Зови меня Яга

Ольга Шильцова

Сколько боли может выдержать человеческое сердце? Яга теряет близких снова и снова. Её душа выгорела дотла, но странный колдун по имени Птицелов задаётся целью вернуть ей вкус к жизни — чтобы и самому избавиться от скуки.Он не подозревает, что сила сельской отшельницы — не в магии, а в знаниях из нашего мира. Из взаимного любопытства вырастает любовь, способная победить смерть, и жизнь Яги превращается в захватывающую историю о силе духа и поисках смысла.

Глава 11

Был сжат и обмолочен хлеб, но гуси ещё не потянулись в теплые края. Марья с мужем появились как снег на голову. Я уже и думать забыла про глупую молодуху с первенцем. Младенца с ними не было, а вот живот у деревенской подозрительно топорщился под сарафаном. Я вздохнула. Неужели маленький Ждан решил не жить на этом свете? Не успела ни спросить, ни поздороваться — эта парочка бухнулась на колени, и баба запричитала:

— Матушка Ягиня, не гневайся!

— Толком говори, дура! — крикнула я, улучив короткий промежуток, во время которого Марья набирала в грудь побольше воздуха.

— Не случилось пшеничной муки-то! Не забирай дитятко, пожалей!

Жив значит, Жданчик, с няньками оставили. Ну, теперь стоит младенцу заболеть — точно на меня валить станут. Я мысленно взвыла. Кому он нужен, сопляк ваш!

— Что тогда в телеге?

Марья толкнула мужа локтем, живо поднялась, отряхнулась и заговорила вполне деловито:

— Ржаная мука, самая наилучшая, пожуй щепоточку — не вру. Кроме ножа — топор. И соли возьми мешочек, не в обиду, от чистого сердца.

— Если пёс и белая коза жизнью довольны — приму и будем в расчёте, — Марья закивала головой с таким жаром, что как только она не оторвалась. Я повернулась к мужику и скомандовала: — Заводи лошадь во двор.

Я решила накормить гостей и пригласила их в дом не потому, что так было хорошо и правильно. Мне просто нужна была информация. Марья всегда болтала без умолку, только волю дай, а услышав, про кого я спрашиваю, и вовсе округлила глаза и затараторила ещё быстрее обычного:

— Кто же про Птицелова не слышал! Давно его не было в наших краях, но люди-то всё равно говорят. Да не сказки это! — убежденно воскликнула она, увидев, что я усмехнулась.

— Он посевы спасти может — от полевок, либо от саранчи, — выдохнула с благоговением Марья, и я поневоле задумалась о том, какую важную роль занимал хлеб в жизни местного люда. — Ястребы, да совы налетят — мышей пожрут, насекомых — воробьи склюют али другие птички. Может послание передать в края далекие — не почтовым голубем, любая птица его слушает. А то князья друг на друга попрут! Тогда с кем Птицелов — тот и победил, можно людей больше не губить, и так всё ясно. Он же с высоты видит всё глазами птичьими, не спрячешься.

Всё, что говорила деревенская баба, следовало делить на десять — не ошибешься. И всё-таки мне стало не по себе. Марья не унималась:

— Дичь любая мелкая ему доступна, да и сами птицы — говорят, правителям разным приносил он редкостных птичек.

— И Жар-птицу? — влезла я, утомившись слушать про этого птичьего бога.

— Про такую не слыхала. Словом, богат Птицелов без меры, много знает, а где живет — никому неведомо. Служить его не заставишь, уговорить только можно. Говорят плату он требует странную, всегда разную.

Марья с мужем не остались на ночлег — я и не предлагала. На прощание она сообщила, что у Птицелова по слухам есть брат — тому подвластны не птицы, а звери. Если бы не странный человек, встреченный мной в лесу, можно было бы посмеяться над столь причудливой байкой.

Внутреннее чутье подсказывало — мужчина, назвавшийся Птицеловом, вернётся. Я пасла коз в лесу, пекла ржаные калитки с творогом, добавив в начинку яиц и меда, но всегда была настороже. Это раздражало, и я снова вспомнила Уголька. «Тебе бы собаку хорошую», — прозвучал в голове добрый гулкий голос Ивана, и сердце неприятно царапнуло.

Дни становились короче, сумерки — холоднее. И однажды что-то толкнуло меня ночью, разбудило. Я лежала в темноте, прислушиваясь, пока тишину снова не разорвал далекий гогот — где-то в небе стая гусей двигалась на юг. Мои гуси, запертые в сарае, заволновались и загоготали в ответ тоскливо и надрывно. Дыхание постепенно успокаивалось, но сна как ни бывало. «Вот и осень пришла», — подумала я и села на лавке, спихнув кота в сторону. Осень.

Я с трудом дождалась, пока тусклый утренний свет пробьется через маленькое окно, возвещая наступление утра. Трава хрустела под ногами, покрытая инеем, изо рта вырывался пар. Задав скотине корма, я привычным движением взяла посох, стоявший у калитки, и направилась в лес. Надо было повесить черепа на подступах к дому, чтобы деревенские не беспокоили меня сегодня. Я ждала другого гостя.

