах с огромными, вышитыми шелком драконами на спине, только головы драконов с ярко-алыми высунутыми языками и острыми зубами и передние их лапы покоились у обоих на правом плече.

Ребята потащили меня на кухню, Жорка перехватил у меня из рук бутылку Мурфатлара, цокнул от удовольствия языком и начал ее открывать, а Белка залезла по пояс в огромный холодильник и метала оттуда на стол какие-то бесконечные салаты, нарезки и фрукты. Сесть на кухне было некуда. Конечно, вокруг стола стояли элегантные стулья, но на сиденье у них лежали белоснежные, вышитые шелком, подушечки. Приземлиться на такую подушку пятой точкой было бы верхом неприличия, но Белка спокойно уселась, и я последовала ее примеру.

На кухне царили уют и довольство. Кухонный гарнитур, явно импортный, занимал всю стену напротив стола, за которым мы сидели, и сиял первозданной чистотой, меня смутило лишь то, что дверцы настенных шкафов по всему периметру были испорчены какими-то грубыми зарубками. Я подумала, что, видимо, бывшие хозяева, съезжая, не забрали с собой испорченную мебель, но Белка, перехватив мой взгляд, засмеялась и сказала:

— Это Жорка отмечает свои победы: берет каждый раз нож и оставляет зарубку, чтобы потом показать сыну, сколько сил он потратил на его зачатие.

Жорка захохотал, а я подумала, что они с Бэллой — два сапога…

После уже ребята показали мне чудесную огромную квартиру, и я снова подумала, что сесть здесь негде: все было белое, кружевное и стерильно чистое.

А дома меня ждал сюрприз: мама сказала, что заходила Люся и передала мне пакет. В моей комнате лежал бесформенный сверток крафтовой бумаги. Внутри я нашла свой подарок, поднесенный Люське почти год назад: шелковая серая юбка, все еще с этикеткой, значит, ни разу ее Люся не надела. В раздражении я бросила юбку в ящик комода.

Сама Люся заявилась на второй день. В этот раз на ней было широкое коричневое платье из полиэстера, изрядно вздувшееся на животе: моя подруга опять была «сильно беременна».

— Привет, Люся, как дела?

Но Люська не купилась на светскую беседу.

— Я тебе вчера юбку принесла.

— Я видела. А что так?

— Я не ношу таких вещей.

— А мне показалось, что она тебе понравилась.

— Понравилась, конечно, но я такого не ношу. И Ирина Михайловна сказала, что мне это не к лицу. Хотела выбросить, но я сказала, что ты забыла свою вещь у меня, когда была в прошлый раз.

— У тебя свекрища в шкафах роется?

— Не называй ее так. Она хорошая. Ну, да, она перебирает иногда мои вещи, дает советы.

— Это она дала тебе совет так одеваться? — я кивнула на Люськино платье.

— А что не так? — в Люське проснулась прежняя строптивость, но и я не уступала.

— А все не так, Люда. Ты, может, не помнишь, сколько тебе лет? Тогда напомню: всего двадцать один год. Уж извини, конечно, но я тебя не узнаю: позволяешь какой-то деревенской бабе командовать собой.

Люся дернулась, но собрала себя в кучу, спокойно посмотрела на меня и сказала:

— Ирина Михайловна — самый лучший человек на земле, она знает обо мне все и любит меня.

— Что все?

— Все. И про Марата, и про аборт, и про то, что Сашка мой от Марата, — короче, все.

Видимо, изумление мое было велико, и Люська продолжила:

— Не ожидала? Я давно хотела тебе сказать, все же ты моя лучшая подруга, другой уже не будет, ну, по крайней мере, такой вот — из детства. Все равно все знают или догадываются и болтают, так что лучше я сама скажу, чем твоя мать тебе передаст.

Мы, действительно, были с Люсей лучшими подругами в школе. Я знала ее с самого раннего детства, как знала всех детей нашего квартала, но до школы я жила в основном у дедушки и бабушки в их огромном частном доме, в пяти остановках от нас, а Люся тусовалась здесь, во дворе, под присмотром отцовой матери, жившей вместе с ними. Близко мы познакомились в школе, и все десять лет просидели за одной партой, вместе поступили и закончили музыкальную школу. Все наши девчоночьи радости и горести делили на двоих, у нас не было тайн друг от друга до недавнего времени, как выяснилось.

И все же картинка не складывалась, что-то было не так, и я в замешательстве спросила:

— Люся, почему?

— Ребенок от Марата? Я всегда хотела иметь ребенка от него. С девятого класса только об этом и мечтала.

— Тогда почему не оставила первого?

Люська подумала и спросила вдруг:

— У тебя вино есть?

— Есть, но я тебе не дам, тебе нельзя.