Предсказывать будущее я так и не научилась. Придется Птицелову в это поверить. Я подула в замерзшие руки, чтобы хоть немного согреть их. Туман растаял, трава, снова ставшая зеленой, блестела каплями воды. Я быстрее зашагала к избе, чтобы растопить печь и приготовить себе настоящее лакомство. Выну серединку из яблок — их-то у меня полно, положу внутрь сушеной смородины, орехов и мёда, а потом запеку и слопаю со сливками.

Успела только развести огонь из углей, когда раздался стук. Мелодичный и громкий, будто в мою дверь барабанил клювом дятел. Я замерла у печки. Стук не повторялся. «Нет причин бояться», — повторяла я сама себе, а потом быстро распахнула дверь — словно в холодную воду нырнула.

Птицелов стоял у крыльца. На его плече сидела ворона и хитро косилась блестящим глазом.

— Мир твоему дому, — произнес мужчина и небрежно стряхнул птицу. Та, похоже, не обиделась, перелетела на крышу сарая, подальше от кошек. Я молча кивнула в ответ.

— Возьми, — он протянул мне небольшой сверток. Под мягкой кожей оказалась ткань, а внутри… У меня перехватило дыхание, но запах уже достиг носа, и его невозможно было перепутать ни с чем. Хрупкие коричневые листы сворачивались в трубочку — слишком тонкие, чтобы оказаться корой кассии. Я поднесла их ближе к лицу и внезапно из груди вырвались рыдания. Ноги не держали, и я осела на ступени крыльца, изо всех сил стараясь успокоиться. Слёзы текли бесконечным потоком, воздуха не хватало. Я проталкивала его в легкие, но он с воем вырывался обратно. Когда глаза опухли так, что с трудом можно было рассмотреть что-либо, я завернула корицу обратно в платок и наугад протянула трясущуюся руку:

— Забери.

Внутри было пусто и холодно, как будто я выплакала последние крохи любых эмоций. Необыкновенная усталость овладела телом, если бы я была одна, то легла бы подремать, невзирая на ранний час. Жёсткие ладони обхватили меня чуть выше локтей, и Птицелов поставил меня на ноги.

— Надо подбросить дров, если не хочешь, чтобы печь погасла, — спокойно сказал он, будто не заметив мою истерику.

— Проходи, будь гостем, — охрипшим голосом ответила я. Не хватало ещё, чтобы этот странный человек посчитал себя оскорбленным — а у него были все основания после такого приема. Я поставила на стол сыр, запеченные яйца, кувшин ягодного взвара, а сама взялась за яблоки. Всегда спокойнее разговаривать, когда чем-то заняты руки. Я вынимала сердцевины и складывала их отдельно — побаловать коз. Птицелов молчал, и мне пришлось начать первой:

— Я пыталась сказать в прошлый раз и повторю снова — мне недоступны никакие особые знания или умения. Не ворожу, не предсказываю будущее, не катаю яблочко по блюдечку.

Мужчина внимательно смотрел на меня и мне показалось, что по его тонким сухим губам пробежала тень улыбки:

— Ложь, но ты веришь, что говоришь правду. Это меня и заинтересовало. Поэтому я вернулся, а не за предсказанием.

Он был в точности таким, как я запомнила, но взгляд против воли снова и снова останавливался на лице Птицелова — слишком необычным было отсутствие бороды и усов у взрослого мужчины. Сбривать символ мудрости и мужества по собственной воле не принято в местных краях. Птицелов не казался юнцом, я дала бы ему не меньше сорока лет на первый взгляд. И не больше: хотя на лице были морщины, но скорее мимические, а не старческие. Лучиками они расходились от внешних, слегка опущенных углов глаз, пересекали высокий лоб. Нос был тонкий и прямой, я бы даже назвала его изящным. Тёмно-русые, с рыжиной, волосы убраны в хвост. Брови же сильно выгорели на солнце, и красноватый загар покрывал кожу.

— Насмотрелась? — суховато спросил Птицелов и уставился на меня в упор. Его глаза были свинцово-серыми, без единого пятнышка.

— Вполне, — буркнула я, не став извиняться, хотя пялиться на человека не только здесь считалось неприличным.

— Не ожидал, что подарок расстроит тебя. Местные наперебой уверяли, что ты ценишь любые пряности. Достать корицу было непросто, но птицы — ловкие воришки.

— Я не могу её принять. Слишком дорогой дар. Даже не знаю, сколько она могла бы стоить. Мне нечем отблагодарить тебя, Птицелов.

— Оставь себе просто так. Запах слишком сильный и довольно противный, — уголки его рта приподнялись в улыбке. — Интересно, где ты могла чувствовать его раньше. Там, где растет это вечнозеленое деревце, люди выглядят совсем иначе.

В горле снова встал комок. Птицелов был настолько не от мира сего, что мне вдруг захотелось рассказать ему всё и посмотреть, что он скажет. Но он заговорил первым:

— Давай договоримся так, Яга. Вопрос за вопрос. Больше мне ничего от тебя не нужно.

«Интересно, а детектор лжи у него встроенный есть?», — цинично подумала я и ответила:

— Спрашивай первым!