— Немного можно. Если сухое. Я ведь не пью вообще, там есть, кому пить.

И она устало махнула рукой в сторону двери. Я пошла на кухню, нашла бутылку красного сухого и, плеснув на самое дно бокалов, принесла их в комнату. Люська взяла бокал в маленькие свои изящные руки:

— Я не могла, не было поддержки, мать бы выбросила из дома вместе с ребенком.

— Люся, не говори ерунды, никто бы тебя не выбросил, отец бы не дал.

— Ты не знаешь ничего, Рита, я всегда завидовала тебе: у тебя такие родители… Ты всю жизнь на свободе, делаешь, что захочешь. А я вечно под колпаком. И отец тоже. Она за ним всегда следила, пряталась за деревьями возле проходной, если отец с кем-то заговорил, то все — сразу допрос: что, да как, да куда, да сколько раз, — и скандал на всю ночь. А мне постоянно: книги эти не читай, тебе они ни к чему, с Риткой (с тобой то есть) не дружи, она вон какая, всех твоих парней уведет, это не носи, туда не ходи. Может быть, она и не выгнала бы, да я сама ушла бы. Только куда идти?

— Ну, ладно, пусть так, но за тобой Марат перед свадьбой бегал, надо было выйти за него, родить ребенка и быть счастливой.

— Он бы не женился, Рита. Зачем наступать на грабли второй раз?

— Говорю же: он меня просил отговорить тебя от свадьбы, я просто вмешиваться не стала.

— Ну, и правильно, что не стала, а то было бы еще хуже. Он просто собственник, татарин, я принадлежала ему, не хотел отпускать, но жениться бы не стал, он сам мне это сказал.

Это было уже слишком. Люська лизнула кончиком языка вино:

— Он на тебе хочет жениться, Рита, он тебя любит. Всегда любил. Ну, вот сказала, наконец…

Я уставилась на Люську:

— Люся, ты же знаешь, я не давала повода, никогда даже не смотрела на него. И вообще…

Но Люська перебила:

— Я знаю, Рита, и благодарна тебе, только мне от этого не легче. Все, что я могу, — иметь от него ребенка, хоть что-то иметь от него. Ирина Михайловна это поняла. Мы с ней тогда, наутро после свадьбы, обо всем поговорили. Сергей-то думал, что я девушка, матери все уши прожужжал и всем в деревне прожужжал, а я не то, что не девушка, еще и от другого мужчины ребенка носила. Хотела после свадьбы аборт сделать, время еще было, но свекровь запретила, велела оставить. Сергею что-то там сказала, что так бывает, он поверил. Всей деревне рот заткнула. Сашку любит, как своего. И меня тоже любит. Только я ей обещала, что встречаться больше с Маратом не буду, но не могу: он позовет, и я побежала.

Смолчать я не смогла, хотя и дала слово дежурной в общежитии:

— Люся, вся общага знала, все твои коллеги знали, что вы встречались, дойдет до Сергея, он тебя убьет, он мужлан, вечной пьяный, не посмотрит на детей…

— Он не убьет, Рита, он все делает, как мать скажет, а мать делает, как скажу я. Он вообще меня не трогает.

— Ну, да, не трогает, Люся, только детей строгает одного за другим.

— Он же не со зла. Пьяный постоянно, себя не помнит. Я, Рита, каждые три месяца на аборт хожу. Устала уже, решила этого вот оставить, чтобы какая-то передышка была. И Ирина Михайловна настаивала, он еще молодая, поможет всех воспитать, если что…

Люська опять лизнула вино.

— Я что хотела сказать тебе: я ненавижу тебя, Рита. Не смотри на меня так. Знаю, что ты не при чем, что ничего не сделала мне, только хорошее от тебя всегда видела, но я ненавижу тебя. И завидую тебе. Неправильно это, но сделать с собой ничего не могу. Мне было бы легче, если бы тебя не стало. За это вот хочу попросить у тебя прощения.

Люська поставила свой бокал на стол, тяжело поднялась и понесла свой огромный живот к выходу. Я осталась сидеть, оглушенная откровением. Если бы я знала, что это последний наш задушевный разговор с Люськой, то сказала бы ей что-нибудь успокаивающее, хотя на самом деле даже не рассердилась на ее слова и чувства ко мне, потому что приписала их выбросу гормонов и той безысходности, в которой Люська жила последние пять лет своей жизни.

Через месяц мама сказала, что Люся родила очередного мальчика и тетя Рая, наконец, снизошла: ездила к Люсе в больницу, возила передачки и приехала вместе с Люсиным отцом, зятем и сватами забирать ее и малыша из роддома, — так что семья, наконец, воссоединилась, и я искренне желала, чтобы это хоть как-то успокоило Люську.